Репрессии в Политбюро

Репрессии в Политбюро

Первой жертвой репрессий в Политбюро (независимо от того, покончил он с собой или был убит) стал Г. К. Орджоникидзе. Второй — Я. Э. Рудзутак. Рудзутак был одним из старейших руководителей партии. Кандидатом в члены Политбюро он впервые стал еще в 1923 г., а полным членом Политбюро в 1926 г. Проявив должную лояльность по отношению к Сталину, Рудзутак в 1931–1934 гг. занимал важный пост председателя ЦКК ВКП(б). Поскольку устав партии запрещал совмещение должностей председателя ЦКК с другими выборными должностями, Рудзутака временно вывели из Политбюро. Однако после XVII съезда ВКП(б) он вновь стал кандидатом в члены Политбюро. В мае 1937 г. Рудзутака исключили из состава ЦК ВКП(б) и арестовали. В 1938 г. он был расстрелян по обвинению в шпионаже и подготовке террористических актов против руководителей страны. На освободившееся место кандидатом в члены Политбюро на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1937 г. был избран Н. И. Ежов.

Следующая замена в Политбюро произошла на пленуме ЦК в январе 1938 г. П. П. Постышев был выведен из кандидатов в члены Политбюро, а на его место избран Н. С. Хрущев. Смещение Посты-шева в отличие от других перестановок в Политбюро происходило постепенно, и может служить хорошим примером сталинских методов политических интриг и нравов, царивших в Политбюро в годы террора.

П. П. Постышев был одним из самых известных деятелей партии. В социал-демократическое движение он попал еще в 1901 г., был профессиональным революционером. В годы Гражданской войны руководил партизанскими отрядами на Дальнем Востоке. С 1930 г. Постышев занимал пост секретаря ЦК ВКП(б) и вошел в круг влиятельных партийных функционеров, пользовавшихся доверием Сталина. В 1933 г., в разгар голода на Украине, Сталин назначил Посты-шева вторым секретарем ЦК КП(б) Украины и первым секретарем Харьковского (тогда столичного) обкома. После перевода столицы Украины из Харькова в Киев, Постышев стал первым секретарем Киевского обкома. Сталин был доволен успехами своего выдвиженца и в награду в 1934 г. ввел Постышева в Политбюро ЦК ВКП(б) в качестве кандидата.

Тучи над Постышевым начали сгущаться осенью 1936 г., когда в Киеве в окружении Постышева были произведены массовые аресты.

13 января 1937 г. ЦК ВКП(б) принял специальное постановление о Киевском обкоме и ЦК КП(б)У Руководство республиканской организации было обвинено в засорении аппарата врагами. Посты-шеву объявили выговор и лишили должности секретаря Киевского обкома[1025].

Организуя атаку против Постышева, Сталин использовал не только дела о мифических «вредителях» в украинском партруководстве, но и вполне реальные пороки, присущие киевским лидерам, как, впрочем, и руководителям других регионов: групповщину, злоупотребление властью, создание местных культов. Являясь формально вторым секретарем ЦК КП(б)У, Постышев фактически был самым сильным руководителем на Украине. Свою роль в этом, видимо, сыграли и личные качества Постышева — жестокость, напористость, властность, а также поддержка, которой он долгое время пользовался в Москве, являясь личным эмиссаром Сталина. Используя свое влияние, Постышев окружил себя в украинской парторганизации значительной группой лично преданных ему работников. Они же, в свою очередь, немало потрудились для того, чтобы создать в республике своеобразный культ Постышева. Формировался этот культ еще и потому, что до определенного времени окружение монумента собственного величия более мелкими памятниками в честь «верных соратников» поощрял сам Сталин.

Как это нередко бывало в те годы, опираясь на высокое положение мужа, активную роль в политической жизни и даже в решении кадровых вопросов республики пыталась играть жена Постышева Т. С. Постоловская. Она занимала пост секретаря парткома Украинской Ассоциации марксистско-ленинских научных институтов (УАМЛИН) и принимала деятельное участие в многочисленных конфликтах и склоках, вспыхивающих временами среди «бойцов идеологического фронта».

