Глава первая Мои квартиры

Глава первая

Мои квартиры

Как вы уже знаете, когда закончилась война, мы с моей Ниной Алексеевной переехали в Зябровку. Жилья там не было. Пришлось снимать частную квартиру. Поселились мы у очень интересной семьи. Хозяйку нашу в деревне все называли не иначе как Коза. И не дай бог, если на селе женщину так зовут. Жила она с мужем Степаном. Дочки родные от них ушли, мать их поедом ела. А Степан ее был замечательным мужиком: столяр, плотник, все умел делать. Как возьмет рубанок — загляденье! И все-то у него ладилось, работник чудесный был. Когда мне предложили у них поселиться в громадной избе, я подумал, что смогу не так уж и плохо устроиться. Представьте, просторный бревенчатый сруб, где кухня с русской печкой отделена перегородкой, а остальное пространство представляет собой одну большую комнату. Мы вошли, огляделись с Ниной Алексеевной, а хозяева тут же сказали: «Ставьте кровать у любой стены, где захотите, и живите на здоровье!»

Освоилась жена быстро на новом месте. Даже прическу стала себе постоянно делать такую, как в ту пору женщины носили. Тогда мода была у них на «вшивый домик»: два огромных завитых локона на лбу. И вот как-то раз моя Нина Алексеевна с такой прической кухарничала. Приготовила все, осталось только горшки в русскую печку отправить. А она как устроена: откроешь заслонку — пламя сразу на тебя, а только потом уже в трубу. Поэтому-то и пользовались хозяйки большим ухватом с длинной ручкой. Причем горшок нужно было ставить не на огонь, а между стенкой и пламенем, чтобы еда приготовилась, а не сгорела. Но что случилось у моей жены? Она подошла к печи ближе положенного, открыла заслонку, а огонь как дыхнет на нее! У нее локоны вспыхнули и сгорели. Нина тут же в слезы. Тетя Ксеня — та самая Коза — давай успокаивать ее, мол, все хорошо обошлось, и сказала: «Вот что, голубушка, больше я тебя к печке не допущу. Готовь все и оставляй на столе. А уж ставить в печку и вынимать только я буду. Не хватало мне еще, чтобы ты вся стала лысая, или еще чего хуже…»

Прошло некоторое время. Как-то дочка этой Козы, жившая на другом конце деревни, зашла в гости и заговорила с Нинкой. Спрашивает ее, а сама прищуривается:

— Каково ж с мамкой моей жить? Небось, поедом ест, каждый день ругает?

— Что вы! — возразила моя жена в ответ. — Ни одного плохого слова. Мы с ней так дружно живем. Она даже мне помогает, вместо меня в печку все ставит.

Та удивилась и даже не поверила:

— Да ты не загибай, моя Коза…

А сама и сказать ничего толком не может. Еще бы, ведь моя Нинка — первая женщина, которая хорошо отзывалась о ее матери.

Так что с хозяевами мы быстро нашли общий язык, даже их дети родные не могли поверить.

Однажды Степан спросил меня, всем ли я доволен. Я ему предложил:

— Дядь Степ, а что если мы перегородку поставим? У тебя скоро теленок будет, постелешь ему в кухне, и нам удобней будет, что отгорожены, и вам. Потом мы еще шторку повесим, вход закроем…

Он мое предложение принял. Тут же мы с ним за дело взялись: выбрали место, где лучше перегородку поставить, согласовали все с нашими женщинами. И моментально, буквально через день, все было готово. Кухня стала полностью отделена от комнаты.

Между тем дело подошло к зиме. Надо было позаботиться о дровах. Я пошел в батальон, взял грузовую машину, завернул в казарму и обратился к солдатам:

— Ребята, кто хочет добровольно для меня дров на зиму заготовить?

С моей эскадрильи сразу все вскочили. И мы поехали в лес, стали пилить сухостой. Загрузили полную машину. Привезли домой, я позвал хозяина посмотреть на мою работу:

— Дядь Степ, хватит нам на зиму?

Он посмотрел внимательно, но промолчал. Я тут же смекнул, что немножко он сомневается, и улыбнулся:

— Понял. Значит, надо две машины.

Мы с ребятами отправились опять за сухостоем. Привезли еще столько же. Степан тогда сказал мне:

— А вот теперь на два года хватит!

И мы с ним начали пилить, колоть дрова и на зиму складывать в поленницу. В результате всю зиму у нас была жара в квартире! Хорошо жили. Хозяева даже в баню нас всегда приглашали первыми. Но там очень жарко было, непривычно для нас, и мы отказывались, шли париться только после них.

