Глава 16 ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ НА БОРТУ НЕВОЛЬНИЧЬЕГО СУДНА В 1860 ГОДУ

Глава 16

ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ НА БОРТУ НЕВОЛЬНИЧЬЕГО СУДНА В 1860 ГОДУ

Одним июньским днем 1860 года «Томас Уотсон», судно прекрасного вида, около четырехсот тонн водоизмещением, стояло на якоре у Бэттери-Парка в Нью-Йорке. Оно только что прибыло из Нью-Лондона (Коннектикут), где его оснастили и укомплектовали командой, которая отправлялась на три года китобойного промысла. Некоторые из матросов, поднявшись на борт корабля, несколько оторопели от чистоты его палуб и фальшборта. Ведь китобойное судно обычно грязнее лаймососа (на британских судах использовали сок лаймы в качестве напитка, предотвращающего цингу), и запах горючего проникает во все поры судна. Около часа до заката ветер обратился в свежий приятный бриз, и помощник, выйдя на палубу, приказал задействовать лебедку и спустить якорь для короткой стоянки. После этого вызвали сигналом буксир, и вскоре корабль продолжил путь в Сэнди-Хук. Между тем ветер усилился, и буксир, отсоединившись от борта корабля, принял буксирный трос спереди. Затем поставили паруса, но ветер дул с такой стороны, что вскоре буксиру невозможно было держать трос над водой более чем наполовину. Когда достигли Сэнди-Хука и сбросили трос, корабль наехал на него, и команда не смогла вытащить его без сдерживания движения вперед. Этого капитан не позволил и приказал обрубить трос.

Во время пребывания в открытом море в течение десяти дней все члены команды вышли на палубу, тренироваться ставить и убавлять паруса. Большую часть команды составляли сухопутные жители, которые до этого рейса никогда не нюхали морского воздуха. После основательного обучения матросам определили их места в лодках и затратили большие усилия, чтобы научить их правильному обращению с веслами. Когда достигли широты Азорских островов, на марсе поставили впередсмотрящего и приказали «глядеть в оба за фонтанами кита», и этот обман с «фонтанами» продолжался до тех пор, пока корабль не достиг побережья Африки, а фарс с охотой на китов потерял смысл.

В команде состоял молодой матрос по имени Эдвард Мэннинг, который подписал соглашение фиктивным именем Эдвард Мелвиль. Впоследствии свои впечатления о рейсе он отразил в рассказе, опубликованном в 1879 году[46]. Далее представлено краткое изложение этого повествования, содержащего описание жизни на борту невольничьего судна на исходе эпохи работорговли с такими подробностями, которые не встречаются больше нигде:

«Лишь после того, как мы прошли Азорские острова и покинули ряд других портов, у нас возникли подозрения, что китобойный промысел был просто уловкой. Первое прозрение пришло после того, как команду заставили ломать трюм, в котором мы увидели такие огромные запасы риса, сухарей, солонины, свинины и т. д., которых было достаточно, чтобы очень долго кормить целый полк. Мы также обнаружили большое количество легких сосновых досок. Тогда мы не могли догадаться, для чего они предназначаются, но позже обнаружилась их полезная ценность. Корабль практически не имел постоянного межпалубного помещения. Малая палуба была сооружена прямо под главным грузовым люком и называлась местом для ворвани. Предполагалось, что последняя отправлялась туда для «разделки».

В течение нескольких недель поддерживался обман с китобойным промыслом и, когда сверху раздавался крик о появлении фонтана кита, следовало приказание приготовить шлюпки. Капитан настоящего китобойного судна не проявил бы столько беспокойства по поводу добычи этого животного, сколько это делал наш капитан. Известно, что на китобойном судне также поддерживалась строгая дисциплина и в питании не допускалось никаких поблажек. Мы же по-прежнему имели на пропитание солонину, свинину, сухари и бобы.

Однако до сих пор мы добились немногого как китобои – наша добыча состояла из двух-трех морских свиней, которых загарпунили с носа корабля. Их ворвань после разделки и тщательной проверки принесла лишь незначительное количество жира, запах которого даже не ощущался.

Когда не было занятий в лодках, интенсивно продолжалась работа по переоборудованию трюма. После того как большое количество риса и галет переместили в лазарет, другие запасы уложили даже в месте для ворвани, располагавшемся в пяти футах под главной палубой. Когда мы начали ломать переднюю часть трюма, то обнаружили там главным образом большое количество канистр, наполненных свежей водой. Сложив их так же, как и запасы, в месте для ворвани, мы положили поверх сосновые доски и получили гладкий пол от носа до кормы. Это было второе осязаемое свидетельство того, что наши «киты» никогда не будут изыматься из «могучего океана».

В целом экипаж, видимо, был доволен новым этапом рейса и беспокоился лишь о том, когда придет время загружать корабль жиром «черной рыбы», как они называли негров, а потом вернуться в Штаты. Я не разделял их удовлетворения в связи с переменой дел, поскольку испытывал угрызения совести по поводу незаконной деятельности и имел глупость открыто выразить свои чувства. Таким образом я навлек на себя недовольство капитана. Позднее, по завершении рейса, когда я ожидал перехода на борту мексиканской шхуны из Кампече (Юкатан) в Новый Орлеан, он поклялся, что я не уйду с пляжа живым. Это была, однако, пустая угроза, потому что я знал, что он трус, и нисколько не испугался.