Все эти обстоятельства в полной мере использовал Сталин. Обвинения в личной нескромности и злоупотреблениях были обрушены на Постышева на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. Новый секретарь Киевского обкома С. А. Кудрявцев говорил на пленуме: «Обстановка шумихи вокруг т. Постышева зашла так далеко, что кое-где уже громким голосом говорили о соратниках Постышева, ближайших, вернейших, лучших, преданнейших, а те, кто не дорос до соратников, именовали себя постышевцами»[1026]. Досталось в это время и Постоловской, обличая которую сталинские помощники наносили еще один удар по Постышеву.

Главным пунктом обвинений против Постоловской было ее неблаговидное поведение в деле некой Николаенко, получившем тогда стараниями Сталина широкую огласку. Член ВКП(б) П. Т. Николаенко была одной из тех экзальтированных жертв сталинского учения об усилении классовой борьбы, которым повсюду мерещились враги и шпионы. Рано вступив в партию, она работала в женских организациях, училась, а в 1935 г. попала на службу в музейный городок в Киеве. Однажды она явилась к директору городка и заявила, что один из сотрудников, по ее мнению, крадет экспонаты. Не найдя поддержки у директора, Николаенко стала обличать и его. Для того чтобы избавиться от Николаенко, ее отправили на учебу в аспирантуру. Однако и здесь она быстро принялась за старое, выявляя и разоблачая «врагов». Партийная организация УАМЛИН, не без участия Постоловской, добилась исключения Николаенко из аспирантуры. Николаенко ушла работать на курсы политотделов Юго-Западной железной дороги, заявляя направо и налево, что в УАМЛИН засели враги, а Постоловская «как царица сидит, окруженная врагами». Доброжелатели доложили об этом Постоловской, а она не придумала ничего лучшего, как добиться от бюро горкома партии исключения Николаенко из ВКП(б). Желая угодить Постоловской, операцию эту проделали быстро, не погнушавшись элементарным подлогом: при помощи подчисток решение об исключении, состоявшееся в январе 1936 г., провели актом за сентябрь 1935 г. Николаенко подала заявление на имя Сталина. В апреле в Комитете партийного контроля при ЦК ВКП(б) приняли решение о восстановлении ее в ВКП(б). Однако в Киеве выдавать ей партийный билет и восстанавливать на работе не торопились[1027].

Коренной поворот в судьбе Николаенко произошел после постановления ЦК ВКП(б) от 13 января. Прибывшему в Киев для разъяснения постановления Л. М. Кагановичу рассказали о «героине-разоблачительнице», а он, в свою очередь, доложил о ней по возвращению в Москву Сталину. Вождь проявил к Николаенко неподдельный интерес, настолько значительный, что посвятил ей целый абзац в речи на февральско-мартовском Пленуме и, более того, включил этот абзац в официальный, широко опубликованный текст речи. «Николаенко — это рядовой член партии, говорил Сталин. Она — обыкновенный “маленький человек” Целый год она подавала сигналы о неблагополучии в партийной организации в Киеве, разоблачала семейственность, мещанско-обывательский подход к работникам […] засилье троцкистских вредителей. От нее отмахивались, как от назойливой мухи. Наконец, чтобы отбиться от нее, взяли и исключили ее из партии […] Только вмешательство Центрального комитета партии помогло распутать этот запутанный узел. А что выяснилось после разбора дела? Выяснилось, что Николаенко была права, а Киевская организация была не права […] А ведь кто такая Николаенко? Она, конечно, не член ЦК, она не нарком, она не секретарь Киевской областной организации, она даже не секретарь какой-либо ячейки, она просто рядовой член партии. Как видите, простые люди оказываются иногда куда ближе к истине, чем некоторые высокие учреждения»[1028].

Догадаться, зачем Сталин создавал этот новый культ «маленького человека», не трудно. Еще недавно призывая советских людей следовать примеру стахановцев, Сталин, теперь, в соответствии с новыми политическими задачами, выдвигал на первый план «разоблачителей врагов». Кроме того, защитив «маленького человека» Николаенко от жены всемогущего Постышева, Сталин укреплял легенду о справедливом вожде и бюрократах-перерожденцах. И пока Николаенко купалась в лучах славы[1029], Постышев был отправлен с Украины в почетную ссылку секретарем Куйбышевского обкома партии.

