Часть пятая СМЕРТЬ ФЕЛЬДМАРШАЛА РОММЕЛЯ

Часть пятая

СМЕРТЬ ФЕЛЬДМАРШАЛА РОММЕЛЯ

Фельдмаршал Роммель страдал от полученных им тяжелых ран в результате атаки истребителя 17 июля. В голове у него было множество осколков от снарядов, поврежден глаз, а также имелись переломы скуловых и височных костей. Он долгое время был в коме после сильной контузии. Когда утром 24 июля Роммеля навестил в госпитале ВВС в Бернау начальник его штаба, он уже пришел в сознание. Роммель спросил, как идет сражение на фронте, как войска, а также о событиях 20 июля. Он обсудил политические последствия, которые для него казались неопределенными.

Роммель был переправлен в военный госпиталь Ле-Везине близ Сен-Жермена, когда прорыв у Кана был неизбежен. И хотя подробный доклад был сделан для Верховного командования и германской прессы, не было ни одной газеты или радиопередачи, в которых сообщалось бы о его ранении. Роммель был озабочен тем, чтобы в обществе узнали, что он выбыл из строя с 17 июля, поскольку Гитлер пытался возложить на него ответственность за ухудшение ситуации в Нормандии.

После прорыва у Авранша тремя неделями позднее было опубликовано без указания даты и передано по радио оповещение об автомобильном инциденте с фельдмаршалом Роммелем. Затем снова воцарилось молчание. Напрасно фельдмаршал требовал корректировки версии с инцидентом, которую распространила высшая власть.

Роммель по его собственной просьбе 8 августа был переправлен домой в Герлинген, близ Ульма на Дунае, чтобы о нем могли позаботиться жена и два профессора из Тюбингена, доктор Альбрехт и доктор Шток. Это было верное предписание; в домашнем окружении он выздоравливал с поразительной быстротой.

Начальник штаба в последний раз навестил Роммеля 6 сентября и нашел его явно активным и в хорошем состоянии. Поврежденный левый глаз уже наполовину открывался. Роммель надеялся выздороветь в течение месяца или, по крайней мере, быть способным передвигаться. Начальник штаба проинформировал его о ситуации и о своем собственном отзыве, который в то же время был предупреждением Роммелю. Затем они подробно обсудили мятеж 20 июля. Говоря о Гитлере, фельдмаршал воскликнул: «Этот патологический лжец совсем лишился разума. Он выплеснул свой садизм на участников заговора 20 июля, и это еще не конец!»

Его мучила проблема выхода из быстро развивающихся катастрофических событий, которые обрушились на Германию. Казалось, было мало надежды найти сколь-нибудь приемлемое решение после событий начала лета 1944 года и провала июльского заговора.

Роммель поручил своему начальнику штаба передать письмо генерал-полковнику Гудериану, теперь уже начальнику германского Генерального штаба, к которому тот должен был прибыть с докладом 8 сентября в ставку фюрера. Роммель хотел, чтобы война на Западе была окончена на любых разумных условиях, в то время как Западный вал и Рейн должны были оставаться в руках немцев, а ужасы войны лишь слегка затронуть саму Германию. Все имеющиеся в распоряжении силы должны были быть брошены на Восточный фронт, где приближающаяся зима окажется только на руку русским армиям, что в свете предыдущего опыта дает основание для опасений. Было, как никогда, необходимо устранить Гитлера. Он, Роммель, не спасует перед судьбой. До тех пор, пока в силах, будет готов закрыть собой брешь и взять на себя любую ответственность.

Роммель сказал врачу за неделю до гибели: «Боюсь, что безумец принесет в жертву последнего немца, прежде чем встретит собственную кончину».

Фельдмаршалу неоднократно указывали и сообщали в течение всего года, что за ним наблюдала секретная служба СС, особенно во время его пребывания в Герлингене. Предполагалось, что полиция доложит Гиммлеру уже весной 1944 года о том, что Роммель – пораженец.

