Красный террор на Урале

Красный террор на Урале

Сейчас рассуждения о красном терроре уже стали даже несколько общим местом: на него ссылаются во всех случаях — точно так же, как раньше все валили на белый террор. До понимания того, что такое красный террор как явление истории XX века, — нам еще очень далеко. До сих пор только немногие осознали, что ряд аналогий здесь выстраивается следующий: турецкая резня в Армении 1915 года, нацизм, маоистские «эксперименты», геноцид в ряде стран тропической Африки (Нигерия, Руанда) в последней трети века… Отсюда и весьма искаженные представления и о характере гражданской войны, и о причинах победы красных, и о сущности созданного в результате той войны режима.

Итак, необходимо разобраться. Сразу оговоримся: разговор пойдет исключительно на материале, собранном по Уралу. Не потому, что здесь все было хуже всего, — напротив, были места, где все творилось намного круче Харьков, Киев, Крым, Тамбовщина, Русский Север. Как это ни жутко звучит, но Урал — регион со среднестатистическим уровнем террора (!). Просто уральские реалии весьма выпукло репрезентируют общероссийскую картину.

Начнем со следующего. Нужно четко уяснить: в ходе боевых столкновений все без исключения стороны проявляли зверскую жестокость и совершили действия, которые можно трактовать как военные преступления. Вот несколько свидетельств (несколько из многих тысяч).

«От ненависти и только что пережитой горячки боя солдаты 2-го Барабинского полка долго не рассуждали. В кольце штыков они подвели группу пленных к реке, приказали раздеться, а потом начали остервенело колоть их штыками». Это показания комвзвода 1-го батальона 17-го Уральского полка Николая Пищальникова, чудом уцелевшего в расправе над пленными красноармейцами 14 февраля 1919 года в селе Сташково близ города Осы (Западный Урал).

«…Велик был гнев красноармейцев: в утреннем бою ни одного из пленных не довели до штаба полка… Никакие уверения не сдержат в бою от мести: кровь за кровь!»

А это — Фурманов, книга о Чапаеве, эпизод из главы о боях под Белебеем (Башкирия)…

Как видим, цвет знамен меняется, а почерк — нет. И мотивация, кстати, одна и та же: горячка боя, желание отомстить — и, между прочим, сам Фурманов тут же кается, что и сам пустил в расход офицера только за заносчивый тон и за то, что в кармане нашли письмо от невесты — просила, подлая, отомстить большевикам…

Но убийства пленных — это еще не самое жуткое. «Представилось ужасное зрелище: две девушки валялись с отрезанными грудями, бойцы — с размозженными черепами, рассеченными лицами, перерубленными руками… Навзничь лежал один худенький окровавленный красноармеец, и в рот ему воткнут отрезанный член его».

Это — Фурманов о зверствах уральских казаков летом 1919 года в станице Соломихинской, северней города Гурьева.

«…На поле боя были найдены ужасно изуродованные трупы чешских солдат. У них были отрезаны половые органы, вскрыты черепа, изрублены лица, вырваны глаза и вырезаны языки».

А это уже — художества красных. Время действия — июль 1918 года. Место действия — Зауралье. Напомню, что и третья сила — крестьянские повстанцы нисколько не гуманнее. «Пойманных коммунистов подвергают средневековым пыткам», «комиссара распиливали деревянной пилой», «в Петропавловском Народном доме в конце февраля, в марте, апреле и даже мае можно было видеть длинные ряды изуродованных трупов коммунистов» — это несколько взятых наугад сводок об Урало-Сибирском восстании 1921 года.

В общем, «разгулялись по России бесы» (М. Волошин). И все стоят друг дружки…

Однако у всех вышеописанных ужасов есть одна общая черта: это, по словам русского историка С. Мельгунова, «эксцессы на почве разнузданности власти и мести». Красный же террор — явление совершенно иного порядка.

Первое. По количеству пролитой крови большевики оставили далеко позади всех остальных участников междоусобной бойни. Тот же С. Мельгунов пишет: «По советским сводкам можно было установить среднюю цифру в день для каждого застенка ЧК: кривая расстрелов поднимается от 1 до 50 (последняя цифра — в крупных центрах) и до 100 в только что завоеванных Красной Армией полосах. Эти взрывы террора наступали, однако, периодически и опять спадали, так что в среднюю скромную цифру нужно установить приблизительно в 5 человек в день и в год — 1,5 миллиона».