Прошло почти три месяца с тех пор, как мы отбыли из Сэнди-Хука, и все это время, за исключением переоборудования трюма, не происходило ничего необычного, способного изменить ежедневную монотонную работу. Но, судя по осветлению воды и приказам, отдававшимся наблюдателю, который «смотрел в оба», я догадывался, что мы приближаемся к земле. Кроме того, капитан проводил большую часть времени на палубе, днем и ночью. Как только сверху докладывали о появлении паруса, он взбирался на марс с биноклем в руке и внимательно вглядывался в приближавшегося чужака. Если курс незнакомого корабля сулил встречу с ним, мы немедленно меняли свой курс, чтобы избежать этого. Два-три раза шкиперы разных судов проявляли желание связаться с нами, следуя в кильватере к нам, но наш корабль был быстроходным парусником, и они вскоре убеждались, что шансов догнать нас у них не оставалось.

Однажды ночью мы получили приказ капитана внимательно следить за появлением земли, и как раз с рассветом услышали крик «Земля!» от наблюдателя, стоявшего на фор-марса-рее. Капитан и помощник сразу же поднялись на грот-марса-рею и оставались там почти час, осматривая горизонт в направлении, где заметили землю. Когда они вернулись на палубу, стало заметно, что отношение капитана к помощнику решительно изменилось к лучшему. Возможно, первый откровенно признался второму, что намерен делать, после чего, без сомнения, счел благоразумным обращаться с подчиненным более уважительно, учитывая, что привлек его к незаконной деятельности без согласия последнего.

В три часа пополудни или около этого наблюдатель заметил небольшую лодку. Она показалась на расстоянии около двух-трех миль, и, насколько можно было различить, люди в лодке гребли в направлении нашего корабля. Получив доклад об этом, капитан велел рулевому вести корабль к лодке. Вскоре встретив ее, мы обнаружили, что в ней полно негров племени крумен, как я выяснил впоследствии. Эти туземцы были черными как уголь и совершенно голыми. Они сидели на фальшбортах своей лодки и толкали ее веслами. На носу стоял негр мощного сложения, размахивая алой тряпкой в правой руке. Команда лодки сверяла работу весел со взмахами тряпки и каждое усилие сопровождала необычными криками, похожими на карканье стаи ворон. Как раз посредине лодки мы заметили смуглого белого человека, который, как выяснилось позже, был испанцем. Он сидел на бочке и энергичной жестикуляцией, казалось, побуждал туземцев делать все от них зависящее.

Обстенили грот-стеньги-стаксель и перебросили через борт веревочную лестницу. Как только лодка достигла борта корабля, наш приятель, сидевший на бочке, поднялся по лестнице. Выйдя на палубу, он бросился к нашему шкиперу, обнимал его, снова и снова тряс руки и разразился таким бурным потоком слов, что не давал тому возможности открыть рот. Наконец возбуждение испанца от встречи улеглось, после чего капитан пригласил его в свою каюту.

Когда они ушли вниз, туземцам велели подняться на борт, завести лодку за корму и держать ее на расстоянии каната, сброшенного с корабля. После этого нам было приказано «продолжать движение, держась ближе к берегу». Мы приблизились к нему на безопасное расстояние, после чего корабль снова лег в дрейф. Команда лодки состояла из девятнадцати – двадцати гребцов-крумен, больших и мускулистых. Они были голыми, не носили даже шапок, чтобы прикрыть головы от лучей солнца, которые могли бы расплавить наши черепа – белых людей, если бы мы не прикрыли их как следует. Каждый из них носил связки раковин каури вокруг лодыжек и запястий. Полагаю, они использовались вместо денег для бартерного обмена. Два-три туземца могли говорить на ломаном английском. Видимо, они научились ему у матросов британских военных кораблей, патрулирующих побережье.

После короткого совещания наши гости избрали одного из своей группы в качестве представителя. Он сразу извлек большую пользу из знания английского языка для того, чтобы выпросить какую-нибудь еду. Мы снабдили их едой. После утоления голода они стали выпрашивать через своего переводчика наши старые рубашки, шляпы, а также табак и все прочее, что они могли видеть или вообразить. Некоторые из наших матросов спустились вниз и принесли немало из того, что они предложили обменять на каури. Туземцы-крумен сначала расставались с этим неохотно, но вид красной фланелевой рубашки был слишком соблазнительным объектом для лидера (тот, что размахивал красной тряпкой на лодке), чтобы устоять, и он поддался соблазну. После этого стало легко вести с ними торговлю. За старую рубашку я выменял короткую связку каури, которой до сих пор владею. Нельзя было без смеха наблюдать, как они с важным видом ходят по палубе в своем новом облачении. Ни один из них не оделся полностью. Один туземец надел зюйдвестку и короткую рубашку, другой – лишь пару зюйдвесток, третий – пару старых резиновых сапог и соломенную шляпу. Облачение последнего было самым экстраординарным, какое я когда-либо видел.

Капитан со своим испанским приятелем вышел на палубу и, увидев фантастическое обличье туземцев-крумен, дал выход своему буйному гневу. К трапу подтянули лодку и забавно выглядевшей команде велели сесть в нее. Крепко обняв нашего шкипера еще раз, испанец отбыл. Грот-парус снова наполнился ветром, и мы удалились от берега, против резкого ветра.

К этому времени наш харч стал улучшаться. Теперь к солонине добавили маринованный лук, мясные консервы и другие деликатесы. Между тем «затычка», корабельный бондарь, занимался изготовлением небольших ящиков, и, как только он делал их много, мы приделывали к ним веревочные ручки. Далее, со многими вещами, свалившимися на нас помимо этого, прошло некоторое время, прежде чем мы обнаружили около сорока одинаково подозрительно выглядевших ящиков. Позднее стало ясно, для чего они предназначались.