В литературе распространено мнение, что Постышев пострадал потому, что пытался противостоять сталинскому репрессивному курсу. Источником этого предположения были соответствующие фрагменты из секретного доклада Хрущева на XX съезде КПСС. «На февральско-мартовском Пленуме ЦК (1937), — говорил Хрущев, — в выступлениях ряда членов ЦК, по существу, высказывались сомнения в правильности намечавшегося курса на массовые репрессии под предлогом борьбы с “двурушниками" Наиболее ярко эти сомнения были выражены в выступлении тов. Постышева. Он говорил: «Я рассуждал: прошли такие крутые годы борьбы, гнилые члены партии ломались и уходили к врагам, здоровые дрались за дело партии. Эти — годы индустриализации, коллективизации. Я никак не предполагал, что, пройдя этот крутой период, Карпов и ему подобные попадут в лагерь врага. (Карпов — это работник ЦК партии Украины, которого хорошо знал Постышев.) А вот по показаниям якобы Карпов с 1934 года был завербован троцкистами. Я лично думаю, что в 1934 году здоровому члену партии, который прошел длительный путь ожесточенной борьбы с врагами за дело партии, за социализм, попасть в стан врагов невероятно. Я этому не верю… Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом в 1934 году пойти к троцкистам. Странно это…»[1030].

«Попытки выступить против необоснованных подозрений и обвинений приводили к тому, — говорил Хрущев далее, — что протестовавший подвергался репрессиям. В этом/отношении характерна история с т. Постышевым. В одной из бесед, когда Сталин проявил недовольство по адресу Постышева и задал ему вопрос: — Кто вы такой? Постышев твердо заявил с присущим ему окающим акцентом: — Большевик я, товарищ Сталин, большевик! И это заявление было расценено сначала как неуважение к Сталину, а потом как вредный акт и впоследствии привело к уничтожению Постышева, объявленного без всяких к тому оснований “врагом народа”»[1031]

Проверить реальность последнего эпизода о разговоре Сталина и Постышева невозможно: Хрущев никак не обозначил ни время, ни обстоятельства этой перебранки. Зато цитату из выступления Постышева на февральско-мартовском пленуме теперь без труда можно сопоставить со стенограммой. При таком сопоставлении выясняется, что фрагмент, использованный Хрущевым (эта часть доклада Хрущева была подготовлена секретарем ЦК П. Н. Поспеловым), был вырван из контекста речи Постышева, обрублен на полуслове. На самом деле, Постышев заявил следующее (цитата приводится по неправленной стенограмме пленума, т. е. в том виде, в каком она прозвучала с трибуны пленума): «Я вот так рассуждаю: прошли все-таки такие крутые годы, такие повороты были, где люди или ломались, или оставались на крепких ногах, или уходили к врагам, — период индустриализации, период коллективизации, все-таки жестокая была борьба партии с врагами в тот период. Я никак не предполагал, что возможно пережить все эти периоды, а потом перейти в лагерь врагов. А вот теперь выясняется, что он с 1934 г. попал в лапы к врагам и стал врагом. Конечно, тут можно верить всему этому, можно и не верить. Я лично думаю, что страшно трудно после всех этих годов в 1934 г. человеку, который прошел на крепких ногах путь ожесточенной борьбы, в 1934 г. пойти к врагам. Этому очень трудно верится. (Молотов. Трудно верить тому, что он только с 1934 г. стал врагом? Вероятно, он был им и раньше.) Конечно, раньше. Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом, в 1934 г., пойти к троцкистам. Странно это. Какой-то у него червь был все время. Когда этот червь у него появился — в 1926 ли г., в 1924 ли, в 1930 г., это трудно сказать, но, очевидно, червь какой-то был, который какую-то работу проделал для того, чтобы он попал в стан врагов […] Тов. Сталин не так ставит вопрос, что нужно быть бдительным только к этим людям, которые когда-то перед партией имели тот или иной грех. К этим людям можно быть наиболее бдительным, но враг может и сознательно сохранять себя чистым. Вот из показаний правых мы видим, как они себя и свои кадры сохраняли, не вылезали»[1032].

