28 февраля 1917 г. Вторник. Собственный Его Императорского Величества поезд
28 февраля 1917 г. Вторник. Собственный Его Императорского Величества поезд
Первой странностью возвращения Государя в из Ставки в Царское Село является избранный маршрут следования. В отличие от предыдущих он был не напечатан на толстом картоне, а лишь наскоро написан на клочке бумаги, что лишний раз подтверждает поспешность и внезапность отъезда{729}.
По поводу маршрута генерал А. И. Спиридович писал: «Прямое, кратчайшее расстояние от Могилёва до Царского Села по Московско-Виндаво-Рыбинской дороге — 759 вёрст. Но соглашением инспектора императорских поездов Ежова и дворцовым комендантом для Государя был установлен Могилёв — Орша — Вязьма — Лихославль — Тосно — Гатчина — Царское Село, протяжённостью около 950 вёрст, захватывающий пять различных дорог. Почему выбрали более длинный маршрут, когда, казалось бы, надо было спешить добраться до Царского Села, — неизвестно»{730}.
Г. М. Катков склонялся к тому, что маршрут был увеличен из-за того, что Император хотел, чтобы генерал Иванов и Георгиевский батальон прибыли бы в Царское Село обязательно раньше него. Поэтому императорские поезда, «чтобы не мешать движению на прямом пути из Могилёва на Петроград, должны были идти длинным окружным путём»{731}.
Как следует из дневника Императора Николая II, 28 февраля он встал в 10 часов утра{732}. За утренним кофе полковник А. А. Мордвинов заметил, что Государь «был более бледный, чем обыкновенно, но спокойный, приветливый, как всегда. Разговор был очень неоживлён и касался самых обыденных вещей»{733}.
По свидетельствам сопровождавших Государя лиц, всё в эту поездку было как всегда. На станциях присутствовали железнодорожное начальство, жандармы, охрана. Все отдавали честь царскому поезду. На одной из станции стоял следовавший на фронт встречный эшелона. Солдаты выбегали из вагонов и строились вдоль них, другие бежали вслед императорскому поезду. А. А. Мордвинов писал: «Его Величество встал из-за стола и подошёл к окну. Звуки гимна и громовое „ура“ раздались с платформы при виде Государя»{734}.
Однако утверждения, что всё в поездке было как обычно, не вполне соответствуют действительности. Д. Н. Дубенский и А. А. Мордвинов свидетельствуют, что в императорские поезда не подавались, как бывало раньше, агентские телеграммы, «и мы не знали, что делается в Петрограде». Возникает вопрос: почему не подавались эти телеграммы? Ответ на это мы находим в воспоминаниях полковника Мордвинова. Он пишет, правда, уже о событиях 4 марта, происшедших после «отречения», когда Государь был доставлен в Могилёв.
По свидетельству А. А. Мордвинова, Государю по-прежнему не подавали агентских телеграмм. «Днём на мой вопрос по поводу этого обстоятельства кто-то из офицеров штаба ответил, что это делается нарочно, по приказанию начальника штаба, так как известия из Петрограда настолько тягостны, а выражения и слова настолько возмутительны, что генерал Алексеев не решался ими волновать Государя»{735}.
Не вызывает сомнений, что если генерал М. В. Алексеев так «заботился» о Государе 4 марта, то он мог проявлять эту «заботу» и 28 февраля. Так как все телеграммы из Петрограда на имя Государя сначала попадали в Ставку и только затем передавались Дворцовому коменданту, то можно быть уверенным, что М. В. Алексеев имел полную возможность самому решать, какие из них передавать царю, а какие — нет. Так же перехватывались и телеграммы Государя, отправляемые из поезда. Таким образом, можно утверждать, что уже 28 февраля Император Николай II находился в информационной блокаде.
Эта блокада была создана Ставкой, с одной стороны, и революционным правительством, с другой.
После проследования Орши, в 13 ч 59 мин, была получена телеграмма от военного министра генерала М. А. Беляева. В ней министр сообщал, что «мятежники заняли Мариинский дворец. Благодаря случайно услышанному разговору, там теперь члены революционного правительства»{736}.
