ЦК и ЧК

Первая проблема места советских спецслужб в государственном аппарате и степени их подчиненности (зависимости) от власти не так часто будоражила интерес исследователей жизни довоенного СССР и первых лет ленинской России, будучи заслонена слегка более эффектными и наполненными фактами другими страницами чекистской истории.

А этот вопрос для советской власти был очень важен. Сама эта власть была принципиально новым видом государственной власти, во многом экспериментальным, не виданным ранее ни в России, ни за ее пределами. И постоянно сама советская власть это подчеркивала, дистанцируясь от старой российской властной традиции.

Поэтому немыслимы были в ленинском государстве никакие Тайные канцелярии или Департаменты тайной полиции, не говоря уж о ставшем нарицательным охранном отделении. Все эти романовские вариации спецслужб были оставлены Советами в качестве жупела истории, олицетворения жестокости царской России, наподобие раз за разом пересказываемой истории с Азефом или выставленной напоказ в Музее революции железной клетки, в которой «царские опричники» везли на казнь Емельяна Пугачева.

Вопросом названия власть не ограничилась, пытаясь поначалу во всем сделать свои службы государственной безопасности и разведки не похожими на службы политического сыска прежней России и иностранных государств. Но вскоре во многом от этого революционного угара пришлось отойти, специфическое дело госбезопасности и разведки не давало слишком много простора для маневров и экспериментов на этом поле, ставя жесткие пределы, за которыми спецслужбы при достижении целей непохожести на «капиталистические охранки» потеряли бы сам смысл своего дела.

Отсюда быстро улетучилась уже к пропитанному кровью «красного террора» концу 1918 года из мечтаний советских лидеров и из голов самых наиболее романтичных чекистов утопия о том, например, что можно вести полноценную оперативную работу внутри страны без опоры на завербованную секретную агентуру (в том числе и платную), опираясь только на сознательных добровольных информаторов из граждан. А ведь такие идеи изначально провозглашали даже многие из высших руководителей новой спецслужбы, но суровая проза жизни вернула и их к реальности.

Вернулись и тайные агенты, и принудительная вербовка шантажом или угрозой расстрела близких, а вскоре постучалась в дверь и полицейская провокация в лучших традициях прежней охранки Российской империи. Уже в 1920–1921 годах на места в губернские ЧК посыпались из Москвы директивы «вербовать агентов в различных слоях общества», «сосредоточиться на вербовке агентуры», «считать работу с агентурой важнейшим направлением работы» и так далее.

А призывы партийных ячеек к рядовым коммунистам как можно активнее сотрудничать с ВЧК на добровольных началах становились к началу 20-х годов все более декларативно-ритуальными, как-то все меньше таких добровольных информаторов обращалось в спецслужбы. Штучные инициативники из числа особо сознательных граждан для спецслужб ценны, но работающей на постоянной основе тайной агентуры они заменить не могут.

В структурах ВЧК в позднее время ее существования, к концу Гражданской войны, такой подход вызвал недоумение у части еще романтично настроенных и пропитанных настроениями классовой войны сотрудников спецслужб, и от таких энтузиастов тут же спешили избавляться. Такая чистка начала 20-х годов была тихой, но достаточно масштабной, ее отголоски проникли даже в стерилизованные советской цензурой и идейно приукрашенные литературные произведения на чекистскую тему. Так у Павла Нилина в романе «Жестокость» о молодых чекистах Сибири герои за счет внедренного ими же тайного агента из перековавшихся бандитов громят опасную банду очередного «императора тайги», а им начальство для «политической пользы» велит скрывать факт наличия тайного агента, приписывая все успехи операции только себе. Романтичные и горячие герои спорят и стоят за правду, им надо спасти от расстрела поверившего им и сдавшего банду агента, как они ему обещали, они горячатся даже на уровне крамолы (роман-то Нилин писал в 50-х еще годах): «Что же у нас советская власть так слаба, что ее нужно враньем подпирать?!» – а затем или смиряются, или в отчаянии стреляются, как самый кристально-романтичный из них Венька Малышев.

В реальности же многие живые прототипы нилинского романтика Малышева действительно затевали тогда диспуты на тему этики в чекистской работе, диспуты тогда были в молодом Советском государстве вообще в почете. А потом их либо обуздывали велением партии, либо гнали из органов с клеймом «партизанщины», а кое-кто из таких малышевых и впрямь в итоге стрелялся.

