6. Удельное летописание в Киевском своде конца XII в.

6. Удельное летописание в Киевском своде конца XII в.

Бурная эпоха феодальной раздробленности Руси характеризовалась не только междукняжескими тяжбами за столы и земли, но и экономическим и политическим укреплением удельных княжеств, строительством их столиц. Явления, которые раньше имели место только в Киеве, постепенно распространялись на другие крупнейшие города Руси. К ним принадлежит, в частности, и традиция исторической письменности, которая в XII в. стала уже уделом не только духовных, но и светских авторов. «Историки и поэты, — писал в XII в. Кирилл Туровский, — летописцы и сказители, внимательно прислушивались к войнам и битвам между монархами, чтобы воспеть и возвеличить тех, кто бесстрашно воевал за своего царя, кто в бою не показывал спину врагам — тех прославить и увенчать похвалами».[387]

Многое из созданного удельными летописцами не дошло до наших дней. Однако и то, что сохранилось, свидетельствует о широкой распространенности исторической письменности на Руси. В Киевском своде заметны следы летописаний черниговского, переяславльского, галицкого и владимиро-суздальского, которые мы и попытаемся показать в этой главе.

Начнем с черниговского летописания. Буйное племя князей Ольговичей, которые не удовлетворялись ролью удельных властителей и постоянно претендовали на киевский великокняжеский стол, не обойдено вниманием летописцев. В Киевском своде события в Черниговской земле XII в. отображены достаточно полно. Частично это было заслугой киевских летописцев, которые делали свои записи со слов очевидцев, частично их черниговских коллег, чьи тексты вошли в Киевскую летопись. Подтверждением этому может быть великокняжеская летопись Изяслава Мстиславича, в которой Б. А. Рыбаков выделил 19 отрывков из летописи Ольговичей. В них положительно описаны черниговские князья и скрупулезно подсчитан урон, причиненный их добру Изяславом Мстиславичем. Безусловно, только лицо, близкое к князьям Ольговичам, могло знать, что в их загородных хозяйствах-замках паслось три тысячи кобыл-маток и одна тысяча верховых коней, что в хозяйстве трудилось 700 человек челяди, а в погребах было 500 берковцев меда и 80 корчаг вина, что из церкви св. Вознесения забрано две кадильницы, Евангелие, книги, колокола, серебряные сосуды, шитые золотом церковные одежды и др. Победители, как известно, не ведут бухгалтерского учета награбленного, поскольку это не в их интересах. Тут явно ощущается рука летописца Святослава Ольговича.

Информатором о бесчинствах Изяславого воинства в захваченном Путивле, где подвергся разграблению княжий двор Святослава, был не названный по имени дружинник Олега Святославича. «И приде Святославу в?сть, оже Изяславъ Мьстиславичь пришелъ и городъ его взялъ и вся юже в немъ, Святославе и повода ему отца его мужь».[388]

Среди текстов черниговской летописи, видимо, был рассказ об Игоре Ольговиче, завершившийся восторженным некрологом князю. Совершенно невозможно предположить, чтобы он мог быть написан боярином Петром Бориславичем. Текст его сугубо церковный и очень благожелательный к Игорю.

«И тако скончаша и Игоря, князя сына Олгова, бяшеть бо добрый и поборникъ отечьства своего, в руц? Божии преда духъ свои, и съвл?къся ризы тл?ньнаго человека, и в нетл?ньную и многострастьную ризу оболкъся Христа».[389]

Несомненно, из летописи Святослава Ольговича взят рассказ о его встрече с Юрием Долгоруким в Москве в 1147 г. В пользу этого свидетельствуют подробности в составе Ольговичей, о последовательности их прибытия к Юрию, о принесенных ему подарках, об ответных дарах владимиро-суздальского князя Святославу, его сыну Олегу и Владимиру Святославичу.

