На бомбардировщиках

Перед тем как разъехаться по частям, академическое начальство по согласованию с управлением кадров ВВС решило снова направить нас в Центр боевого применения в Воронеж для повышения уровня летного мастерства. Делалось это для того, чтобы по прибытии в полки мы смогли бы летать наравне с летчиками второго класса. В зимние месяцы погода в Воронеже была неустойчивой и неблагоприятной для полетов. Частые оттепели чередовались с кратковременными морозами, превращавшими большие лужи на летном поле в лед, работать с которого командир полка Чернышев не решался, – боялся поломки машин. Более чем двухмесячное безделье в ожидании нормальных летных дней порядком надоело. Меня, как старшего группы, ребята совсем задергали и просили что-нибудь предпринять. Предлагали обратиться в Управление кадров ВВС, чтобы нас отправили по своим частям.

В это время я заболел, и меня положили в госпиталь. Потом перевели в Подольский госпиталь МВО, где я пролежал около месяца. При выписке я был признан годным к летной работе без ограничений. Как только выписался, сразу направился к месту службы в 1107-й бомбардировочный полк 183-й бомбардировочной дивизии, базировавшейся в городе Бжег (бывший немецкий Бриг). С этого аэродрома в апреле 1945 года мы всем полком отправились на Ли-2 за получением новых самолетов на аэродром Дядьково. В полку меня давно ждали. Назначили заместителем командира полка.

Нaчальник штаба подполковник В.И. Лукашин, знавший меня по 5-й гвардейской шад, дал обо мне, как о летчике, хороший отзыв, поэтому приняли меня хорошо. Я быстро настроился на работу и вошел в курс своих должностных обязанностей.

Через несколько дней я уже выполнял тренировочные полеты на Ил-28. После Ил-10 он показался мне утюгом, хотя по оборудованию не шел с ним ни в какое сравнение. Вероятно, сказывалась привычка к старой полюбившейся мне машине, от которой не мог отвыкнуть даже после того, как перестал на ней летать. Новым из оборудования кабины, с чем я впервые столкнулся на этой машине, была система «Плот».

Особой сложности в ее освоении не было, но требовался определенный навык в умении удерживать самолет на курсе и глиссаде. Не так-то просто было удерживать стрелки прибора против нормальных положений кypcа посадки и глиссады. Я быстро восстановил уровень второго класса и приступил к полетам ночью при первом минимуме погоды, дающем право на получение первого. В конце 1957 года Княжева с большим повышением перевели на Дальний Восток, где он вскоре стал генералом. Вместо него прибыл мой бывший однокашник по академии Николай Васильевич Потапов. Мы вместе служили в 5-й гвардейской шад.

Там он был командиром эскадрильи в 93-м гвардейском полку. К нам пришел из соседнего полка нашей дивизии, где был таким же заместителем, как и я. Потапова я хорошо знал и по академии. В Подольске мы жили в одном доме, и наши жены отлично знали друг дpyгa. Пo натуре oн был неразговорчив, но от компаний не отказывался, был самолюбив, обидчив, в беседах на любую тему стремился показать свое превосходство, не терпел критики.

Во время войны он летал на штурмовике, выполнил болеe полутора сотен боевых вылетов, но Героя так и не получил. Те, с кем он воевал, рассказывали, что за это время он разбил по своей вине шесть боевых самолетов. При переучивании на Ил-28 в Воронежском центре он вылетел самостоятельно одним из последних, как, впрочем, и его друг Рыжков. Подробную характеристику Потапову я дал для того, чтобы показать, с каким командиром мне пришлось работать почти полтора года. Не думал я, что буду находиться в подчинении у своего товарища по академии, напарника по рыбалке и слабака пилотяги.

Когда в воздушной армии решался вопрос о моем назначении командиром соседнего полка, он дал мне совершенно необъективную характеристику. Видимо, ему этого очень не хотелось. В том полку у командира произошла неприятность. Во время перегонки из Союза своей машины он насмерть сбил польского мальчика, за что был снят с должности и уволен из армии. Вместо него командование ВА решило поставить меня. Для решения этого вопроса командующий затребовал на меня служебную характеристику, и Коля написал.