Затем Государю вручили телеграмму от выборных членов Государственного совета. Члены Государственного совета обращались к монарху «в сознании грозной опасности, надвинувшейся на родину». В телеграмме утверждалось, что «дальнейшее пребывание настоящего правительства у власти означает полное крушение законного порядка и влечет за собою неизбежное поражение на войне, гибель Династии и величайшие бедствия для России».
Члены совета настаивали на «решительном изменении Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики», введении народного представительства, а также предлагали «немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить Вам, Государь, на утверждение список нового кабинета, способного управлять страною в полном согласии с народным представительством»{737}.
По существу изложенные в телеграмме требования были требованиями Прогрессивного блока и кадетской оппозиции. В. Н. Воейков, попросивший разрешения войти в царский кабинет, застал Императора Николая II в раздумье с телеграммой в руках.
В 15 ч императорский поезд прибыл в Вязьму, и Государь послал Императрице Александре Феодоровне телеграмму, в которой сообщил, что «м ного войск послано с фронта»{738}. Эту телеграмму Государыня не получила.
В 18 ч императорский поезд прибыл на станцию Ржев. Государь несколько минут гулял по платформе.
Вслед за телеграммой членов Государственного совета, В. Н. Воейков доложил Императору Николаю II новую телеграмму от военного министра М. А. Беляева, который сообщал, что «положение по-прежнему тревожное. Мятежники овладели во всех частях города важнейшими учреждениями. Войска из-за утомления, а также под влиянием пропаганды бросают оружие и переходят на сторону мятежников». Беляев выражал убеждённость, что крайне желательно «скорейшее прибытие войск, так как до прибытия надёжной вооружённой силы мятеж и беспорядки будут только увеличиваться»{739}.
Тем временем в свитском поезде литера «Б» после 16 ч. узнали, что в Петрограде образовано новое революционное правительство и что императорское правительство свергнуто. Об этом оповещал в своей телеграмме «комиссар путей сообщения», член Государственной думы А. А. Бубликов. Кроме того, была получена телеграмма то ли от поручика, то ли от сотника Грекова, который объявлял себя комендантом станции Петроград и приказывал направить литерные поезда не в Царское Село, а непосредственно в мятежную столицу.
Эти сообщения отражали события в Петрограде. 28 февраля 1917 г. к вечеру при попустительстве Ставки свой контроль над железными дорогами провозгласил ВКГД в лице А. А. Бубликова, который объявил об этом в своей известной телеграмме.
Что же касается телеграммы К. Ф. Грекова, то она была прочитана генералом А. С. Лукомским начальнику штаба Западного фронта генерал-лейтенанту М. Ф. Квецинскому по прямому проводу ночью 1 марта. В этой телеграмме не было ни слова ни о литерных поездах, ни о том, что их нужно направлять в Петроград, а не в Царское Село{740}.
В 21 ч 27 мин императорский поезд прибыл на станцию Лихославль. Здесь поезда переходили на Николаевскую железную дорогу. Поезд был встречен начальником дороги и начальником жандармского полицейского управления генералом П. И. Фурса. П. И. Фурса доложил В. Н. Воейкову, что, согласно слухам, революционеры заняли Тосно. Кроме того, Фурса доложил о событиях в Петрограде и о телеграмме Бубликова железнодорожникам. Из Лихославля Государь направил Императрице телеграмму, в которой выразило надежду «завтра утром быть дома»{741}.
Императорский поезд двинулся дальше. Тем временем свитский поезд, который шёл впереди собственного, достиг Вышнего Волочка. Там лица свиты обсуждали маршрут дальнейшего движения поездов в связи с требованиями Грекова отправить литерные поезда в Петроград, а не в Царское Село. Генерал Д. Н. Дубенский высказал мысль, что «ехать далее не следует». Д. Н. Дубенский предложил «через Бологое направиться в Псков, где находится штаб Северного фронта, там генерал-адъютант Рузский, есть близко войска». В древнем тихом Пскове, по мнению Дубенского, «Его Величество спокойно может пробыть и определить создавшиеся обстоятельства и выяснить обстановку»{742}.
