Эрнст Теодорович Кренкель

Эрнст Теодорович Кренкель

Основные этапы биографии

1903 г. – родился 24 декабря в г. Белостоке (ныне Польша).

1910 г. – переезд семьи в Москву.

1913–1918 гг. – учёба в частной реформатской гимназии при швейцарской церкви.

1918–1921 гг. – упаковщик посылок, расклейщик афиш, помощник электромонтёра, подручный механика.

1921–1922 гг. – учеба на курсах радиотелеграфистов.

1922–1924 гг. – радист Люберецкой приёмной радиостанции (Подмосковье), одновременно – студент радиотехникума.

1024–1925 гг. – зимовка в полярной обсерватории Маточкин Шар (Новая Земля).

1925–1926 гг. – воинская служба в радиотелеграфном батальоне, г. Владимир.

1927–1928 гг. – вторая зимовка в полярной обсерватории Маточкин Шар (Новая Земля).

1928 г. – радист экспедиции на гидрологическом судне «Таймыр» в Баренцевом море

1928–1929 гг. – сотрудник Центрального НИИ связи, Москва.

1929–1930 гг. – зимовка на полярной станции Бухта Тихая (Земля Франца-Иосифа).

1931 г. – радист советско-германской полярной экспедиции на дирижабле «Граф Цеппелин».

1931 г. – начальник радиостанции Общества друзей радио Осоавиахима, Москва.

1932 г. – радист экспедиции на пароходе «Сибиряков» по Северному морскому пути; награждение орденом Трудового Красного Знамени.

1933 г. – радист экспедиции на советском дирижабле «В-3».

1933–1934 гг. – радист экспедиции на пароходе «Челюскин» по Северному морскому пути, радист временного лагеря на дрейфующем льду; награждение орденом Красной Звезды.

1935–1936 гг. – начальник полярных станций Мыс Оловянный и Остров Домашний на Северной Земле.

1937–1938 гг. – радист первой дрейфующей станции «Северный полюс»; присуждение званий Героя Советского Союза и доктора географических наук, награждение двумя орденами Ленина, избрание депутатом Верховного Совета СССР.

1938–1948 гг. – начальник Управления полярных станций Главсевморпути, Москва.

1948–1951 гг. – директор Московского радиозавода.

1951–1971 гг. – заведующий лабораторией, заведующий отделом, директор НИИ гидрометеорологического приборостроения Гидрометслужбы СССС, Москва.

1961–1971 гг. – председатель Федерации радиоспорта СССР (на общественных началах).

1966–1971 гг. – председатель правления Всесоюзного общества филателистов (на общественных началах).

1968–1969 гг. – руководитель рейса НИС «Профессор Зубов» к берегам Антарктиды в составе 13 САЭ.

1971 г. – скончался 8 декабря, похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Радист Э.Т. Кренкель

Э.Т. Кренкель родился 24 декабря 1903 года в городе Белостоке (ныне Польша), в семье инспектора коммерческого училища. В 1910 году семья переехала в Москву, где отец стал преподавать немецкий язык в Коммерческом училище и Коммерческом институте. Жили скромно, но и особой нужды не испытывали. Это была глубоко культурная, интеллигентная семья, где детей приучали к труду с раннего возраста. На всю жизнь Эрнст сохранил живой интерес к литературе, искусству, новостям науки и общественной жизни.

Из воспоминаний Кренкеля:

«Мои предки пришли в Россию из Германии. Ещё в екатерининские времена для наблюдения за отарами овец на Украине из Тюрингии выписали ветеринара Кренкеля. В ХIХ веке в Харькове трудился другой мой предок, пекарь Кренкель. Там же, в Харькове, 28 апреля 1863 года родился мой отец. Когда же совершился переезд в Прибалтику, не знаю. Деда моего звали Эрнст, отца – Теодор. Так уж повелось в семье: два имени – Эрнст и Теодор. Я – Эрнст, а мой сын опять Теодор». (Кренкель, 1973).

Переезд в Москву связан с тем, что отец заступился за большую группу евреев, укрывшихся во время погрома в училище. Ему посоветовали покинуть государственную службу «по состоянию здоровья».

Стремясь дать сыну хорошее образование, родители определили его в частную реформатскую гимназию при швейцарской церкви в Москве, где уровень преподавания был выше. Уже тогда в душе мальчика проявилась склонность к романтике и приключениям.

Начавшаяся Первая мировая, а затем и Гражданская войны прервали учёбу. Кренкелю пришлось уйти на заработки: был упаковщиком посылок на почте, расклейщиком афиш, помощником электромонтёра, подручным механика. В 1921 году он поступил на годичные курсы радиотелеграфистов в Москве, тогда эта профессия была окружена ореолом таинственности.

По окончании курсов Эрнста направили на Люберецкую приёмную радиостанцию, где пришлось «с нуля» осваивать навыки практической работы. Параллельно он поступил на вечернее отделение радиотехникума им. Подбельского, где проучился два года.

Слово Э.Т. Кренкелю:

«Каждый день я отправлялся в Люберцы. Садился за приёмник, надевал наушники. В них щёлкало и трещало атмосферное электричество. В этом треске естественных сигналов нужно было отыскать главное – ряды точек и тире, ручейки, из которых и сливался поток информации, ежедневно наполнявший море газетных полос. Снимая наушники, я попадал тоже в мир избранных – жрецов эфира, а попросту говоря, моих коллег – радистов, с их повседневными заботами. Этот беспокойный мир пришёлся мне по вкусу. Стало ясно: менять его на что-либо другое не стану». (Кренкель, 1973).

Однако молодого парня неудержимо тянуло странствовать по свету. Летом 1924 года он отправился в Ленинград с надеждой устроиться на корабль дальнего плавания. Кто-то подсказал Эрнсту, что Гидрографическое управление ищет радиста на какой-то остров в Северном Ледовитом океане. В тот же день он предстал перед известным гидрографом Н.Н. Матусевичем, который набирал смену на первую советскую полярную обсерваторию Маточкин Шар, построенную год назад в средней части Новой Земли. Получив подъёмные и морскую форму, юноша в тот же день выехал поездом в Архангельск.