Приблизительно в таком духе было построено все выступление Постышева. Понять это не трудно. На февральско-мартовский пленум Постышев приехал уже не секретарем крупнейшей республиканской партийной организации, а всего лишь секретарем одного из обкомов, к тому же лишь недавно подвергшимся публичному наказанию за политическую слепоту и мягкость к врагам. Несомненно, Постышев не был согласен с новым курсом. Более других партийных руководителей он уже к началу пленума испытал на себе, чем грозит расширение репрессий. Однако никаких сколько-нибудь серьезных «сомнений» ни Постышев, ни другие члены ЦК (кстати, так и не названные Хрущевым) на февральско-мартовском пленуме не заявляли.

Речь Постышева на февральско-мартовском пленуме была выслушана довольно спокойно. Грубыми репликами с мест, которые обычно сопровождали выступления опальных функционеров, его не забрасывали. Однако это спокойствие было обманчивым. В середине 1937 г. Политбюро вдруг занялось рассмотрением доноса на Постышева. В заявлении, скорее всего инспирированном сверху, некто Губельман сообщал, что Постышев в 1910 г. подал унизительное ходатайство на имя командующего Московским военным округом о смягчении судебного приговора. Постышева вызвали для объяснений. Он покаялся, ссылаясь на молодость и несознательность. Пока дело ограничилось выговором за сокрытие этого факта от ЦК[1033]. Однако прошло еще несколько недель, и в Куйбышевскую область по поручению Сталина прибыл секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Андреев. Ничего хорошего подобный визит не сулил. Там, где появлялся этот сталинский эмиссар (а командировок в 1937 г. у него было больше чем достаточно), с новой силой вспыхивали репрессии. Можно только представить себе, что пережил Постышев, ожидая Андреева. Но и на этот раз, казалось, гроза прошла стороной. Андреев ограничился созывом бюро обкома, на котором высказал Постышеву недовольство руководства партии слабой борьбой с врагами в Куйбышевской области и приказал срочно выправить положение; Для начала были арестованы несколько областных руководителей.

Получив столь строгие указания, Постышев постарался продемонстрировать активность на поприще выкорчевывания «вражеского подполья». Этим обстоятельством воспользовались в Москве как предлогом для дальнейших атак на Постышева. 8 января 1938 г. заведующий отделом руководящих партийных органов Г. М. Маленков подал на имя Сталина докладную записку, в которой сообщал, что Куйбышевский обком в течение последних трех месяцев распустил 30 райкомов партии, руководство которых было объявлено врагами народа. «Считаю такие действия Куйбышевского обкома ВКП(б) политически вредными и по своим последствиям явно провокационными», — писал Маленков. В представленном Маленковым проекте постановления Политбюро по данному вопросу предлагалось объявить выговор бюро обкома, в том числе Постышеву. Однако Сталин внес в проект Маленкова новый пункт: освободить Постышева от обязанностей первого секретаря Куйбышевского обкома с направлением его в распоряжение ЦК ВКП(б)[1034]. В таком виде постановление «О политически ошибочных решениях Куйбышевского обкома ВКП(б)» было утверждено Политбюро 9 января 1938 г.[1035]

