Глава 10 Горе, хмель и «пьяное чудовище»

Глава 10

Горе, хмель и «пьяное чудовище»

Есть в древнерусской литературе и сказочном фольклоре удивительный персонаж, имя которому Горе. А удивительный он потому, что не требует ни описания своего характера, ни даже сколько-нибудь поверхностного портрета. Услышит всякий человек его имя и сразу же представит, что это за чудо-юдо. Конечно, каждый опишет его по-своему, но общее представление (и ощущение!) у всех будет схожим. Горе — оно и в Африке Горе, хотя сам по себе такой персонаж существует, по-видимому, только у русских.

Сегодня нам известен достаточно большой круг песен о Горе. Общим для них является тема преследования человека злосчастьем. Тщетно пытается он уйти от Горя, это так же невозможно, как и сбежать от себя:

Я пойду-ту от горя во то ли чисто поле,

Тут летит-то за мной Горё-то сизым орлом.

Я пойду-схожу от Горюшка на тихи заводи,

Поплыву-ту я по тихим всё по заводям;

Тут за мной-то ведь Горюшко да белой лебедью.

Если только Горе привязалось к герою, то оно преследует его до самой смерти:

Ты стой, не ушел, добрый молодец!

Не на час я к тебе, Горе злосчастное, привязалося,

хошь до смерти с тобою помучуся.

Не одно я, Горе, еще сродники,

а вся родня наша добрая,

все мы гладкие, умильные,

а кто в семью к нам примешается,

ино тот между нами замучится,

такова у нас участь и лучшая.

Хоть кинься в птицы воздушные,

хоть в синее море ты пойдешь рыбою,

а я с тобою пойду под руку под правую.

Древние сказители пытались задаваться вопросом:

Отчего ты, Горе, зародилося?

И сами же отвечали:

Зародилося Горе от сырой земли,

Из-под камешка, из-под серого,

Из-под кустышка с-под ракитого.

Этот вариант происхождения Горя требует пояснения, некоторой расшифровки. Хотя песни о Горе создавались уже во времена христианские, но основа у них чисто языческая.

В эпических и лирических песнях, сказаниях и мифах наших предков воссоздан неповторимый образ Матери сырой земли, одного из воплощений Великой богини — прародительницы мира. Это один из наиболее значимых персонажей русской мифологии с древнейших времен и до наших дней. Мать сыра земля представлялась воображению древних сказителей живым человекоподобным существом. Травы, цветы, кустарники казались им ее пышными волосами; каменные скалы признавали они за кости ее скелета; цепкие корни деревьев заменяли жилы, а кровью земли была сочившаяся из недр земли вода. И, как живая женщина, она гневалась, учиняя землетрясения, улыбалась под солнцем, даруя людям невиданные красоты, засыпала зимой и пробуждалась по весне, чтобы породить новую жизнь и новых земных существ. Одним из них и было Горе.

Но дети богини — тоже боги! В греческой мифологии мать-земля Гея считалась прародительницей всех олимпийцев. В индуистской мифологии Матри (то есть «Матери»), олицетворение созидательных и губительных сил природы, рассматривались как женские персонификации творческой энергии великих ведийских богов. Точно также и образ русской Матери сырой земли должен мыслиться более глобально — как средоточие неведомой нам космической энергии, участвовавшей в создании нашей Вселенной и нашего земного мира. Слово «горе» при всей простоте своего смысла для уха русского человека тоже порождает достаточно широкие ассоциации. Филологи традиционно связывают его с общеславянскими глаголами «гореть», «греть», но для понимания изначального его смысла, думается, следует заглянуть во времена общеиндоевропейского единства. Корень «гор», являющийся основой слова «горе», безусловно, относится к числу древнейших в языке наших предков. Если понятие «горение» соотносится с огнем и светом, то порождаемое этим же корнем слово «гора» содержит более широкий спектр смысловых параллелей, среди которых, и высота, вершина, небо, и лес (в южнославянских и словацком языках), и место религиозных прозрений. В древнейших мифологиях гора очень часто воспринимается как символический образ мира, модель Вселенной, которая отражает все основные элементы космического устройства.