Роммель навестил своего старого друга и товарища по полку оберст-лейтенанта резерва Оскара Фарни 13 октября в Дуррене. Роммель сказал: «Мне угрожает серьезная опасность. Гитлер хочет от меня избавиться. Причиной стали мой ультиматум от 15 июля, то, что я всегда открыто и честно излагал свое мнение, события 20 июля и доносы партии и тайной полиции. Если со мной что-нибудь случится, прошу тебя, позаботься о моем сыне».

Когда Фарни возразил, что Гитлер не решится отдать под суд своего самого популярного в армии военачальника, Роммель отвечал: «Вот увидите. Он доведет меня до смерти. Вы – политик и должны понимать этого преступника лучше, чем я. Он не побоится это сделать».

Картина гибели фельдмаршала Роммеля, со слов его жены Люси Марии Роммель и допрошенных свидетелей, такова.

Фельдмаршала вызвали по телефону на «важное совещание в ставке фюрера» 7 октября. Поскольку, по мнению его врачей, Роммелю нельзя было ехать, к нему в Герлинген 14 октября от имени Гитлера прибыли генералы Бургдорф и Майзель.

У Бургдорфа и фельдмаршала состоялся короткий разговор, после которого Роммель вышел к жене и сказал ей голосом, который казался потусторонним: «Я умру через четверть часа. Гитлер оставил мне выбор – принять яд или предстать перед «народным судом».

Генерал Бургдорф объяснил Роммелю, что тот привлечен к даче свидетельских показаний по делам арестованных и осужденных как участники мятежа 20 июля. Его самого даже подозревали в намерении стать главой государства в случае успеха мятежа. До сих пор не ясно, какой была реакция фельдмаршала перед лицом подобных обвинений, которые он отверг. После этого совещания Роммель простился с семьей и со своим адъютантом, капитаном Альдингером, и покинул дом в сопровождении обоих генералов. Участок, где располагался дом, и все дороги, ведущие из Герлингена, тем временем были взяты под контроль эсэсовцами, а вдоль них расставлены пулеметы. Роммеля увезли в машине, которую вел эсэсовец. Вскоре два генерала доставили его тело в госпиталь армейского резерва при школе Вагнера в Ульме.

Генерал Бургдорф запретил доктору Мейеру, главному врачу госпиталя, производить вскрытие. «Не трогайте тела, – сказал он, – все уже согласовано в Берлине».

Они сказали жене Роммеля, что фельдмаршал умер от эмболии (закупорки кровеносного сосуда). На лице мертвого фельдмаршала осталось выражение высочайшей степени презрения.

Какой бы ни была причина этой шекспировской кончины, из показаний фельдмаршала Кейтеля очевидно, что Бургдорф получил прямые указания от Гитлера и что на версии об эмболии Гитлер продолжал настаивать даже перед близкими соратниками Герингом, Дёницем и Йодлем.

В телеграмме, направленной в группу армий «Б», говорилось: «Фельдмаршал Роммель погиб в автомобильной аварии». Если этот смертный приговор, подобно истории с Сократом, был исполнен его собственной рукой – хотя он и говорил госпоже Фарни 13 октября: «Если со мной все-таки что-нибудь случится, не верьте, что я сам наложил на себя руки», Роммель считал бы его и как принесение в жертву, и как обращение к совести германского народа. Гитлер, стараясь замаскировать содеянное им и замести следы, отдал распоряжение о гражданской панихиде в здании мэрии Ульма, что стало беспрецедентным в истории политическим надругательством над умершим. Ни он сам, ни какой-либо другой персонаж из высших чинов партийной иерархии не появились на заупокойной службе. Только шеф безопасности рейха доктор Кальтенбруннер лично присутствовал на церемонии. Советник доктор Берндт из министерства пропаганды рейха сказал фрау Роммель: «Рейхсфюрер СС не причастен. Он глубоко сочувствует».

Фельдмаршалу фон Рундштедту было поручено представлять Гитлера и произнести речь, в которой были патетические слова: «Его сердце принадлежало фюреру!»

