Глава 14 Двенадцатислойная живопись

Глава 14 Двенадцатислойная живопись

Работа в Сефаре продолжается. Мишель Брезийон и Андре Вила, не отрываясь, рисуют с утра до вечера. Качество их прорисовок на кальке теперь безупречно. Мы с Мишелем штурмуем удивительную наскальную роспись, которая оказалась сложнее всех виденных нами. Расположена она в низкой пещере с занесенным песком полом. Длина ее — более 9 метров. Тщательно изучив роспись, мы обнаруживаем, что она состоит из двенадцати слоев изображений, которые соответствуют такому же числу периодов, предшествующих периоду скотоводов. Следовательно, рисунки относятся к очень древней эпохе.

Даже с помощью Лажу мне понадобилось восемь дней, чтобы снять кальки, но их раскрашивание оказалось делом еще более сложным: ведь калькирование воспроизводит только контуры. Многие изображения частично наслаиваются друг на друга, и некоторые из них серьезно попорчены; это еще более усложняет работу.

Мы столкнулись с уникальным образцом наскальной живописи. Право, никогда еще ни одному археологу не доводилось иметь дело с росписями, состоящими из такого множества самых запутанных наслоений. Порой мы с Мишелем расходимся в мнениях: он утверждает, что тот или иной рисунок появился раньше другого, а я уверен в обратном.

Мы смачиваем стену водой, чтобы оживить краски, и задумываемся над проблемой освещения. Дело в том^, что боковой свет справа подчеркивает красный и желтый тона охры, а такое же освещение слева выявляет скорее белые или зеленоватые тона, поэтому мы в разное время дня по десять раз возвращаемся к одному и тому же фрагменту росписи. После многочисленных сверок приходим наконец к единому мнению. Эта процедура иногда приводит к ошибкам, не говоря уже о том, что она всегда изнурительна: работать зачастую приходится в самом неудобном положении. Но какое это имеет значение, если именно таким образом мы лучше всего сможем ознакомиться с каждым стилем! Впоследствии это поможет нам разрешить археологические проблемы исключительной важности.

Система раскрашивания копий на месте вынуждает нас производить "расшифровку" живописи сантиметр за сантиметром. Подобная система несравненно лучше любого иного способа, будь то прорисовывание кальки или фотографирование даже с применением инфракрасных лучей: эти методы могут быть использованы лишь дополнительно для контроля, а сами по себе они недостаточны для полного воспроизведения росписи.

На нашей росписи мы снова встречаем маленькие фигурки, нарисованные лиловатой охрой: по-видимому, они принадлежат к самому древнему слою. Но в основном здесь изображены белые, обведенные красной охрой муфлоны, тянущиеся вереницей вдоль всей росписи. Есть здесь и слоны, и жирафы, и похожая на лошадь антилопа, а также муфлоны, относящиеся к какому-то другому периоду. Написанные желтой охрой и обведенные красной, они отличаются от белых муфлонов длинной шерстью на шее и ногах. Изображения муфлонов принадлежат той же художественной "школе", что и "круглоголовые" фигуры "марсианского" типа, и выдержаны в той же цветовой гамме. Здесь имеются два "марсианина". Одна из таких тонких и стройных фигур, нарисованных белой краской, шокировала Мишеля: он обвинил меня в том, что я заставляю его копировать… "безнравственные" сцены!

Наконец, наверху представлена военная сцена, изображающая вооруженных луками людей. Она относится к слою росписей скотоводческого периода. К моему великому изумлению, воины оказались женщинами и к тому же с одной грудью! Мы еще нигде не встречали женщин-лучников, и это открытие обогатило наши сведения об удивительных людях скотоводческого периода. Но почему одна грудь? Что это — условность изображения или результат ампутации? Невольно приходят на ум амазонки Беханзена[43] — кровожадные женщины, составлявшие охрану царя чернокожих, которые шли на удаление правой груди, мешавшей им при натягивании тетивы. Неужели у пастухов того периода тоже были свои амазонки?

Композиция "Маленькие муфлоны", как мы в конце концов ее окрестили, дала нам ценные сведения. Благодаря ей удалось установить относительную хронологию всех двенадцати слоев. Сопоставляя наши данные с более ранними наблюдениями, мы сможем уточнить прежние представления об эволюции доисторического искусства в Тассили.