Это предложение Д. Н. Дубенского весьма странно. Ещё более выглядит утверждение генерала о том, что совещание лиц свиты согласилось с этим предложением. Никто даже не попытался узнать, насколько телеграмма Грекова серьёзна, насколько революционеры действительно контролируют железные дороги. Предложить Государю в столь ответственный момент, когда решалась судьба России и династии, отправиться в «тихий Псков» и там «спокойно пребывать и оценивать обстановку» мог только либо очень недалёкий человек, либо человек, сознательно стремящейся направить царя в изоляцию.
Как видно из воспоминаний генерала А. И. Спиридовича, совещание в свитском поезде приняло другое решение. Комендант императорских поездов подполковник Г. А. фон Таль «собрал совещание высших чинов, ехавших в поезде. По результатам обмена мнений Таль написал донесение Дворцовому коменданту: „По слухам получено распоряжение направлять литерные поезда из Тосно на Николаевский вокзал. Если действительно проезд на Гатчину будет закрыт, решили остановить поезд в Тосно. Прошу передать Ваши распоряжения в Малую Вишеру“»{743}.
Таль верно оценивал телеграмму Грекова как «слухи» и не собирался следовать в «тихий Псков». Таким образом, идея отправиться в Псков всецело принадлежала генералу Д. Н. Дубенскому. Именно Д. Н. Дубенский написал письмо лейб-хирургу С. П. Фёдорову, следовавшему вместе с Государем, и передал его через какого-то офицера. В письме Дубенский писал: «Дорогой Сергей Петрович, дальше Тосно поезда не пойдут. По моему глубокому убеждению, Его Величеству из Бологого надо повернуть на Псков (320 вёрсти там, опираясь на фронт генерал-адъютанта Рузского, начать действовать против Петрограда. Там, в Пскове, скорее можно отдать распоряжение о составе отряда для отправки в Петроград. Псков — старый губернский город. Население его не взволновано. Оттуда можно лучше помочь Царской Семье. В Тосно Его Величество может подвергнуться опасности. Пишу Вам всё это, считая невозможным скрыть, мне кажется, эту мысль, которая может помочь делу спасения Государя, его Семьи. Если мою мысль не одобряете — разорвите записку»{744}.
Последняя фраза доказывает, что действия Дубенского были не результатом «постановления» совещания в свитском поезде, а результатом самочинной деятельности Дубенского, которую он не хотел предавать огласке. Если вычленить из этого письма ключевые фразы, то получится следующее: «Дальше Тосно поезда не пойдут. Надо повернуть на Псков. Разорвите записку».
Если учесть, что Д. Н. Дубенский предлагал направить императорский поезд к генералу Н. В. Рузскому, к которому, по словам А. А. Мордвинова, «Его Величество, как и все мы», относился с очень малой степенью доверия, то действия Д. Н. Дубенского нельзя трактовать иначе как враждебные по отношению к Императору Николаю II.
Здесь необходимо отметить ещё одно обстоятельство: это адресат, кому Дубенский направил своё письмо, лейб-хирург Императора, выдающийся врач профессор С. П. Фёдоров. Почему-то этот врач во время трагических событий последних дней царствования Императора Николая II постоянно оказывался в их эпицентре. Причём его деятельность не имела ничего общего с врачебной. Именно у С. П. Фёдорова постоянно собирались члены свиты, которые постоянно с ним советовались, именно С. П. Фёдоров способствовал назначению царём генерала Н. И. Иванова, именно через Фёдорова
Императору передавались какие-то предложения. Такое впечатление, что этот человек играл роль связника. Во всяком случае, поведение С. П. Фёдорова никак нельзя назвать верноподданническим. А. А. Бубликов вспоминал, что когда он приехал 8 марта в Могилёв объявить об аресте Государя, то имел встречу с С. П. Фёдоровым, который излагал ему какие-то сведения от иностранных агентов. Сведения эти были настолько важны, что А. А. Бубликов повёз С. П. Фёдорова к М. В. Родзянко в Петроград. Там, в Таврическом дворце, ожидая приёма председателя Государственной думы, Фёдоров зашёл в уборную и выцарапал со своих погон вензель Императора{745}.