В год — полтора миллиона? Нет, много больше, потому что, во-первых, отделений ЧК было не тысяча по тогдашней Совдепии, а гораздо больше; во-вторых, С. Мельгунов не учел те данные, которые приводит А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: расстрелы помимо ЧК — через суды, ревтрибуналы, Особые отделы, желдортрибуналы, трибуналы ВОХРы и так далее. Плюс действия заградительных отрядов — да, они уже с 1918 года находятся на Восточном фронте! — и наконец, просто репрессии в прифронтовой полосе. И самосуд. Так что и цифра в 2–2,5 миллиона человек в год — не фантастика. А если учесть, что мельгуновский подсчет оканчивается 1924 годом, получается, что с 1917 по 1924 год большевики извели только репрессиями 10–15 миллионов человек. Это без голода, эпидемий, жертв войны и некрасного террора.

Таких показателей ни у одного режима XX века нет, включая нацистов, маоистов и полпотовцев. Тут мы точно «впереди планеты всей» — аж в книгу рекордов Гиннесса попали.

Второе и главное. Красный террор не только количественно, но и качественно несопоставим с повседневными зверствами братоубийственной войны, ибо не был продиктован необходимостью обороны или подавления сопротивления. Последнее было само собой — я уже писал ранее, с какой жестокостью большевики топили в крови рабочее, крестьянское, казачье, национальные движения. Но это все — хоть и с грехом пополам — попадает под известное ленинское определение: «Всякая революция только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться». Собственно же красный террор был развязан — я на этом настаиваю — не для защиты.

«Это система, нашедшая своих идеологов; это система планомерного проведения в жизнь насилия; это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила никогда ни одна власть в мире… Этого не было у белых. Где и когда в актах правительственной политики в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам, „введению института заложников, к организации концлагерей?“» (С. Мельгунов).

Вот здесь — гвоздь проблемы. Террор как орудие власти — то, с чем большевики взошли на политический Олимп. Причем задолго до того, как кто-либо вздумал оказать им сопротивление.

Главных причин такой политики, на мой взгляд, — две. Первая, безусловно, — устрашение. Ленин и К прекрасно отдавали себе отчет в том, насколько будет непопулярна их политика, как мало желающих будет за ними последовать и как много будет протестующих и сопротивляющихся. Следовательно, нужно парализовать сопротивление всеобщим ужасом. Причем таким, от которого отвыкли и даже представить себе не могли люди, — по сценариям какого-нибудь Древнего Китая или Ассирии. Пусть все знают: убьют не только тебя — убьют (а прежде замучают и изнасилуют) твою жену, детей, близких, друзей, седьмую воду на киселе… «Мы готовим старому миру конец с ужасом» (В. И. Ленин).

Вторая причина — чисто теоретическая. Если помните, духовный «папа» Ильича, народоволец П. Ткачев, считал, что для успешного строительства коммунизма надо отправить на тот свет всех, кто старше двадцати пяти: они уже заражены проклятым прошлым и в светлое будущее не годятся. Ильич, расходясь с Ткачевым в критериях того, кого надо «мочить» (у Ткачева они, можно сказать, возрастные, у Ленина — классовые), сам принцип, безусловно, поддерживал. Ведь не дезавуировал же он слова теоретика партии, добрейшего и милейшего Николая Ивановича Бухарина: «Выбраковкой человеческого материала создадим новую породу людей». И сам, что называется, высказался: «Пусть 90 процентов русского народа погибнет — оставшиеся зажгут мировую революцию и построят коммунизм!»

И после этого еще кто-то хочет доказать, что Ленин был мудрый… Да, он был не просто мудрый, а гениальный — в тактике, в сиюминутных мгновенных прагматических решениях: здесь он себе не имел равных. На Западе таких называют «политическими байдарочниками» — как на каноэ, все камни и пороги обогнет и не утонет. Но как государственный и политический деятель в стратегии своей (особенно дальней)

Ленин, безусловно, — один из самых отъявленных авантюристов и маньяков всех времен и народов. И кампания его — ему под стать.

