«Полковник Х»

«Полковник Х»

С распадом в 1928 г. Русской группы Чжан Цзучана русские образовали новый отряд у Чан Кайши. Это были в основном «техники», летчики и чины бронепоездов. Генерал-майор Иннокентий Сергеевич Мрачковский, перешедший в октябре 1928 г. на сторону Гоминьдана, стал полковником у Чан Кайши. Об этом человеке надо рассказать особо. Говоря о своих мотивах поступления в китайскую армию, этот бывший офицер Сибирского казачьего войска заявил: «Я не приспособлен к мирной жизни, к жизни вне армии. Я пытался продавать лимонад в киоске фруктовых вод. Это мне претило»[1280]. Но не последнюю роль в этом шаге сыграла его несчастная любовь к двадцатилетней девушке. Самому ему в 1924 г. было тридцать пять лет, и он был уже почти лысым, так что молодая невеста досталась его более молодому брату Георгию, ставшему смотрителем на постройке новых зданий в Циндао. Это было спокойное и хорошо оплачиваемое место. Мрачковский в числе первых вступил в отряд Нечаева полковником, в начале 1925 г., и быстро продвинулся по службе. Его назначили артиллеристом на один из импровизированных бронепоездов Чжан Цзучана с русской командой, который представлял собой железнодорожные платформы, обложенные мешками с песком, все вооружение которого составляло два 75-мм орудия и несколько пулеметов. Но по данным Мрачковского, «даже такой бронепоезд наводит ужас на противника. Вы бы видели, как китайцы бегут при одном виде бронепоезда. Стоит ему появиться в расположении позиций противника, как они бросают оружие и разбегаются с криками: «Ламеза!»[1281] Но это наблюдалось в первые годы гражданской войны в Китае. Мрачковский писал, что «первое время, когда мы сражались против неорганизованных, бедно одетых и плохо вооруженных солдат-крестьян генералов У Пэйфу и Фына Юйсяна, война казалась нам просто прогулкой. Все, что нам надо было сделать, – это продвинуть наш бронепоезд к их позициям, сделать несколько выстрелов из больших орудий – и бой выигран. Нам, собственно, и сражаться-то не приходилось. Все, что надо было, – это двигаться вперед. Так мы двигались до реки Янцзы, где встретились с войсками генерала Чан Кайши. К нашему удивлению, он оказался неплохим генералом. Что нас поразило, что его войска были хорошо организованы и не впадали в панику перед нашими бронепоездами. Однажды войска Чан Кайши поймали нас в ловушку, и нам с трудом удалось выйти из окружения, спасаясь от солдат этого таинственного малоизвестного тогда генерала. Они подорвали наш бронепоезд, что само по себе было неслыханным достижением для китайских солдат. Очевидно, их кто-то научил это делать. Короче говоря, они взорвали полотно железной дороги впереди нашего бронепоезда, а потом позади и затем открыли огонь по нам из спрятанных пушек, и довольно меткий огонь. Нам ничего другого не оставалось, как бросить свой бронепоезд и пробиваться через китайские линии в пешем строю. В темную ночь мы пошли на прорыв, и только половина из нас вышла из окружения. Остальные погибли и остались там лежать навеки. Все, что у нас было, – это карабины и револьверы. Когда все патроны были израсходованы, мы бились ножами, кулаками и, наконец, зубами. Но мы все же пробились и сумели соединиться с нашей пехотой и кавалерией»[1282].

После тяжелой работы командиром бронепоезда он получил на полгода довольно безопасную и хорошо оплачиваемую должность коменданта железнодорожного узла Цинанфу. Однако в апреле, когда фронт приблизился к Цинанфу, спокойствие пропало. По времени это совпало с получением известия о свадьбе брата с его любимой девушкой. На несколько дней это выбило его из колеи: «Обычно энергичный и требовавший строгой дисциплины от своих подчиненных, комендант города совершенно переменился. Никто его не узнавал, в особенности ввиду того, что положение на фронте за последние дни стало критическим. Через 2 дня после этого он получил телеграмму от Чжан Цзучана, что город будет сдан, так как китайские части Северной коалиции изменили и перешли к ее противникам. Враг стремительно продвигался к городу, и надо было срочно эвакуировать из него все ценное. Мрачковский встряхнулся. Апатии как не бывало. Он вновь вернул себе свое обычное самообладание и стал таким же спокойным, расчетливым офицером, каким он был раньше. Немедленно он же организовал оборону города. Тысячи китайских кули были мобилизованы и посланы на окраины города рыть окопы и укрепления. В окопы были посланы китайские войска с приказанием отбиваться от наступающего противника, но позади их в стратегических пунктах были помещены русские пулеметчики со строгим приказанием открыть огонь по своим же союзникам, если те вздумают бросить оружие или отступать»[1283].