Вспоминает Э.Т. Кренкель:

«Не хочу врать, что с пятилетнего возраста готов был всецело отдаться решению проблем Арктики, что с утра до ночи грезил айсбергами, моржами и белыми медведями. Я увлекался географией и даже получал за это в гимназии пятёрки, но арктические истории поражали моё воображение ничуть не больше тропических. Ливингстон или Стенли в моих глазах выглядели не хуже Нансена или Норденшельда. Одним словом, Арктика не имела в моём сознании ни малейшего преимущества». (Кренкель, 1973).

Тем не менее, жизнь Э.Т. Кренкеля с 1924 по 1948 год оказалась связанной с Арктикой. А это 24 года, включающих пять зимовок, две воздушных и три морских экспедиции. В семье Кренкелей сохранился документ: «Пропустить тов. Кренкеля с одним чемоданом из здания Адмиралтейства. 22.07.24 г. Комиссар Антоненко». То оказался не просто пропуск из здания, а пропуск в Арктику и всю последующую биографию.

Первое в жизни плавание на экспедиционном судне «Югорский Шар» в водах Баренцева моря произвело неизгладимое впечатление, уйти с палубы не было сил. Во второй смене работников обсерватории насчитывалось 13 человек, в том числе два радиста. Почти все они были в Арктике впервые. Начальник Д.Ф. Вербов, например, в недавнем прошлом являлся коммивояжёром фирмы канцелярских принадлежностей. Зимовка была довольно бесшабашной, по словам Кренкеля – «буйной, похожей на Запорожскую сечь». Дисциплину не любили.

«Украшали нашу когорту и две другие красочные личности, фамилии которых не помню, – Пауль и Отто, матросы немецкого крейсера «Магдебург», потопленного русскими военными кораблями. После гибели корабля Пауль и Отто попали в плен, откуда их освободила Февральская революция. За это время они достаточно обжились в России и вернуться в Германию не пожелали. Каким ветром занесло их на Новую Землю, не знаю». (Кренкель, 1973).

Как правило, именно первая зимовка решает, быть или не быть человеку полярником. Не всем дано выдержать тяжёлые физические и моральные нагрузки, суметь ужиться в маленьком коллективе. Многие начинают хандрить и опускаться, плохо уживаются с товарищами, теряют интерес к работе. Зато те, кто находят в этом нелёгком труде большую радость, навсегда остаются верны Арктике. К числу таких людей принадлежал и Э.Т. Кренкель.

Общительность, расположенность к людям, склонность к юмору, привитое с детства свойство не чураться чёрной работы быстро сделали Эрнста Теодоровича своим на зимовке. Помимо несения радиовахт, он принимал участие во всех хозяйственных, часто не очень приятных работах. Отдых находил в походах по окрестностям, охоте, коротких пребываниях в маленькой избушке в нескольких километрах от станции.

Зимовка для Кренкеля не прошла, а пролетела. По возвращении в Москву его призвали в Красную Армию, год он прослужил в радиотелеграфном батальоне, расположенном во Владимире. Интересно, что с соседом по койке в казарме он встретился через 40 лет в Москве, им оказался знаменитый советский разведчик Р.И.Абель.

После демобилизации в ноябре 1926 года Кренкель записал в своём дневнике:

«Ещё на военной службе решил, что с приездом в Москву надо будет усиленно заняться радиолюбительством. Это будет приятно, а главное полезно, так как даст практические навыки и заставит разобраться в дебрях радиотехники. С первых же дней, благо были деньги, стал закупать оптом и в розницу радиопринадлежности, и к сегодняшнему дню их у меня скопилось порядочное количество…

В конце 1926 года я уже имел официальный позывной и в маленькой комнате, где жили мы с матерью, работал, устроившись в уголочке со своими самодельными передатчиком и приёмником. Окна выходили во двор, который был как узкий, тёмный колодец. Ни одного солнечного луча ни в один из часов суток в нашу комнату не попадало. Я взобрался на крышу, сделал антенну». (Кренкель, 1973).

Эрнст Теодорович смог собрать необходимую аппаратуру, мечтая установить самую дальнюю связь. В то время в Арктике на коротких волнах не работал никто. И опять молодого радиста потянуло в высокие широты. Он решил повторить зимовку на Маточкином Шаре, где провести опыты связи.

Кренкель сумел заинтересовать этой идеей ведущую в то время Нижегородскую радиолабораторию и получить комплект коротковолновой радиостанции. В 1927 году он вновь оказался на Новой Земле. Теперь это был достаточно опытный радист, обуреваемый смелыми замыслами. И когда в ходе разгрузки шлюпку с аппаратурой унесло во время прилива, он, не раздумывая, бросился в ледяную воду, догнал беглянку и притащил к берегу. В этом эпизоде впервые проявилась его будущая отличительная черта: нетерпимость к лихачеству, но первому идти на риск, когда требовало дело.

Первыми регулярными корреспондентами Кренкеля стали Нижегородская радиолаборатория, Архангельский и Диксонский гидрометцентры. Из месяца в месяц росло число любительских связей, список которых охватил весь мир. Так, с лёгкой руки Кренкеля, короткие волны начали входить в практику арктической радиосвязи и сыграли немалую роль в её развитии.

После зимовки на Маточкином Шаре Кренкель работал в навигацию 1928 года радистом на гидрографическом судне «Таймыр», совершавшем рейсы в Баренцевом море. Это был тот самый «Таймыр», на котором экспедиция Вилькицкого открыла 15 лет назад Северную Землю.

Вспоминает писатель В.Г. Лидин:

«Кренкель с женой жили тогда в комнатёнке, которая прежде называлась «для прислуги», в большой, некогда принадлежавшей одной семье квартире, а затем уплотнённой по всем правилам того времени. В этой закуте на ночь стелился на пол тюфяк, а всё нехитрое хозяйство напоминало каюту на пароходе или столь знакомый Кренкелю по полярным зимовкам какой-нибудь уголок в деревянном домике, наскоро сколоченном плотниками, уехавшими потом на пароходе.