Следы летописца Святослава Ольговича отчетливо прослеживаются в статье 1164 г. Ипатьевской летописи, которая имеет и фрагменты текстов других авторов. После сообщения о прибытии в Русь нового митрополита Иоанна и богатых подарках, полученных Ростиславом Мстиславичем от византийского императора, без логической связи с предыдущим текстом, в другой стилистической манере и с середины предложения, идет рассказ о смерти Святослава Ольговича и вызванные ею страсти вокруг черниговского стола.

В литературном отношении рассказ откровенно слабый, изложение событий путаное, однако настолько информативный, что не оставляет никакого сомнения в том, что перед нами свидетельство очевидца. Летописец отметил такие детали, как трехдневное утаивание от Олега смерти его отца, клятву епископа на верность Олегу и тайную отсылку грамоты к Святославу Всеволодичу с предложением занять черниговский стол, сговор княгини с епископом и боярами умершего князя об отступничестве от Олега и др. Идейно летописец на стороне Олега, о чем говорит сравнение поступка епископа — «родомъ Гр?чинъ» — с предательством Иуды: «Се же первое ц?лова святаго Спаса, и же створи злое преступленье».[390]

Утверждение на черниговском столе Святослава Всеволодича, которое будто бы произошло с доброго согласия Олега, не вызвало у летописца особого энтузиазма.

Можно думать, что летописец Святослава после смерти своего черниговского сюзерена продолжил делать записи при дворе его сына Олега в Новгороде-Сиверском. В пользу этого свидетельствуют, в частности, летописные статьи 1165–1168 гг., в которых подается относительно полная хроника жизни семьи Олега Святославича и всех Ольговичей.

Под 1165 г. в летописи сообщается о женитьбе Олега на дочери великого киевского князя Ростислава Агафье, под 1166 г. — о смерти жены Святослава Ольговича. В статье 1167 г. детально описывается конфликт Олега со Святославом Всеволодичем из-за волостей. Судя по не очень четкому свидетельству летописи, Олег просил у Святослава волость, которая после смерти князя Святослава Володимировича осталась без хозяина. Святослав не внял его просьбе и отдал «л?пшую волость» брату, а «сына посади въ Вщижи». Во внутренний конфликт Ольговичей решил вмешаться Ростислав Мстиславич, полагавший, что Святослав ущемил в правах его зятя Олега. Святослав был непреклонен и тогда Олег предпринял военный поход к Стародубу. Он оказался неудачен, но спровоцировал ответный поход Ярослава Всеволодича с половцами к Новгород-Сиверску. Он также не был успешным; не дойдя 15 верст до города, дружины Ярослава повернули назад.

Нет сомнения, что этот конфликт в стане Ольговичей описывает летописец Олега. Он знает, что во время похода к столице княжества объединенных дружин Ярослава и половцев Олег сильно заболел. «Олегъ же б? в то веремья несдравуя вельми, яко не мощи ему ни на Конь вс?сти».[391] В конце концов, при посредничестве Ростислава, Олег примирился со Святославом и получил-таки от него какие-то четыре города. Несколько ниже летописец сообщает о рождении у Олега сына, которому дали крестильное имя Борис, а княжеское — Святослав, а также о походе против Боняка, завершившемся победой Олега.

В летописной статье 1168 г. содержится обстоятельный рассказ о встрече в городе Чичерске Олегом и его женой великого князя Ростислава. В честь тестя новгород-сиверский князь устроил пышный обед, а затем одарил Ростислава богатыми подарками. Не остался в долгу и киевский князь, также одаривший Олега и его жену. «И приде Чичьрьску, к зяти Олгови, ту бо б? Олегъ ждалъ его с женою и поя Олегъ Ростислава на об?дъ и бысть радость велика въ ть день».[392] Видимо, этой записью и закончилась деятельность летописца Святослава — Олега, поскольку таких благожелательных описаний княжеских деяний последнего на страницах киевской летописи больше не встречается.