Однако долго пробыть в Зябровке мне не пришлось. Сразу после операции с «Ер-2», о которой я вам рассказывал, наш 330-й авиаполк расформировали, тем более что он уже остался без самолетов. А летчиков-то в изобилии, хоть всех увольняй! Но пополнять новыми типами самолетов полк не стали, сказали, что в этом нет необходимости: война закончилась. Меня тогда вызвали в штаб и предложили:

— Вот что, Леонид Васильевич, вы у нас всего год поработали, но показали себя хорошим летчиком. Мы вам предлагаем должность командира эскадрильи… — затем была длинная пауза, — в Укурею.

Я вытаращил глаза и начал соображать, куда меня хотят заслать. Переспросил:

— Подождите, это на Дальнем Востоке?

— Вот, вы уже знаете, где Укурея, вам будет легче…

Но какое легче? Тут же понятно, что раз это Дальний Восток, то городок у черта на куличках, квартир не будет, опять мытарства со съемными. А я-то женатый, у меня уже ребенок успел появиться. Спросил я тогда:

— А что-нибудь еще не можете предложить? Мне не нравится Укурея.

Но те, кто формирует полки, не любят, когда им отказывают. Тем более что и место было с повышением звания. Вот мне и ответили:

— В таком случае можем вам предложить идти в полк к Валентине Степановне Гризодубовой рядовым летчиком.

— Ну, рядовым из зама командира эскадрильи вроде негоже, — возразил я.

— Но ты же не хочешь в Укурею?!

— А подумать можно?

Штабист сам немножко подумал и решил:

— Завтра утром жду тебя с окончательным решением.

Я пошел домой посоветоваться с Ниной Алексеевной. Объяснил ей:

— Переводят меня. Выбирай: либо Укурея и частные квартиры, но с повышением, либо с понижением в Смоленск. Правда, там жилья тоже не дадут.

— Да ну тебя к черту с этой Укуреей! — ответила она. — Хватит, помотались уже свое. Давай в Смоленск!

А у меня и самого душа к этому больше лежала. Так я и попал в Смоленск, где живу до сих пор. Жаль, правда, что к тому времени Валентина Степановна ушла в подмосковный НИИ на испытание приборов. Так что нашим начальником в 101-м транспортном авиаполку дальней авиации был ее заместитель Степан Семенович Запыленов.

Весь полк вместе со штабами, клубом и кинозалом располагался в одном большущем доме рядом с военным госпиталем на Покровке (сейчас рядом остановка трамвая напротив памятника «Штык»). Это был один из немногих уцелевших домов в Смоленске. До войны там находился учебный корпус фельдшерского училища, а в войну — госпиталь. Жилые квартиры в этом здании остались только в одном крыле. Но и там разместился только штаб полка и особо привилегированные начальники. В полуподвале дома располагалась и летная столовая. Здание было известно всему городу под названием «Красный дом».

Назначение я получил в третью авиационную эскадрилью к майору Михаилу Николаевичу Журневичу. Моя жизнь в Смоленске началась с получения на вещевом складе солдатской кровати, матраца, подушки и постельного белья. Меня отвели на четвертый этаж «Красного дома» в громадную комнату, где уже стояло более десятка застеленных и обжитых кроватей. «Выбирай любое свободное место и располагайся, после обеда народ соберется, вот вы и познакомитесь» — так напутствовал меня начальник штаба эскадрильи.

Основная часть здания представляла собой учебные, классы площадью по шестьдесят-семьдесят квадратных метров, в каждом из которых было по три больших окна, и длинные коридоры. После обеда началось мое знакомство с сослуживцами. Конечно, сейчас, за давностью лет, я далеко не всех помню, но некоторых могу назвать. Это Саша Коннов, Аркадий Саркисов, Боря Яковлев, Вахтанг Джапаридзе, Вася Тюрин. В комнате, кроме них, было еще шесть-восемь человек и большая железная бочка, обложенная кирпичом, — единственная отопительная система, которую мы раскочегаривали на ночь, но все равно спали полуодетые, наваливая на себя все летное обмундирование, за исключением разве что унтов. Умывались, как правило, в столовой, там был хороший умывальник и теплая вода. А наш летный туалет находился на улице за церковью, что стояла во дворе.

Аэродром «Смоленск Северный» был в двух километрах, туда можно было ехать три остановки трамваем или идти пешком. Немцы, отступая, конечно, все, что могли, там уничтожили, но мы умели выкручиваться в подобных ситуациях. Например, были взорваны две бетонированные взлетные полосы, а мы летали с грунта со взлетными курсами 220 градусов рядом с первой полосой и 315 градусов рядом со второй полосой. Все ангары и аэродромные здания тоже были взорваны, но в двух, восстановленных своими силами, наши техники устроили ремонтные мастерские.