Через несколько дней это решение Политбюро послужило основанием для избиения Постышева на январском пленуме ЦК ВКП(б). Формально в повестке дня пленума вопрос о Постышеве не стоял. Однако фактически ему посвятили чуть ли не целый день заседаний, разыграв спектакль в лучших традициях сталинской школы политических интриг. Начало пленума не должно было вызвать у Постышева особой тревоги. Критика в его адрес, прозвучавшая в основном докладе Г. М. Маленкова, не выходила за рамки недавно принятого решения Политбюро о Куйбышевском обкоме. Никто не ставил под сомнение правомерность исполнения Постышевым обязанностей кандидата в члены Политбюро. А поэтому и сам Постышев, поднявшись на трибуну пленума, произнес речь, которую и должен был произнести кандидат в члены Политбюро, пусть и раскритикованный, но прощенный. Признав в немногих словах свои ошибки, Постышев начал высказываться по повестке дня, но неожиданно был атакован многочисленными обличающими репликами и вопросами, тон которым задавали из президиума Ежов, Молотов, Маленков и другие. Это был старый и испытанный способ расправы с неугодными на партийных съездах и пленумах. Оппозиционерам и опальным деятелям устраивали настоящие обструкции: забрасывали негодующими выкриками, разоблачали, унижали. После такой демонстрации со стороны президиума, каждый поднимавшийся на трибуну пленума начинал и заканчивал свое выступление осуждением Постышева. Особенно отличился на этом поприще второй секретарь Куйбышевского обкома Н. Г. Игнатов. Он резко обрушился на своего шефа, обвинив его во многих грехах[1036]. Решающим было выступление Л. М. Кагановича. Его речь, однозначно осуждающая, была тем не менее в некотором отношении примечательной. Как член Политбюро, Каганович, явно выполняя поручение Сталина, демонстрировал непредвзятость руководства партии к Постышеву. «Тов. Постышев, по-моему, как крупный политический руководитель обанкротился, — говорил Каганович […] — Центральный комитет партии имел в виду наметить тов. Постышева в качестве председателя Комиссии советского контроля […] Теперь, после такой речи, я думаю, что вряд ли Центральный комитет сумеет доверить ему такой пост […] Если у т. Постышева нет никаких более глубоких причин и болезней в своем отношении к Центральному комитету партии, если он сумеет искренне и честно перестроить себя, поджать свое самолюбие и работать по-большевистски на любой работе, — тогда он сумеет сохранить себя как работника в партии. А если у него пороху не окажется для этого, то, каковы бы ни были заслуги работника в прошлом, каково бы ни было его происхождение […] партия должна осудить подобные грубые ошибки […]»[1037].

Выслушав эти обвинения, пытавшийся поначалу протестовать и объясниться Постышев стал хвататься за последнюю соломинку, которую, казалось, подал ему Каганович, сдался и стал каяться: «Я, товарищи, только одно могу сказать, что я признаю целиком и полностью свою речь, которую я произнес здесь, неправильной и непартийной. Как я произнес эту речь, я и сам понять не могу. Я прошу пленум ЦК простить меня. Я никогда не был не только с врагами, но всегда боролся против врагов, я всегда вместе с партией дрался с врагами народа от всей большевистской души и буду драться с врагами народа от всей большевистской души. Я ошибок наделал много. Я их не понимал. Может быть, я и сейчас их еще не понял до конца. Я только одно скажу, что я речь сказал неправильную, непартийную и прошу пленум ЦК меня за эту речь простить»[1038].

Теперь Постышев предстал перед членами ЦК и достаточно широким кругом посвященных (а стенограммы пленума, как обычно, рассылались на места) не упорствующей жертвой, способной вызвать сочувствие, а раскаявшимся грешником, получившим по заслугам. (Этот прием непременного публичного раскаяния Сталин, кстати, использовал постоянно.) Вслед за раскаянием же, как обычно, следовал удар. Взяв слово в самом конце заседания 14 января, Сталин неожиданно заявил о необходимости вывести Постышева из состава кандидатов в члены Политбюро. На освободившееся место Сталин предложил Хрущева[1039].

Судьба Постышева была предрешена. Через несколько недель после январского пленума Политбюро решило передать дело Постышева в Комиссию партийного контроля. В КПК к обвинениям в провокационном избиении кадров прибавились новые: подобранные Постышевым сотрудники оказались-де шпионами, а он «по меньшей мере» знал о наличии «контрреволюционной организации» и был осведомлен об участии в ней своих ближайших помощников. 17 февраля Политбюро утвердило решение КПК об исключении Постышева из партии[1040]. Вслед за этим он был арестован и расстрелян.

Обстоятельства расправы с Постышевым не дают оснований усматривать в нем серьезного оппонента Сталина. Нотки недовольства, сквозившие в выступлениях Постышева (как на февральско-мартовском 1937 г., так и на январском 1938 г. пленумах), свидетельствовали скорее о стремлении Постышева защитить свое положение в руководстве партии, об обиде на несправедливые гонения. Только в одном отношении судьба Постышева отличались от судьбы других репрессированных членов Политбюро. Мало с кем из них Сталин вел столь длительные игры. Расправы чем дальше, тем больше становились скорыми, без создания видимости непредвзятости. Большевики ленинского поколения оказались совершенно бессильными перед Сталиным. Их немногочисленные и слабые попытки к самозащите были без труда сломлены вождем, опиравшимся на страх и разобщенность партийного генералитета и силу НКВД.