Само понятие «горе» выражает одно из состояний, переживаемых человеком, реакцию на постигшую его беду. Но посмотрим на его происхождение с несколько необычной стороны, а именно: не связано ли оно с названием какого-либо древнего божества, которое с некоторых пор стало символом угнетенного мироощущения человека? Такого рода предположения ни в коей степени не должны удивлять читателя. С одной стороны, как мы указали, Горе — дитя Великой богини, и потому само является божеством, с другой — мы привели уже более чем достаточно примеров, свидетельствующих, что названия демонических персонажей происходят от имен древнейших языческих богов. Похоже, что это один из законов мифологической картины мира.

Слово «горе» в связи с нашей интерпретацией следует толковать как последствия деяний бога Гора, о котором уже говорилось ранее. Ясно, что христиане никак не могли относиться к этому богу доброжелательно. Кстати, может быть, и выражение «горе луковое» произошло от словосочетания «горе лукавое», которое имеет прозрачный смысл («все горе от лукавого») и приобщает «горе» к числу демонических персонажей. Но опять-таки Горе наших древних песен не выглядит «одноцветным», оно все-таки «черно-белое», и яркое доказательство тому — знаменитая «Повесть о Горе-Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин».

Эта повесть была обнаружена в 1856 году академиком А. Н. Пыпиным в Публичной библиотеке в Петербурге. «Написанная неизвестным автором, неизвестного происхождения, она внедрена в свою эпоху, в «бунташный» XVII век, и вместе с тем выбивается из нее, решает судьбы русского человека и человеческой судьбы в целом». Академик Д. С. Лихачев, чью цитату мы привели, выразил свою мысль излишне витиевато и несколько небрежно: литературное произведение не «решает судьбы людей». Но его наблюдение относительно того, что повесть «выбивается» из своей эпохи, а значит, затрагивает одну из вечных тем русской жизни, кажется нам очень важным. Скажем больше, она посвящена той типической ситуации, с которой сталкивается у нас практически каждая семья.

В основе сюжета «Повести о Горе-Злочастии» судьба молодца, который пренебрег наставлениями родителей и однажды стал завсегдатаем кабака. Пристрастился молодец к «зеленому змию», завелся у него, как водится в этих случаях, и товарищ по несчастью — брат названый. Стали они вместе пьянствовать, и казалось, что дружбе их не будет предела:

В те поры молодец понадеяся

на своего брата названого, —

не хотелося ему друга ослушатца;

принимался он за питья пьяныя

и испивал чару зелена вина,

запивал он чашею меду сладково,

и пил он, молодец, пиво пьяное,

упился он без памяти

и где пил, тут и спать ложился,

понадеялся он на брата названого.

Но дружба у пьяниц, как известно, кончается вместе с выпитой бутылкой, и надо ли говорить, что однажды названый брат взял и обобрал своего спящего приятеля, сняв с него дорогую одежду и забрав все ценные вещи.

Проснулся наш герой и задумался: что делать? Возвращаться домой ему было совестно, и отправился он на чужую сторону, взялся за ум, начал жить «умеючи», разбогател, а затем и вовсе надумал жениться. Так бы ему и поступить, горемычному, но, на свою беду, начал он однажды на пиру хвалиться своими успехами перед гостями. Тут-то подслушало его «хвастанье молодецкое» Горе-Злочастие и проговорило про себя:

Не хвалися ты, молодец, своим счастием,

не хвастай своим богатеством!

Бывали люди у меня, Горя,

и мудряя тебя и досужае,

и их Горе перемудрило,

и учинися им злочастие великое,

до смерти со мною боролися,

во злом злочастии позорилися,

не могли у меня, Горя, уехати,

нани они во гроб вселилися,

от мене накрепко они землею накрылися,

босоты и наготы они избыли,

и я от них, Горе, миновалось,

а злочастие на их могиле осталось.