Вообще, Ленин — тип палача-идеалиста (как и Гитлер). Ведь его вера в коммунизм сродни религиозной. Все компоненты налицо: и рай (коммунизм), и некое подобие идеи бога (я бы сказал — восточного, буддийско-конфуцианского безличного бога — абсолютной идеи, по Гегелю; именно так у Ленина понимается идейное наследие марксизма), и нетерпимость к инакомыслию вполне средневековая, и инквизиция (ЧК), и так далее. (Напомню: слово «диссидент» означает: человек, не исповедующий официальной религии!) А впоследствии «внучата Ильича» все это и во внешние формы отлили вполне религиозные: мавзолей построили (чисто буддийский принцип ступа или пагода над реликвией — кусочком плоти Будды), мумию из пророка сделали, новую святую троицу — Маркса, Энгельса и Ленина — на всех красных углах вывесили (это тоже в духе Востока — там так же Конфуция, Лао-Цзы, того же Будду обожествили), ритуальные шествия под красными флагами устраивали (у красного цвета, кстати, своя символика — от древнейшего культового, восходящего к ряду дохристианских верований, до красных полотнищ арабских халифов и флибустьеров — те их вывешивали, когда хотели предупредить: «Режем всех!»)… В общем, создали типичное неоязычество такое, о каком мечтали философы так называемой «консервативной революции» в Европе, невольные теоретические предтечи фашизма (Ю. Эвола, Р. Генон, К. Шмитт, А. Мюллер ван дер Брук и другие). Кстати, у Гитлера флаг был тоже красный. И нацистское приветствие, восходящее к Древнему Риму, у нас применялось в пионерской организации…

Вернемся, однако, к красному террору и вспомним еще раз инструкцию Лациса для работников ЧК: «Нас не интересует конкретная виновность или невиновность конкретного человека. Нас интересует его классовое происхождение и — в связи с этим — целесообразность оставления (или неоставления) его в живых».

Вот он — механизм красного террора! «Чтобы эту пулю получить, не надо было непременно быть белым офицером, сенатором, помещиком, монахом, кадетом или эсером. Лишь белых мягких немозолистых рук было в те годы совершенно достаточно для расстрельного приговора. Но… недешево обошлось и корявым рабочим рукам» (А. Солженицын). Вообще С. Мельгунов свидетельствует, что из каждых 100 расстрелянных удавалось восстановить социальное положение примерно 73–75 человек (то есть трех четвертей): раскладка такова — 25 «буржуев» (купцы, домовладельцы, военные, духовенство), 15 интеллигентов, все остальные рабочие и крестьяне. Последних — 33–35 человек.

Перманентный террор против всех слоев общества, террор «вообще», не за что-то, а просто, чтобы трепетали, — вот что такое красный террор. Мне в связи с этим вспоминается эпизод из Талмуда. Римский император повстречал двух евреев. Один поздоровался, другой нет. Император казнил обоих. «За что, — спросили его. — Ведь один поздоровался, другой нет. Кто же из них провинился?» И император ответил: «Не указывайте мне, как истреблять моих недругов!»

Для большевиков все были недругами — поэтому истребляли для профилактики всех.

Вот взятый наугад калейдоскоп красного террора в одном регионе России на Урале. В Перми после покушения на Ленина расстреляно триста человек. Всего же в Пермской губернии только в 1918 году расстреляно около сорока тысяч человек.

После возвращения красных в эти края в 1919 году — новая волна террора.

«Избиения группами в 30, 40 и 60 человек имели место в Перми и Кунгуре» (донесение английского консула Элиста лорду Керзону, март 1919 года).

В город Сарапул (Западный Урал) в конце 1918 года красные, оставляя город, очистили тюрьму, убив всех заключенных. «Если будем уходить, перережем тысячу жителей», — из заявления местной ЧК.

«Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан не поддается исчислению… Офицерам… прибивали погоны к плечам гвоздями, вырезали на ногах „лампасы“; молодые девушки насиловались, штатские были найдены с выколотыми глазами, другие без носов; 25 священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо зарыт» (английский консул Эльстон, 14 января 1919 года).

От десяти до пятнадцати тысяч крестьян было расстреляно при подавлении восстания в Уфимской губернии в 1920 году.