Я подчеркиваю, что речь идет именно об искусстве. Что же касается нашего вклада в установление хронологии всеобщей истории человечества, то это совсем другой вопрос.

Мы выяснили, что стили менялись, но у нас нет оснований утверждать, что то или иное изменение стиля всегда совпадало с изменениями этнического характера. Тем более нельзя настаивать на соответствии слоев и этнических групп. Можно только предполагать, что до прихода скотоводческих племен Сахару населяли племена негроидов. Что касается фауны, то при смене эпох мы не заметили в ней каких-либо явных изменений, свидетельствующих о перемене климата. Напротив, в течение очень долгого времени фауна, по-видимому, оставалась прежней, так как на древних слоях изображены те же животные, что и на росписях скотоводческого периода. Только в период лошади, отмеченный появлением военных колесниц, наблюдается заметная перемена. Из росписей исчезают такие крупные животные, как бегемот, носорог и слон (жирафа, антилопа и страус остаются). Это, вероятно, относится к периоду между IV и II тысячелетиями до н. э., когда началось высыхание Сахары. Не вызывает сомнений и то, что животные, изображенные тассилийскими художниками, совсем не обязательно должны полностью соответствовать фауне того времени.

В другом гроте, названном нами "Большой цирк", мы тоже собрали ряд интереснейших сведений об эволюции стилей. Здесь в наслоениях встречаются в основном фигуры с круглыми головами. По-видимому, этот стиль, существовавший в течение очень длительного периода, претерпел много изменений, и важно изучить все его разновидности.

Работа оказалась нелегкой. Некоторые рисунки находятся на высоте четырех метров, и, чтобы добраться до них, нужно быть настоящим акробатом. Мы кое-как связали обрывками веревки нашу разболтавшуюся за последние месяцы складную железную лестницу. Но сна все равно угрожающе шатается под нами, особенно когда мы воюем с ветром, который срывает листы бумаги и вздымает клубы пыли. Приходится прибегать к другим средствам — ставим друг на друга столы. Наконец спустя несколько часов нам удается общими усилиями снять копию всего ансамбля росписей размером более десяти квадратных метров. Лишь несколько фигур оказались расположенными так высоко и настолько стерлись, что с ними мы ничего не смогли поделать. Зато мы лишний раз убедились, что художники доисторического периода должны были пользоваться лесами. Уровень почвы с того времени не изменился, и без лесов они просто не смогли бы выполнить свои росписи на такой высоте.

Мы уповаем, что когда-нибудь наш труд будет вознагражден. А пока приходится довольствоваться смертельно надоевшей лапшой — одно и то же блюдо днем и вечером… Не слишком роскошно! К тому же отшельничество начинает нас угнетать.

Flo мы не совсем забыты среди скал — каждое воскресенье над нашими головами пролетает самолет из Алжира. Летчики нам знакомы: с одними мы летали, с другими встречались в столовой в Джанете. Им известно наше местонахождение, и они приветствуют нас покачиванием крыльев, а мы в ответ машем им руками.

Однажды над нами с громовым гулом проносится самолет; он летит так низко, что от шума у нас чуть не лопаются барабанные перепонки. Это совсем не в правилах наших друзей-пилотов! Лажу, забравшийся на вершину ближайшего утеса, чтобы снять план окрестностей, инстинктивно поднимает руки для приветствия. Потом, немного озадаченный, он присоединяется к нам, и мы вместе смеемся над шуткой, которую с нами сыграл пилот.

Но спустя два дня в нашем лагере появляется мой бывший проводник Серми в сопровождении второго туарега — оба в полном изнеможении. Серми передает мне письмо, и я по почерку узнаю руку нашего друга Росси, начальника поста Джанет:

"Дорогой Лот, пилот ДЦЗ, прибывший в Джанет, сообщил мне, что видел на Тассили европейца, который отчаянно махал руками и, по-видимому, просил о помощи. Я посылаю вам двух туарегов с поручением добраться до вас по возможности быстрее. Если эти сигналы имеют какое-либо значение, то пусть Серми немедленно возвращается. Если же это приветствие летчикам, то я прошу передать вашим молодым людям, чтобы они бросили эти шуточки. С дружеским приветом Р.".