Еще возграяло я, Горе,

к иным привязалось,

а мне, Горю и Злочастию, не в пусте же жить —

и батагом меня не выгонить,

а гнездо мое и вотчина во бражниках.

Это откровение Горя, как говорится, дорогого стоит. Оказывается, что Горе вселяется в бражника, доводит его до могилы, но далее с усопшим не идет. На могиле пьяницы остается жить Злочастие — злая часть Горя, а само оно возвращается в мир людей и прилепляется к новому молодцу или девице. Тут интересны два момента: во-первых, если у Горя есть злая часть, то должна быть и добрая, а во-вторых, эта добрая половинка все время вращается среди людей. Правда, духовные силы Зла и Добра, определяющие поведение Горя, неравноценны: если каждая душа бражника уносит с собой частицу Зла и оно при этом не иссякает, то, значит, злая половинка Горя все-таки доминирует над доброй.

Но в чем же тогда проявляются добрые начала, присущие Горю? Здесь уместно повторить все те аргументы, которые обычно приводятся при оправдании христианского Дьявола. Горе провоцирует, но не принуждает, оно обманывает, но не неволит, склоняет ко злу, но оставляет возможность воспротивиться падению. Как бы ни было сильно Зло, но человек делает свой выбор всегда сам. Горе предлагает ему испытание, результаты которого напрямую зависят от силы его характера и высоты душевных качеств. Горе выступает своего рода учителем, оно прямо говорит герою:

А хто родителей своих на добро учения не слушает,

Того выучю я, Горе злочастное…

Многие люди умеют перебороть привычку к пьянству, вернуться на путь достойного существования. Так в конечном итоге происходит и с героем «Повести о Горе-Злочастии», но происходит это ценой страданий, и только после того, как наш молодец подошел к предельной черте, за которой только небытие.

Его «роман» с Горем начинается с того, что оно дважды является ему во сне и пытается уговорить отказаться от невесты, которая якобы в будущем его истравит, а ставши женой удавит, поскольку покусится на его злато и серебро. Горе подговаривает героя спустить все свое богатство в кабаке, скинуть «платье гостиное» и надеть «гунку кабацкую». К тому же к нагому человеку, лукаво убеждает молодца Горе, никакая беда не привяжется. Не поверил наш герой этим уговорам в первый раз, но Горе явилось ему во сне еще раз, уже в образе архангела Гавриила. На сей раз оно стало привлекать молодца образом рая, куда он обязательно попадет, ибо «из раю нагих-босых не выгонят». И опять запил молодец, и опять от стыда бежал на чужую сторону.

Встретилась ему на пути река. И надобно ему попасть на другой берег, а заплатить перевозчикам нечем. Сидит он на берегу день, другой, третий, есть ему нечего, а вдобавок еще такая тоска его разобрала, что решил он с горя (!) броситься в быструю кручину.

И в тот час у быстри реки

скоча Горе из-за камени:

босо, наго, нет на Горе ни ниточки,

еще лычком Горе подпоясано,

богатырским голосом воскликало:

«Стой ты, молодец,

меня, Горя, не уйдеш никуды…»

И далее говорит:

«Покорися мне, Горю нечистому,

поклонися мне, Горю, до сыры земли,

а нет меня, Горя, мудряя на сем свете,

и ты будешь перевезен за быструю реку,

напоят тя, накормят люди добрыя».

Молодец принимает все эти условия, соглашается покориться и поклониться Горю. Но такой поступок сродни заключению договора с Дьяволом: теперь Горе привязывается к молодцу на веки вечные.