В 23 часа, когда императорский поезд прибыл в Вышний Волочёк, В. Н. Воейков получил донесение коменданта императорских поездов подполковника Г. А. фон Таля с предложением остановиться в Тосно. Воейков доложил об этом Императору Николаю II. После доклада у Государя Воейков направил Талю следующую телеграмму: «Настоять на движении в Царское Село».
Эта телеграмма была получена в Бологом подполковником Талем. «Всех нас удивил этот ответ, — пишет Д. Н. Дубенский, — некоторые из нас даже настаивали, чтобы задержаться в Бологом до подхода собственного поезда и ещё раз переговорить с Дворцовым комендантом, но в конце концов решили ехать дальше»{746}.
Через некоторое время свитский поезд прибыл в Малую Вишеру. В Малой Вишере к генералу С. А. Цабелю явился офицер Железнодорожного полка Герлях и доложил, что станции Любань и Тосно заняты революционными войсками. Генерал Дубенский писал, что офицер сообщил, что в Любани находятся мятежные роты Лейб-гвардии Литовского полка с пулемётами, что люди этой роты в Любани уже сняли с постов людей Железнодорожного полка. Герлях рассказал, что он едва сумел уехать из Любани на дрезине, чтобы доложить об опасности.
Факты, изложенные Герляхом, не соответствовали действительности. На самом деле в Любани какие-то случайные запасные части разгромили вокзальный ресторан Байрашева{747}.
Случайным, по его утверждению, свидетелем этого стал С. П. Мельгунов{748}. Беспорядки были быстро пресечены, и никаких «революционных войск» в Любани не было{749}.
Снова никакой попытки проверить эти сведения или хотя бы связаться по телефону с Любанью лицами свиты предпринято не было. Они приняли решение ожидать в Малой Вишере «подхода „собственного поезда“ для доклада полученных известий Его Величеству»{750}.
Собственный императорский поезд подошёл к Малой Вишере в 2 часа ночи. Почти все в нём спали. А. А. Мордвинов не спал, он ждал прибытия в Малую Вишеру, так как по его словам: «надеялся увидать губернатора, или кого-нибудь из губернского начальства, обыкновенно выезжавших для встречи Государя на эту станцию, и от них узнать, что делается в наших краях»{751} (Мордвинов был родом из Новгородской губернии — П. М.).
А. А. Мордвинов не сообщает, прибыл ли новгородский губернатор, а им в феврале 1917 года был тайный советник М. В. Иславин, на вокзал Малой Вишеры для встречи Императора. По мемуарам можно сделать отрицательный вывод, так как А. А. Мордвинов замечает: «Не найдя на платформе никого из своих новгородских знакомых и ожидающего фельдъегеря, я поспешил войти в служебный вагон».
Если учесть, что ни в воспоминаниях генерала Д. Н. Дубенского, ни в воспоминаниях полковника А. А. Мордвинова ни слова не говорится о встречах с губернатором, то это обстоятельство можно отнести к ещё одной странности этой поездки.
Прибыв в Малую Вишеру, пассажиры собственного императорского поезда с удивлением обнаружили стоящим на вокзале свитский поезд, который должен был быть уже далеко впереди. На недоумённый вопрос А. А. Мордвинова о причинах задержки Д. Н. Дубенский ответил, что «нам не советуют ехать дальше, так как, по слухам, Любань и Тосно тоже заняты революционерами, и мы решили подождать вас, чтобы спросить, как поступать дальше»{752}.
Генерал С. А. Цабель разбудил генерала Воейкова и доложил ему о занятии Любани и Тосно. Как пишет Дубенский, «через несколько минут генерал Воейков вышел в коридор с всклокоченными волосами и начал с нами обсуждать, что делать. Некоторые из нас советовали ехать назад в Ставку, другие указывали на Псков. Генерал Воейков, помнится, сам не высказывался определённо ни за то, ни за другое предложение»{753}.