Но эти меры не спасли положения, так как войска Северной коалиции дрогнули на всем фронте, и Цинанфу был сдан.

Вместо ожидаемой казни, Мрачковского перевели из лагеря в дальнем провинциальном городишке Западного Китая в Сиань. Там ему предложили прежнюю должность командира бронепоезда. После развала Северной коалиции и примирения Чан Кайши с Чжан Сюэляном Мрачковского и других русских решили уволить. Но гражданская война в Китае не закончилась, а лишь немного затихла. Вместо сокрушенных маршалов перед Чан Кайши возник враг новый – коммунисты, поддерживаемые СССР.

Для борьбы с ними нужны были профессиональные военные типа Мрачковского. В итоге его назначили начальником китайской артиллерийской школы в Сиане, в которой обучали молодых офицеров «премудростям и особенностям математических вычислений и выкладок, а также умелой стрельбе из орудий полевой артиллерии»[1284]. Работа со способными китайскими офицерами и курсантами Иннокентию Сергеевичу нравилась, временно прерванная военная жизнь его продолжалась.

В 1932 г. его бронепоезд с русскими командами отметился во время столкновения с японцами[1285]. В дни Шанхайского конфликта газеты были полны описаниями эпизодов боевой жизни «непобедимого» бронепоезда русского командира, «полковника Х». Но фамилия Мрачковского почти нигде не упоминалась, а только говорилось, что он – бывший офицер царской армии, участник Первой мировой войны.

Каждую ночь его бронепоезд подходил к Северному вокзалу Шанхая и начинал меткий обстрел японцев тяжелыми 205-мм орудиями, иногда даже ставил прицел на японское консульство, расположенное на берегу реки Хуанпу, или на японский флагман крейсер «Идзума». Еще больше Мрачковский стал докучать японцам, когда на его бронепоезд было установлено мощное 305-мм орудие, прозванное «Большой Бертой». Всю ночь на головы японцев с гудением падали смертоносные «подарки». Часа за два до рассвета бронепоезд умолкал и исчезал. Его отводили в один из секретных тоннелей, где не могла достать авиация. Разъяренные японцы утром посылали на поиски ненавистного бронепоезда десятки самолетов, они совершали тысячи вылетов к Нанкину, но результата так и не достигали. Японские летчики сбрасывали бомбы на железнодорожные пути, уже разрушенные вокзалы и депо, чтобы затруднить действия проклятого бронепоезда. Но стоило только с наступлением сумерек самолетам исчезнуть, как из всех щелей, ям, нор и окопов вылезали тысячи китайцев. Они быстро подбегали к громадным кратерам, оставленным бомбами на месте полотна железной дороги, засыпали их землей, настилали рельсы и шпалы. И таинственный «бронепоезд-призрак», как его окрестили в Шанхае иностранцы, с регулярным постоянством приходил каждую ночь и метко укладывал на позиции врага тяжелые снаряды. Это продолжалось, пока истощенная непрерывными боями 19-я армия Китая не покинула Шанхая. Вскоре боевые действия прекратились. Еще слабая китайская армия была разбита. На пять лет имя Мрачковского забыли, пока в 1937 г. японцы снова не напали на Китай и не началась новая японо-китайская война, растянувшаяся до 1945 г.