Правда, ни ветра, ни завывания зимней бури тут не было, но от этого жилище не становилось просторнее. Однако я никогда не слыхал от Кренкеля ни одной жалобы на стеснённые неудобства своего бытия: внутренне он всегда был в просторах, а ведь именно внутренний мир в огромной степени определяет самочувствие человека». («Наш Кренкель»,1975).

В 1929 году Институт по изучению Севера организовал экспедицию на Землю Франца-Иосифа. Дело в том, что со времён плавания Седова в 1914 году россияне здесь не бывали – помешали Первая мировая и Гражданская войны, зато ежегодно работали иностранные экспедиции. Возникла необходимость «застолбить» принадлежность архипелага и организовать здесь стационарную полярную станцию. По рекомендации В.Ю.Визе, заместителя директора Института, под станцию выбрали бухту Тихую, где в 1914 году зимовал «Св. Фока» Седова.

Вспоминает Э.Т. Кренкель:

«Произошло это несколько неожиданно, на квартире Красинского, интеллигентнейшего человека, крупного знатока Арктики и выдающегося полярного исследователя. В гостях у Красинского за чашкой чая услышал я впервые о предполагаемой экспедиции на Землю Франца-Иосифа. Я загорелся. Экспедиция обещала стать интересной по многим соображениям…

По совету Красинского я немедленно написал письмо в Ленинград, директору Института по изучению Севера Р.Л. Самойловичу. С Рудольфом Лазаревичем я познакомился во время одной из своих зимовок на Новой Земле. И знакомство это запомнил надолго». (Кренкель, 1973).

Новая экспедиция под руководством О.Ю. Шмидта, Р.Л. Самойловича и В.Ю. Визе пошла на ледокольном пароходе «Седов», где капитаном был В.И. Воронин. Все эти люди в дальнейшем оказали огромное влияние на судьбу Кренкеля. А пока в качестве простого радиста его включили в состав группы, которой предстояло построить полярную станцию и организовать на ней метеонаблюдения.

Вспоминает Т.Э. Кренкель, сын знаменитого полярника:

«Конечно, отец случайно попал на свою первую зимовку. Но не случайно он выбрал между должностью радиста на каком-нибудь каботажном судёнышке и радистом зимовки на далёкой и неизвестной Новой Земле. Не случайно остался в Арктике.

Если можно так выразиться, отец был фаталистом, верящим, как он сам высказывался, в «Его Величество Случай». Он часто говорил, что выиграл счастье на трамвайный билет. Лукавил ли он перед самим собой, когда так говорил? Пожалуй, нет. Но, видимо, в нём самом, в его характере была заложена та закономерная целеустремлённость, которая не покидала его и в случайных, казалось бы, поворотах судьбы…

Казалось бы, случайность, что отец впервые встретился в Арктике с Отто Юльевичем Шмидтом в 1929 году, на борту «Седова», отправляясь на свою третью зимовку на Землю Франца-Иосифа. И миссия была частично дипломатической – зимовка должна была застолбить северные границы Советского Союза. Но не случайность то, что эти два разных человека, один крупный ученый, задумавший в государственных масштабах грандиозный план освоения северных окраин нашей страны, а другой – молодой, но уже опытный полярный радист, мечтающий о новых путешествиях и зимовках, поняли друг друга». («Наш Кренкель», 1975).

Когда дом на берегу бухты Тихой был собран, «Седов» ушёл на Большую землю, а Кренкель в числе семи человек остался на зимовку. Помимо передачи метеосводок и служебных телеграмм, много времени у него занимала работа с радиолюбителями. И это была не просто «спортивная» страсть, а изучение особенностей прохождения в Арктике коротких волн. Венцом стало установление связи с американской антарктической экспедицией Р. Бэрда – мировой рекорд по тому времени, который продержался 30 лет.

Вот как описывает этот эпизод М.С. Муров, механик первой смены на полярной станции Бухта Тихая:

«В это время пришел Эрнст.

– Знаешь, я поймал какую-то очень далёкую станцию, – сообщил он, закуривая трубку. – Дай ток, попробую зацепиться за неё, может, ответит.

Я завёл мотор, включил рубильник и вместе с Кренкелем пошел в радиорубку.

– Ещё работает, слушай, – передавая мне наушники, проговорил Эрнст.

Действительно, я услышал едва различимый далёкий писк. Сигналы были довольно отчётливы, видимо, работал хороший радист… Кренкель, подстроившись к волне станции, начал вызов. Он повторил его несколько раз, затем, выключив передатчик, перешел на приём. Почти целую минуту у нас в радиорубке царило напряжённое молчание. Вдруг Эрнст сделал рукой знак…

– Дорогие друзья! – передавал собеседник. – По-видимому, мы сейчас перекрыли все рекорды дальней радиосвязи. С вами говорит радист американской экспедиции адмирала Ричарда Бэрда в Антарктиде, в районе Южного полюса». (Муров, 1971).

С Земли Франца-Иосифа Кренкель вернулся уже известным коротковолновиком. Его пригласили заведовать радиостанцией ЦСКВ. Для Эрнста Теодоровича радиолюбительство было продолжением его профессии, постоянной самоподготовкой.

Вспоминает В.А. Бурлянд, почётный радист СССР:

«Этот высокий, спокойный, с виду даже несколько медлительный человек, склонный к шутке и лёгкой иронии, доброжелательный, чем-то напоминал мне любимых героев Джека Лондона. Ещё бы! Имея за плечами три зимовки, он считался уже опытным полярником, без малого десять лет работал в эфире, а год назад установил мировой рекорд дальности радиосвязи на коротких волнах. Было от чего проникнуться почтительным уважением к этому человеку, излучавшему спокойное мужество. И вместе с тем это был свой брат-радист». («Наш Кренкель», 1975).

В следующем, 1931 году, Кренкеля пригласили радистом в состав советско-германской полярной экспедиции на дирижабле «Граф Цеппелин», идея которой принадлежала Фритьофу Нансену. От СССР в экипаж вошли также директор Института по изучению Севера Р.Л. Самойлович, изобретатель радиозонда П.А. Молчанов и инженер-воздухоплаватель Ф.Ф. Ассберг. До этого дирижабли «Норвегия» и «Италия» стремились к покорению Северного полюса, теперь предполагалось использовать полёт для изучения загадок Арктики.