В истории с перевозом тоже не все просто. Река, на берегу которой куковал молодец, не обыкновенная. Это река, разделяющая тот и этот свет, мир живых и мертвых, это граница, олицетворяющая переход человека в посмертное существование — инобытие. В самой «Повести о Горе-Злочастии» не указывается ее названия, но из других песен о Горе можно узнать, что имя ее Смородина, то есть Смрадная — зловонная, несущая отвратительный запах (читай: запах умершего, разлагающегося тела). В главе о Змее и Кощее говорилось, что образ реки, разделяющей тот и этот миры, родился у северных охотников-индоевропейцев, наблюдавших авроральный овал. В их представлении эта граничная река была огненной и располагалась на небе. В более поздние времена ее стали соотносить уже с обычной, земной рекой, назвали Смородиной (смердящей) и наделили свойством зловонности, а затем вообще поместили в лоно подземного мира, сделав одной из примет языческого Аида и христианского ада.

В очередной раз мы должны повторить, что у наших далеких предков тема тьмы и мирового зла была на втором плане, первенствовал всегда свет. Река смерти поначалу была тоже светоносной, но смертельно поражающей своим теплом. Отсюда, бесспорно, проистекает и обряд сжигания покойника, он символизировал прохождение человека через Огненную реку и вознесение в благостный мир запредельного существования. Если бы герой «Повести о Горе-Злочастии» бросился в «быстру реку», то его душа упокоилась бы на дне Огненной реки и вечно горела в ней, испытывая адские муки. Горе предлагает ему другой путь — путь страдания, которое войдет в человека, породнившегося с Горем, и ценой этого — обретение доступа в счастливое царство посмертной жизни (авроральное царство мертвых). Как и у христиан с их адом и раем, у язычников было тоже два загробных царства: благое, авроральное царство мертвых и неблагое, мыслившееся вначале огненным кольцом (многорукавной рекой), а затем смрадным потоком, окружающим «благую» территорию. Да, Горе поведет и будет подталкивать молодца к смерти, но в данной ситуации оно выступает своего рода помощником, добрым гением и, что уж совершенно точно, спасителем его погибшей души.

Хотя «Повесть о Горе-Злочастии» создавалась во времена полного торжества Православия на Русской земле, в основе ее лежит, безусловно, языческое миросозерцание, лишь чуть-чуть подлакированное христианскими красками. Поэтому к истории с перевозом через реку надо подходить как к сказке: Горе, подобно волшебнику, помогает герою пробраться в тридевятое царство, тридесятое государство, где ему дают не только желанную помощь, но и совет:

<…> перевезли молотца за быстру реку,

а не взяли у него перевозного, напоили,

накормили люди добрыя,

сняли с него гунку кабацкую,

дали ему порты крестьянские,

говорят молотцу люди добрыя:

«А что еси ты, доброй молодец,

ты поди на свою сторону,

к любимым честным своим родителем,

ко отцу своему и к матери любимой,

простися ты с своими родители,

с отцем и материю,

возми от них благословение родителское».

Жители благого царства мертвых отпускают героя в мир людей. Но какое возвращение из мира мертвых без препятствий и без остросюжетной погони? Горе прилепилось к нашему герою и преследует его и в воздухе, и на земле, и в воде. Молодец спасается от преследования ясным соколом — Горе гонится за ним белым кречетом, молодец летит сизым голубем — Горе мчится за ним серым ястребом. Молодец пошел в поле серым волком, а Горе за ним с борзыми собаками. Молодец стал в поле ковыль-травой, а Горе пришло с косою вострою (со смертью!).

…да еще Злочастие над молотцем насмеялося:

«Быть тебе, травонка, посеченной,

лежать тебе, травонка, посеченной,

и буйны ветры быть тебе развеянной».

Пошел молодец в море рыбою,

а Горе за ним с щастыми неводами,

еще Горе злочастное насмеялося:

«Быть тебе, рыбонке, у бережку уловленной,

быть тебе да и съеденной,

умереть будет напрасною смертию».

Молодец пошел пеш дорогою,

а Горе под руку под правую.