Отойдя в море от африканского побережья, мы курсировали вдоль него около двух недель, и в течение этого времени капитан не произнес ни одного слова. Это заставило нас сделать вывод, что судно пребывало там с целью принятия на борт груза негров. В этом не могло быть никакого сомнения. Но по какой причине он воздерживался от того, чтобы поделиться с нами информацией о состоянии дел, оставалось для нас тайной. Даже если бы матросы пожелали выразить протест, они были бы бессильны что-либо сделать. На борту находился еще один человек, который имел достаточные знания в навигации, чтобы управлять кораблем. И капитан знал это. Помощник капитана торгового судна, видимо, был опытным штурманом, но в данном случае это не шло на пользу. Наш помощник знал судовождение хуже меня, поскольку я умел счислять путь, чего он не мог.

Уловка с китобойным промыслом теперь утратила силу. Сообщения о «фонтанах» продолжались, но лодки в связи с этим больше не спускались. В течение целых двух недель сомневаюсь, чтобы мы были когда-либо дальше чем девяносто – сто миль от побережья, поскольку дистанция большая, чем эта, в общем, сокращалась через каждые двое суток посредством изменения курса.

Бондарь завершил изготовление своих ящиков, и вместе с тем, что мы обнаружили в трюме, их оказалось около шестидесяти. Вся наша провизия и вода были пристроены, но трюм загромождало большое количество досок и шестов. Все это в конце концов вынесли на палубу и уложили вдоль фальшборта.

Однажды ночью, вскоре после окончания работ, реи обрасопили и курс изменили. Рулевому велели быть предельно внимательным, а капитан оставался на палубе всю ночь. Сон на полубаке исключался, а свободное от вахты время мы проводили на своих морских сундуках. Те, кто не утратил способности думать, без сомнения, гадали, что нам принесет следующий день. Ведь, сколь бы они ни были невежественны в навигации, у них было достаточно ума, чтобы сообразить, что при благоприятном ветре корабль мог не более чем через несколько часов достичь побережья. По моим наблюдениям, люди были встревожены и, возможно, слегка напуганы, поскольку знали, что экипаж ждет мрачная перспектива, если корабль захватят с грузом негров на борту. Возникали неприятные мысли о том, как бы на несколько дней не попасть в тюрьму на этом побережье с нездоровым климатом.

Наконец долгая безотрадная ночь закончилась, и, как я и ожидал, на рассвете сверху раздался крик: «Земля!» В ответ на этот крик капитан явно занервничал или стал трусить. Позвав дрожавшим голосом помощника, он приказал ему взять подзорную трубу, скорее взобраться на грот-бом-брам-рей и обозреть прибрежные воды. Если заметит что-либо напоминающее судно, то должен немедленно доложить об этом капитану. Затем он велел второму помощнику проследить, чтобы вся команда была на палубе и приготовилась к быстрым действиям. Как оказалось, мы были уже у берега, не менее, чем он, встревоженные, потому что предстоящие несколько часов должны были решить нашу судьбу.

Дул слабый ветерок, корабль двигался медленно, и лишь через два часа земля открылась настолько, чтобы можно было сказать определенно, как она выглядит. Участок побережья, к которому мы приближались, казался необитаемым. В двух-трех сотнях ярдов от берега располагалась густая роща. Когда мы подошли ближе, я заметил длинный низкий навес со стороны рощи, обращенной к морю. Все это время капитан нервно ходил взад-вперед, окликая каждые пять – десять минут помощника, чтобы справиться, видит ли он что-нибудь. Получив отрицательный ответ, он бормотал довольно громко: «Странно, он там должен быть».

После пребывания наверху около трех часов помощник вдруг закричал:

– Парус!

– Где? – спросил капитан.

– Прямо по курсу и рядом с берегом, сэр, – ответил помощник.

Теперь второй помощник получил приказ приготовить оба якоря к спуску на глубине двадцати фатомов каждый. Этим занялась вся команда, и вскоре дело было сделано.

– Можешь разобрать его оснастку, флаг или какой-нибудь сигнал? – крикнул капитан помощнику.

– Это шхуна, у нее что-то развевается на грот-мачте, но не могу разобрать, – ответил тот.

Теперь я взобрался наверх, на фор-марс, вглядываясь в берег. Заметил судно, о котором докладывал помощник. Оно стояло на якоре. Пока я был наверху, мимо прошел мой приятель с белым сигнальным флагом, переброшенным через плечо, и, когда он взялся за стень-ванты, я спросил, что он собирается делать.

– Привязать его к сигнальным фалам и встать рядом, чтобы поднять его вверх.

Сигнальные фалы были натянуты чуть раньше, а концы закреплены на салингах.

– Думаю, сигнал чисто-белый, сэр, с берега гребет лодка, – крикнул помощник.

– Хорошо, – ответил капитан, – подавай сигнал.

– Да, да, сэр, – сказал Фрэнк, и через мгновение белый сигнал развевался с верхушки мачты.

Земля открылась очень быстро, и теперь очень ясно: я увидел длинный, низкий навес. Он выглядел так, словно был сооружен из торчащих из земли столбов с использованием для крыши кустарника из соседней чащи. Такой навес, как я узнал позже, назывался загоном.

Когда лодка, о которой сообщил помощник, находилась примерно в четырех-пяти сотнях ярдов от берега, ее команда прекратила грести и стала ожидать нашего подхода. Капитан окликнул помощника и приказал ему спускаться вниз. После того как тот оказался на палубе, мы начали убирать верхние летучие паруса, готовясь стать на якорь.