Наш полк входил в 50-ю воздушную армию дальней авиации. Ее полки и дивизии были расквартированы по всей Белоруссии, Прибалтике и западной России. А штаб армии располагался в Смоленске в Нарвских казармах, где в отдельных кирпичных домах размещались и офицерские семьи. В одном из таких домов жил и командующий генерал-лейтенант Евгений Макарович Николаенко.

Для обеспечения всех потребностей штаба, дивизий и полков был создан наш транспортный авиаполк. Я полностью вошел в строй и почти ежедневно мотался по полкам и аэродромам с грузом, всевозможными комиссиями и служебной почтой. Мы обеспечивали все учения и переучивания, перебазировки и обязательные ежегодные парашютные прыжки всего летного состава. Словом, отдыхать и работать на себя у нас всегда не хватало времени.

Шел 1946-й год. Я перевез свою семью в Смоленск. С жильем в то время было очень напряженно: только-только война закончилась и все разрушено, поэтому на что-то нормальное рассчитывать не приходилось. А в полку ведь все время появлялись новые семьи, женитьбы проходили буквально каждый месяц, многие летчики шли на частные квартиры. А моим первым семейным жильем в Смоленске стала небольшая комнатушка в «Красном доме» под парадной лестницей. Там, в каморке, общей площадью шесть с половиной квадратных метров, у окна стоял кухонный стол, а рядом табуретка. Вплотную к стене находилась наша кровать и деревянная маленькая кроватка для сына. У входа располагалась совсем небольшая вешалка, на которую можно было только повесить шинель и китель. Вот такой оказалась моя первая казенная квартира. Приду, бывало, домой, а сын на столе стоит, смотрит в окно во двор. В этой комнатке даже побегать и поиграть ему было негде.

Мало того, рядом со мной, с другой стороны под этой широкой лестницей, размещался коммутатор телефонного пункта. Я до сих пор даже позывной помню — название реки на Дальнем Востоке… Амур! И про этот «Амур» я слышал все время, когда находился дома. Представьте, каждые несколько минут раздается дребезжащий звонок, телефонистка отвечает: «Да, Амур слушает! Включаю!» Поначалу голова кругом шла! Но за полгода привык.

Вот так мы жили. А дальняя авиация развивалась. Летчики начали переучиваться и получать с заводов новые четырехмоторные самолеты «Ту-4». На наши экипажи легла вся нагрузка по переброске в Казань и Куйбышев приемщиков и экипажей перегонщиков. А также по переправке всего самолетного имущества с заводов-изготовителей на аэродромы полков, получавших новую технику. А такого имущества было очень много. Это и стремянки, и инструмент, и масса брезентовых чехлов: на моторы, на винты, на кабины, не говоря уже о такой мелочи, как колодки и всевозможное оборудование для проведения регламентных работ.

Словом, весь летный состав нашего полка был постоянно в разлетах, и со многими мы даже редко встречались. Зачастую полковые собрания и совещания проходили далеко не в полном составе. Вот на одном таком совещании мне было объявлено, что я назначаюсь командиром отряда во 2-ю эскадрилью к подполковнику Андрею Макаровичу Закорко. Так я снова начал продвижение по службе.

Большие изменения происходили и в нашей 50-й воздушной армии. Когда я уже свыкся с новым смоленским жильем, на работе меня ждала приятная неожиданность: приехал новый командующий воздушной армией — генерал-майор авиации Федор Иванович Добыш. Он был очень неплохим летчиком, последний боевой вылет сделал над Берлином, победу встретил командиром 1-й гвардейской бомбардировочной дивизии. Потом окончил в 1951 году авиационный факультет академии Генерального штаба и стал заместителем командующего армией. А когда генерал Николаенко уволился в запас, то командующим армией в 1956 году и стал Федор Иванович.

В новом качестве он свое знакомство с состоянием полков и дивизий начал с облета всех наших аэродромов, встречался с личным составом, осматривал самолетный парк, жилой фонд и казармы, клубы, госпиталя. На пребывание в каждом гарнизоне уходил целый день. И так получилось, что его летчик, с которым Федор Иванович должен был постоянно летать, заболел. Назначили меня, и я начал летать с Добышем «шеф-пилотом», как тогда говорили.

Однажды во время полета он зашел ко мне в пилотскую кабину. И я понял, какое у него желание возникло, сразу сказал своему правому летчику:

— Ну-ка быстренько прогуляйся в общую кабину.