Характерно, что большинство директив на места с требованием вербовать агентуру на Лубянке подписывал заместитель председателя ВЧК последних месяцев ее существования Вячеслав Менжинский, один из самых деловитых и прагматичных руководителей в среде первых чекистов, своего рода «бюрократ от ЧК». Именно за подписью его и начальника Секретно-оперативного отдела ВЧК Тимофея Самсонова, бывшего до революции боевиком-анархистом, отправлена в 1921 году по губернским ЧК известная директива о том, что работа с тайной агентурой становится в текущих условиях самой важной и всем необходимо составить для Москвы подробный план агентурной работы в своей местности.

С 1918 года ЧК все больше становится похожа на стандартную спецслужбу какой-либо страны начала ХХ века, сотрудники которой при выполнении стандартных функций государственной безопасности или разведки в свободное время проводят партсобрания и говорят о неизбежности коммунизма во всем мире. Разведупр Красной армии еще более стал напоминать военную разведку любой другой страны, отличаясь лишь отсутствием погон и лампасов у своих руководителей и теми же партсобраниями с коммунистическими субботниками – серьезное дело военной разведки давало еще меньше шансов оригинальничать.

Хотя и нельзя сказать, что спецслужбы Советского Союза совсем отказались от идеи отличия госбезопасности первой страны социализма от всех прочих. Определенные отличия, особенно еще при жизни Ленина, в них сохранялись и кроме кожаных курток, партсобраний, обращения «товарищ» или отсутствия офицерских званий в их обычном виде. Но с годами дело госбезопасности унифицировало и советский сыск, и советскую разведку. И когда уже в начале 20-х годов эсеры упрекали власть большевиков в предательстве революции, в азефовщине, в том, что Ленин в Кремле похож на царя, Троцкий на царских генералов, а ВЧК Дзержинского на царскую охранку, они были не так уж не правы. Названия заменить на диковинные аббревиатуры было проще, чем придумать оригинальную модель работы спецслужбы для «государства принципиально нового типа», пройти между Сциллой необходимости революционных перемен и Харибдой обязанности обеспечить госбезопасность своей власти и сбор разведданных за рубежом. Это ожидало и поначалу так легко решившую не увлекаться секретно-агентурной работой ВЧК, и уже в 1920 году на большом совещании чекист Петерсон (позднее комендант Кремля до своего расстрела в 1937 году) гордо заявит с трибуны: «Нас называют жандармами, и это здорово, не нужно этого бояться!»

Та же метаморфоза произошла и с положением органов госбезопасности в системе, с вопросом контроля власти над ней. Это касается в первую очередь ВЧК, поскольку Разведупр понемногу встроили в систему Наркомата обороны в качестве отдельного 4-го управления Генерального штаба Красной армии, и при строгости военной иерархии проблем с ним больше не возникало. А вот ВЧК поначалу носила явно экспериментальный характер, ее временность и чрезвычайность была зафиксирована даже на уровне названия. Ленин с самого начала полагал, что после затухания Гражданской войны и подавления методом жестоких репрессий открытых врагов его власти ЧК придется перестроить во что-то более постоянное, организованное, встроенное в четкий государственный механизм при власти и подконтрольное ей.

Поначалу ВЧК должна была по ленинской модели управления Советской Россией подчиняться ВЦИК, как высшему органу государственной власти, но это с первых дней жизни ЧК было формальным подчинением. От Всероссийского исполкома в коллегию ВЧК был направлен один из заместителей председателя ВЦИК Свердлова армянский большевик Варлам Аванесов (настоящее имя Сурен Мартиросян), который по замыслу должен был стать своего рода «оком» ВЦИК и комиссаром в лубянском руководстве при Дзержинском. Но Аванесов вскоре стал лишь одним из членов коллегии ВЧК, получив еще ряд должностей в ВЧК, и никаким «оком» уже не являлся, все это стало символом, как и сама ширма под названием «Советы». Вообще в той сложной паутине руководящих органов первых лет ленинской власти в России непросто ориентироваться: кроме представителя ВЦИК в коллегии ВЧК Аванесова был и встречный «уполномоченный» ВЧК при ВЦИК Скраме, эту должность Дзержинский отменил только в 1923 году уже в системе ГПУ.