На Военном советe командующий ВА Давидков зачитал ее. Во время чтения я подумал: сколько же надо иметь злобы, чтобы написать такую отвратительную характеристику? Затем командующий, обращаясь к членам Военного совета, сказал: «Характеристика дана необъективно и предвзято. Мы видели в работе Лазарева и знаем, как он командовал полком, когда в течение длительного времени оставался за Потапова. Он излишне подробно останавливается на каждой мелочи – упоминает даже о жесткой диете, которая может отрицательно сказаться на здоровье Лазарева при интенсивной летной нагрузке, вплоть до потери нормальной работоспособности».

Он специально так написал, чтобы меня не утвердили в этой должности. Члены Военного совета были возмущены. До моего прихода в 37-ю ВА из членов BС меня знал только начальник отдела боевой подготовки Васильев. На Вильнюсских сборах он был в моей группе обучаемым. Потом мы часто встречались в Монино, где он в течение десяти месяцев находился на курсах усовершенствования командного состава при академии. Свое мнение обо мне он, как мне позже сообщили, высказал еще до заседания ВС. Подержав в руках характеристику, Давидков с улыбкой положил ее на стол и произнес: «Вот видите, Лазарев, какую характеристику написал на вас Потапов. Не будем на нее обращать внимание. Мы хорошо вас знаем, однако поймите, что работать вам придется вне дивизии. Вы будете подчиняться только штабу BА, проще говоря, будете отдельным армейским полком, и он должен быть показательным во всех отношениях. Вы справитесь с обязанностями командира?» Я ответил, что оказанное мне доверие оправдаю и приложу все силы, чтобы этот полк стал лучшим в нашей воздушной армии. Вернувшись в Бжег, я зашел к Потапову в кабинет и сказал, что ухожу в другой полк, а заодно намекнул ему о «хорошей» характеристике, которую он состряпал на меня. Не обращая внимания на подковырку, он поздравил меня с назначением, затем молча сел за рабочий стол и стал заниматься своими делами. Не прощаясь, я вышел из кабинета.

На этом закончилась моя служба в бомбардировочном полку, а вместе с ней и в бомбардировочной авиации. За полтора года я хорошо освоил самолет Ил-28, стал летать на уровне летчика первого класса, но не получил его – требовалась проверка в реальных метеоусловиях. Сделать это было непросто – требовалась нужная погода и наличие на полетах проверяющего. С 1951 года, когда Тарянник собирался проверить меня на первый класс, прошло много времени. За это время требования к проверке усложнились: на высший класс мог проверить только инспектор воздушной армии, обязанности которого в течение десяти месяцев исполнял я, но сам его так и не получил. У Потапова тоже не было первого класса.

Во время его отсутствия я провел сложные по организации летно-тактические учения с неоднократным перебазированием на другие аэродромы. ЛТУ прошли без летных происшествий и предпосылок к ним. Полеты выполнялись всем составом полка на потолке самолета с бомбометанием на незнакомых полигонах. Командир бомбардировочной дивизии полковник Мелах хорошо знал меня eщe по Московскому военному округу. Там он был заместителем командира разведывательного полка, в котором мы с Афанасьевым выполняли ночные полеты на Ил-10. В дивизии он помогал мне освоить полеты по системе «Плот». И конечно, именно он дал мне более объективную характеристику по сравнению с той, которую состряпал Коля Потапов. Об этом мне стало известно от зама пo боевой подготовке полковника Васильева.

Направляясь в полк, я тщательно, до мелочей, продумал все свои действия. Для этой должности я был несколько староват. Во время войны в моем возрасте некоторые уже командовали фронтами. Морально к вступлению в эту должность я был готов и не испытывал никакого волнения. Из руководства нового полка я был знаком только с замполитом Павлом Гарасимовичем Горыниным. Познакомила меня с ним его супруга Валентина Ивановна. Она с Полиной училась в Красноярской школе младших авиаспециалистов. После войны они случайно встретились в Москве. Позже сибирячки стали дружить, познакомились друг с другом и мы, мужья. За месяц до моего назначения в полк он перебазировался на новое место дислокации – аэродром Кшиве.

На железнодорожный полустанок, находившийся в полутора десятках километров от аэродрома, я приехал ночью. Встретил меня дежурный по полку командир звена старший лейтенант Никифоров – подтянутый, выдержанный офицер. Утром сразу пошел на построение. Оно проводилось на аэродроме перед казармами младших авиаспециалистов. К моему приходу полк уже был построен.