В 1937–1938 гг. имя Мрачковского снова гремело в боевых сводках. Ненавистный «полковник Х» снова доставил врагу массу неприятностей. Но японцы снова разбили китайскую армию и заняли большую часть Китая. Однако борьба продолжалась. СССР послал в Китай до 5 тысяч военных советников, в том числе целые эскадрильи летчиков, из которых погибло 217 человек. Широким потоком шли в Китай военные грузы. В это время Мрачковский выполнял секретную миссию по заданию Чан Кайши. Находясь нелегально в Шанхае, он по тайной радиостанции передавал в Чунцин секретные данные о японских войсках, планах их командования и т. д. Своей работой он доставил много неприятностей японцам. 7 декабря 1941 г., после оккупации Шанхая, положение Мрачковского резко ухудшилось. Если раньше он мог почти безопасно выполнять задание, то теперь каждую минуту ему грозила гибель. Вскоре японская жандармерия узнала, что у нее под носом работает радиопередатчик, раскрывающий врагу все военные планы, и что этой работой руководит все тот же неуловимый «полковник Х», с которым у японцев были старые счеты. Генерал Доихара, начальник японской контрразведки, «Лоуренс Маньчжурии», был в ярости. Он был главным действующим лицом и закулисным актером в инцидентах Японии и Китая в 1930-х гг., через которые японцы прихватывали крупные куски китайской земли. Он отдал своим подчиненным в Шанхае строжайший приказ обнаружить, изловить «полковника Х» и доставить его к нему в штаб живым или мертвым, но предпочтительно живым. В тот день, когда Доихара узнал о том, что его старый русский враг снова вредит японцам, он находился в плохом настроении, и его денщик на себе испытал это. Без всякой причины Доихара разбил ему в кровь лицо.

После долгих поисков японцам при помощи русских осведомителей удалось найти расположение радиостанции. Был разработан детальный план захвата дома «полковника Х». Стояла поздняя ночь перед Рождеством 1941 г., сочельник. Мрачковский сидел у письменного стола за работой, заканчивая последнюю депешу для передачи в Чунцин, составленную по данным секретных агентов, сетью которых он руководил. Последние его письма и документы свидетельствуют, что он предчувствовал свою гибель. В своем последнем прощальном письме Кате, жене брата, он пишет: «Катя, дорогая! Конец близок, теперь я знаю это. Все эти годы постоянной непрерывной войны и жизни, полной опасностей, я всегда знал и чувствовал, что мне не угрожает смерть и что я буду спасен. Всегда и всюду у меня была эта уверенность. Но сегодня у меня этой уверенности нет. Но, Катя, что бы ни случилось со мной, я знаю, что скоро умру с чувством полного удовлетворения, с сознанием, что умираю не напрасно. Я умираю с радостью и знаю, что этот старый мошенник Доихара будет зубами скрежетать, когда узнает, что меня не удалось захватить живым! Ведь я сделал японцам вреда больше за все эти годы, чем кто-либо другой, потому что я ненавижу их, потому что я все еще помню Русско-японскую войну, Порт-Артур и Цусиму! Это мои последние слова, Катя, обращенные к Вам. Солнышко мое, молитесь за меня. Они меня не поймают…»[1286]

