Боспор-Корчев

Боспор-Корчев

В Корчеве-Боспоре открыт только небольшой участок двухпанцирной стены, отдельные участки которой сложены по системе opus spicatum = «ёлочка» (рис. 32). Камни, за редким исключением, не обработаны (Макарова Т. И. 1998; сужу по фотографии на с. 357). Раскрывшая стену Т. И. Макарова при первой публикации писала, что иначе чем в качестве крепостной стены её интерпретировать трудно (Там же. С. 390). Что представляла эта «крепость» в целом — неизвестно. Данных об этом практически нет, тем не менее в следующей публикации в ответственном издании крепость названа «белокаменной».

Илл. 32. Керчь. Стена (по: Макарова Т. И. 1998)

Остатки стены отнесены к «цитадели». С оговоркой «вероятно» — уверенности у автора не было. Я же хочу обратить внимание на наличие у стены двух контрфорсов[27] — элемент совершенно неизвестный у крепостей Хазарского каганата (Маяцкая, Правобережная Цимлянская, Хумара). Возможно, контрфорсы помогут интерпретации самой стены, поискам для неё аналогий, уточнят строительную традицию.

Противоречивой была оценка фрагмента кладки постройки под южной стеной храма Иоанна Предтечи. Какому культовому зданию она принадлежала, не установлено, но Т. И. Макарова стратиграфическую ситуацию истолковывала в пользу синагоги. Суть в том, что вообще невозможно как-либо интерпретировать эту постройку из-за незначительности её фрагмента. С тем, что постройка была общественной, ещё как-то можно согласиться, но для обсуждения культового назначения данных просто нет. «Цитадель», «белокаменность», «синагогу», как и кладку «в ёлочку» (о ней ниже) приходится поневоле воспринимать как напоминание о хазарах. Но обратим внимание на важное для нашей темы заключение: «Археологические данные о пребывании хазар на Боспоре трудно назвать богатыми» (Макарова Т. И. 2003. С. 54–56).

Категорично высказался по вопросу о трактовке раскопанных Т. И. Макаровой объектов С. Б. Сорочан: «Нет ничего специфического в стенах и общей планировке сооружений, воздвигнутых местами в технике opus spicatum в портовом районе в период конца VI–IX вв., которые пытаются интерпретировать как остатки „хазарской цитадели“, крепости, где сосредотачивались органы управления городом, находился хазарский гарнизон и синагога, якобы разрушенная при сооружении храма Иоанна Крестителя» (Сорочан С. Б. 2004а. С. 123).

Стоит обратить внимание на выводы Ю. М. Могаричева и A. B. Сазанова, подвергнувших критике заключения А. И. Айбабина, равно и Т. И. Макаровой, по итогам их раскопок в Корчеве-Боспоре. «Археологический вывод [Айбабина. — В.Ф.] о подчинении хазарами Боспора в 679/670 г. и их господстве здесь в конце VII — первой половине IX в. обосновывается наличием на исследованных участках слоя пожара, отражающего захват ими города, существованием хазарской цитадели и мощного слоя с многочисленными постройками и ярко выраженными хазарскими материалами». В противовес этим выводам Могаричев и Сазанов констатируют: «Проведённый нами анализ стратиграфии и археологического материала показал, что единого слоя „хазарского пожара“ не существует… В самом слое пожара никаких хазарских материалов обнаружено не было… Что касается „хазарской цитадели“ то слой времени её строительства отсутствует». И что особенно важно в русле нашей темы: «Характер кладки и общая планировка сооружения не характерны для хазарских построек. Соответственно нет оснований говорить о хазарском слое в Керчи и тем более о хазарской цитадели». В итоге авторы отрицают и саму принадлежность города хазарам в VIII — первой половине IX в. (Могаричёв Ю. М., Сазанов A. B. 2005. С. 354, 355). Последнее, впрочем, не совсем очевидно и требует дальнейшего изучения. Город находился в районе столкновения интересов каганата и Византии, но это не означало массового проникновения в него носителей салтово-маяцкой культуры. Это проблема исторического исследования. С точки зрения археологии выводы авторов вполне корректны. Подробнее ознакомиться с ними они рекомендуют в работе 2002 г. В ней детально рассмотрена стратиграфия города и керамический материал, в частности из помещения 12 в Кооперативном переулке (раскопки А. И. Айбабина) и на Рыночной площади (раскопки Т. И. Макаровой), на основе чего предложены следующие выводы (Сазанов A. B., Могаричёв Ю. М. 2003. С. 501), сомневаться в которых пока нет оснований:

— единого слоя «хазарского пожара» в городе нет;

— «хазарский» период VIII–IX вв. на указанных участках не представлен;

— дата строительства стены так называемой цитадели неопределима, укладывается в промежуток от 570–580 гг. до середины IX в. «Нет оснований говорить о хазарском слое в Керчи и тем более о хазарской цитадели».