Через несколько месяцев после похорон фрау Роммель получила письмо от главного архитектора кладбища германских воинов, датированное 7 марта 1945 года, следующего содержания:

«Уважаемая фрау Роммель.

Фюрер поручил мне возвести памятник вашему покойному мужу, фельдмаршалу Эрвину Роммелю, и в соответствии с пожеланиями я попросил нескольких скульпторов поработать со мной над проектами этого памятника. Поскольку в настоящий момент невозможно ни воздвигнуть памятник в натуральную величину, ни транспортировать его, он будет создан лишь в уменьшенном размере. Но будет уместно уже сейчас поместить простую мемориальную доску в виде большой каменной плиты с выгравированными на ней именем и символами. Эта плита будет примерно метр шириной и два – длиной. Самая высокая награда, которой удостоился фельдмаршал, будет выгравирована над надписью.

Я подумал, что будет правильно увековечить героизм и величие фельдмаршала в виде изображения льва. Профессор Торак сделал эскиз умирающего льва, профессор Брекер – рычащего льва, а скульптор Ленер – льва, стоящего на задних лапах. Я выбрал третий дизайн для медальона на плите, поскольку, по моему мнению, он будет выглядеть лучше всего. Но, если вы захотите, на камне можно поместить и рельефное изображение умирающего льва, по эскизу профессора Торака, сделанного им на одной из своих репродукций.

Этот могильный камень может быть подготовлен немедленно, поскольку я уже получил специальное разрешение от рейхсминистра Шпеера, несмотря на то что сейчас вообще не разрешено ставить памятники никому, в том числе солдатам, и даже награжденным Рыцарским крестом. Я получил специальное разрешение работать над возведением таких мемориалов в исключительных случаях и впервые воспользуюсь этим, с вашего позволения, для установления надгробной плиты для героя Роммеля, так чтобы это было сделано в короткое время.

Хайль Гитлер!

Доктор Крайз,

главный архитектор».

Но в народе и среди солдат передавалось из уст в уста: «Он убил его».

Причины устранения Роммеля Гитлером уходят корнями в прошлое, ко времени Африканской кампании, и особенно к событиям начала лета 1944 года.

В одном из очерков Геббельса, опубликованных в еженедельном журнале «Рейх», Роммель описывается как один из первых лидеров штурмовиков. Роммель никогда не уходил из армии и, следовательно, никак не мог быть в штурмовых отрядах. Этот сюжет может иметь своим происхождением его деятельность в 1936 году, когда он был офицером связи Верховного командования армии с лидером молодежного движения рейха и советником по вопросам военной подготовки молодежи. В качестве командира батальона в Госларе в первые два года национал-социалистического правления Роммель в душе был против Гитлера. Он замечал своему другу Оскару Фарни после акта беззакония 30 июня 1934 года, и особенно после безнаказанного расстрела генералов фон Шлейхера и фон Бредова: «Теперь самое время сбросить Гитлера и всю его банду».

Роммель стал уважать и почитать Гитлера после демарша 1935 года, когда тот провозгласил конец ограничению вооружений. Роммель видел в нем «объединителя нации», которую разрывали на части многие партии, «освободителя» от недостойных условий Версальского договора и «устранителя безработицы». Он начал верить в «мирные цели и идеалы» Гитлера, и на него произвели впечатление его способности координатора. Роммель приветствовал воззвание 1935 года как символ восстановления суверенитета рейха. Он верил, что западные державы будут приветствовать перевооружение Германии как «сдерживателя большевизма».

Роммель сначала не понимал, что война – не только военный, но также и политический процесс. Но после окончания Западной кампании 1940 года он стал сомневаться в способности национал-социалистического режима управлять государством и руководить. Справедливость этих сомнений подтверждалась на многих примерах пережитого горького опыта. При Эль-Аламейне и после него Роммель впервые поступал вопреки призрачным мечтам Гитлера о мировом господстве. Недоверие Гитлера восходит к тому времени, но он все еще хотел заработать себе капитал популярности у германского народа на респектабельности Роммеля и по этой причине превозносил его более, чем любого другого генерала. Он с еще большим желанием делал это, так как думал, что может использовать закаленного в боях солдата как противовес ненавистному Генеральному штабу.