Вскоре мы подошли к небольшой лодке, и наш друг, «торговец пальмовым маслом», поднялся на борт и снова запечатлел на нашем капитане эмоциональный поцелуй. Он был сильно возбужден, и я сделал вывод из его поведения, что он желает, чтобы мы немедленно остановились. Капитан, видимо, думал иначе, поскольку продолжал вести корабль дальше и не бросал якорь, пока мы не оказались в опасной близости от бурунов. Парусам позволялось висеть на бык-горденях, не натянутых даже наполовину, и даже бом-брам-стеньги не имели сезеней для уборки парусов. Удивительно, что корабль не протаскивал якорь по грунту при таком воздействии ветра на паруса. Судно круто сдало назад и туго натянуло якорную цепь, как струну арфы.

– Пусть все висит так, как есть, – крикнул капитан помощнику, – и пошли всю команду в трюм стелить полы. Не сторонись, помогай сам.

Мы спустились вниз и стали выполнять приказ. «Торговец пальмовым маслом» плясал на палубе, как безумец, и каждую минуту-две совал свою голову в люк трюма и подгонял нас: «Поспешите!» В этом, однако, не было необходимости, поскольку у нас было достаточно здравого смысла для понимания того, что якорь спущен в опасном месте, и мы работали с большим рвением. Вскоре пол уложили, правда, он был не очень гладким, но вполне пригодным для поставленной цели.

– Садитесь в лодки, ребята! Быстрее, парни! – последовал клич.

Мы разместились в лодках и отгребли от корабля. Отошли на небольшое расстояние, когда мимо нас прошла большая прибойная шлюпка, полная голых негров – мужчин, женщин и детей. В лодке находились туземцы-крумен, они правили веслами. Все разом тараторили на своем обезьяньем языке, и каждые несколько минут можно было наблюдать, как поднималось весло и обрушивалось на голову какого-нибудь неудачливого негра.

Когда они достигли корабля, я глянул вперед, чтобы определить, куда мы движемся. Обнаружил, что мы приблизились на пятьдесят – шестьдесят ярдов к берегу. Еще пять-шесть гребков вынесли бы нас на буруны, но последовала команда сушить весла. Глядя в сторону загона, я увидел длинную шеренгу туземцев, идущих гуськом к берегу, откуда была готова отойти прибойная шлюпка. Когда у лодки собралось некоторое количество негров, ее оттащили к месту отхода, команда гребцов стояла по пояс в воде, крепко ухватившись за фальшборт с обоих бортов, чтобы держать лодку носом к бурунам. Затем негров хватали по одному и без разбора толкали в лодку, пока полностью не загрузили ее. Гребцы прыгнули в лодку и взялись за весла.

Всю операцию следовало выполнить быстро, и для этого требовались опытные руки. Малейшее виляние отдало бы нос лодки во власть бурунов, тогда возникла бы опасность удара их в борт. В таком случае ничто не спасло бы лодку от мощной волны прибоя, а туземцев от падения за борт, и тогда, вероятно, более половины их погибло бы. Однако лодка, благополучно избежав прибоя, взяла курс к нашей лодке. Теперь помощник приказал нам принимать негров и везти их на корабль. Он предупредил, когда прибойная лодка к нам приблизилась, чтобы мы взяли весла в руки и стояли в готовности бить черных по головам, если они попытаются лезть в нашу лодку скопом.

Предупреждение оказалось своевременным, ибо едва прибойная лодка достигла нашего борта, как началось столпотворение. Мы делали все возможное, чтобы сдерживать негров, используя единственный аргумент, который они воспринимали, – сильные удары по голове. Тем не менее нас чуть не затопило, когда большое число туземцев навалилось на один из бортов лодки. Когда погрузка закончилась, мы взялись за весла и начали грести к нашему судну. Прибойная лодка вернулась к берегу за новым грузом. Мы продвигались медленно. Лодка была столь перегружена, что невозможно было сделать полный мах веслом, не задевая рукоятками спины или не ударяя ими в лица негров.

Когда мы наконец добрались до корабля, невольников стали гнать вверх по трапу, пока они не попадали в руки двух смуглых португальцев. Эти люди, прибывшие с берега на первой лодке, тащили негров на палубу. Таким грубым обращением беднягам нанесли много царапин и синяков.

В то же время нам приходилось постоянно следить за неграми, чтобы не дать им класть на внешний фальшборт руки, где они могли быть раскромсанными о борт корабля при каждом крене лодки.

После разгрузки мы отправились за новым грузом, который получали в той же манере, и благополучно доставляли на борт корабля. Таким способом мы совершили несколько ходок туда и обратно, пока на борт не был перемещен последний негр. Затем подняли на корабль и лодки. Пока мы занимались этим, большие прибойные лодки с берега, хотя и перегруженные туземцами, невообразимым способом проходили через буруны, не теряя ни одного человека.

На борту корабля царила неразбериха. Негров отправляли в трюм без малейшей заботы об их удобном размещении. Соответственно, они буквально сваливались один на другого. Качание корабля в сочетании со спертым воздухом и невыносимой жарой превращало трюм в ад. Естественно, почти все негры болели желудком. Женщин поместили в рубку рулевого управления. Корабль был оснащен тем, что матросы называют полуютом, то есть каютой, сооруженной на верхней палубе. Переднюю часть корабля отгородили переборкой, а отдельные каюты, насколько возможно, удалили, оставив почти чистую палубу до разделительной линии. Это мы называли третьим классом. Ветер свободно гулял по палубе, поэтому ее можно было назвать раем по сравнению с трюмом. Следовательно, женщины путешествовали с большим комфортом, чем мужчины.