Кто был историографом князей Святослава Ольговича и его сына Олега, сказать сложно. Б. А. Рыбаков видел в нем духовное лицо. Его тексты наполнены благочестивыми сентенциями, скрупулезной фиксацией церковных праздников, сведениями о действиях черниговского епископа. Не исключено, что они действительно принадлежат тому самому «попину», который, как доверенное лицо Святослава Ольговича, в 1146 г. был послан с дипломатической миссией в Чернигов. Будучи княжеским секретарем, он безоговорочно оправдывал все действия Святослава и его сына и последовательно подчеркивал криводушие их врагов.[393]

Детальный рассказ о новом конфликте Олега со Святославом Черниговским в 1176–1177 гг., в котором подчеркиваются его поражения и спасения бегством, наверное, принадлежал уже летописцу Святослава Всеволодича. То же самое можно сказать и о сообщении о смерти Олега, содержавшемся в статье 1179 г. Оно хроникальное и не сопровождено даже дежурными фразами сочувствия умершему. «Во том же л?т? преставися Олегъ Святославичь, месяца генваря, въ 16 и положиша у святаго Михаила».[394]

Примерно в 1182–1183 гг. в киевской летописи появляются записи, которые можно отнести к летописанию Игоря Святославича. М. Д. Приселков считал, что киевский сводчик 1200 г. обильно использовал черниговский Летописец Игоря Святославича, который опознается на основании записей, уделяющих особое внимание семейным делам князя.[395] Кроме семейных хроникальных известий этому летописцу принадлежит и рассказ о том, как Игорь, узнав о походе Святослава на половцев, решил и сам последовать его примеру. Для участия в антиполовецком походе 1184 г. он привлек брата Всеволода, племянника Святослава Ольговича и сына Владимира. В это время к границам Руси двинулся во главе четырехсотсабельного отряда половецкий хан Обловы Костукович, с которым и столкнулись дружины Игоря. «Божьимь повеленьем, — как пишет летописец, — Русь погнаша ? (половцев. — П. Т.) и ту победиша ?».[396]

В свое время автору этих строк, находившемуся в плену историографической традиции, казалось, что чернигово-сиверское происхождение имеет также пространная «Повесть о походе Игореве», помещенная в киевской летописи под 1185 г.{8} Ныне, после углубленного ее изучения, мысль эта не кажется продуктивной, что, однако, не исключает наличия каких-то записей об этом событии и в чернигово-сиверском летописании. Были ли они использованы летописцем Святослава Всеволодича при написании «Повести», сказать трудно. У него, о чем шла речь в предыдущей главе, имелась хорошая устная информация, что называется, из первых рук.

Вполне отчетливый фрагмент Игоревой летописи внесен киевским летописцем в статью 1191 г. По существу, он и составил ее содержание. Это сравнительно небольшой рассказ о том, как Игорь осуществил два похода на половцев. Из первого он вернулся «ополонишася скотомъ и конми», из второго, предпринятого всеми Ольговичами, судя по объяснению летописца, едва ноги унес. Кем-то предупрежденные, половцы хорошо подготовились к встрече русских. Сообразив, что застать половцев врасплох не удалось, и не надеясь на благополучный исход сражения, Ольговичи под покровом ночи ушли домой. Обратный марш их был столь стремителен, что пустившиеся за ними в погоню половцы так и не смогли их настичь. «Половцы же осв?тивъшеся и не узр?ша ихъ, и гонишеся по нихъ, и не постигоша ихъ».[397]

Под 1195 г. в киевской летописи подробно описываются переговоры Рюрика Ростиславича с черниговскими князьями. Их содержанием был вопрос о наследовании Киева. Судя по тому, что киевский князь обращается за поддержкой к Всеволоду Юрьевичу, требования Ольговичей ему казались угрожающими. От имени брата Давида Смоленского и Всеволода Рюрик просит черниговских князей оставить претензии на Киев, поскольку это отчина Володимирового племени: «Како насъ разд?лилъ д?дъ наш Ярославъ по Дн?пръ, а Кыевъ вы не надоб?».[398] В ответном послании Ольговичи заявили, что при жизни Рюрика они не будут бороться за Киев, но, если их вообще вынуждают отказаться от него, клятвы такой они дать не могут. Ведь они «есмы не Угре, ни Ляхове, но единого д?да есмы внуци».[399]