Вспоминает Э.Т. Кренкель:

«Из рассказов В.Ю. Визе я узнал, что «Аэроарктика» готовит экспедицию для полёта на Северный полюс на дирижабле.

– Владимир Юльевич, ради Бога! Как бы попасть в эту экспедицию?

Визе был человек обязательный и точный. Он сказал:

– Я пока ещё ничего не знаю, но если будет советская группа на дирижабле, то я постараюсь вам помочь, поскольку вы уже имеете опыт работы в Арктике. Я вам помогу». (Кренкель, 1973).

Кандидатура Кренкеля прошла. Поскольку полёт намечался над советским сектором Арктики, нужен был российский радист для переговоров с полярными станциями. А Эрнст Теодорович, к тому же, в совершенстве владел немецким языком и мог свободно общаться со всеми членами экспедиции.

Вылетев из Фридрихсхафена (Германия), воздушный корабль пролетел над Землёй Франца-Иосифа, Северной Землёй, полуостровом Таймыр и Новой Землёй. Учёные впервые получили возможность визуально осмотреть всю Западную Арктику в течение двух дней, провести сопоставления и сравнения. Правда, следует признать, что немецкая сторона крепко «надула» советскую: после возвращения было заявлено, что маршрутная аэрофотосъёмка не удалась, плёнка засвечена. Вообще, это дело тёмное, на дирижабле имелась фотолаборатория и плёнки предполагалось проявлять прямо в ходе полёта, чтобы исключить брак. Но теперь разбираться поздно… Что касается радиосвязи, то вопросов к ней не было. Кренкель с честью выдержал испытание.

С экспедицией на дирижабле «Граф Цеппелин» связана интересная филателистическая история. Видное место отводилось встрече в бухте Тихой с ледокольным пароходом «Малыгин» для обмена почтой. Собственно, весь рейс парохода финансировался за счёт гашения и реализации специально выпущенных конвертов и марок.

На дирижабле оборудовали почтовое отделение, на борт погрузили около 300 кг корреспонденции. Гашением конвертов и карточек пришлось заниматься всем участникам перелёта, в том числе и радисту. На «Малыгине» начальником почтового отделения был И.Д. Папанин. Когда дирижабль приводнился в бухте Тихой, Папанин подплыл к нему на шлюпке и произвёл обмен почтой. Мешки с корреспонденцией ему передал из гондолы Кренкель. Так произошла первая встреча этих людей, переросшая в долгие годы сотрудничества.

…В конце июля 1932 года из Архангельска в сквозное плавание по Северному морскому пути вышла экспедиция Арктического института на ледокольном пароходе «Сибиряков». Возглавлял экспедицию О.Ю. Шмидт, судном командовал В.И. Воронин, научную группу составили В.Ю. Визе, Я.Я. Гаккель, А.Ф. Ларионов и П.П. Ширшов, радистами шли Е.Н. Гиршевич и Э. Т. Кренкель.

Надлежало выяснить возможность сквозного плавания по Северному морскому пути за одну навигацию. До «Сибирякова» такое плавание удалось только трём экспедициям: А.Э. Норденшельда на шхуне «Вега» в 1878–1879 годах, Б.А. Вилькицкого на ледокольных транспортах «Вайгач» и «Таймыр» в 1914–1915 годах, Р. Амундсена на шхуне «Мод» в 1918–1920 годах. Они вынуждены были зимовать в пути, хотя, будем справедливы, Норденшельд зазимовал в двух днях пути от Уэлена – просто не повезло.

Вспоминает Ф.П. Решетников, академик, народный художник РСФСР:

«Как-то на палубе появился высокий мужчина с трубкой в руке. Я не знал, кто это, но решил, что характерное лицо незнакомца обязательно должно фигурировать в серии моих шаржей. Как удав, нацелился я на свою «жертву». Мне показалось, что «натурщик» сильно не в духе. Накрыв сердитые глаза густыми бровями, брезгливо выпятив нижнюю губу, он нервно разрывал папиросы «Казбек», закладывая табак в трубку. Затем он подошёл к борту судна, закурил и сквозь дым стал следить за погрузкой. Сердитый взгляд его скользил по ящикам, мешкам и бочкам, которыми была завалена пристань…

Позже, когда мы вывесили первый выпуск «Полярного крокодила» в кают-компании, Кренкель бегал по каютам, по палубе, зазывал всех посмотреть дружеские шаржи… Эрнст стал активным помощником в организации последующих выпусков «Крокодила», а в моём творчестве он неизменно занимал роль заинтересованного и доброжелательного зрителя и критика. Мне всегда было приятно показывать Эрнсту свои зарисовки, композиции. Иной раз он не высказывал своих суждений, но я без слов угадывал его оценку. Зато, когда работа приходилась по вкусу, в его глазах загорался огонёк, он хлопал меня по плечу и приговаривал:

– Ну, молодчина! Ну, молодчина, парень!…». («Наш Кренкель», 1975).

Слово журналисту Б.В. Громову – участнику похода на «Сибирякове»:

«На верхней палубе, меж двух спасательных шлюпок, скромно прилепилась маленькая белая квадратная коробочка – судовая радиостанция. Длинная стрела антенны, соединив верхушки обеих мачт, летит вниз на плоскую крышу, где встречается с блестящим квадратом радиопеленгатора – прибора, с помощью которого ледокол в море, во льдах и тумане определяет своё местонахождение…

Вот сюда, в эту маленькую коробочку, шатаясь, точно пьяные, какой-то растопыренной отяжелевшей походкой, в штормы пробирались матросы, чтобы сунуть в руки радистам Кренкелю или Гиршевичу листок засаленной бумаги с длинными, нелепыми каракулями.

– Пошли, пожалуйста, – говорили они, – когда связь наладите, – матери пишу». (Громов, 1934).