Теперь, когда груз разместили на борту корабля, мы выбирали якорь и ставили паруса, находясь в данное время против ветра. Затем, убавив паруса для приведения судна к ветру и обрасопив реи для перемены контргалса, якорь подняли. Но корабль не слушался руля и стал дрейфовать кормой. Этого не следовало допускать, поскольку мы были слишком близко от берега, и капитан приказал бросить якорь – единственно возможное решение при данных обстоятельствах. Испанец, однако, был недоволен этим. Когда он услышал, как громыхает якорная цепь сквозь отверстие клюза, то забегал, как безумный, по юту, крича: «О нет, нет, капитан! Ингли! Ингли!» Затем, схватив конец каната, он стал непристойным образом обертывать им свою шею, давая понять, несомненно, что существует опасность зажима, если якорь будет опускаться. Теперь мы приняли конец троса в шесть футов, продетый через клюз, и, протянув его вперед, привязали к цепи ближе к воде, после чего тросом туго обтянули корму. Между тем второй помощник разъединил смычку цепи на тридцати фатомах и, выводя конец, встал рядом, чтобы позволить цепи свободно разматываться.

Все было готово. Отдали приказ спускать трос, и, пока цепь выходила через якорную трубу, на корме закрепили трос. По мере его натяжения нос корабля уваливался под ветер, и, как только парус расправился, мы привели корабль к ветру. Вскоре имели удовольствие наблюдать, как корабль движется вперед вместо дрейфа кормой, сочли за удачу то, что потеряли всего один якорь и трос. Остаток дня посвятили тому, что кормили и поили негров. Выбросили также за борт весь древесный материал, валявшийся на верхней палубе, после чего приобрели больше свободного пространства. Теперь настало время подумать об учреждении вахты на ночь. Для удобства негров ничего нельзя было сделать до утра.

Забыл сказать, что два португальца, помогавшие переправлять негров на борт, вернулись на берег в одной из прибойных лодок по завершении погрузки.

Ранним утром следующего дня мы готовили для негров еду. Заполнили на три четверти один из котлов рисом и назначили двоих наиболее сообразительных черных коками. Бондарь выступал надзирателем. Пока все это происходило, мы спустились в трюм посмотреть, как его обитатели провели прошедшую ночь. Их изможденные взгляды свидетельствовали о пережитых страданиях. Было удивительно, что половина их, запертых в таком тесном и душном помещении, не погибла. Мы обнаружили пять или шесть мертвых тел, которые вынесли на палубу и приготовили для захоронения на морском дне. Не было и намека на какую-то религиозную церемонию. В том состоянии, в каком они были, голыми и изможденными, их выбросили за борт. В течение долгого времени мы могли видеть, как их тела следуют за кораблем. Я не мог находиться внизу долго, из-за зловония чуть не задохнулся. Выбравшись на палубу, услышал, как капитан сказал, что ко времени восьми склянок негров следует вывести на палубу для приема пищи. Пока они будут заняты трапезой, мы должны основательно почистить трюм.

Как раз перед тем, как должны были пробить семь склянок, капитан сообщил команде, что вахт внизу до полудня больше не будет, поскольку людей так мало, что никого нельзя отвлекать от своих обязанностей в течение дня. Нам сказали также, что команде следует оставаться на палубе в дневное время просто из соображения безопасности, иначе негры могли бы счесть соотношение сил в свою пользу, когда заметили бы нашу малочисленность. Мы не могли возразить против этого, поскольку предостережение выглядело достаточно разумным. Нам следовало довольствоваться восьмичасовым отдыхом каждую ночь, а может, и меньше, поскольку, если возникала необходимость убавить паруса, на палубе обязательно требовались все члены команды.

Команда завтракала в семь часов, а в половине восьмого мы принимались за дело, начиная выводить негров на палубу. После того как палуба заполнялась так плотно, чтобы нам едва хватало места, чтобы кормить их, мы обнаружили, что большое число негров, поделенных для приема пищи, осталось внизу и ело там. Бондарь и его коки кормили детей приготовленным к этому времени рисом, от которого поднимался пар. Детей обносили порциями риса, и вдобавок им выдавалось по две галеты. Очень немногие туземцы проявляли желание есть, но испанец, особо ответственный за их жизнь, брался за конец веревки и стимулировал их аппетит ударами по их обнаженным плечам. Бедные негры, вынужденные таким образом есть через силу, быстро погружали два пальца в горячий рис и, захватив горсти, клали их в рот. Рис был еще горячим, они перекатывали его во рту языком, прежде чем еда становилась пригодной для глотания, при этом их глаза готовы были вывалиться из орбит. Через две-три трапезы они научились дуть на рис, прежде чем отправить его в рот.

Кормежка занимала почти три часа. Жестокое обращение наряду с тошнотой провоцировали морскую болезнь, затрудняя глотание. После ухода детей негров обносили оловянным котелком, в котором содержалась кварта пресной воды.

Перед продолжением повествования было бы неплохо охарактеризовать негров. Туземцы-крумен превосходили во многих отношениях представителей других племен. Высокие и статные, здоровяки, они, несомненно, сулили самую высокую цену на рынке. Понимая португальский язык, они в качестве переводчиков представляли большую ценность для испанца. На плантации, где содержался наш груз до перемещения в загон, туземцы-крумен надзирали за другими. На борту корабля их снабдили хлыстами и наделили правом ругать и бить обычных негров, когда им этого хотелось. Мне показалось, что они прибегали к этому чаще, чем было необходимо, и получали подлинное удовольствие от своего поведения.