А Федору Ивановичу я предложил:

— Товарищ командующий, садитесь на правое сиденье!

Он с удовольствием уселся. Я спросил:

— Вспомните, как сами летали?

— Да я еще и не забыл! — улыбнулся он и взялся за штурвал.

С тех пор, каким бы ни был наш маршрут, я постоянно давал ему поуправлять самолетом. Например, Федор Иванович частенько пилотировал сам на всем пути от Смоленска до того же Бобруйска, а я подменял его только по дороге обратно. Садился за штурвал Добыш всегда с великим удовольствием. Еще бы! Он — летчик, и не управлял самолетом уже несколько лет, а тут появилась такая возможность. После одного из полетов он спросил меня на аэродроме:

— Ну, как я пилотировал, не очень плохо?

— Ну… — начал я.

— Да ты не стесняйся, говори прямо!

— На «четверку».

— Спасибо, что «пятерку» не поставил, — засмеялся он.

— Так вы ж просили, чтобы я ответил, как есть. А вы высоту держите хорошо, но по крену за штурвалом машина очень ходит. Например, начинаете вы мне что-то говорить и непроизвольно чуть штурвал поворачиваете, тут же самолет начинает с курса уходить.

Добыш оценил мою честность, и, когда мы прилетели на следующий день домой, он сказал командиру полка:

— Этого нового летчика назначай все время со мной.

Так я начал с ним летать, и затянулось это на много лет. Постепенно Федор Иванович стал у меня отличником в пилотировании! Смеялись мы даже по этому поводу. Я предлагал ему:

— Может, на левое место сядете?

— Нет уж, — отвечал он мне. — Ты командир, ты и командуй!

Впоследствии я у Добыша считался как бы основным летчиком, порою он даже посылал меня в Москву, когда было надо большим генералам куда-то лететь. Именно в Москве мне пришлось освоить «Ан-24», и я даже переучивал потом летчиков Московского военного округа летать на этом самолете, выдавал им допуски к полету. Горбатюк, командующий округом, издал приказ, согласно которому я мог быть летчиком-инструктором с правом проверки до второго класса по данному округу.

Но вернусь к Федору Ивановичу и жилищному вопросу. Что примечательно, еще в самом начале наших совместных полетов Добыш меня как-то спросил:

— А с жильем у тебя как? Нормально устроился?

Я ответил ему как есть:

— В чулане под лестницей.

Вернулись мы в Смоленск. Добыш сразу вызвал нашего зама по строительству Дроздовского и задал ему с ходу вопрос: «Ты знаешь, как живут летчики в нашем полку?» Тот замялся, не знал, что ответить. Тогда Федор Иванович ему приказал: «Даю тебе десять дней на то, чтобы ты не только узнал, но и представил мне план, как можно сделать, чтобы они жили более-менее по-человечески». Дроздовский все понял, засуетился. Практически сразу выбрали место по другую сторону госпиталя, ближе к аэродрому, и буквально через десять дней за госпиталем начали ставить немецкий барак, который срочно перевезли откуда-то издалека.

Это был дощатый барак, поделенный на двадцать отдельных комнат. Привели военнопленных немцев. Те очень ладно взялись за работу: занимались бараком и день и ночь, в три смены. В каждой из комнат поставили кирпичную плиту с хорошей конфоркой и с духовкой. Прошла жеребьевка, и каждый из нас получил конкретную комнату. Мне досталась четвертая слева от входа с окном на запад, площадью четырнадцать квадратных метров. Не велики хоромы, но после той каморки, куда меня поселили изначально, новое жилье показалось настоящей квартирой! Да к тому же тогда у меня еще был только один сын, пятилетний Алешка. Так что мы разместились и с легким сердцем начали обустраиваться.

В преддверии зимы пришлось подумать и о дровах. Как, по-вашему, могли их добывать будущие участники «холодной войны». Летая по белу свету, мы все, кто получил квартиры в бараках, собирали поломанные ящики и метровые бревнышки в Бобруйске, Шауляе, Тарту и привозили их домой. Достать дров по-другому было нельзя. Чуть позже нам выстроили сараи, где мы смогли складывать собранные нами деревяшки. Когда никуда не надо было лететь, вечерами мы все добирались перед нашими бараками. Дети бегали и играли под присмотром матерей. Женщины стояли и болтали о своем. А мужчины заготавливали дрова: пилили, кололи и складывали в свои сараи.