Еще на подходе я заметил, что начальник штаба дает личному составу какие-то указания. При моем подходе он дал команду «смирно» и доложил, чем занимается полк, не представив меня личному составу, как это принято делать. Поэтому я представился сам, вкратце рассказал о своей службе и призвал всех успешно работать по выполнению поставленных задач. Я пообещал не ломать сложившиеся в полку традиции. Заканчивая выступление, спросил: «Если у кого будут ко мне какие-либо вопросы или жалобы, прошу обращаться ко мне во внеслужебное время».

Жалоб оказалось больше, чем я ожидал. Особенно много их было от инженерно-технического состава. В основном они касались жилья, продвижения по службе и присвоения очередных воинских званий. Я заметил, что отдельные офицеры вели себя нескромно и даже нахально, прося удовлетворить их требования в кратчайшие сроки. Были в их числе и подхалимы. К последним я всегда испытывал чувство отвращения. Вначале мне хотелось изучить как можно быстрее личный состав. В этом мне большую помощь оказал Горынин.

Знакомясь с полком, я понял, что по уровню летной подготовки он стоял выше любого полка бомбардировочной дивизии, из которой я пришел. Да и дисциплина была не столь плохой, как мне показалось вначале. Но, к сожалению, тех хороших сложившихся традиций, о которых мне говорили до прихода в полк, я так и не увидел. Вся жизнь и работа в нем проходили так, как и везде, где мне приходилось служить и бывать раньше. У этого полка была своя специфика – он был разведывательным, поэтому не было мороки, связанной с бомбометанием. По крайней мере, можно было не опасаться, что кто-то отбомбится вне полигона или, не дай бог, случайно сбросит бомбу на населенный пункт.

Приступив к работе, я стал прикидывать, что мне надо сделать, чтобы оправдать обещания, данные ВС ВА и лично командующему, чтобы сделать полк лучшим в воздушной армии. До нашего перебазирования из Бжега в Кшиве там стоял полк подполковника Талызина на МиГ-15. Он же являлся начальником гарнизона. Теперь согласно Уставу гарнизонной службы им должен был стать я, как командир отдельного полка, имевшего больше прав, чем соседи. Но назначить себя сам я не мог. Это сделал своим приказом командующий Северной группой войск генерал-полковник Хетагуров.

Месяца через три я более-менее освоился и стал понимать, кто что собой представляет в деловом отношении. Особенно тщательно присматривался к своим заместителям, помощникам и летному составу. Те, кому мои порядки не понравились, под разными предлогами покинули полк. С уходом их из полка его работа нисколько не пострадала. Ушедших заменили людьми, переведенными по моей просьбе из бомбардировочной дивизии, которая после перебазирования в Союз должна была быть расформирована.

Послe утряски всех организационных вопросов работа с личным составом вошла в спокойное русло. Летная подготовка и спецзадания выполнялись в полном объеме согласно плану. От проверяющих, которые часто наведывались в полк, особых упреков не получал. Однако частое сование носа с их стороны во все, вплоть до мельчайших деталей, в нашу жизнь и работу и особенно вынюхивание где чем пахнет, мне, да и всему личному составу было не очень приятно. Особенно усердствовали инспектор армии подполковник Диденко и начальник строевой и физической подготовки подполковник Селютин. Вынюхав что-то, они незамедлительно докладывали в штаб армии.

Бывало, что я еще ни о чем не ведал, а в армии уже знали и с укором мне выговаривали: «Что же вы не докладываете – у вас произошло то-то и то-то; мы уже знаем, а вы молчите – скрыть, что ли, хотели?» Эти «помощники» доходили до того, что чуть ли не соревновались между собой – кто чего больше «нароет» и раньше другого успеет сообщить в армию.

Порой так и хотелось сказать им что-нибудь по-русски и послать куда подальше, но сдерживался – знал, что проекты приказов по армии составляют они, а командующий просматривает их и подписывает, а написать-то они могли все, что угодно. Селютин вникал в строевую подготовку, гapнизонную службу и, конечно, в физподготовку личного состава. Ему очень нравилось, когда я сопровождал его при осмотре гарнизона, и при этом обязательно делал пометки в записной книжке. При этом он отлично понимал, что ему следовало бы ходить не со мной, а с начальником строевой и физической подготовки полка.