Туземцы-крумен носили на спинах клеймо в виде буквы, у некоторых передние зубы были остро заточены. Цвет их кожи у одних – очень черный, у других – более светлый, бронзовый. Те туземцы, чьи зубы не обтачивались, имели великолепные зубы. Их зубы были белыми, ровными, совершенными во всех отношениях, будто искусственными, и блестели, как бриллианты. У туземцев-крумен, сложенных более пропорционально, чем другие негры, носы не были такими плоскими, а губы – пухлыми. Полагаю, они имели имена на своем языке, но произнести их было слишком сложно для нас, поэтому мы выбирали фаворитов и давали им клички: Грота-штаг, Крамбол, Раксклот, Каболка и другие морские термины. Этим людям доверялось выполнение ряда работ, а по ночам они поддерживали порядок и тишину в трюме. Им поручали кормление негров. Мы же просто надзирали за этим и следили, чтобы каждый туземец получал надлежащую порцию еды и не больше. У нас никогда не было основания наказывать их, поскольку они выполняли порученную работу добросовестно. Они даже вызывали определенную симпатию некоторых членов команды, которые снабдили их одеждой и табаком. Трубка и табак давали им ощущение полного счастья, казалось нисколько не омраченного думами о будущем.

Других негров насчитывалось около восьмисот. Это были люди всех комплекций и возрастов – от грудных младенцев до мужчин и женщин сорокалетнего возраста. Многие из них носили клейма причудливых форм. В ряде случаев метками было покрыто все тело – даже лицо не составляло исключения. Большое число из них имели, как и крумен, обточенные передние зубы. Когда они раскрывали свои большие толстые губы, то выглядели свирепо. Лишенные всякого интеллекта, не имевшие даже сообразительности собаки-ньюфаундленда, они были также форменными трусами. Один белый человек мог запугать сотню негров или манипулировать ими. Женщины были отважнее, и если бы только они находились на борту нашего корабля, то после двухнедельного пребывания в открытом море начался бы мятеж. Невольниц насчитывалось около двух сотен, и их поместили, как я уже отмечал, на юте. За немногими исключениями, они представляли собой физически прекрасные образцы разных рас. Пять или шесть самых молодых особей были безнадежно больны – полагаю, они жаловались на чахотку. По ночам женщины производили больше шума, чем все мужчины. Поэтому, отбывая вахту, я часто замечал испанца с хлыстом в руке, скачущего среди них и яростно бьющего направо и налево – такое обращение давало положительный эффект.

У нас на борту имелось пятьдесят или шестьдесят негритянских мальчиков в возрасте от шести до четырнадцати лет. Все они были крепкого телосложения и обладали отличным здоровьем. Молодежь не доставляла никакого беспокойства по ночам, свирепые взгляды туземцев-крумен подавляли любые подобные поползновения.

Перед тем как отправить негров вниз, трюм следовало основательно вычистить, и для этого изобрели определенную систему. Испанский капитан, как его стали наконец называть – никакого другого имени не прижилось среди моряков, – разделил большинство туземцев-крумен на группы, а трюм перегородил на участки. Каждую группу обязали содержать свой участок в чистоте, и определенное число негров следило за этим. Оставшихся черных разместили на палубе, заставляя их делать все, что необходимо.

После предварительных приготовлений началась настоящая работа. В короткое время трюм полностью выскребли и уложили ровно пол, лежать на котором стало намного удобнее. Как раз перед носовым люком для вытапливания китового сала были привязаны два пустых котла, занимавшие большое пространство, необходимое для других целей. И так как котлы были излишней роскошью для такого китобойного промысла, как наш, мы добились от капитана разрешения потренировать на них свою силу при помощи мушкелей. После многочисленных мощных ударов нам удалось наконец разбить котлы на кусочки достаточно малые для того, чтобы их поднять и выбросить за борт. Трюм после этого значительно улучшили, и негров отправили туда с более благоприятными перспективами для жизни. В каждом люке установили виндзейль и отладили его работу. Когда появлялся какой-либо ветерок, в трюм поступал свежий воздух.

Испанский капитан, наша опора в уходе за неграми, относился к ним излишне сурово. Капитан нашего корабля рассказывал, что испанец восемь раз перевозил живые грузы на Кубу и ни разу не попадал впросак. Имея такой большой опыт, он прекрасно знал наилучшие и безопасные способы обращения с неграми. При сравнении количества негров на борту с численностью команды (нас было всего восемнадцать человек) становилось очевидным, что приказы относительно их в связи с наказанием или чем-нибудь еще должны были выполняться быстро и без малейшего проявления боязни. Страх негров перед испанцем был столь велик, что я искренне верю в его способность контролировать их в одиночку. Тем не менее я не замечал в его поведении преднамеренной жестокости, за исключением двух-трех случаев, о которых будет упомянуто в дальнейшем.

Он пользовался любовью девочек-негритянок, и я не помню ни одного случая, когда бы он наказывал их или давал указание делать это туземцам-крумен. Во многие жаркие, знойные дни, когда над верхней палубой натягивали навес, он разрешал малышкам резвиться и играть под ним, часто проявляя изобретательность, способствуя детским развлечениям. Нередко он брал небольшие ситцевые лоскуты длиной восемнадцать или двадцать дюймов, привязывал их к элементам такелажа и затем начинал состязания в беге, давая каждой девочке равную возможность первой сорвать лоскут. Это был приз самой удачливой, и ей завидовали те, которым не удалось этого сделать. Ситец затем использовался на практические нужды, например на изготовление фартуков. Испанец был искушен в медицине и спас несколько жизней своими разумными методами лечения.