Чуть позже мы разгородили барак пополам, сделав два входа с разных сторон. Теперь общий коридор приходился уже не на двадцать, а на десять квартир. Секретов от соседей ни у кого из нас существовать не могло: слышимость со всех сторон была превосходной. Но это мелочи, главное, что в бараке оказалось тепло, и мы прекрасно перезимовали.

В городе потихоньку пошли восстановительные работы. Здание бывшего фельдшерского училища, где была моя первая квартира, стали приводить в порядок. Однажды меня вызвал командир полка и спросил:

— Как тебе живется в бараке? Лучше, чем в чулане под лестницей?

Я улыбнулся:

— Знамо дело, лучше!

— А ты в уборной не хочешь пожить?

Я несколько замялся. Как-то странно прозвучало… Увидев мое замешательство, командир полка сказал:

— Ну-ка сходи здесь, в училище, в первый подъезд. Поднимись на второй этаж, зайди в первую дверь. Только вход не с коридора, а прямо с лестничной площадки.

Я тут же поднялся в означенное помещение. Захожу, а там туалет считай на весь этаж, классов-то много было в этом здании до войны. Умывальников штук пять! Я, стоя перед ними, сразу смекнул: «Мать честная, это же кухня прекрасная выйдет!»

Прошел дальше — а там во всю стену писсуары, большое окно выходит во двор. Следом за ними стояли в ряд вдоль глухой стенки унитазы. Я посмотрел и решил, что там, где писсуары, можно общую комнату сделать, а где унитазы — спальню. Вернувшись к командиру полка, я сказал: «Меня устраивает новая квартира! Но мне нужны сантехники, чтобы все убрать, и плотнику, чтобы все довести до ума». Он ответил, мол, это дело простое. И действительно, писсуары и ненужные трубы убрали в течение часа. Помещение стало практически пригодным для жилья.

Правда, очень смущало меня то, что пол в квартире останется кафельным. Хорошим вариантом было бы положить ковры. Однако на мою тогдашнюю зарплату о таких покупках думать не приходилось. Пришлось искать компромисс: пошел я по магазинам и купил две дешевые ковровые дорожки. Застелили мы пол, и даже уютно стало. Картину портил только выступ в стене на месте, где стояли унитазы, из-за него сразу угадывалось предыдущее назначение моего жилья. Взял тогда я в полку полкуба досок, и плотники мне поставили стенку во всю ширину унитазов. После этого получилось вполне приличное жилье.

Это была моя третья казенная квартира, в которой я прожил года полтора. А затем в этом же доме началось распределение более нормальных квартир, организованных на месте учебных классов. Как проходил весь процесс? Командир полка открывал дверь класса, перед ним оказывалось помещение площадью 50–60 метров и три больших окна. Командир тут же мелом размечал пол на три части, чтобы каждому досталось по окну, и спрашивал: «Кто у нас тут в очереди на жилье?» Мы в шапку бумажки кидали и тянули, либо же спички дергали, такая своего рода лотерея получалась. От длины спички или надписи на бумажке зависела площадь квартиры. Хотя на самом деле разница оказывалась очень незначительной.

После распределения квартир начали мы их обживать. На месте проведенных мелом линий надо было возвести перегородки, а на входе сделать тамбуры. Соответственно, мы точно так же, как раньше возили дрова, теперь стали возить доски и фанеру, которые использовали как строительные материалы. Те двое, кому достались крайние комнаты, возводили перегородки, а средний делал общий тамбур. Жилье, хоть и крохотное, но вполне нормальное получилось. Однако именно размеры меня больше всего и не устраивали: у нас с Ниной Алексеевной к тому времени уже было двое детей. Правда, я к тому времени снова дослужился до заместителя командира эскадрильи, и мне дали комнату побольше, но все равно было очень тесно. Тем не менее прожил я в бывшем классе довольно долго. Закончилась моя квартирная эпопея позднее. Смоленск к тому времени весь был практически восстановлен, и Добыш нашел возможность построить на Покровке для летчиков пятиэтажную «хрущевку» на сорок восемь квартир. Кроме того, в центре города возводился дом для штаба ракетной армии. В результате все мои летчики наконец-то перебрались с частных квартир, а я, поскольку был уже командиром эскадрильи, получил квартиру в центре. Правда, в ту пятиэтажку должно было заселяться начальство штаба ракетной армии. И я на второй или третий этаж не рассчитывал. Думал, что четвертый этаж мне достанется. Однако дали мне квартиру аж на пятом. Когда я там обосновался, Федор Иванович спросил меня:

— Ну, как устроился? На каком этаже-то?

— На пятом…

Он развел руками:

— Ну что ж, ты летчик, тебе воздух нужен!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.