В 1927 году казнили петропавловского архиерея со всем причтом. Формальная вина: «приветствовали колокольным звоном белых», то есть крестьянских повстанцев, — речь идет о Урало-Сибирском восстании 1921 года. А они и не думали приветствовать — просто повстанцы вошли в город в 16 часов, во время благовеста к вечерне…

Заявление уполномоченного из Москвы в ЧК города Кунгура Гольдина: «Для расстрела не нужно ни допросов, ни доказательств. Находим нужным — и расстреливаем. Вот и все!» И расстреливали… В Екатеринбурге в 1921 году был организован концентрационный лагерь. Бежало оттуда шесть человек. Приезжает заведующий отделом принудительных работ Уранов, выстраивает содержащихся в лагере офицеров и ставит к стенке двадцать пять человек — в назидание остальным. В том же 1921 году был создан филиал этого концлагеря в Нижнем Тагиле, на Малой Кушве.

Когда Владимира Азина, командира Железной дивизии, запросили из штаба 2-й армии красных, как он распорядился присланными ему бывшими царскими офицерами, красный командир телеграфно ответил: «утопил всех в Каме». Впоследствии Азин, находясь в башне бронепоезда, будет лично косить из пулемета толпу беженцев под Ижевском.

Наконец, сведения о массовых расстрелах красноармейцев своими же ревтрибуналами на Восточном фронте в Предуралье (как вы сами понимаете, так происходило не только там). «Простых красноармейцев расстреливали, как собак» — это свидетельство Ларисы Рейснер (между прочим, прототип Комиссара из «Оптимистической трагедии»!). Время — август 1918 года…

Довольно? Или еще мало? Поверьте, число таким свидетельствам — легион.

Понятно, что для такой работы потребовались особые люди. И они явились миру: «как будто из треснувшей тверди России, как магма, излились какие-то палеонтологические типы» (из одной эмигрантской газеты 1920 года). Раньше ими бы, скорее всего, занималась психиатрия, но в атмосфере всеобщего безумия, когда вся Россия стала гигантским дурдомом, они были в своей тарелке. Они — это пятигорский чекист Атарбеков, отрезавший головы кинжалом; архангельская палачка Майзель-Кедрова, замораживавшая людей в ледяные столбы; одесситка Вера Гребеннюкова («Дора»), которая вырывала у подследственных волосы, уши, пальцы; ее коллега по Одессе негр Джостон, заживо сдиравший с людей кожу, киевская чекистка, мадьярка Ремовер половая психопатка, заставлявшая конвой насиловать женщин и детей у нее на глазах; полтавский чекист по кличке «Гришка-проститутка», который сажал священников на колы и сжигал на кострах; полусумасшедший садист Саенко из Харькова, разбивавший черепа гирей и снимавший с рук живых людей «перчатки»… Наконец, «поэт» Эйдук, работавший в Архангельске, а потом в Тбилиси. Он оставил такое, с позволения сказать, лирическое откровение:

«Нет большей радости, нет лучших музык,

Чем хруст ломаемых мной жизней и костей.

Вот отчего, когда томятся наши взоры

И начинает буйно страсть в груди вскипать,

Черкнуть мне хочется на вашем приговоре

Одно бестрепетное:

„К стенке! расстрелять!“»

Как хотите, но именно эти стихи я бы вывешивал на красном кумаче 1 мая и 7 ноября — чтоб все, наконец, поняли, что к чему…

И этим героям революции тоже имя — легион. Всякие Зины из Рыбинска, Любы из Баку, Бош из Пензы, Мопс из Херсона, все эти Трепаловы, Пластинины, Авдохины, Тереховы, Асмоловы, Угаровы, Панкратовы, Абнаверы, Тусичи… Они закапывали людей живьем, запирали на ночь в сарай вместе с голодной свиньей, выжигали звезды, лили на человека горячий сургуч и потом отдирали, пилили кости, распинали на крестах, побивали камнями, одевали терновый венец, сажали в бочку с гвоздями и катали, варили заживо в котле, поджаривали, разрывали цепями лебедок… Наконец, практиковали китайскую пытку крысой: сажали крысу на человека, накрывали кастрюлей и стучали, пока крыса не прогрызала человека насквозь…