Из воспоминаний В.Ю. Визе – научного руководителя экспедиции на «Сибирякове»:

«Нашим радистам – Н. Н. Гиршевичу и Э. Т. Кренкелю – было не до шуток. Они завалены работой по горло, и из радиорубки день и ночь раздавался стук телеграфного ключа. И неудивительно – ведь на борту семь корреспондентов. Профессиональный корреспондент, впрочем, один Б.В. Громов, остальные – «любители»…

Бедные Гиршевич и Кренкель! Пожалуй, вы были единственные на «Сибирякове», кому действительно приходилось иногда туго». (Визе, 1946).

Один из эпизодов, свидетельствующих о юмористическом начале Кренкеля. Однажды, прогуливаясь по палубе с художником Ф. П. Решетниковым, он увидел возле камбуза замороженную свиную голову. У Кренкеля сразу же зажглись в глазах озорные огоньки.

– Слушай, давай-ка что-нибудь придумаем с этой харей. Уж больно она хороша!

Дальше – проще! Перегнувшись через фальшборт, друзья увидели в открытый иллюминатор гидрографа Хмызникова. Привязав за верёвку свиную голову, они опустили её в иллюминатор. Последующее легко представить. Кренкель был в полном восторге от этого зрелища. Он держался за живот и смеялся во всю мощь.

Довольно легко «Сибиряков» прошёл в Карское море. Здесь он посетил базу Североземельской экспедиции Г.А. Ушакова на острове Домашнем (Северная Земля). Простояв сутки, «Сибиряков» направился дальше, увозя драгоценную копию карты побережья архипелага, составленной вторым участником экспедиции Н.Н. Урванцевым.

Надо отдать должное научному руководству «Сибирякова»: несмотря на задачу максимально быстрого прохождения Севморпути, оно решило попробовать впервые обогнуть Северную Землю, пользуясь картой Урванцева. До этого там никто не ходил. Миновав мыс Молотова (ныне мыс Арктический), судно взяло курс на юг, вдоль восточного побережья архипелага.

Слово журналисту Б. В. Громову:

«Радиосвязь окончательно потеряли. С материка не имели никаких известий, да и наши информационные телеграммы безнадёжно валяются на радиостанции Диксон, заваленной работой по проводке Карской экспедиции.

С.С.Каменев рекомендует наладить коротковолновую связь с Москвой, гарантируя круглосуточное дежурство радистов в Центральном доме Красной Армии и Флота. Но, к несчастью, наша коротковолновая установка в самый последний момент отказалась выбивать тире, став никуда не годной, занимающей лишь место аппаратурой.

Оба радиста – Гиршевич и Кренкель – близко принимают к сердцу это несчастье. Круглые сутки безуспешно выстукивают они «КАНЕ», позывные «Сибирякова», в надежде, что кто-нибудь прицепится и освободит их от груды наваленных на столе телеграмм, приготовленных для передачи на материк.

С огромными трудностями удалось установить кратковременную связь с краболовом, находившимся на громадном расстоянии от нас, на промысле где-то в Охотском море, радист которого любезно согласится перекинуть в центр хотя бы самые срочные депеши». (Громов, 1934)

Более или менее спокойное плавание продолжалось до Чукотки. Но в районе Чаунской губы экспедиция встретила многолетние льды. 10 сентября «Сибиряков» потерпел первую аварию, потеряв все лопасти гребного винта. Несколько суток прошло в изнурительной работе по перегрузке угля с кормы и установке новых лопастей. А буквально через день неподалеку от Берингова пролива, конечной точки маршрута, обломился гребной вал. Поставив самодельные паруса из трюмовых брезентов, сибиряковцы сумели пройти пролив и выйти в Охотское море. Задача экспедиции была выполнена.

Со связью на судне не всё ладилось: коротковолновая радиостанция не действовала, а средневолновый передатчик имел относительно небольшую мощность. В то время вдоль Севморпути имелось всего 13 полярных станций, из них только три – в восточном секторе Арктики (на островах Большой Ляховский и Врангеля, а также на косе Уэлен). Чтобы обеспечить в таких условиях надёжную радиосвязь, от радистов Гиршевича и Кренкеля требовалось не только высокое профессиональное мастерство, но и упорство, настойчивость. Им приходилось круглосуточно прослушивать эфир, получать скудную информацию о ледовой обстановке по маршруту. По итогам экспедиции оба радиста были награждены орденами Трудового Красного Знамени.

Поход «Сибирякова» показал, что связь – дело не простое, нужны значительные средства и специалисты. Стало ясно, что каждую полярную станцию надо оснастить как средневолновой, так и коротковолновой аппаратурой, в том числе «дальнобойными» передатчиками. Кроме того, на трассе Севморпути нужны достаточно мощные многоканальные радиоцентры, способные одновременно вести связь с Москвой, полярными станциями, самолётами и морскими судами. Таковы были выводы.

…На какой-то период времени дирижаблестроение стало в нашей стране всенародным делом. Э.Т. Кренкель вспоминал, что в 1930 году была выпущена агитационная брошюра «Даёшь советский дирижабль!» тиражом в 1 млн. экземпляров. Одновременно на прилавках лежали книги «Дирижабль в СССР», «Дирижабль на хозяйственном фронте», «Строим эскадру дирижаблей имени Ленина» и другие.

Борьба за советский дирижабль, помимо дани мировой моде, имела под собой конкретную российскую основу – громадность территории и практически полное бездорожье. Сенсационные сообщения о полётах германских, итальянских и американских дирижаблей подстёгивали желание иметь собственный флот этих воздушных вездеходов.

В 1925 году при Совнаркоме СССР возникла специальная комиссия по Транссибирскому воздушному дирижабельному пути. Дело было поставлено серьёзно. Одновременно с государственными организациями решением этой проблемы занималась и общественность. Всенародный сбор средств составил исходный фонд в 28 млн. рублей. Осоавиахим построил два дирижабля мягкой конструкции – «Московский химик – резинщик» (В-1) и «Комсомольская правда» (В-2).