Второй «надзиратель», Диденко, находился в полку чуть ли не ежедневно. Редкий летный день или ночь проходили в полку без его присутствия. Он был в курсе всего, что у нас происходило, и тут же давал информацию «наверх». Диденко попал в нашу ВА раньше меня, боевого опыта не имел, пришел на инспекторскую работу с курсов. Где он был до этого, мне не известно. Когда у меня были погоны подполковника, он еще носил лейтенантские. Ему очень хотелось доказать, что будь командиром полка он, то дела в нем шли бы гораздо лучше, чем у меня. И ради этого он устраивал всякие пакости.

Как-то на Военном совете я доложил, что они не столько помогают в работе, сколько мешают, нервируют, отвлекают от основных дел. Меня поняли и дали соответствующие указания начальникам служб и отделов, чтобы те не слишком отвлекали нас от работы и больше бы помогали действительно делами, а не доносами.

Помимо учебно-боевой подготовки полк выполнял и другую работу – полеты по спецзаданиям, получаемым из вышестоящего штаба. Такие полеты не являлись учебными. Они выполнялись и до моего прихода в полк. Хотя они проводились и давно, но всегда выполнялись по одной схеме. У меня появилась мысль их как-то разнообразить, отойти от шаблона.

После получения одного из спецзаданий я решил выполнить его по схеме, никем ранее не применявшейся в полку. Разработал тактический план полета, никому не раскрыв его замысла; не поделился с ним ни с начальником штаба, ни со своими летными заместителями, ни со штурманом полка. Задание предполагало полеты трех самолетов. Мы же эту задачу выполняли всем полком под видом полковых учебных полетов. Кроме того, для обеспечения успешного выполнения спецзадания было привлечено около десяти самолетов из бомбардировочной дивизии.

Полеты начались не в обычное время, как делалось ранее, а ночью. Полк был поднят по тревоге, о которой я не предупредил даже начальника штаба полка, чем вызвал с его стороны недовольство. Он изрядно переволновался, думая, что тревога объявлена кем-то свыше, и сильно переживал за действия работников штаба, допустивших мелкие недоработки. Ему казалось, что на это могли обратить внимание контролирующие органы. Но когда я сказал, что тревогу объявил сам, он повеселел. Для большей скрытности полета и сокрытия его замысла маршруты полетов доводились не в присутствии всего летного состава полка, а каждому летчику в отдельности.

Полет на спецзадание удался полностью. Результаты были выше ожидаемых. Об этом потом не раз говорил сам командующий. При подведении итогов работы армии он часто вспоминал об этом полете. С тех пор прошло много времени, но описывать, как выполнялся тот полет, не считаю своевременным, поскольку тактические приемы при его выполнении не потеряли актуальности и сейчас. Не собираюсь я раскрывать и характера тех спецзаданий и той работы, которую реально выполнял в то время полк.

Применение новых тактических приемов при выполнении спецзаданий оживило интерес летного состава к их выполнению. Летный состав стал летать с большей увлеченностью. Такие полеты были максимально приближены к реальной боевой работе. Новый прием хорош тогда, когда он применяется впервые и неожиданно. Повторение такого результата уже не даст. Так произошло при выполнении очередного спецзадания и у нас, когда им руководил мой заместитель, а я был в отпуске. И конечно, той результативности у них не получилось.

К концу года полк пришел с неплохими результатами. План летной подготовки был выполнен в полном объеме без летных происшествий и предпосылок к ним. При подведении итогов работы армии за год мы заняли призовое место. Я наконец-то получил первый летный класс, и на моей груди появился знак, который у меня мог быть еще в 1951 году. К Ноябрьским праздникам я получил очередное воинское звание полковник.

На втором году моего пребывания в Кшиве произошло ЧП, которое заставило поволноваться не только меня, но и весь гарнизон. На топливном складе соседнего полка произошел пожар. В этот день я проводил совещание с директором школы и руководящим составом частей по вопросам, связанным с организацией учебы и отдыха детей. Увидев мощные клубы черного дыма в районе топливного склада полка Талызина, я сразу понял, что горит склад. Поймав первую встречную машину, приказал шоферу ехать туда как можно быстрее. Выйдя из машины, увидел, что горят четыре двадцатитонные емкости с бензином Б-70. Вокруг бегают пожарные и солдаты. Все участвуют в тушении огня. На пути встретил командира ОБАТО, в чьем ведении находился склад. В возбужденном состоянии он отдавал какие-то распоряжения. Немного в стороне от него увидел командира дивизии дважды Гepoя Советского Союзa генерала Беду. Подхожу к нему и спрашиваю, доложил ли он о пожаре в штаб ВА. На что он тут же нервно ответил: «Начальник гарнизона здесь ты, тебе и докладывать». «Но склад-то ваш», – напоминаю ему.