Следующей жертвой террора в Политбюро стал кандидат в члены Политбюро Р. И. Эйхе. До этого момента карьера Эйхе складывалась вполне успешно. Член партии с 1905 г., он долгие годы возглавлял Сибирскую парторганизацию и пользовался полным доверием Сталина. Еще в 1930 г., когда большая группа ответственных работников Сибири потребовала смещения Эйхе, обвиняя его в некомпетентности и неумении работать, Сталин категорически выступил в защиту Эйхе. Оппоненты Эйхе были строго наказаны и сняты со своих должностей[1041] Об особом отношении Сталина свидетельствовал и факт избрания Эйхе в 1935 г. кандидатом в члены Политбюро. В октябре 1937 г. Эйхе сделал следующий шаг на карьерном пути: был переведен в Москву на важный пост наркома земледелия СССР. Однако в апреле 1938 г. Эйхе был арестован, хотя формально из Политбюро не выводился. О его дальнейшей судьбе рассказал в известном докладе на XX съезде партии Хрущев. В НКВД Эйхе под пытками заставили признаться во вредительстве и участии в контрреволюционной организации. Эйхе написал два заявления на имя Сталина, умолял его разобраться в деле, рассказывал о пытках, которые применялись в НКВД. Однако это не помогло. В феврале 1940 г. Эйхе был расстрелян[1042].

Смещение и арест Постышева были своеобразным сигналом о непрочном положении двух других членов Политбюро — выходцев с Украины — С. В. Косиора и В. Я. Чубаря. Возглавлявший почти десять лет (в 1928–1938 гг.) украинскую партийную организацию, Косиор в январе 1938 г. был переведен в Москву на пост заместителя председателя Совнаркома СССР и председателя Комиссии советского контроля (пост, который первоначально якобы предназначался Постышеву). Однако уже в мае 1938 г. Косиор был арестован и через полгода расстрелян. Причем формально из состава Политбюро он даже не выводился. Показания Косиора, а также других высокопоставленных арестантов, выбитые в НКВД, стали формальным основанием для обвинений против Чубаря. Сделать это было не очень сложно, поскольку Чубарь много лет, вплоть до своего перевода в Москву, возглавлял СНК Украины и тесно сотрудничал с Косиором и Постышевым. Со многими «заговорщиками» он был связан деловыми отношениями после назначения в 1934 г. заместителем председателя СНК и СТО СССР (с января 1938 г. — первым заместителем). Используя сфабрикованные НКВД «показания», Сталин 16 июня 1938 г. провел решение Политбюро о политическом недоверии Чуба-рю: «Политбюро ЦК не считает возможным оставить его членом Политбюро ЦК и заместителем председателя СНК Союза ССР и считает возможным дать ему работы лишь в провинции для испытания»[1043]. На следующий день, 17 июня, Чубаря назначили начальником строительства Соликамского целлюлозного комбината[1044]. В Соликамске он был почти сразу арестован и через полгода расстрелян.

Судьба расстрелянных соратников Сталина показывала, что порядок фабрикации обвинений в годы террора позволял уничтожить любого из членов Политбюро. Тем не менее репрессии в Политбюро носили выборочный и по сравнению со многими другими партийно-государственными структурами даже ограниченный характер. Уничтоженные члены и кандидаты Политбюро (Косиор, Чубарь, Эйхе, Постышев, Рудзутак), покончивший жизнь самоубийством Орджоникидзе, а также сохранивший жизнь, но изгнанный из «номенклатуры» председатель ВУЦИК, кандидат в члены Политбюро Г. И. Петровский составляли меньше половины (7 из 15) членов и кандидатов в члены Политбюро, избранных после XVII съезда партии и доживших до 1937 г. Обращает на себя внимание и то, что все репрессированные члены Политбюро были «вождями», так сказать, второго плана. Собственно костяк Политбюро, наиболее «заслуженные» и известные соратники Сталина сохранили (по крайней мере, внешне) свои позиции[1045]. Объяснение этих фактов позволяет лучше понять место, которое занимали члены Политбюро в окончательно утвердившейся сталинской единоличной диктатуре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.