Воистину, наш старый знакомый, верх-исетский комиссар Петр Ермаков, в сравнении с этими извергами — добрый дядюшка. Ну, перестрелял без суда и следствия не только царскую семью, но и всех, кто был с ними — и не только в Ипатьевском доме: до того убил графа Татищева, князя Долгорукова, дядьку царевича матроса Нагорного (последний нагрубил Ермакову, тот его и пришил — сам потом рассказывал у пионерского костра детям, как шлепнул царского холуя). А еще двух женщин — старую гоф-лектрису (учительницу наследника) Екатерину Шнейдер и молодую очаровательную фрейлину Анастасию Гендрикову отправил в Пермь: там им головы прикладами размозжили… Ну, добил штыком Демидову и Анастасию…

Все равно на сравнение, скажем, с Саенко, не тянет. А ведь звали его за глаза «товарищ Маузер» — после одной истории. Пошел он в аптеку, и бедолага-аптекарь с ним о чем-то поспорил. Ох, не надо было. Как потом вспоминали очевидцы, хотел Ермаков объяснить, но… инстинкт сработал убил… Это для него — привычный уровень общения. И ничего, умер не в психушке — похоронен с почестями на Ивановском кладбище, прямо напротив П. П. Бажова…

Было ли что-нибудь хотя бы отдаленно похожее на весь этот кошмар у белых? Только у атамана Семенова: шесть его застенков наводили ужас на все Забайкалье.

Особенно дурной славой пользовалась тюрьма на станции Даурия, где свирепствовал начдив Азиатской дивизии барон Р. Унгерн-Штернберг: он был таким зверюгой, что впоследствии монголы стали его… почитать как воплощение злого духа (еще бы: его палачи Сипайло и Бурдуковский скальпировали людей заживо и протыкали им уши раскаленными шомполами). Но… И Семенов, и Унгерн не могут считаться стопроцентными белогвардейцами. Унгерн — явный предтеча фашизма даже по идеологии своей.

А Семенов — хитрейший лис, циничный политик, очень напоминавший по всем своим замашкам большевиков (недаром Колчак его так и звал: «белый большевик»). Кстати: в 1920 году Семенов предлагал свои услуги Ленину (ответа не было). По отношению к колчаковцам семеновцы находились в состоянии почти что открытой войны (чем объективно немало помогли красным); слово «колчаковец» было у семеновцев бранным (обычно в сочетании с матерными прилагательными); впоследствии, в Монголии, многие колчаковские офицеры и чиновники, попав в руки к Унгерну, погибли мучительной смертью. И колчаковцы платили полной взаимностью: Семенов, к примеру, был арестован каппелевцами в 1922 году при попытке приехать во Владивосток, а Унгерн туда и не совался — знал, что сразу расстреляют… Среди настоящего же белого движения аналогов чекистскому людоедству мы не найдем.

Пусть Колчак, по собственному признанию, не мог обуздать «сибиреязвенную атаманщину» (то есть Семенова и Ко), пусть во всех белых армиях были командиры, творившие страшные злодеяния (Булак-Балакович у Юденича, Анненков у Колчака, Шкуро и Слащов у Деникина), но в целом все лидеры и правительства белых не только не были террористическими — они, по тем временам, были чересчур интеллигентными и либеральными.

А против них играли топорами мясника… В такой ситуации исход был предопределен.

Надо отдать должное теоретикам и творцам самой страшной системы власти в истории: она оказалось весьма эффективной — хотя бы на первых порах. Ничтожное меньшинство сумело навязать свою волю огромной стране и распоряжаться ею бесконтрольно несколько десятилетий. И даже представить дело так, что весь мир долго принимал преступления за подвиг.

«Страна молчит, — писал безымянный автор очерка „Корабль смерти“ в 20-е годы в эмиграции. — Из ее сдавленной груди не вырывается стихийный вопль протеста или хотя бы отчаяния. В России установилась мертвая тишина кладбища. Страна сумела физически пережить эти незабываемые годы гражданской войны, но отравленная душа ее оказалась в плену у Смерти. Может быть, потому расстреливаемая и пытаемая сейчас в застенках Россия молчит».

И это была главная, психологическая победа большевиков в той войне. Хотя уже тогда, отвечая автору «Корабля смерти», С. Мельгунов написал пророческие слова: «Нет! Мертвые не молчат!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.