Но он спокойно продолжал работу. С его аккуратностью он каждый день проверял свой пистолет, чтобы не быть застигнутым врасплох. Он держал его под рукой на столе. Полковник только что получил письмо от брата Георгия на чужой адрес и чужое имя, из которого узнал, что у них с Катей родился сын. Они по-прежнему жили в Циндао и были счастливы. Мрачковский все еще любил Катю и до сих пор не женился. Хотя к моменту его поступления в китайскую армию он был не юн, Мрачковский пользовался вниманием женщин. Но он продолжал держать на столе небольшой снимок с Катей, сделанный в те дни, когда он еще надеялся на взаимность. На лице Кати была та же чудная улыбка, такая заманчивая, теплая, близкая… Дописав письмо, которое вскоре должны были переправить в Циндао, полковник вошел в маленькую комнату позади его кабинета, где была секретная радиоустановка. Там, несмотря на поздний час, у ключа сидела юная китаянка-радистка и лихорадочно посылала в эфир срочную зашифрованную радиограмму. Усталое, измученное лицо Иннокентия Сергеевича при виде Лянь Хуа, что в переводе означало Лотос, смягчилось, разгладилось. Лянь Хуа была его незаменимой помощницей, ни страшная жара, ни тайфун или неожиданный снегопад – ничто не могло остановить ее. Она всегда была на своем боевом посту у секретной радиостанции «полковника Х». Она знала, что делает большое дело для своей страны, вносит свою лепту в общее дело борьбы против хищных японцев, ненавистных насильников, захватчиков ее страны. Она страшно гордилась тем, что была помощницей самого знаменитого «полковника Х». Еще находясь в Сиане, Мрачковский подобрал на улице голодного заморыша, замызганного десятилетнего ребенка, сироту Лянь Хуа, потерявшую родителей во время конфликта китайцев с японцами. Мрачковский взял девочку к себе домой, поручив служанке-«аме» обмыть, накормить и приручить маленького звереныша. Прошло немного времени, и Лянь Хуа превратилась в хорошенькую девочку-подростка. Иннокентий Сергеевич отправил ее в школу. Училась она очень хорошо. Больше всего ее интересовала математика. Возможно, потому, что сам Мрачковский был талантливым математиком. «Будешь женщиной-инженером!» – смеялся он. Ему казалась забавной эта идея. Действительно, в Китае того времени женщина-инженер была так же распространена, как сегодня мамонты и динозавры. Лянь Хуа сильно привязалась к полковнику и смотрела на него как на своего благодетеля. Она помнила, как этот благородный человек вытащил ее из голода, рубища и нищеты и дал ей то, чего не могли дать и родители. В страшные для Китая дни Шанхайского конфликта ей было всего пятнадцать лет, но она, несмотря на протесты Мрачковского, пошла добровольцем в армию и была прикомандирована на его бронепоезд «Призрак». Там, в ежедневных боях, в дыму и копоти, в грохоте орудий и разрыве снарядов, выковывался ее характер и крепла привязанность к наставнику. Она была влюблена в него так, как может любить молодость, любила первой юношеской любовью, хоть Лянь Хуа старалась и не показывать этого. Она продолжала называть его «фу-цин», или «отец», но это отмечалось все реже и реже. Все чаще она переходила на «сяньшен», или «господин», «наставник». Она боготворила его.

К началу Второй мировой войны Иннокентий Сергеевич переехал в Шанхай, и Лянь Хуа перебралась вместе с ним. Мрачковский снял для нее отдельную комнату недалеко от своей квартиры. Она просилась к нему, но он не хотел навлекать на нее подозрения и вызывать слухи. Полковник хотел, чтобы она нашла свое личное счастье и вышла замуж. Шли годы. Маленькая девочка превратилась в двадцатилетнюю красавицу. В это время она училась в университете Сент-Джонс по специальности радиоинженер. Кроме любви к книгам и наукам, у нее была еще одна страсть: красивая и дорогая одежда. Это увлечение было подсознательным желанием нравиться полковнику. Она знала, что он был влюблен в какую-то красивую девушку, живущую далеко на севере, и то, что любовь эта – безнадежная, так же как и ее любовь к нему. Но это не мешало ей нравиться ему. Зная, что ее успехи в учебе радуют наставника, она училась с упоением.

Лянь Хуа также тщательно выбирала себе платья и европейскую одежду. Она была необыкновенно хороша и волнующе красива, какими в Китае бывают только южанки, особенно те, в которых перемешалась кровь разных рас: китайской, индийской и европейской. Всегда безукоризненно одетая в шелковые китайские платья, Лянь Хуа, сдержанная и застенчивая девушка, вспыхивала от радости, когда видела, как загорались глаза Иннокентия Сергеевича от удовольствия при виде ее, и когда он делал ей комплимент.