Ольговичи, по существу, повторили то, что 20 лет назад уже сказал Святослав Всеволодич. На обращенье к нему Ярослава Изяславича, только что занявшего киевский престол, отказаться от претензий на Киев, который будто бы никогда не был отчиной Ольговичей, Святослав заявил решительным несогласием. «Святослав же поча ему (Ярославу. — П. Т.) молвити: „Я не Угринъ, ни Ляхъ, но одиного д?да есмы внуци, а колико тоб? до него, только и мн?“».[400]

Конечно, эти знаменитые слова, которые в такой необычной форме выразили общерусское значение Киева, были записаны черниговскими летописцами. Киевским, последовательно проводившим мысль о Киеве как отчине Володимирового племени, это и в голову не могло придти. Может вызвать удивление только то, что этот черниговский лозунг был дважды внесен в киевскую летопись, но мы уже неоднократно имели случай убедиться в том, что сводчики летописей не были жесткими идеологическими цензорами.

Видимо, из Черниговской летописи взяты сведения о походе князей Ольговичей к Витебску в том же 1195 г. Из разъяснений Рюрика Ростиславича явствует, что своей волей он передал Витебск Ярославу Черниговскому, а тот, не дождавшись решения великого князя, попытался овладеть им силой. К Витебску был послан Олег Святославич, занявшийся по дороге грабежами в Смоленской земле. Против него выступили Мстислав Романович и Ростислав Владимирович со смоленским полком. Ольговичей поддержали полочане. Началась локальная война. Судя по тому, как она описана в киевской летописи, первичная информация о ней была зафиксирована черниговским летописцем. По ходу кампании Олег Святославич слал в Чернигов к старшему князю земли Ярославу донесения о своих победах. Выпросив у Бориса Друцкого плененного им Мстислава Романовича, Олег немедленно сообщает об этом своему дяде Ярославу: «И посла в?сть ко строеви своему к Черьнигову ко Ярославу и братьи своей и повода имъ: «Мьстислава есмь ялъ и полкъ его поб?дилъ».[401] Далее Олег просит Ярослава немедля выступить с другими черниговскими князьями к Смоленску, чтобы закрепить его победу. Ярослав так и поступил, чем вызвал неудовольствие Рюрика Ростиславича. После получения от великого князя крестных грамот он прекратил поход к Смоленску и вернулся в Чернигов.

Можно полагать, что черниговскому летописцу принадлежит и некролог князю Всеволоду Святославичу, помещенный в статье 1196 г. Он небольшой, но содержащий яркий панегирик умершему князю. Летописец сообщает, что похороны состоялись в церкви св. Богородицы в Чернигове и сопровождались «плачемь великымъ и рыданиемъ» черниговцев. Особенные погребальные почести Всеволоду летописец объясняет тем, что он был во всех Ольговичах «удал?е рожаемь и воспитаемь, и возрастомъ, и всею добротою, и множьственою доблестью, и любовь им?яше ко всимъ».[402]

Некролог завершен фразой: «И приложиша ко отцемь своимъ и д?домъ давъ общии долгъ, ему же н?сть уб?жати всякому роженому».[403] В предыдущей главе уже отмечалось, что такое завершение некрологов характерно для игумена Моисея. Но там речь шла о некрологах князей Ростиславичей, к которым он имел особые симпатии и поэтому украшал их своими дополнениями. Всеволод принадлежал к неспокойному племени Ольговичей, к которым никогда не благоволили летописцы «Владимирового племени», и почему Моисей почтил своим вниманием именно этого князя, сказать трудно. Умерший двумя годами раньше великий киевский князь Святослав Всеволодич такой чести от него не удостоился.