Не избавиться молодцу никак от своего навязчивого спутника. Избыть Горе, босоту и наготу можно лишь смертью или уходом в монастырь. Молодец предпочитает путь монаха. Накрепко закрывшиеся за ним монастырские ворота оставляют Горе за стенами Божьей обители. Так Горе «довело» молодца до иноческого чина. Как и гётевский Мефистофель, Горе в данной истории выступает как часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо:

Горе, по его же собственному признанию, живет в бражниках. А те, в свою очередь, лучшие друзья с Хмелем. Вот и получается, что Горе, Хмель и пьяницы водят одну компанию. В древнерусских повестях Хмель так рекомендует себя: «Аз есмь силен боле всех плод земных, от корени есмь силна, от племени велика и многородна. Мати моя сотворена богом». Конечно, люди во хмелю еще не то говорят, но никто не оспорит, что исстари вино считается напитком богов и заведовать его погребами должен если не божий сын, то уж точно божий внук. В подтверждение этого укажем, что в «Повести о Хмеле» говорится:

Зародилась хмелинушка от сырой земли,

От сырой земли, от соложенки.

Мать-земля — древняя языческая богиня, но в христианстве она считается творением Бога. Другими словами, сын языческой богини со временем превратился во внука христианского Бога, но суть его при этом не изменилась, и почитают его по-прежнему ничуть не меньше. Что же до силы Хмеля, то он злее бесов мучит человека: «Пришедше иереи молитву сотворят над бесным и прогонют беса, а над пианым, аще со всея земля сошлися бы попове и молитву бы сотворили, но вем, яко не прогнати пианства, самоволнаго беса» («Слово о Хмеле»).

Хмель — родной брат Горя, где Хмель — там и Горе, где Горе — там и Хмель, парочка эта неразлучна. Скоморох бы представил их с юмором как русских спутников седого Бахуса и вечных искусителей человека, но истовый христианин изобразит их уже бесами, жаждущими погубить душу человеческую, воплощениями Дьявола, всеми способами препятствующего совершенствованию человека. Но как бы ни характеризовали Горе или Хмель, это своеобразные двойники человека, воплощения чужого начала в человеческой личности. В самом деле, когда человек не может справиться в самом себе с каким-то овладевшим им пороком или страстью, как бы навязанной ему извне и остающейся для него тяжелой обузой, как некое «не-я», тогда именно и возникает представление о привязавшемся существе — чуждом и одновременно родном этому человеку. «Это — несчастье человека, его судьба, — непременно злая судьба, рок, доля, двойник человека. Этот двойник преследует человека, отражает его мысли, при этом недобрые мысли, гибельные для него, в которых он как бы не виноват и которые его и не его одновременно. Между двойником несчастного человека и этим последним устанавливаются отношения родства и одновременно отчужденности, отстраненности. Двойник губит человека и вместе с тем «искренне» желает ему «успокоения» — в могиле ли, в монастыре ли, в тюрьме или в доме для умалишенных» (Д. С. Лихачев). Хорошо известно, как пьющий человек в какой-то момент начинает пенять на свою судьбу, говорит, что так ему на роду написано и т. д. Это верный признак привязавшейся к нему болезни под названием Хмель-Горе.

Наверное, лучший портрет этого типа двойника дан Александром Блоком:

И каждый вечер друг единственный

В моем стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат,

И пьяницы с глазами кроликов

«In vino veritas» кричат.

……………………………

Глухие тайны мне поручены,

Мне чье-то солнце вручено,

И все души моей излучины

Пронзило терпкое вино.

……………………………

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище,

Я знаю: истина в вине.