Прежде чем позвонить в штаб армии, решил спросить у часового склада, рядом с которым загорелись цистерны, о причине пожара и выяснить у начальника пожарной охраны, сумеет ли он если не погасить, то хотя бы локализовать его. Дело в том, что в нескольких десятках метров находились и другие емкости. Бледный от испуга часовой не мог произнести и слова, не то что ответить на вопрос. Одному из батальонных офицеров я приказал вызвать ко мне начальника топливного склада. Там находилось 2,5 тысячи тонн авиационного топлива. Рядом со складом за ограждением из колючей проволоки находились еще десять различных емкостей, напоминавших по форме железнодорожные цистерны с авиационным керосином.

Подбегает ко мне начальник топливного склада – лейтенант в форме танкиста. Даю команду проверить и перекрыть краны, чтобы избежать возгорания тех десяти емкостей, и откатить их на руках метров на сто в сторону. Более полусотни солдат, навалившись, начали откатывать их в указанное место. Отдав распоряжения прибывшему начальнику штаба Кузьмину, побежал в штаб звонить командующему армией. На вызов командующего телефонистка ответила: «Командующий и все члены ВС находятся на совещании». Вызвать их не может, так как они предупредили, чтобы их не беспокоили и не мешали работать. Тогда я попросил ее все же каким-то путем передать командующему, что у меня в гарнизоне горит топливный склад и для гашения пожара своих средств не хватает, требуется помощь.

Не успел я дойти до двери, как услышал топот. Меня нагнал дежурный и говорит, что звонят из армии. У телефона начальник тыла армии полковник Крылов. Он спросил, что горит и какая нужна помощь. Понимая, что из штаба армии за сорок километров помощь придет не скоро, решил обратиться к соседям по гарнизону – танкистам. Вернувшись к месту пожара, вижу, как под руководством командира батальона Батанина большие емкости быстро перекатывают на безопасное расстояние. От одной угрозы вроде избавились.

Однако существовала еще большая опасность: совсем рядом находился склад практических авиабомб. Они остались еще со времен войны. Пришлось дать команду на их срочную эвакуацию, а заодно и очистить ангар от автомашин различного назначения, находившихся в нем на консервации. А было их там более трехсот. Выкатывали их на руках. Спросил у старшего сержанта, почему пожаротушением руководит он, а не начальник, и где тот находится. Он не знал, а руководил тушением как старший из присутствовавших.

Было видно, насколько слаба пожаробезопасность склада, техническая оснащенность пожарных и их малочисленность для гарнизона, состоявшего из двух авиаполков, двух авиационно-технических батальонов, дивизиона радиосветотехнического оборудования и двух топливных складов по 2,5 тысячи тонн горючего в каждом. Помимо сотни самолетов и нескольких сот автомашин здесь имелся большой ангар, склад боепитания, а также продовольственные и вещевые склады. Трудно было понять, сумели бы наши пожарные удержать огонь и не дать ему распространиться на всю территорию склада, не приди к нам на помощь поляки.

Прибыло около двух десятков пожарных машин, оснащенных гораздо более современным оборудованием, чем наши. В специальных костюмах с водяным обливом для охлаждения они без колебаний поднимались на раскаленные емкости, пробирались к заливным горловинам, вставляли в них стволы рукавов с пеной и углекислотой. От пены и углекислоты, попавшей внутрь, цвет металла емкостей сразу стал тускнеть, заметно уменьшилось и пламя, выбрасываемое из горловины. Огня уже не было. В отдельных местах продолжала гореть трава и догорал вытекший бензин.

В это время раздался мощный сигнал сирены. Это подъехал командующий ВА генерал Концевой вместе с четырьмя пожарными машинами, прибывшими к нам на помощь. Вместе с ним прибыл весь Военный совет ВА и часть генералов и офицеров Группы войск, среди которых я узнал работников политотдела и особых отделов ВА и ГВ. Командующий, выскочив из машины, подбежал к одному из пожарных, выхватил у него пожарный ствол и стал поливать одну из емкостей, которая уже не горела.