Следы переяславльского летописания в киевской летописи XII в. ощущаются менее отчетливо, хотя содержание ряда записей позволяет предполагать их наличие. Одной из них может быть сообщение о болезни князя Игоря, посаженного Изяславом Мстиславичем в переяславльский поруб в 1146 г. и его просьбе о пострижении в монастырь. Стилистически текст отличен от манеры письма Изяславого летописца, в нем чувствуется рука духовного лица: «И приела Игорь къ Изяславу, моляся и кланяяся река тако: „Брате се боленъ есми велми, а прошю у тебе пострижения“».[404] Далее Игорь сообщает, что мысль о пострижении была у него еще при княжении, а теперь, когда он в такой нужде и болен, он хотел бы ее исполнить. Изяслав Мстиславич внял просьбе Игоря, выпустил его из поруба и велел епископу Евфимию постричь его в монастырь. После того как «Богъ отда ему (Игорю. — П. Т.) немощи», он был переведен в Киев в монастырь св. Федора, где игуменом и братией был принят в схиму: «И призва игумена и братью, свершивъ же ся об?щалъ пострижеся в манастырь святаго Федора».[405]

Эта переяславльская запись вставлена в чужой текст. Перед ней речь идет о походе союзников киевского князя на Святослава Ольговича к Карачеву (сам Изяслав вернулся в Киев), после нее этот прерванный рассказ продолжен с полуслова. Когда запись оказалась в составе Киевской летописи, сказать сложно. Не исключено, что это случилось уже при составлении свода 1198 г.

Несколько записей Киевского свода конца XII в. взяты из летописи князя Владимира Глебовича, занимавшего переяславльский стол с 1169 по 1187 г. Летописная статья 1185 г., рассказывающая о нападении половцев под водительством Кончака на Переяславль, высоко аттестует Владимира. Он «дерзъ и кр?покъ к рати», выехал из города с небольшой дружиной и храбро сразился с половцами. Летописец как бы наблюдает за дерзкой вылазкой Владимира. Он сообщает об окружении половцами переяславльской дружины, а также о выходе из города нового отряда, который отбил у них раненого князя. «Тогда прочии видивше князя своего кр?пко бьющеся, выринушася из города и тако отяша князя своего, язвена сущи треми копьи». В город Владимир въехал «утре мужественаго поту своего за отчину свою».[406] Дальше летописец сообщает, что переяславльский князь послал в Киев к Святославу и Рюрику гонцов с просьбой оказать ему помощь.

Видимо, летописцу Владимира Глебовича принадлежит также запись 1187 г., извещающая о болезни и смерти князя. Занемог Владимир во время возвращения из похода на половцев. В город его внесли на носилках еще живого, где он вскоре и умер: «м?сяца априля в 18 день». После сообщения о погребении в церкви св. Михаила следует восторженный панегирик умершему князю. Летописец отмечает, что Владимир был наполнен всякими добродетелями: любил дружину, не собирал золота, добро раздавал дружине, был крепок на рати и исполнен большого мужества. Когда он умер, то «плакашася по немь вси Переяславльци… о нем же Оукраина много постона».[407] Конечно, такую запись мог сделать только человек, который вместе с переяславльцами оплакивал своего князя.{9}

В киевской летописи имеется комплекс галицких известий: о пребывании при дворе Ярослава Осмомысла византийского царевича Андроника, о конфликте Ярослава со своим сыном Владимиром, о борьбе князей за наследие Ярослава, о княжении в Галиче Владимира Ярославича, о попытке венгерского короля подчинить себе Галичину и др. Разумеется, при тех постоянных связях Киева и Галича, которые имели место в XII в., наличие в киевской летописи галицких известий не должно удивлять. Информация о событиях в Галичине могла приходить в Киев вместе с ее носителями. Известно, что Ярослав Осмомысл поддерживал дружеские отношения с киевскими князьями Ростиславом Мстиславичем и Мстиславом Изяславичем и неоднократно присылал Киеву «галичьскую помощь». В 1170 г. в Киев прибыл воевода Ярослава Константин Сирославич во главе с галицким полком для оказания помощи Мстиславу Изяславичу в возвращении утерянного стола. На юге Руси, несомненно, и в Киеве тоже, дважды побывал мятежный сын Осмомысла Владимир — в 1174 и 1184–1185 гг. Через Киев возвращалась во Владимир на Клязьме жена Ярослава Ольга Юрьевна. И наконец, гостем киевского князя Рюрика Ростиславича в 1187 г. был Олег «Настасич», внебрачный сын Осмомысла. Если прибавить в этому регулярные церковные и торговые отношения Киева и Галича, то станет очевидной непродуктивность поиска единого источника информации о галицких событиях.