В начале 1941 г. «полковник Х» возглавил в международной части Шанхая работу подпольной разведывательной группы, самым важным в которой было действие радиостанции. И опять, бок о бок с наставником, работала Лянь Хуа, уже по своей специальности инженера радиоаппаратов, которые установили на его квартире. Ее помощь значительно облегчала работу полковнику, но на опасную для Лянь Хуа деятельность он смотрел с неодобрением. «Лянь Хуа, – не раз говорил он ей, – ты знаешь, как это опасно! Если японцы найдут нас, это значит смерть для нас обоих, а до этого страшные нечеловеческие пытки и мучения, если они захватят нас живыми. Я не хочу этого для тебя. Мне самому все равно. Я довольно пожил и под конец своей жизни хочу как можно больше навредить японцам… Твоя же жизнь только начинается, мой маленький расцветающий лотос…» Лянь Хуа подошла к нему и игриво приложила свой палец к его губам: «Молчи, сяньшен! Мы в Китае приучены слушаться старших. Ты можешь приказать мне что угодно, и я с радостью исполню твою волю, но в этом… Прости меня, я тебе не подчинюсь! Я хочу быть с тобой в борьбе, жизни и… смерти!» Она помолчала, потом серьезно посмотрела ему в глаза и добавила: «Я также хочу бороться с насильниками. Если судьбе будет угодно, что нас найдут, я приму смерть вместе с тобой!» Никакие доводы и уговоры не могли убедить Лянь Хуа покинуть пост и не рисковать своей жизнью. Регулярно, после университетских лекций, она приходила к Иннокентию Сергеевичу и принималась за работу. Он только качал головой и молча наблюдал за ней. В последнее время, чувствуя неотвратимое приближение смерти, он стал упорно уговаривать Лянь Хуа не приходить на подпольную квартиру и не рисковать жизнью. Он пытался ее обмануть: «Уезжай куда-нибудь хоть на время. Отдохни, ты много работала, устала. Поезжай отдохнуть в Ханьчжао, там теперь хорошо», – умолял он ее. Она же упорно смотрела на него своими лучистыми глазами и повторяла: «Нет, сяньшен… Моя помощь нужна теперь тебе больше, чем когда бы то ни было… Если ты думаешь, что конец близок, тогда я должна быть здесь, с тобой. Я не дезертир и не покину своего поста. Моя помощь нужна тебе. Надо скорее и больше передавать сведений, пока нас не накрыли!» Все дольше сидела Лянь Хуа у радиоаппаратов, и все больше передавала она в Центр бесценной информации, часто до поздней ночи, изредка тоскливо, украдкой поглядывая на портрет красивой русской девушки на столе Иннокентия Сергеевича. Она ревновала его к ней. Но никогда, ни словом, ни намеком не обмолвилась с ним об этом, не просила убрать эту фотографию. Она даже радовалась, когда видела, что в тяжелые моменты он, сидя за столом, как будто бы мысленно разговаривает с ней. Лянь Хуа в такие моменты было одновременно и больно и радостно оттого, что он может так любить.

В рождественский сочельник 1941 г. Шанхай захлестнул мощный тайфун. Однако японцы решили брать его во время непогоды. Обнаружили местонахождение Мрачковского служившие японцам русские благодаря установленной слежке за семьей его брата. Шансов спастись не было: на каждое окно и на все двери в доме были направлены дула пистолетов и винтовок. Зная, что он вооружен, в случае сопротивления японцы решили его пристрелить. Но они рассчитывали, что, быть может, Мрачковский захочет жить и будет пойман или они застанут его врасплох и схватят. И хотя японцы шли осторожно, он, как опытный конспиратор, услышал то, чего не услышал бы простой человек. Он прошел в комнату к Лянь Хуа и предложил ей спрятаться в искусно оборудованном схроне, зная, что ищут лишь его. Но она решила быть с ним до конца. Японцы и их русские наймиты подобрались к самой двери. Услышав, что в доме ходят, то есть шансов на внезапный налет у них не осталось, один из русских крикнул: «Полковник Х! Мы знаем, что вы тут, откройте!» Но когда жандармы ворвались в дом, выломав дверь, они обнаружили, что Мрачковский их снова обманул, застрелившись[1287]. Из-за шума они не услыхали выстрелы бесшумного пистолета. «Полковник Х» лежал на полу, а поперек его тела лежала бездыханная молодая китаянка, из руки которой выпал пистолет. Казалось, она хотела защитить тело своего наставника от поругания. Все, что досталось японцам, – это трупы, на славу послужившие радиоаппараты и фотография красивой русской девушки с чудной улыбкой, с насмешкой смотревшей на них с письменного стола…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.