В. Н. Воейков говорил на допросе Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК), что, получив сведения о захвате Любани и Тосно, он разбудил Государя и доложил ему обстановку. Государь выслушал спокойно и приказал повернуть обратно на Бологое, а в Бологом свернуть на запад и идти на Псков, потому что там есть аппарат Юза (усовершенствованный телеграфный электромеханический аппарат, изобретение английского физика Д. Юза), то есть прямое сообщение с Петроградом. В. Н. Воейков вышел от Государя весёлым и сказал лицам свиты: «Мы едем в Псков, теперь вы довольны?»
Таким образом, по Воейкову и Дубенскому, получается, что Император Николай II сам согласился с ранее им отвергаемым предложением ехать в Псков.
Остаётся непонятным, почему Государь, который ещё четыре часа назад в Вышнем Волочке проигнорировал слухи о занятии Тосно и твёрдо приказал следовать в Царское Село, вдруг в Малой Вишере поверил точно таким же слухам о захвате Любани и приказал уезжать в Псков? Что изменилось в Малой Вишере по сравнению с Вышним Волчком? Ровным счётом ничего. Тем более что, по свидетельству А. А. Мордвинова, начальник императорских поездов М. С. Ежов заверил, что «путь не испорчен и до Любани свободен. Он добавил, что Тосно и Гатчина, через которые нам приходилось разворачивать на Царское, лишь по слухам заняты бунтующими и теперь идёт проверка этих слухов»{754}.
Весьма сомнительно, чтобы Император Николай II, который считал чрезвычайно важным как можно скорее прорваться в Царское Село, вдруг решил поехать за 320 вёрст от него назад пообщаться по Юзу. Эти переговоры не давали ничего по сравнению с той катастрофической потерей времени, к которой они бы привели.
В своих воспоминаниях В. Н. Воейков по-другому, чем на допросе в ЧСК, описывал свой разговор с Государем в Малой Вишере. Воейков свидетельствовал, что после своего доклада Государю о занятии Тосно, он спросил, «что ему угодно решить». На встречный вопрос Государя, что Воейков думает сам, дворцовый комендант ответил, что он считает безусловно нежелательным ехать на Тосно. Воейков сказал, что «из Малой же Вишеры можно проехать на Бологое и оттуда попасть в район, близкий к действующей армии… Государь мне ответил, что хотел бы проехать в ближайший пункт, где имеется аппарат Юза»{755}.
Таким образом, из этого отрывка, видно, что Император Николай II не предлагал ехать в Псков. Он хотел проехать к ближайшей станции, где была прямая связь с Петроградом.
Нас хотят уверить, что такая прямая связь была только в Пскове. Однако это не так. Прямой провод имелся на станции Дно{756}. Кстати, почти наверняка телеграфный электромеханический аппарат был и на станции Бологое, так как ещё в 1865 г. Д. Юз был приглашен в Россию для руководства вводом в эксплуатацию своих аппаратов на телеграфной линии Петербург флота Москва{757}. Как известно, Бологое — крупнейшая станция между Петербургом и Москвой, и странно, если она не была оборудована современной телеграфной связью.
А. А. Мордвинов излагает причины разворота на Бологое несколько в ином ключе. Он пишет, что в три часа ночи лёг спать и, проснувшись утром, обнаружил, что поезд идёт в обратном направлении. Ситуацию разъяснил граф А. Н. Граббе, который сообщил, что пришло подтверждение, что Любань занята большой толпой восставших солдат, испортивших железнодорожный путь, и что поэтому проехать через Тосно нельзя. Поэтому решили «вернуться назад в Бологое и кружным путём через Старую Руссу, Дно и Вырицу поехать в Царское Село. […] До прибытия нас на Старую Руссу никаких предположений о перемене нашего маршрута на Псков не было»{758}.
Как бы там ни было, Псков как конечная цель маршрута не мог быть выбран Императором Николаем II.
Это обстоятельство допускает предположение, что в ночь с 28 февраля на 1 марта не Государь распоряжался маршрутом своего поезда.
Это предположение становится уверенностью при ознакомлении с телеграммами, касающимися следования литерных поездов, отправляемыми в Военную комиссию Государственной думы непосредственно А. А. Бубликову. Эти телеграммы не оставляют сомнений в том, что в Малой Вишере императорские поезда оказались под полным контролем революционных властей.