Как только негров отправляли вниз после еды, он готовился к их следующему кормлению через равные промежутки времени. В восемь часов утра подавался завтрак. Затем детей следовало помыть, пропитать соленой водой. Их по одному передавали группе взрослых, члены которой должны были помыть им руки и лицо. После этого каждому мужчине, женщине или ребенку выделялась кварта пресной воды. Те же действия повторялись после обеда, который начинался в три часа пополудни. Вначале для приема пищи требовалось почти три часа, но после недельной практики это время сократилось до двух часов.

В первый день, когда мы заканчивали их кормление после полудня, часы показывали шесть часов. В это время все черные должны были уже быть в трюме и оставаться там всю ночь. После мытья палубы мы спускались в трюм, чтобы убедиться в правильном обращении туземцев-крумен с неграми. Начиная с носовой части мы заставляли первого негра лечь на пол головой против ветра, лицом к носу корабля, чуть подтянув колени к подбородку. За ним клали другого негра, который касался грудью спины первого и колени которого сгибались под аналогичным углом. Мы напихивали их в такой манере, ярусами, соответственно длине и ширине трюма. Туземцы-крумен пользовались привилегией разваливаться как хотят, но в их обязанности входило держать других невольников в предназначенных им местах. Когда рассветало, негры меняли положение по собственному усмотрению.

Каждое утро в пять часов мы начинали драить верхнюю палубу, что также было сигналом для бондаря вызывать коков и готовить еду для черных. Палубу драили и скребли до семи часов, после чего вахтенный на палубе давал знак вахтенному в трюме звать членов команды на завтрак. На это нам выделялось полчаса, после чего следовало посылать негров на палубу и организовывать их в отдельные группы для приема пищи. В недельный срок мы их приучили к порядку и больше не имели неприятностей.

Капитан-испанец выбрал среди туземцев-крумен обслугу для медицинских целей. Этот негр назывался «шикко», что означало на туземном языке «врач», и оказывал большую помощь своему хозяину. Шикко обнаружил внизу много больных. Испанец посовещался с капитаном корабля, и в результате на возвышенном полубаке был сымпровизирован лазарет. Туда переносили всех больных и незамедлительно проводили лечение. Дизентерия, которую, несомненно, вызвали главным образом перемены в питании и вода, была главной и наиболее смертоносной болезнью, от которой они страдали. После долгих мучений все первые пациенты скончались. Имели место два-три случая заболевания оспой. Больные получили быстрое лечение, но тоже умерли. К счастью, эта роковая болезнь больше не распространилась. Если бы случилось иначе, то бог знает, как бы сложилась наша судьба. Случилась одна примечательная болезнь, которую капитан называл прибрежной цингой. Заболевший ею человек раздувался до тех пор, пока его кожа не становилась прозрачной. Ни одно лекарство не действовало, а страдания больного были невыносимы. Две недели он переживал ужасную агонию, перед тем как смерть избавляла его от нее. Был случай паралича среди негров, и испанец ничего не мог поделать с этим. Когда несчастная жертва брала чашку с водой, ее рука сильно дрожала, и это так забавляло негров, что они безудержно кричали и смеялись. Иногда требовался хлыст, чтобы их успокоить.

Во время перехода роды случились только раз. Негритянка была беременна двойней. Один ребенок сразу умер, другой прожил лишь несколько часов.

Когда негры отправлялись на ночь вниз, по одному вахтенному было приставлено к люкам, чтобы по два часа наблюдать за ними до рассвета. По истечении этого срока происходила смена вахтенных. Выполняя свои обязанности, люди носили при себе местные африканские мечи или ножи, которыми их снабжал испанец. Оружие выглядело как большой заржавленный кухонный нож для сыра и, по-моему, годилось только для производства насечек крышки люка. Когда негры шумели, вахтенный кричал что-то, похожее на «Заткнитесь!». Это магически действовало на негров, и они мгновенно успокаивались.

Команда пожелала более серьезно вооружиться для самозащиты на случай внезапного нападения, однако испанский капитан сказал, что один вид таких заржавленных старых ножей внушит больше страха, чем десяток револьверов. Большинство негров, по его словам, не имеют представления о пистолетах и поэтому не испытывают к ним никакого страха. Я думаю, это «бабушкины сказки». Видимо, команда, вооруженная револьверами, представлявшая серьезную силу, в случае конфликта с офицерами могла на судне захватить власть. Мы носили свои финки, как принято у матросов, за поясом до тех пор, пока капитан не намекнул нам прозрачно, чтобы мы не показывали их неграм, которые могут впасть в соблазн воспользоваться ими.

Люки не задраивались, трюм оставался открытым днем и ночью. После нашего четырехнедельного пребывания в открытом море некоторые негры так осмелели, что по ночам, вопреки приказам туземцев-крумен, подбирались к люкам. Удар вахтенного по голове мечом плашмя действовал на каждого из них наилучшим образом, после чего следовало мгновенное исчезновение внизу нарушителя дисциплины.

Однажды утром туземец-крумен сообщил испанскому капитану об одном таком ночном нарушении. Виновника заставили лечь на палубу лицом вниз, вытянуться во весь рост и привязали к рым-болтам. После этого один из туземцев-крумен начал хлестать беднягу по спине, и, когда тот ослаб, другой туземец занял его место и возобновил битье. Негр стиснул зубы, но не проронил ни звука. Испанец жаждал крови, но кожа негра была столь прочна, что кровь так и не появилась, битье прекратили лишь после того, как несчастный почти испустил дух.