Подхожу к нему и, стараясь быть поделикатнее, говорю: «Товарищ командующий, народу много, не пачкайтесь, пожар мы уже почти погасили, остались большие очаги, но скоро потушим и их». Услышав мои слова, Концевой зло посмотрел на меня, сказал что-то матом, но потом, понимая, что работа практически закончена, успокоился. В это время перед ним появился солдат с перевязанными руками и головой. Подойдя к Концевому строевым шагом, солдат доложил: «Товарищ командующий, это я виноват в пожаре». Тот в горячке схватил его за плечи, но, спохватившись, отпустил и приказал идти в штаб полка. Пожар уже погасили.

Всех интересовала причина возгорания. Солдат, который пришел с повинной к командующему, рассказал, как все произошло. Он работал на спецмашине по перекачке топлива из емкостей в ТЗ, заправлявшие самолеты. После окончания полетов водитель топливоперекачивающей машины пошел в курилку, оставив ключи зажигания в машине. Оставшись в машине один, солдат запустил двигатель и начал кататься по дорожкам склада, хотя не имел ни водительских прав, ни опыта езды. С управлением машины он, конечно, не справился и на повороте ударил крюком для буксировки емкость с бензином Б-70.

Хлынувший через пробоину бензин попал на выхлопной патрубок и сразу вспыхнул. Солдат выскочил из кабины и пытался руками сбить пламя. Получив ожоги, он, не оповестив никого о пожаре, побежал в санчасть. Не видел его начала и стоявший недалеко от места столкновения часовой. Пламя увидели люди, находившиеся в курилке. Они-то и подняли тревогу.

Виновник пожара после окончания следствия и месячного пребывания на гауптвахте был досрочно демобилизован из армии. Приказом по армии были наказаны командир ОБАТО майор Батанин, его замполит и начальник склада. Начальнику тыла ВA былo дано указание провести ряд мероприятий по обеспечению надлежащей пожарной безопасности на aрмейских топливных складах. Командование ВА и Северной группы войск решило это дело не раздувать, поскольку виновными были и многие лица начальствующего состава, которые не выполнили указаний вышестоящих органов по оборудованию и хранению топлива на складах. В первую очередь это сам начальник тыла ВА полковник Крылов.

В 1961 году полку были поставлены новые задачи. Главная из них – приступить к освоению нового самолета Як-27Р. При этом мы продолжали летать на Ил-28Р, поскольку с нас никто не снимал задачу по выполнению полетов на спецзадания. Вследствие этого мы были вынуждены поддерживать свою боеготовность на прежнем типе самолета. В течение трех месяцев я вместе с десятью летчиками и примерно таким же количеством техников находился в Воронежском центре боевого применения, осваивая фактически два типа самолетов – Як-27Р и Як-25.

Последний был для нас переходным. Мы использовали его вместо спарки, поскольку Як-27Р не имел двойного управления. И хотя на Як-25 были установлены другие двигатели, а также по-иному оборудованы кабины, по технике пилотирования он незначительно отличался от Як-27Р. Новый самолет был истребительного типа. По сравнению с Ил-28 он был намного легче в управлении и за свою «вертлявость» не всем бомберам нравился. В Воронеже они открыто об этом не говорили, но когда началось переучивание в полку, часть летчиков стала открыто выражать свое недовольство. Пришлось проводить соответствующую работу. После этого ворчунов стало поменьше, но кое-кто продолжал протестовать.

Один из них, летчик Кузнецов, написал рапорт и попросил моего содействия в переводе в другую часть, летающую на Ил-28. Любопытно, что своими мыслями он поделился с отцом, который прислал мне письмо с просьбой посрамить сына, испугавшегося летать на новом, более современном сверхзвуковом самолете, и сделать это перед летчиками полка. Посоветовавшись со своими заместителями, я не стал этого делать. Кузнецова перевели в другой полк, где летали на Ил-28.