Полёт на германском дирижабле ЛЦ-127 сдружил Э.Т. Кренкеля с инженером Ф.Ф. Ассбергом, который заразил радиста любовью к этим воздушным гигантам. Вплоть до того, что Эрнст Теодорович поступил на работу к дирижаблистам, которым требовался радист. Размещалась воздухоплавательная база Осоавиахима на окраине деревни Мазилово (позднее она вошла в городской район Фили, неподалеку от Кунцева). Конечно, служба была бедной – ни ангаров, ни хорошей техники. Но энтузиазма – хоть отбавляй. Дирижабль имелся, и основным занятием службы являлось наложение заплаток на баллон.

Участие в экспедиции «Сибирякова» вынудило Кренкеля сделать перерыв. А когда он вернулся, у дирижаблистов появился ещё один аппарат – «Ударник» (В-3). Он в два раза превосходил по кубатуре своего предшественника – «Комсомольскую правду». К созданию этого самого мощного советского дирижабля имел прямое отношение конструктор и генерал Умберто Нобиле, которого после аварии дирижабля «Италия» правительство Муссолини фактически вынудило покинуть родину.

СССР пригласил Нобиле, дав должность начальника техотдела треста «Дирижаблестрой», базировавшегося в подмосковном городе Долгопрудном. Известный конструктор особо голову не ломал, в основу В-3 положил конструкцию дирижаблей «Норвегия» и «Италия», ставших знаменитыми благодаря полётам на Северный полюс. В Советском Союзе итальянец проработал около двух лет.

Руководство Осоавиахима решило провести пробный полёт для проверки конструкции В-3 и тренировки экипажа по трассе Москва – Владимир – Иваново – Ярославль – Москва. Этот перелёт состоялся в марте 1933 года, но отсутствие навыков привело к аварийной посадке и гибели дирижабля. Экипаж не пострадал.

Катастрофы воздушных гигантов заставили правительства многих стран отказаться от идеи развития дирижаблестроения. Дольше всех держались Германия и СССР. Но гибель дирижабля «Гиденбург» при перелёте в Нью-Йорк в 1937 году и В-6 при спасении папанинцев в 1938 году окончательно подорвали веру в эти аппараты.

…Созданное после рейса «Сибирякова» Главное управление Северного морского пути решило повторить сквозной рейс вдоль арктического побережья СССР уже на обычном, а не ледокольном, пароходе, чтобы показать возможность самостоятельного их плавания в ледовых условиях.

Выбор пал на новый пароход «Челюскин», построенный в Дании. Экспедицию вновь возглавил О.Ю. Шмидт, теперь начальник Главсевморпути, командовал судном В.И. Воронин, радиостанцией заведовал Э.Т. Кренкель.

Специально для рейса «Челюскина» Ленинградская опытная радиолаборатория изготовила мощный коротковолновый передатчик. Устанавливать его послали Н.Н. Стромилова. Именно на «Челюскине» произошла его встреча с Кренкелем, переросшая в многолетнее сотрудничество.

Вот как вспоминает об этой встрече Стромилов:

«Моё первое впечатление о Кренкеле: мрачноват, не особенно любезен. Как часто первое впечатление бывает ошибочным! На поверку Кренкель оказался на редкость приятным, обаятельным человеком. И совсем не был он «мрачноват», наоборот, любил шутить. Человек хорошо воспитанный, умный, эрудированный, он просто не мог быть «не особенно любезен».

Почти три месяца проработал я с Кренкелем на «Челюскине». Передавали друг другу вахты, жили в одной каюте, играли в шахматы, забивали «козла». Чем запомнился мне Кренкель? Кроме тех качеств, о которых я уже говорил, – высокоразвитым чувством служебного долга. У него было чему поучиться. Он, например, не представлял себе, что можно опоздать на вахту или не вовремя провести ранее назначенную связь. Не терпел беспредметного «радиотрёпа», понимая, что может помешать другим радиолюбителям. Он прекрасно ориентировался в эфире. Принимал телеграммы с хорошей скоростью. На ключе работал не быстро, но очень чётко». («Наш Кренкель», 1975).

А вот как вспоминал о своих коллегах Э.Т. Кренкель:

«В радиорубке «Челюскина» собралась неплохая компания. Самый младший – С.А. Иванов, которого иначе, как Симочка, никто и не называл. Несмотря на свою молодость (Симочке было 24 года), он уже успел не только отслужить срочную службу на флоте, но и побывать в Арктике. Симочка не был нашим коренным кадром. Он направлялся радистом на остров Врангеля, но, будучи человеком трудолюбивым, не желал сидеть без дела и помогал нам, как мог. Самой интересной фигурой в нашей четвёрке был В.В. Иванюк. Несмотря на возраст (ему было тогда 34 года – по моим тогдашним меркам, очень много), Иванюк ещё не покинул студенческую скамью. Мастер своего дела, опытный радист-полярник, участвовавший в экспедициях на Землю Франца-Иосифа, Новую Землю, Новосибирские острова, он учился в Ленинградском политехническом институте.

Самым опытным, самым умелым из нашей четвёрки, бесспорно, был Н.Н. Стромилов. С виду суховатый, не очень общительный, но какой превосходный человек! Он великолепно организовал всё, чтобы радиорубка «Челюскина» отвечала духу времени и была на уровне лучших образцов техники. Датской аппаратуры на корабле не было. Мы ставили всё своё: передатчик, пеленгатор, приёмник.

Я быстро понял, что имею дело с великолепным специалистом, отлично знающим технику. Подкупало и то, что Николай Николаевич был моим старшим товарищем по увлечению: одним из старейших в нашей стране радиолюбителем – коротковолновиком». (Кренкель, 1973).

Сравнительно легко преодолев западный участок маршрута, «Челюскин» остановился на день у строящейся полярной обсерватории на мысе Челюскина. Здесь произошло знакомство, ставшее позднее символическим. В домике обсерватории встретились О.Ю. Шмидт, П.П. Ширшов и Э.Т. Кренкель, прибывшие на «Челюскине», а с другой стороны – И.Д. Папанин и Е.К. Фёдоров, возводившие новую обсерваторию. Они и не подозревали, что через четыре года составят первую советскую экспедицию на Северный полюс.