Это стихотворение поэт назвал «Незнакомка», но тема нашего «старого знакомого» выражена в нем не менее ярко. Двойник поэта, затаившийся на дне стакана и оживляющий воображение поэта, есть не кто иной, как Хмель, он же Черт, Зеленый Змий, он же «пьяное чудовище». В его власти создать любую материальную иллюзию, без его присутствия не было бы и видения Незнакомки, так что все складывается один к одному — водка, Черт, Прекрасная Дама. Поэт грезит о своей мечте, об обитательнице потустороннего мира, об идеале своей любви и вечной премудрости — божественной Софии. И увидеть божество своей души можно, только приняв изрядную порцию терпкой и таинственной влаги, — такова реальность. Хмель не только вгоняет человека в белую горячку и разжижает мозги, но открывает путь к тайникам человеческой души. Уже поэтому винопитие неистребимо…

Наша дружба с «Зеленым Змием» зародилась в очень давние времена. Религиозные книги древних ариев рассказывают о необыкновенном напитке — соме, делавшем людей равными небожителям. Ученые спорят о том, как он приготовлялся, но это уже частности. Божественный сома — это хорошо известный россиянам самогон. В настоящее время известна масса способов его приготовления. Думается, что и арии знали их в достаточном количестве, и работы для интересующихся этим вопросом хватит надолго. В названии же пьянящего нектара, которое никак не могут объяснить лингвисты, отражено его главное свойство — он сам «гонится» (приготовляется), отсюда и произошло слово «сома».

Нисколько не пропагандируя винопитие, все же следует подчеркнуть, что, являясь потомками первооткрывателей крепких напитков, русские, пусть зачастую в очень неудачной форме, выступают хранителями одной из древнейших традиций человечества, уже чуждой и оттого непонятной многим другим народам. Так, Яков Рейтенфельс, посол Рима в Москве с 1670 по 1673 г., в своих записках о Московии характеризовал русских так: «Они думают также, что невозможно оказать гостеприимство или заключить тесную дружбу, не наевшись и напившись предварительно за одним столом, и считают поэтому наполнение желудка пищею до тошноты и вином до опьянения делом обычным и делающим честь». Здесь посол, как обычно при характеристике русских иностранцами, хватанул через край, но в принципе понятия о гостеприимстве у нас именно такие — накорми и напои. Такой обычай у нас в крови, в наших домах он приобрел характер священного действия, что, к сожалению, не почувствовал римский посол. Н. И. Костомаров по этому поводу писал: «Отличительная черта русского пиршества была — чрезвычайное множество кушаний и обилие в напитках. Хозяин величался тем, что у него всего много на пиру — гостьба толсто-трапезна! Он старался напоить гостей, если возможно, до того, чтоб отвести их без памяти восвояси; а кто мало пил, тот огорчал хозяина. «Он не пьет, не ест, — говорили о таких, — он не хочет нас одолжать!» Пить следовало полным горлом, а не прихлебывать, как делают куры. Кто пил с охотою, тот показывал, что любит хозяина. Женщины, в то же время пировавшие с хозяйкой, также должны были уступать угощениям хозяйки до того, что их отвозили домой без сознания. На другой день хозяйка посылала узнать о здоровье гостьи. «Благодарю за угощение, — отвечала в таком случае гостья, — мне вчера было так весело, что я не знаю, как домой добрела!» Но, с другой стороны, считалось постыдным сделаться скоро пьяным. Пир был, в некотором роде, война хозяина с гостями. Хозяин хотел во чтобы то ни стало напоить гостя допьяна; гости не поддавались и только из вежливости должны были признать себя побежденными после упорной защиты. Некоторые, не желая пить, из угождения хозяину притворялись пьяными к концу обеда, чтобы их более не принуждали, дабы таким образом в самом деле не опьянеть».

Да, пьянство — порок, болезнь, но это и испытание, и самопознание, это поединок с «пьяным чудовищем», который человек может если и не выиграть, то, по крайней мере, не проиграть. Надуть Черта — характерный мотив русских сказок и быличек, так же и с Хмелем: хорош приятель, но пусть знает место и время. Ибо Горе вместе с ним приходит один раз, но зато уж навечно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.