Днём 28 марта в штаб заговорщиков в Петрограде пришла телеграмма без подписи и места отправления: «По сведениям, в 6 часов утра прибывает Николай II в Царское Село. Поезд идёт через Тосно, Гатчино и Царское Село. Нельзя ли задержать поезд? Нужно спешить»{759}.
Кто и откуда написал эту телеграмму, неизвестно, но последующие за ней события говорят сами за себя. Когда литерные поезда прибыли в Малую Вишеру, Тосно не было занято революционными войсками. Наоборот, туда прибыл командир отдельного корпуса жандармов граф Д. Н. Татищев. Перепуганные осведомители революционеров из числа железнодорожных служащих сообщали в Петроград: «Передайте коменданту Грекову, что в Тосно находится командир корпуса жандармов граф Татищев, принимает меры и ведёт переговоры с Малой Вишерой»{760}.
Какие меры предпринимал граф Татищев, становится понятным из другой телеграммы, по-видимому отправленной Бубликову или Грекову: «Командир корпуса жандармов на ст. Тосно приказал отделить паровоз и поставить на линию прохода поезда литера А с Высочайшими Особами (так!). Жду инструкций. И. о. коменданта ст. Петроград»{761} (фамилия неразборчиво. — П. М.).
То есть, по замыслу Татищева и, скорее всего, после его переговоров по прямому проводу с царём, императорский поезд должен был сразу в Тосно получить готовый к отъезду паровоз и, не теряя ни минуты, следовать дальше на Гатчину и Царское Село. У Государя не было и в мыслях ехать искать аппарат Юза. Он по-прежнему всеми силами пытался прорваться в Царское Село.
Но, как показали последующие события, железные дороги к ночи 28 февраля уже контролировались революционерами, а не властями. Решающую роль в этом сыграла помощь организаторам государственного переворота, оказанная начальником штаба Ставки генералом М. В. Алексеевым. Утром 28 февраля генерал М. В. Алексеев послал министру генералу М. А. Беляеву телеграмму, в которой спрашивал, может ли министерство управлять железными дорогами. В противном случае, сообщал М. В. Алексеев, управление железными дорогами должно перейти в ведение товарища министра путей сообщения на театре военных действий. М. А. Беляев в ответной телеграмме подтвердил полный паралич министерства ПС и согласился с переходом железных дорог под военный контроль{762}.
Все участники тех событий сходятся на том, что этот контроль Ставки над железными дорогами, будь он осуществлён даже 28 февраля, мог бы спасти положение. Генерал-майор В. Н. Кисляков, «параллельный министр» ПС в Ставке, которого генерал А. И. Спиридович открыто называл «изменником», в 12 ч 35 мин получил копию телеграммы министра М. А. Беляева М. В. Алексееву с пометкой последнего, что: управление всеми железными дорогами он временно принимает на себя{763}.
В. Н. Кисляков явился к М. В. Алексееву, и после их разговора начальник штаба Верховного Главнокомандующего отказался от уже принятого им решения подписать приказ о передаче железных дорог под военный контроль. Таким образом, генерал М. В. Алексеев добровольно передал важнейший стратегический объект революционным вождям.
Г. М. Катков писал, что М. В. Алексеев, «передавая железные дороги под начальство думского комиссара Бубликова, лишал себя важнейшего орудия власти, которое при тех критических обстоятельствах вполне могло быть им использовано в решении политического кризиса»{764}.
Это решение стало одной из главных причин, по которым Император Николай II не прибыл в Царское Село 1 марта 1917 г.
Последовавшие из Петрограда от А. А. Бубликова и А. Ф. Керенского «инструкции» были немедленно воплощены в жизнь подконтрольными им железнодорожниками. Из их телеграмм становится полностью понятно, что возвращение императорских поездов из Малой Вишеры обратно на Бологое стало результатом злонамеренных действий.
Как только императорские поезда двинулись в сторону Бологого, причём в обратном порядке, теперь первым шёл собственный поезд, а за ним свитский, в Петроград была отправлена телеграмма: «Передайте коменданту станции Грекову, что литерные поезда из М. Вишеры возвращены обратно. Станция Вишера из действия выключена. Перешедшие на сторону нового правительства все станции до Бологого выключены из действия»{765}.