Вспоминает Ф.П. Решетников:

«На «Челюскине» одним из любимых занятий Кренкеля было чаепитие. После вахт он усаживался за стол в кают-компании, и ему тотчас же приносили большой медный чайник с кипятком и маленький с заваркой. К чаепитию Эрнст относился с достоинством и с пониманием, как к некому священнодействию. Пил долго, не торопясь, из блюдечка, вприкуску. После каждого выпитого стакана крякал, как-то особенно торжественно наливал другой, третий, пятый… Процесс втягивания горячей влаги сопровождался у него глубоким раздумьем. Он смотрел поверх блюдечка в противоположный конец кают-компании, где был вход, но входивших и выходивших, казалось, не замечал…

Видимо, порой Эрнсту нужна была разрядка, и тогда он искал общения с людьми. В кругу друзей от его мрачности не оставалось и следа. Он бывал оживлён, весь открыт, как бы вбирал в себя всё веселье. При встрече с друзьями Эрнст требовал выдать «на гора» свежий анекдот и если он приходился по вкусу, с удовольствием смеялся. Кренкель любил и ценил добрую шутку, тонкий юмор. Вообще чувство юмора, это ценнейшее человеческое качество, было ему присуще». («Наш Кренкель», 1975).

Дальше дело пошло хуже. Хотя по классификации Английского Ллойда пароход «Челюскин» имел класс «100А», но для плавания в тяжёлых арктических льдах оказался недостаточно пригодным. В разреженных полях, на малом ходу, он не слушался руля, что мешало маневренности. При первой же встрече с торосами в его корпусе появились трещины и вмятина, открылась течь.

Слово Ф.П. Решетникову:

«Для меня, да, пожалуй, и для всех находившихся на борту «Сибирякова» и «Челюскина», личность Кренкеля по своей масштабности казалась равной Шмидту или Воронину. Его авторитет был высок и крепок. Он обладал своеобразной мудростью, помогавшей находить выход из самых сложных ситуаций, которые нередко возникали в различные периоды нашего плавания, и на льдине, в лагере Шмидта. При этом он оставался простым, со всеми равным, в общем – своим парнем!..

Ещё одно наблюдение. К своей, казавшейся мне весьма почётной и, я сказал бы даже, удивительной профессии «жреца эфира», Кренкель относился весьма серьёзно, без панибратства. Перед тем, как войти в рубку, Кренкель как бы внутренне настраивался. Он не сразу входил в дверь и не сразу приступал к работе. Не торопясь готовился, осматривал аппаратуру, вытирал пыль, которой даже и не было видно. Некоторое время курил свою трубку. Затем решительно садился, надевал наушники и, как космонавт, «отрывался от земли». Он уходил в эфир.

И казалось, что всё окружающее для него больше не существовало. Он сдвигает свои густые брови, из-под которых неподвижный взгляд его серо-голубых глаз пронизывает бесконечность пространства. Он слушает весь мир, разговаривает с планетой, и этот таинственно торжественный акт отражён на его лице». («Наш Кренкель», 1975).

В начале ноября «Челюскин» вмёрз во льды, которые вынесли его в Берингов пролив. И когда до чистой воды оставалось 3–4 км, встречное течение подхватило судно и потащило обратно, в Чукотское море. После нескольких месяцев дрейфа пароход затонул 13 февраля 1934 года, в 150 км от берега. На дрейфующий лёд сошло 104 человека, в том числе 10 женщин и двое детей.

Из воспоминаний О.Н. Комовой, участницы челюскинской эпопеи:

«В роковой для «Челюскина» день 13 февраля 1934 года – день гибели парохода – старший радист Кренкель с утра был на радиовахте. Он слушал Петропавловск-на-Камчатке, тот почему-то опаздывал, и это беспокоило Кренкеля, так как на очереди был сеанс связи с Уэленом.

Лёд начал нажимать на пароход, толчки льдин становились всё сильнее. Кренкель слышал топот ног на палубе, понял – началось серьёзное сжатие. Вдруг приёмник запрыгал, задребезжал иллюминатор. С телефонами на ушах Кренкель вскочил со стула, но… уйти нельзя, надо вызывать радистку Уэлена Люду Шрадер. Наконец Люда услышала его.

– Следите за нами непрерывно, – говорит ей Кренкель.

– Слежу, что у вас такое?

– Ничего не знаю, никого нет, сильно жмёт, трещит…

Радист не вправе покинуть рубку, он, как и капитан судна, должен уйти последним». («Наш Кренкель», 1975).

Как известно, всех женщин и детей увезли из ледового лагеря первымавиарейсом. Но у Кренкеля состоялся с ними секретный сговор. Несмотря на запрещение Шмидтом частных телеграмм, он регулярно передавал в Уэлен весточки от оставшихся на льдине мужей.

Во льдах был сооружён временный палаточный лагерь, организовано питание и обогрев людей. Но будущее полностью зависело от установления радиосвязи с Большой землёй. Кренкель полностью оправдал возлагавшиеся на него надежды. Да, он не участвовал в строительстве барака, не перетаскивал грузы, не готовил ледовые аэродромы, но он постоянно «висел» на ключе, обеспечивая непрерывную двустороннюю связь. Спать себе он позволял не больше часа, потом передача, опять короткий сон. И так два месяца. Со льдины Кренкель улетел последним рейсом, 13 апреля, когда позёмка шевелила в лагере только покинутые палатки, пустые ящики и бочки.

Из воспоминаний А.Е. Погосова, Почётного полярника, коменданта аэродрома в лагере Шмидта:

«Познакомился я с ним на «Челюскине». В пути Эрнст большую часть времени проводил в рубке, выходя из неё, в основном, для «приёма пищи». Изредка видели его по вечерам в кают-компании. Лучше узнали мы его во время ледового плена «Челюскина». Он был неизменным и внимательным слушателем лекций Шмидта, постоянным участником шахматных баталий и вечеров самодеятельности, организуемых неутомимым на выдумки художником Фёдором Решетниковым. Кренкель привлекал к себе симпатии челюскинцев своей неизменной жизнерадостностью, добродушием, юмором, иногда грубоватым, и, конечно, своим оптимизмом и душевной стойкостью, не изменявшим ему в самых пиковых ситуациях». («Наш Кренкель», 1975).