Я прочел письмо вслух членам экспедиции. По их физиономиям было видно, что прибытие двух вооруженных до зубов туарегов их встревожило и они ждали неприятных известий. Но как только я кончил читать, беспокойство разрядилось взрывом общего хохота. Серми и его товарищ искали нас двое суток, день и ночь, так как не знали, где точно расположен наш лагерь. Сначала они отправились в Джаббарен, потом в Тин-Беджедж, наконец, в Тамрит, где обнаружили следы, оставленные нами месяц назад. Ей-богу, туареги — превосходные следопыты, и их умение читать по следам говорит о незаурядной наблюдательности. Они ничего не ели в течение сорока восьми часов. Им выдается, как и нам, лапша, правда двойная порция, и чай — сколько душе угодно.

В своем ответе я успокаиваю и сердечно благодарю Росси. Этот инцидент подтверждает, что в Джанете нас не теряют из виду и что у нас есть друзья, на которых мы можем вполне положиться в случае действительной опасности.

Сефар приберег для нас еще несколько интереснейших открытий. Прежде всего это большая фигура, которая едва видна — настолько тусклы, а местами и вовсе стерты краски. На ее голове шлем с гребнем, напоминающий древнегреческие шлемы. Фигура того же типа, что и "Антинея" из Джаббарена: тот же серый аспидный тон, та же прическа с красными лентами и белой контурной линией. Разгадать это совершенное по своему выполнению произведение, как и другие изображения той же "школы", будет нелегкой задачей.

На противоположной стороне вади находится большое изображение негритянки, написанное в стиле "круглоголовых". Лицо ее закрыто. На той же стене нарисовано много маленьких фигурок, относящихся к скотоводческому периоду. Как реалистично и темпераментно выполнены сцены сражений лучников! В них столько движения и пыла, что перед нами как бы оживают все страсти участников схватки.

Среди сотен сделанных нами открытий одно особенно заслуживает упоминания. Лажу и я изучали стены гротов. Располагая большим временем, чем его товарищи, наш кинооператор первым приступал к осмотру новых мест. Если он обнаруживал что-нибудь интересное, мы вместе отправлялись посмотреть на его находку. Так мы уже обошли несколько гротов и собирались возвращаться в лагерь, когда я заметил в расщелине скалы темное углубление.

— Ты туда заглядывал? — спросил я.

— Нет, — ответил Лажу. — Мне кажется, там не может быть рисунков.

— Пойдем посмотрим!

Довольно хорошо укрытый грот достаточно глубок, и не исключено, что он служил когда-то жилищем. Мы осматриваем его внутреннюю поверхность и замечаем длинную красную полосу, прерывающуюся в трех местах. Обычно мне почти всегда удавалось определить по целому ряду признаков, с каким сюжетом я имею дело, даже если роспись сильно стерта или покрыта плотным слоем глинистой пыли. Но на этот раз нечеткие изображения мне абсолютно ничего не говорят: я не могу разобрать никаких подробностей.

— Просто какие-то линии, ничего интересного! — заключает Лажу.

У нас с собой нет больше воды, чтобы смочить стену, а гельта находится довольно далеко. Тем не менее я говорю Лажу:

— Сходи все-таки за водой, я думаю, что это стоящее дело. А если здесь ничего не окажется, у меня хоть совесть будет чиста.

Мы смачиваем стену водой из кожаной фляги, и еще не успевает стечь вода, как у нас вырываются возгласы восхищения. Промывка — в который раз! — совершает чудо. Отчетливо выступают три предельно стилизованные негритянские маски. Они расположены в ряд на одном уровне. Их можно было бы принять за современную декоративную живопись: нос и рот схематичны, а вместо лица — овал.

Весь ансамбль достигает двух метров в длину. После внимательного изучения я обнаруживаю на головных уборах масок несколько разноцветных параллельных полос. Точно такие же полосы имеются у нашей фигуры со шлемом. Здесь те же цвета: аспидно-серый фон, красная охра, белый контур. Нет ничего общего ни в стиле, ни в сюжете, но техника выполнения, несомненно, одинаковая.