Этот последний вывод особенно важен для нашей темы. Мне остаётся констатировать, что вопрос о вкладе хазар в архитектуру и фортификацию Корчева-Керчи остаётся по крайней мере дискуссионным (вряд ли плодотворное продолжение дискуссии возможно без дальнейших раскопок) и привести общий вывод A. B. Сазанова и Ю. М. Могаричёва: «Материальная культура Боспора как VI–VII — нач. VIII в., так и середины — второй половины IX в. носит ярко выраженный провинциально-византийский характер. Археологические материалы не дают оснований говорить о хазарском периоде в истории Боспора» (Там же).

В плане решения несколько иных проблем, политических отношений Хазарии и Византии в Крыму, выводы Сазанова и Могаричёва в отношении «хазарского Корчева» полностью разделяет С. Б. Сорочан, попутно саркастически отметивший, что упомянутые К. Цукерманом «массовые» археологические следы хазарского присутствия в Корчеве (Цукерман К. 1998. С. 675) сводятся всё к той же сомнительной постройке в портовом районе («цитадели») и «усадьбе»-помещению 12 в Кооперативном переулке (Сорочан С. Б. 2002. С. 520, 521). К. Цукерман в данном случае ссылался в свою очередь на публикацию Т. И. Макаровой (1991).

Со своей стороны, должен отметить, что носители салтово-маяцкой культуры предпочитали на Керченском полуострове селиться за пределами городов, сохраняя традиционный не-городской образ жизни (Зинько В. Н., Пономарёв Л. Ю. 2005, 2007), возможно, и чувствуя себя таким образом в большей безопасности от перипетий политических событий. На этом фоне отсутствие «хазарского» слоя в Корчеве становится особенно заметным. Что касается военно-политической истории Боспора, о которой столько написано, то она продолжает оставаться дискуссионной и не является предметом моего рассмотрения. Но не могу не обратить внимание на другое исследование A. B. Сазанова и Ю. М. Могаричёва (2006), в котором сделана очередная попытка уточнить её ход на заре хазаро-византийских отношений. Не всё в предлагаемых гипотезах однозначно приемлемо, но сравнительный анализ текстов Никифора и Феофана заслуживает внимания и с позиций археологии. Общий вывод остался прежним: письменные и археологические материалы не дают оснований говорить о строительстве в городе Боспоре хазарской цитадели (Сазанов A. B., Могаричёв Ю. М., 2006. С. 127).

Всё изложенное выше не должно автоматически вести к полному отрицанию присутствия в городе отдельных носителей салтово-маяцкой культуры или небольших групп с неопределяемой этнической принадлежностью. На последнее обращаю особое внимание, поскольку в статье с утверждающим названием «Хазарский слой в Керчи» А. И. Айбабин поставил вопрос о поиске в Керчи этнических хазар (Айбабин А. И. 2000. С. 168). Статья была посвящена публикации нескольких построек и жилищ из «того же слоя в Кооперативном переулке, в нескольких сотнях метрах от раскопа Т. И. Макаровой» (Там же. С. 169).

Главный довод А. И. Айбабина — жилища с двухпанцирными основаниями с кладкой «в ёлочку» (Там же. С. 174). Последнюю он, с оговоркой «видимо», вслед за С. А. Плетнёвой считает привнесённой в Северное Причерноморье хазарами из Приморского Дагестана. Этот довод можно было бы принять к рассмотрению, если бы кладка opus spicatum была найдена на территории собственно салтово-маяцкой культуры. Но этот вид каменной кладки там неизвестен! Нет его в Саркеле, в Правобережной Цимлянской и Семикаракорской крепостях на Нижнем Дону, нет и на ещё немногих исследованных в бассейне Дона — Северского Донца поселениях.

Во-вторых, придя непосредственно из Приморского Дагестана, хазары непременно принесли бы в первую очередь собственную материальную культуру, маркируемую сероглиняной керамикой местных форм, но таковая в Керчи не обнаружена. Дагестанская керамика резко отличается от салтово-маяцкой, и опознать её было бы несложно, в частности по косым насечкам на ручках кувшинов (с керамикой Дагестана я знаком непосредственно по коллекциям, хранящимся в Махачкале).

Что можно принять за признак присутствия носителей салтово-маяцкой культуры, так это круглый очаг-«тарелку» в жилище 7 и лощеный кувшин (Там же. С. 179, 180, рис. 2, 3). Керамика из жилища многообразна, в ней преобладают местные и византийские формы, а единичные фрагменты горшков, по Айбабину, близких салтово-маяцким, он одновременно сравнивает с горшками из Дагестана, что не совсем корректно. Напомню, кстати, что в Дагестане нет котлов с внутренними ушками, повсеместно представленных в салтово-маяцкой культуре.

Итак, жилище с очагом, вероятно полуземлянка, действительно может служить подтверждением проникновения немногих носителей салтово-маяцкой культуры в Керчь-Боспор, но, возможно, не прямо из Подонья, а из сельских поселений Керченского полуострова. Оставить же после себя полноценный культурный «хазарский» слой они не могли, тем более, как показывают находки в жилище 7, сами предпочитали пользоваться преимущественно местной городской керамикой, включая краснолаковую, белоглиняную поливную и, конечно, амфоры, красноглиняные кувшины с плоскими ручками, пифосы (перечисление керамики из жилища 7 занимает в статье А. И. Айбабина более страницы; она настолько разнообразна, что не позволяет дать этому набору монокультурное определение).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.