В этом жe году полк пополнился еще одной эскадрильей – третьей. Oна прибыла к нам из расформированного истребительного полка морской авиации. Весь летно-технический состав был одет в форму морских летчиков. Вскоре ее сменили на обычную. В полк эскадрилья прилетела на своих МиГ-15. Первое время они продолжали летать на них и у нас, но постепенно, по мере поступления Як-27Р, переучились на этот тип. Поскольку они были истребителями, то дела с переучиванием у них шли лучше. Личный состав эскадрильи быстро влился в наш коллектив. Летчики быстро подружились с нами. Не совсем гладкие отношения сложились у меня с командиром этой эскадрильи майором Костылевым.

Вначале он произвел на меня неплохое впечатление. Но по прошествии определенного времени я стал замечать его недовольство мною. Он считал себя обиженным в продвижении по службе. Ему хотелось стать моим помощником по летной подготовке и получить, таким образом, очередное воинское звание подполковник. И когда я выдвинул на эту должность командира 1-й эскадрильи майора A. Саковa, скромного способного летчика с академическим образованием, Костылев стал открыто возмущаться: «Почему назначили Сакова, а не меня, чем я хуже»? Пришлось не раз беседовать с ним на эту тему и объяснять, что Саков является более опытным разведчиком, лучше подготовлен в теоретическом отношении, поскольку имеет высшее военное образование, и у него подошел срок для получения очередного звания.

Чтобы как-то успокоить Костылева, обещал ему при первой возможности представить его кандидатуру если не в полку, то по моему ходатайству в армии на повышение, поскольку в ней истребителей больше, нежели бомбардировщиков. Через полгода он был переведен инспектором ВА по технике пилотирования и получил долгожданного «подполковника». Но, получив и должность, и звание, он при встрече со мной продолжал выражать недовольство с прежней мотивировкой. Ему хотелось оставаться в полку, а не в армии. Не были им довольны и в ВА, так как там он не сумел себя показать и долго не продержался – был комиссован с летной работы и уволен из армии на «гражданку».

Рассказал я о нем подробно для того, чтобы показать, что в армии, как и на «гражданке», имеются корыстные и нескромные люди, думающие только о достижении своей цели. Мало мне было Диденко с Селютиным, от которых я давно хотел избавиться, так появился в полку постоянно ноющий Костылев.

Возвращаясь к переучиванию на новый тип самолета, отмечу, что к середине лета 1961 года полностью переучились 2-я и 3-я эскадрильи. Вывозные полеты на Як-25 с летчиками 3-й уже проводились. Вскоре с вывозкой летчиков пришлось повременить. Из армии пришло указание: одну эскадрилью с переучиванием придержать в связи с необходимостью выполнять спецзадания на самолете Ил-28Р. На нем имелось специальное оборудование, которого не было на Як-27Р, однако, несмотря на указание, я все же продолжал выполнять обе задачи. При этом я не упускал и такого важного вида подготовки, как полеты в сложных метеоусловиях.

Мы выполняли их параллельно с основными задачами, используя для полетов любую погоду. В то время у нас не было нелетной погоды ни днем ни ночью. Переучившиеся на Як-27 летчики после контрольных полетов на Як-25 без промедления приступали на нем к полетам в СМУ. Получилось так, что они одновременно летали на двух типах самолетов. Такая система позволила намного быстрее провести переучивание и в то же время летать днем и ночью в СМУ.

За переучиванием полка внимательно следили наши соседи, базировавшиеся на нашем аэродроме. Они значительно отставали от нас в полетах в СМУ и не верили, что мы, только начав летать на «ячке», уже приступили на нем к полетам в СМУ. У них только некоторые летчики научились уверенно летать днем в СМУ, а ночью вообще летали только в простых условиях. Объяснялось этo тем, что ранее они летали на Ил-10 и в свое время не научились хорошо летать ни днем в СМУ, ни ночью в простых условиях, а перейдя на МиГ-15, не смогли освоить полеты в СМУ из-за недостаточной подготовки руководящего состава.

Поэтому учить рядовых летчиков там было некому. Желая ликвидировать отставание, руководящий состав стал форсировать подготовку, нарушать последовательность обучения и даже допускать очковтирательство. Выражалось это в том, что, летая фактически в простых метеоусловиях, оформляли их как сложные, свидетелем чего мне приходилось быть не раз. В одном из ночных полетов при ясном небе и горизонтальной видимости 15–20 километров я вдруг услышал по рации голос командира дивизии генерала Беды, взлетевшего перед началом полетов полка Талызина на разведку погоды: «Облачность 9–10 баллов, видимость 4–6 километров».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.