И тем не менее некоторые галицкие известия производят впечатление письменных свидетельств. К таковым может быть отнесена, в частности, запись о пребывании в Галиче царьградского соискателя трона Андроника. Летописец не только фиксирует этот факт, но и сообщает ряд подробностей. Вначале Ярослав выделил Андронику во владение несколько городов, а затем, когда из Царьграда было прислано за царевичем посольство во главе с двумя митрополитами, отправил его с почестями домой. «Ярославъ же пусти к нему (царю. — П. Т.) с великою честью, приставивъ к нему (Андронику. — П. Т.) пискупа своего Кузьму и мужа своя передния».[408]

Видимо, с письменного свидетельства списал киевский летописец в статье 1174 г. историю о конфликте Ярослава Осмомысла с женой Ольгой и галичанами, в результате чего она с сыном Владимиром и многими боярами покинула Галич и сбежала в Польщу. Там беглецы пробыли восемь месяцев, а в это время в Галиче произошло настоящее восстание. Галичане взяли под арест Ярослава, отправили в заточенье его внебрачного сына Олега, а любовницу Настасью сожгли на костре. В статье также рассказывается о тайных переговорах Владимира Ярославича со Святославом Мстиславичем о передаче галицкому княжичу города Червеня. За это Владимир брал на себя обязательство, в случае обретения галицкого стола, вернуть Святославу Бужск и придать к нему еще три города. Святослав согласился с таким предложением, на чем князья и целовали крест.

Бесспорно, к числу галицких письменных свидетельств следует отнести и текст статьи 1187 г., рассказывающий о смерти Ярослава Осмомысла и его завещании. Степень детализации рассказа и характер некролога указывает на то, что их автор современник события, несомненно сторонник умершего князя и, наверное, духовное лицо. Он свидетельствует, что Ярослав умер «месяца октября, въ первый день, а во второй день положенъ бысть во церкви Святыя Богородица». Далее идет похвала князю за то, что был «мудръ и р?ченъ языкомъ, и богобоинъ, и честенъ в землехъ, и славенъ полкы», за то, что обустроил землю, любил странных и кормил нищих, любил черноризцев и ходил в законе Божьем.[409]

Стилистически некролог Ярославу Осмомыслу явно не вписывается в манеру письма двух киевских великокняжеских летописцев. Не был он отредактирован и игуменом Моисеем. Видимо, он вставил в соответствующее место готовый текст, который оказался в его руках.

То же самое можно сказать и о завещании Ярослава, которое записано очевидцем последних дней жизни князя. Он знает, что Осмомысл, находясь на смертном одре, три дня молился и просил прощения у своих близких за свои грехи. Затем велел раздавать добро свое монастырям и нищим, после чего объявил княжью волю: «А се приказываю м?сто свое Олгови, сынови своему меншему, а Володим?ру даю Перемышль; и урядив ю, и приводи Володим?ра ко кресту и мужи Галичкыя».[410] Летописец посчитал необходимым тут же объяснить столь странное решение Ярослава тем, что Олег Настасич «б? ему милъ, а Володим?ръ не хожаше в вол? его».[411] А закончил он свою запись известием о вспыхнувшем после смерти Ярослава мятеже в Галиче, в результате которого Олег вынужден был уступить стол Владимиру.