Всех участников дрейфа наградили орденами Красной Звезды. Кренкель стал редким в ту пору дважды орденоносцем. Его авторитет был настолько велик, что коллегия Главсевморпути ввела его в число своих членов. Он стал лидером советских радистов. Центральное бюро секции коротких волн радиокомитета при ЦК ВЛКСМ ходатайствовало о присвоении любительскому передатчику Кренкеля позывных радиостанции парохода «Челюскин» – RAEМ.

Надо сказать, что после челюскинской эпопеи хлынул поток писем от коротковолновиков, изъявляющих желание работать на зимовках. Лучшие из них были направлены в распоряжение Главсевморпути. Они приняли активное участие в строительстве арктических радиоцентров, работали радистами на станциях, бортрадистами самолётов и ледоколов.

И ещё об одном. Экспедиция на «Челюскине» породила одну из самых интересных и редких серий советских почтовых марок. После гибели парохода и спасения экипажа вышла серия из десяти миниатюр, посвященных этому событию. То был самый популярный и крупный выпуск полярной тематики. Марки вошли в число лучших произведений отечественной графики малых форм.

…13 февраля 1959 года челюскинцы собрались впервые, чтобы отметить 25-летие своей эпопеи. С тех пор они ежегодно встречались в Москве. Теперь, когда никого из участников дрейфа не осталось в живых, собираются их дети, традиционным местом встречи стал Московский центр Русского географического общества, который размещается в Институте географии РАН.

…В 1935 году Кренкеля назначили начальником небольшой полярной станции, которую предстояло построить на мысе Оловянном в проливе Шокальского на Северной Земле. Напомним, что этот архипелаг был открыт только в 1914 году, а первое обследование произвела экспедиция Ушакова-Урванцева в 1930–1932 годах. До сих пор там имелась только одна станция на острове Домашнем, но она была законсервирована.

Ледокольный пароход «Сибиряков» доставил экспедицию на мыс Оловянный без особых затруднений – навигация была подходящей. Произведя выгрузку имущества станции и возведение каркаса дома, пароход ушёл. Четверо зимовщиков во главе с Кренкелем закончили отделку дома и постройку склада, разобрали все грузы, установили ветряк и радиостанцию. На материк стала поступать оперативная информация о погоде и ледовой обстановке в проливе Шокальского, которую использовали для плавания судов между Карским морем и морем Лаптевых.

Несмотря на то, что Кренкель был начальником и радистом, он добровольно выполнял обязанности повара. Всё на станции было построено на абсолютном доверии. Каждый отлично знал свои прямые обязанности.

Из воспоминаний метеоролога Б.А. Кремера:

«Полгода вместе с Кренкелем – это вроде бы совсем немного, но вспомним, что он сам говорил по этому поводу: «Двадцать четыре часа ты живёшь как на блюдечке, и товарищи твои видят тебя со всех сторон со всеми, как и положено любому человеку, изъянами. Тут всё по-честному, карты на стол…». Да, на Оловянном я увидел Кренкеля «со всех сторон», «на блюдечке», и недолгие месяцы, проведённые с ним на первой в моей жизни зимовке, считаю счастливейшими в своей жизни». («Наш Кренкель», 1975).

В начале 1936 года, когда быт уже наладился и зимовка проходила успешно, Кренкель предложил своим коллегам расконсервировать станцию Остров Домашний. Она находилась сравнительно близко, в получасе лёту на самолёте. Все согласились. Инициативу поддержало и начальство на материке.

22 марта на мыс Оловянный прибыли два самолёта Р-5 с лётчиками М. Линделем и А. Батурой. Распрощавшись с Голубевым и Кремером, которые оставались на обустроенной станции, Кренкель и Мехреньгин вылетели на остров Домашний. Погода стояла морозная, моторы не выключали и самолёты разгрузили в ускоренном темпе. Впрочем, новосёлы взяли с собой только радиоприёмник с батареями, ящик консервов, несколько буханок хлеба, немного соли и сахара. Остальное надеялись найти на месте.

При близком знакомстве со станцией выяснились, что помещение забито снегом, запасы продовольствия и топлива погребены в сугробах. Но самолёты уже улетели, надеяться было не на что. За два дня Кренкель с Мехреньгиным провели первичные раскопки, запустили движок и начали передавать метеосводки.

7 апреля газета «Правда» опубликовала статью Э.Т. Кренкеля:

«Уже две недели мы с механиком Мехреньгиным живём на новом месте. Весь день вертимся, как белки в колесе. Четырьмя незыблемыми вехами являются метеорологические наблюдения, которые мы проводим через каждые 6 часов. В перерывах работает радиостанция. Надо ещё успеть приготовить обед, испечь хлеб, постирать бельё, раздобыть уголь, смёрзшийся в крепкий пласт. Продолжали раскапывать огромные сугробы снега вокруг дома.

Дома у нас чисто, светло, уютно. Мы регулярно бреемся, следим за собой. Койки наши заправлены чистыми простынями. В качестве наволочек используем оставшееся на зимовке бельё бывшего начальника полярной станции в 1934 году Нины Демме.

Вытащили и установили в жилом помещении двигатель. Зарядили аккумуляторы. Мощность радиостанции увеличилась, а, кроме того, мы избавились от ручной динамомашины, теперь она переведена в «аварийный запас». Никак не можем найти керосин. Но это нас мало смущает, потому что с 15 апреля солнце заходить уже не будет». («Наш Кренкель», 1975).

Однако правда состояла в том, что однажды Кренкель проснулся ночью от того, что Николай Мехреньгин, его славный и мужественный товарищ, плакал. И тогда в эфир полетела радиограмма:

«Ледорез «Литке», Шмидту. Начиная с середины июня, подставки у обеих машин подвержены коррозии. Материалов для ремонта нет. Привет от Зандера. Кренкель».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.