Таким образом, из этой телеграммы следует, что литерные поезда были фактически захвачены и вся телеграфная связь по пути их следования отключена.
О том, насколько железные дороги контролировались мятежниками, становится понятным из переговоров по прямому проводу: «Кто у аппарата? Дежурный телефонист. Нельзя ли добиться в службе движения или у начальника дороги, какие литерные поезда следует предъявить Николаевской железной до роге в Бологое для следования на Дно? Кто вы? Я — инженер Керн из МПС»{766}.
И. Ф. Керн, статский советник, 1-й заместитель начальника Николаевской железной дороги{767}, спокойно и деловито запрашивал своих новых революционных начальников, куда направлять ему поезд Императора Всероссийского. Из этого разговора становится также понятно, что станция Дно была выбрана для отправки поездов не случайно.
Подтверждение того, что императорские поезда были возвращены в Бологое насильно, мы находим и в расшифровке разговора по прямому проводу начальника отдела воинского движения полковника А. А. Бармина с полковником С. С. Карамышёвым 1 марта 1917 г. Карамышёв сообщает Бармину, что литерные поезда прошли «до Вишеры, были повернуты и идут к нам (в Псков)»{768}.
Баронесса С. К. Буксгевден вспоминала, что утром 1 марта и. о. дворцового коменданта генерал-майор П. П. Гротен сообщил, что «поезд Императора был задержан и направлен в Царское Село по Гатчинской дороге»{769}.
Объективный анализ имеющихся источников приводит нас к выводу, что лица царской свиты в своих воспоминаниях по тем или иным причинам скрывали правду о том, что на самом деле происходило в литерных поездах 28 февраля и 1–2 марта 1917 г. Это не означает, что всё в этих воспоминаниях неверно. Но главная их цель — дезинформация. Особенно это касается генерала Д. Н. Дубенского. Нельзя не согласиться с мнением Л. Китаева, который в предисловии к сборнику 1927 г. «Отречение Николая II», сравнивая показания генерала Дубенского ЧСК и его же эмигрантские воспоминания, отмечал, что генерал «в августе 1917 года пытался изобразить себя „патриотом“, чуть ли не в духе Прогрессивного блока»{770}.
После этого совсем не странным нам кажется отрывок из дневниковых записей Д. Н. Дубенского, касающийся обстоятельств поворота литерных поездов на Бологое. Надо признать, что Д. Н. Дубенский очень точно понял глубинный смысл этого поворота: «Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституции окончен, она будет введена, наверное»{771}.
И хотя есть большие основания полагать, что записи дневника Д. Н. Дубенского претерпели определённые изменения по согласованию с так называемыми «следователями» ВЧСК, фраза о «нашей революции» из уст свитского генерала говорит о многом.
Кроме того, не будем забывать, что воспоминания о том, что происходило в императорских поездах в период с 27 февраля по 4 марта, оставила очень небольшая часть очевидцев. Не оставили воспоминаний герцог Н. Н. Лейхтенбергский, граф В. Б. Фредерикс, князь В. А. Долгоруков, М. С. Ежов, К. А. Нарышкин, граф А. Н. Граббе, барон Р. А. Штакельберг и другие.
О честности воспоминаний царской свиты может свидетельствовать хотя бы следующий отрывок из записей А. А. Мордвинова. Он пишет, что утром 1 марта, со слов графа
А. Н. Граббе, он узнал, что ночью на Малой Вишере «наши железнодорожники свитского поезда разъединили путевой телеграфный провод на Петроград, перевели на другой конец паровоз, и наш поезд быстрым ходом двигался назад»{772}.
Из приводимых нами телеграмм железнодорожного начальства Малой Вишеры, перешедшего на сторону революции, видно, что это оно, а не железнодорожники свитского поезда, оборвало телеграфную связь между литерными поездами и Петроградом.
Роль дворцового коменданта генерала В. Н. Воейкова к событиям, связанным с направлением императорского поезда в Псков, весьма туманна. Но факт того, что 28 февраля он был вольным или невольным пособником заговорщиков, не вызывает сомнений.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.