Была попытка и наладить контроль за ВЧК со стороны созданной Лениным Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ), как главного проверяющего органа в Советской России по ленинскому замыслу. Но до конца Гражданской войны и расформирования ВЧК этого контроля так и не было налажено. Сотрудников РКИ в губернских ЧК часто просто не воспринимали за полномочных контролеров, а в Вологде тогда даже случился скандал, когда пришедших с проверкой ревизоров из РКИ сами решительные ребята в кожанках тут же арестовали и бросили в чекистский подвал, откуда их пришлось вызволять через губком партии. Только после Гражданской войны в ГПУ эту традицию удалось сломать и дать РКИ нормальные полномочия для проверки ведомства чекистов, когда в саму РКИ направили на работу ряд видных ветеранов ВЧК во главе с Петерсом и Аванесовым.

Дзержинский долго требовал для ВЧК большей оперативной свободы и больших полномочий, сродни тем, что были в первые годы Гражданской войны. Ему удалось отбить тогда совсем обидное для ВЧК предложение ряда партийных товарищей по каждому случаю ареста ЧК члена РКП(б) запрашивать санкцию в местном губкоме партии, на такое понижение своей роли чекисты уж никак не могли бы пойти.

И нужно заметить, что это брюзжание позволялось только самому Дзержинскому с его культом в том ЦК и авторитетом среди ленинцев, заработанным в царских тюрьмах и в кровавые годы руководства ВЧК (это в 20-х годах еще защищало в какой-то мере). Других попытавшихся брюзжать на недовольство ЦК старыми чекистами быстро одергивали. А тех, кто возвращался в дискуссиях к временам чекистской вольницы 1918 и 1919 годов, после 1921 года уже изгоняли из ВЧК на другую работу или даже судили в кампанию выметения из органов сторонников «партизанщины» и «красного бандитизма» в начале 20-х годов. К тому же Дзержинский позволял себе только жаловаться на недоверие ЦК, но никогда не ставил вопроса об автономности действий ВЧК от руководства партии, которая была делом всей его жизни.

Заметим, что ЦК партии с первых месяцев жизни ВЧК на всякий случай набросила на нее еще одну узду, крепче привязывавшую спецслужбу именно к партийной власти, – парторганизацию внутри ВЧК. У коммунистов во все времена партячейка считалась великой необходимостью везде, недавно Китай запустил в космос своего первого космонавта Ян Ливэя, и тот из космоса отчитался о создании первой космической партячейки КПК в составе его одного.

В ВЧК поначалу это называлось «Партколлективом ВЧК» из членов партии большевиков, созданным еще в начале 1918 года, его председателем был первый тогда заместитель Дзержинского в ВЧК Петерс, а секретарем – чекистка Янель. Отметим, что, хотя «Партколлектив» был создан именно для объединения на Лубянке членов партии большевиков, когда в ВЧК еще состояли и члены других «революционных» партий, уже в самом названии не указывалось, какой партии это коллектив, как позднее всем будет понятно, какую партию представляет просто «Партком». Вообще же, по воспоминаниям других чекистов, этот первый партком на Лубянке был создан плотной группой хорошо знавших друг друга чекистов-латышей в лице Петерса, Лациса, Закиса, Карслонса, Янель и других, отличавшихся даже среди большевиков большим радикализмом. И они уже в 1918 году поставили себя едва ли не в оппозицию к официальной коллегии ВЧК при Дзержинском.

Дзержинский на посту председателя ВЧК явно не слишком жаловал этот очень активный «латышский» «Партколлектив», посягавший на часть его власти и полномочий. Он часто с мнением этого чекистского парткома не соглашался. Так, осенью 1921 года Дзержинский пошел на конфликт с парткомом и отказался снять с работы исключенного «Партколлективом» из партии начальника войск ВЧК и члена коллегии ВЧК Корнева. Дзержинский резко встал на защиту соратника и обратился в ЦК, решение об исключении Корнева из РКП(б) было отменено, и тот остался на работе в госбезопасности, поскольку, по словам Дзержинского, «у Корнева были ошибки, но партии и делу революции он предан до глубины души».

Лишь после вмешательства ЦК конфликт между руководством и парткомом молодой спецслужбы утрясли, а начавшиеся «красный террор» и активная фаза Гражданской войны потребовали от спорщиков единения. Но уже с этого момента стало ясно, что партком в ВЧК и позднее ГПУ или НКВД – не партком на ткацкой фабрике и у него особая миссия по контролю за неукоснительным соблюдением Лубянкой верности ЦК партии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.