Видимо, художникам одной и той же эпохи принадлежат как реалистические, так и символические изображения. Не исключена возможность того, что эти произведения возникли в результате слияния элементов египетского и негроидного искусства и свидетельствуют о сосуществовании разных этнических групп. Во всяком случае подобные предположения должны вызвать у ученых и искусствоведов огромный интерес к рисункам Тассили.

На обратном пути мы натолкнулись в одной из пещер еще на две прекрасные росписи. На первой изображено странное животное величиной больше метра, похожее на тритона, написанное желтой охрой и обведенное красным контуром, на второй — огромное свиноподобное существо с торчащими клыками, относящееся к эпохе "Великого божества".

И наконец, последний результат наших исследований: мы обнаружили, что все выходы из долины загорожены каменными стенами и что мы находимся в своего рода небольшом укрепленном лагере. Я уже отмечал подобные факты в Джаббарене, в Уан-Абу, а поскольку рисунки скотоводческого периода встречаются в этих трех местах, я полагаю, что укрепления принадлежат скотоводческим племенам. Кроме того, в центре низменности сохранились основания трех древних хижин, напоминающих по своей форме жилища, изображенные на стенах гротов.

В лагере нас ожидают открытия совсем иного рода. С наступлением жарких дней повсюду появляются змеиные следы. Первую гадюку я убил у подножия дикого оливкового дерева, вокруг которого мы с Лажу долго бродили, надеясь найти на нем цветок, поскольку его нет ни в одном гербарии. Вторую змею я обнаружил в двух шагах от наших палаток: обследовав нашу кухню, она свилась кольцом под камнем. На третью я наткнулся под кустом арты, когда показывал Мишелю дорогу к только что обнаруженной гельте. Целое нашествие! Никогда мы не встречали места, подобного Сефару: оно так и кишело змеями. Этот уголок особенно благоприятен для размножения пресмыкающихся, потому что туареги очень редко устраивают здесь стоянки.

Лесажа сразу же по прибытии едва не укусила змея: он поставил ногу в нескольких сантиметрах от нее. Вила увидел ее первым и предупредил Лесажа. Тот отскочил назад, побелев как полотно. Он не скоро пришел в себя и еще несколько дней говорил о случившемся. Встреча действительно могла произвести впечатление: это была большая самка, с головой больше монеты в 100 су[44], но от страха змея показалась Лесажу еще крупнее. Чудесным образом избежав опасности, он дал обет сразу же по возвращении в Марсель поставить в Нотр-Дам де ла Гард свечу длиной с эту змею. Возвратившись во Францию, Лесаж действительно выполнил свое обещание. Однако, по его мнению, расходы на свечу должна была взять на себя экспедиция. Казной экспедиции ведал Мишель, которому хорошо было известно ее довольно плачевное состояние. При общем одобрении он отказал Лесажу: ведь это не экспедиция давала обет, следовательно, она и не обязана брать на себя расходы. Тем не менее все отправились в церковь. Тут длина змеи сократилась до размеров маленького змееныша, и свеча, высота которой предполагалась три с половиной метра, стала обычной церковной свечкой.

Наш лагерь за лето превратился в настоящий зверинец. Вила коллекционирует добов[45] — больших ящериц с колючим хвостом и миролюбивым характером. Вила устроил их всех, больших и маленьких, возле кухни, обвязав веревочкой за живот, чтобы Они не удрали. Ему удалось доставить их живыми в Париж, где они и сейчас занимают одно из отделений вивария. У нас было также два зайчонка; мы нашли обоих в зарослях вади Сефара, близ которых их родители резвились у нас на глазах. Мы кормили зайчат разведенным сухим молоком, но один из них через несколько дней сдох. Зато второй стал совершенно ручным и вскоре начал есть побеги одуванчиков, которые мы ему приносили. К несчастью, он погиб на обратном пути в Джанет — его ящик слишком долго стоял на солнце.

Другим питомцем нашего лагеря был пойманный туарегскими мальчишками молодой грызун гунди[46], с которым мы тоже очень подружились. Все эти зверьки составляли чудесную семью, совсем как во времена Ноева ковчега. Но какая засуха вместо потопа!