В переоборудованной каюте для младших офицеров имелась крупная дородная женщина, которую матросы называли «мисс Морская Свинья». Судя по улыбке, которая постоянно играла на ее лице, она, видимо, была довольна таким обращением и жилым помещением. Однажды она проявила желание поглядеть на море за перилами, и кто-то позволил это сделать. Я вздрогнул от неожиданного пронзительного крика женщины и, взглянув на корму, увидел, как испанец ругает мисс Морскую Свинью. Левой рукой он держал ее за волосы, в то время как она громко ревела. После того как он дал ей сильный шлепок, в одну из балок каюты вбили гвоздь и привязали к нему бечевку, державшую руку мисс Морской Свиньи. Испанец подозвал переводчика и сказал ему какие-то слова, которые после перевода успокоили мисс Морскую Свинью, поскольку ее рев сразу прекратился, но она старалась избегать взгляда испанца.

Позднее выяснилось, что эту ситуацию вызвала попытка мисс Морской Свиньи перепрыгнуть через борт. Ей почти удалось это. Она уже перелезала через перила, когда ее заметил испанец и подоспел как раз вовремя, чтобы схватить ее за ноги и втащить обратно. После этого мы наблюдали за ней, но она никогда не разрывала бечевку, которая держала ее руку. Заковать ее в железо было не очень подходящим способом, но это тем не менее отвечало нашей цели.

В течение нескольких недель после отбытия с африканского побережья, вследствие слабых ветров и штилей, скорость судна оставалась весьма незначительной, так что нас ожидала перспектива долгого перехода. К этому времени была уменьшена норма выдачи воды. Норма питания не изменилась, поскольку на борту имелись обильные запасы еды. Напротив, негров кормили еще лучше, дважды в неделю им выдавали определенное количество свинины и говядины. Хороший уход и обильное питание значительно улучшили их внешний вид, что, естественно, радовало испанского капитана. Красивый, здоровый негр стоит гораздо дороже, чем тщедушный, болезненный тип. Следовательно, кормить негров хорошо и заботиться о них надлежащим образом означает увеличение количества дублонов для собственников. Вплоть до этого времени мы потеряли около двадцати негров, и смертность вызвала главным образом дизентерия. Когда в течение дня дул слабый ветер, над главной палубой ставили навес, под который негры из трюма могли прийти и вытянуться в полный рост. Это давало большое облегчение страдавшим в трюме от сильной жары и спертого воздуха и, несомненно, было причиной спасения нескольких жизней.

Однажды после полудня стало пасмурно, и к шести часам вечера пошел сильный дождь. Мы приняли меры для сбора пресной воды, развернув тент и ослабив его фалы таким образом, чтобы просел центр. Дождь продолжался до тех пор, пока в полночь свежей водой не заполнились восемь или девять больших бочек. Это был знак очень большой удачи.

Среди корабельных запасов, хранившихся в лазарете на корме, находились пять или шесть бочек рома из Новой Англии. Все матросы хорошо знали об этом, поскольку когда мы вскрыли запасы, то две или три бочки оказались открытыми. За спинами офицеров матросы пробовали их содержимое при помощи соломинок. После того как на борт взяли негров, команда полагала, что выдача грога послужит наверняка компенсацией за рейс. В этом они ошибались, поскольку им не досталось ничего, помимо того что удалось похитить тайком. Старик капитан присвоил все себе и каждый день умудрялся напиваться к четырем часам вечера мертвецки пьяным. После этого он удалялся к одной из порожних лодок на палубе полуюта, чтобы проспаться. Капитан поступал так постоянно, оставляя корабль на ответственность офицеров. Испанец попрекал его, доказывая, что тот показывает дурной пример команде. Однако его доводы не возымели действия, и капитан продолжил пить, пока не освободился от груза.

Однажды после полудня произошел случай, который имел серьезные последствия. Перед появлением в пьяном виде капитан всегда демонстрировал свой безобразный характер, нещадно обругивая матросов. И вот как-то после полудня стих ветер, и корабль попал в штиль. Реи поставили прямо и натянули нижние прямые паруса, чтобы предотвратить перетирание. Капитан вышел на палубу и приказал поставить лиселя. Это не имело смысла, поскольку было безветренно, и офицеры напомнили ему об этом. Тогда он стал ругать палубного офицера и приказал ему спуститься вниз, после чего рявкнул матросам, чтобы те уменьшили площадь парусов. Основательно поработав до полудня и недостаточно отдохнув предыдущую ночь, они не были расположены выполнять столь бесполезную работу. Когда же они взяли снасти в руки, послышались звуки, намекавшие на то, что капитан принял достаточное количество рома. Забыв, какой рейс совершает корабль, он ругался и угрожал взять на гитовы первого недовольного матроса.

Это было уже слишком. Матросы бросили снасти и угрожающе надвинулись на него. К счастью для старика, на палубу вышел испанец и с первого взгляда оценил ситуацию. Встав посреди трапа, ведшего на корму, он стал энергично жестикулировать и повторять: «Нет, нельзя! Плохо, очень плохо!» Испанец вызвал офицеров и попросил их убедить матросов не совершать нападения, потому что капитан был просто пьян и не соображал, что делал. Потребовалось некоторое время, чтобы матросы успокоились и вняли просьбе отойти. Думаю, капитан сознавал угрожавшую ему опасность, поскольку и в пьяном состоянии благоразумно спустился вниз, вместо того чтобы укладываться в лодку, как делал прежде. Это послужило ему хорошим уроком. Больше он не угрожал подвешивать матросов, а его приказы не сопровождались отвратительной руганью, как прежде.

Примерно в это время неграм впервые предоставили возможность выкупаться. Они суетливо выбрались на палубу и выстроились рядами. К носовому насосу присоединили шланг и направили на них живительную струю воды, под которой они смеялись и добродушно переговаривались – заключенным на всю ночь в трюме, прохладная морская вода оказалась им весьма кстати.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.