Росло понимание Роммелем военных и политических вопросов, так же как и его понимание гуманизма. Он осознал растущую аморальность режима, который поставил государство и вооруженные силы в подчиненное положение по отношению к партии. Неоднократно он протестовал против коррупции юридической системы, которая, как ему казалось, была кратчайшим путем к разрушению государства. По мере того как оплошности и преступления Гитлера во всех сферах накапливались, Роммель содрогнулся от ужасающей власти монстра. Это было «собрание бессмысленной жадности в самой грубой ее форме; жажда популярности; мечта завоевателя о власти; страсть к убийству и разрушению; тщеславие и панический страх; жажда мести и полная безнадежность».

Роммель, видя все эти жуткие проявления, не впал в бездеятельность, как сделали некоторые из высших офицеров. Напротив, эта осведомленность развила в нем стойкость духа и мужество, которые позволяли действовать независимо. Он не только не боялся выражать свои мысли письменно, но и высказывать их прямо в лицо Гитлеру. Он безжалостно показывал ситуацию такой, какой она была на самом деле, и требовал принятия необходимых мер. Зная, что его протесты бесполезны, но чувствуя, что репутация и жизнь его народа значит больше, чем его собственная, он подготовился нанести удар, такой, как удар Йорка. Фельдмаршалу Роммелю подходят слова, сказанные Эрнстом Юнгером:

«Бывают ситуации, в которых вы должны проигнорировать шанс на успех, тогда вы стоите над политикой. Это верно в отношении этих людей, и, следовательно, морально они торжествуют, хотя исторически – терпят поражение. Их мужество и самопожертвование – более высокого порядка, чем те, что проявляются в сражении, и, хотя жизнь не увенчает их лаврами победы, это делает поэзия».

Осознание Роммеля и его решение запоздали. Но совесть солдата слишком медленно развивалась в совесть политика, а затем переходила в духовность. Он стал воспринимать идеи Юнгера о мире. Он предвидел новый мир и догадывался о мистической взаимосвязи между верой и реальностью.

Но когда пришло время действовать, вмешалась судьба. Роммель, подобно большинству высших офицеров, не участвовал в восхвалении «величайшего генерала всех времен». Гитлер инстинктивно угадал мнение Роммеля; у него появилось подтверждение этого во время их короткой встречи 17 июня на совещании в Марживале. Окружение Гитлера – Бургдорф, Кейтель и другие – откровенно и втайне настраивали его против Роммеля. Генерал не должен был стать угрозой диктатору. Не должно быть другого национального героя в этой теократии, выстроенной вокруг Гитлера.

Мятеж 20 июля 1944 года предоставил Гитлеру желанную возможность избавиться от единственного соперника и возможного преемника. Людская ненависть мастерски направлялась немецкой пропагандой и отвлекала внимание от неминуемой катастрофы. В Германии не было никого, кто мог бы занять место Гитлера, за исключением Роммеля, самого популярного человека во время войны. Он был готов броситься в омут и предотвратить хаос. Гитлер, вероятно, не осмелился отдать Роммеля под суд осенью 1944 года. Какое бы решение Роммель ни принял в полдень 14 октября в Герлингене, он бы не добрался до Берлина или до ставки Гитлера живым.

Кстати, в результате разбирательств после войны выяснилось, что намерения Роммеля не были в деталях известны Гиммлеру и его приспешникам.

Убийство было единственным политическим орудием, которое Гитлер мог использовать для достижения своих целей, не выдавая собственной слабости. Сокрытие его при помощи официальных похорон было просто рафинированием царства террора.

Никколо Макиавелли четыреста лет назад писал:

«Генерал, чье искусство принесло победу и успех государю, должен снискать настолько высокое уважение у солдат, народа и у противника, что государь должен не просто быть благодарен за победы. Государь должен быть защищен от своего генерала, сторониться его или развенчать его славу».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.