Наверное, не без использования письменных свидетельств из Галича составлено пространное повествование киевской летописи о борьбе за галицкий стол, развернувшейся после смерти Ярослава. В нее были вовлечены Владимир Ярославич, Роман Мстиславич, оба великие киевские князья Святослав и Рюрик, а также венгерский король. Многие подробности взаимоотношений Владимира с галичанами, как и с венгерским королем, к которому он обратился за помощью в возвращении Галича, не могли быть зафиксированы киевским летописцем с чьих-то слов. Кто-то из галичан их записал по свежим следам.

Б. А. Рыбаков полагал, что источником галицких известий для киевской летописи, возможно, был галичанин Тимофей, человек книжный и церковный, появившийся в Киеве в 1189–1190 гг. и проживший в нем около года. По поручению летописца Рюрика он будто бы и составил галицкие записи для киевской летописи.[412] Более правдоподобным могло бы быть предположение, что Тимофей пришел в Киев уже с готовыми записями о галицких событиях, однако ни первое, ни второе предположение подтвердить нечем.

Что касается владимиро-суздальского летописания в Киевской летописи, то оно помимо «Повести об убиении Андрея Боголюбского» представлено и рядом других записей. Под 1181 г. в летописи сообщается о кончине княгини Ольги, дочери Юрия Долгорукого, в пострижении монахини Ефросиньи; под 1182 г. — о кончине Изяслава Глебовича и погребении его в Успенском соборе Владимира; под 1183 г. говорится о большом пожаре во Владимире, от которого сгорел чуть ли не весь город; под 1193 г. летопись сообщает о большой строительной программе Всеволода Большое Гнездо во Владимире и Суздали, а также о постригах его сына Ярослава и рождении сына Владимира. Наверное, многие владимиро-суздальские известия были записаны в Киеве со слов, посещавших столицу Руси жителей Владимиро-Суздальской земли, однако ряд текстов свидетельствует об использовании сводчиком киевской летописи письменных записей своих владимирских коллег.

К их числу относится статья 1183 г., рассказывающая о пожаре в столице княжества. «В том же л?т? бысть пожаръ великъ въ град? Вълодимери, месяца априля в 13 день, въ среду, погор? бо мало не весь городъ, и княжь дворъ великый сгор? и церквии числом 32, и сборная Церкви святая Богородица Златоверхая и вся 5 верховъ златая сгор?».[413] Дальше летописец с бухгалтерской точностью перечисляет все, что сгорело в Успенском соборе. Это различные узорочья, паникадила серебряные, сосуды золотые и серебряные, порты, шитые золотом и жемчугом, и др. Разумеется, без наличия у киевского летописца письменного свидетельства написать такой текст невозможно.{10}

Три владимирские записи вставил сводчик киевской летописи в статью 1192 г. Все они имеют стереотипное начало — «Того же л?та» — и рассказывают о постригах Ярослава Всеволодича, о строительстве детинца во Владимире, о рождении сына Всеволода Владимира. Не располагай летописец готовыми записями, ему бы и в голову не пришло разыскивать сведения о столь незначительных для Киева событиях.

Известия киевской летописи из других земель Руси не имеют сколько-нибудь широкой информативной наполненности и, по-видимому, являются творчеством киевских летописцев. Их интересовали преимущественно такие события, как перемещения князей на столах, поставления и смерть епископов, междукняжеские брачные связи: «Того же л?та Смольнян? выгнаша от себе Романовича Ярополка»;[414] «В то же л?то преставися епископъ Полотьскии именем Дионисии»;[415] «Того же л?та преставися Глыбовая Рязаньская»;[416] «Въ л?то 6686. Прислаша Новгородци муж? свои ко Мьстиславу к Ростиславичю, зовуче к Новгороду Великому»[417] и др.

Подводя краткий итог исследованию удельного летописания в Киевском своде конца XII в., следует отметить факт постоянного интереса киевских летописцев к тому, что происходило в других землях Руси. Собирая устные и письменные свидетельства и внося их в свой свод, киевские книжники воссоздавали широкую картину исторического развития всей огромной страны: от киевского юга до новгородского севера и от Прикарпатья до Суздальско-Залесского края. Ни с одного другого города Руси столь широкий исторический горизонт еще не просматривался.