9. НА КОЛЫМЕ

Летом 1643 года начинается колымский период жизни я деятельности Дежнева. Отряд достиг морем устья Колымы. Протяженность этой реки 2600 километров. В низовьях Колыма течет по Колымской низменности, покрытой болотистой тундрой и испещренной многими озерами. К правому берегу реки близко подходит Юкагирское нагорье. В среднем и особенно в верхнем течении много стремнин и перекатов, местами Колыма суживается до сотни метров, стиснутая каменистыми кручами хребта Черского.

Казаки были поражены суровой природой и богатствами Колымского края, обилием пушного зверя. На речных озерах и старицах водилась всякая водоплавающая птица. Впоследствии Стадухин восторженно рассказывал воеводе Пушкину о своих наблюдениях — «Колыма де река велика, есть с Лену реку, идет в море также, что и Лена, под тот же ветр, под восток и под север, а той де Колыме реке живут иноземцы колымские мужики, свой род оленные и пешие и сидячие люди, и язык у них свой». На Колыме водятся соболи «добрые», черные, а также лисицы и песцы, много всякой рыбы, «потому что те реки рыбные».

Чтобы закрепиться в земле воинственных юкагиров, предстояло создать опорные пункты, укрепленные острожки. Среди исследователей долго бытовало мнение, что, достигнув морем Колымы, Стадухин с Зыряном и их спутниками поставили невдалеке от устья ясачное зимовье, огороженное частоколом и получившее название Нижнеколымского острожка или Нижнеколымска. Оно и считалось самым первым русским селением на Колыме.

Найденная Б.П. Полевым в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) челобитная М. Стадухина и его товарищей об открытии Колымы в 1643 году позволяет нам внести серьезные уточнения. Из этого важного исторического документа видно, что 15 июля где-то в низовьях реки отряд Стадухина и Зыряна столкнулся с «оленными людьми», предводительствуемыми князцами Пантели и Ралю. Неясно, что это были за люди — чукчи или юкагиры. «Оленные люди» воспрепятствовали русским обосноваться в низовьях Колымы. Стадухинцам пришлось прорываться вверх по реке. «Оленные люди», по-видимому, обладавшие большим численным превосходством, преследовали русских на лодках. Только через три дня стадухинский отряд смог оторваться от погони. Русские подымались вверх по реке до 25 июля, достигнув селения оседлых юкагиров-омоков, во главе которых стоял князец Алай. Здесь, «на его Олаевых житьях», Стадухин и его товарищи поставили острожек.

Анализ стадухинской челобитной и других документов позволяет установить, что речь идет об основании Среднеколымска, который и следует считать первым русским поселением на Колыме. Там поселились первые колымские «начальные люди», хранилась до отправки в Якутск собранная на Колыме соболиная казна. В ближайшие годы были основаны Верхнеколымское и Нижнеколымское зимовья, и таким образом русский контроль охватывал весь Колымский край.

Выбирая местоположение для русского поселения на Колыме, пока еще единственного, Стадухин и его товарищи руководствовались несколькими весомыми соображениями. По среднему течению реки обитало оседлое население, с которого легче было собирать ясак, тогда как в низовьях Колымы пришлось бы сталкиваться с кочевниками, которые в любой момент могли откочевать в иное место. К району Среднеколымского зимовья сравнительно близко подходила верхняя Алазея, до которой, как сказывали местные юкагиры, можно было добраться за три дня. Предводители казачьего отряда рассчитывали по-прежнему собирать ясак с алазейских юкагиров. Для этой цели местоположение Среднеколымского зимовья было наиболее удачным. В ранних колымских ясачных книгах можно найти упоминание о получении ясака с юкагиров, обитавших на Алазее. На Индигирку первые сведения об успешном походе Стадухнна и Зыряна на Колыму были доставлены алазейскими юкагирами, ходившими «по вся годы на Ковыму реку к ковымскнм мужикам, к пешим и оленным в гости».

Наконец, в выборе места для поселения на Колыме, когда на ней еще не было других зимовий, немаловажную роль сыграло и то, что до Среднеколымска могли свободно подниматься морские кочи. Зимовье это находилось примерно на равноудаленном расстоянии от устья до верховьев реки, и это давало возможность посылать экспедиции для сбора ясака по всему Колымскому краю.

Среднеколымские юкагиры-омоки, состоявшие из трех родов: Калянина, Аливина и Алаева, попытались было оказать сопротивление установлению русской власти. Стадухин и Зырян были вынуждены предпринять поход против «юкагирских мужиков-омоков». Завязался бой. Русские отвечали на юкагирские стрелы залпами из пищалей, сходились врукопашную.

Дежнев отличился в бою, убив «лутшево мужика Алаева брата». Сам Алай считался одним из самых влиятельных юкагирских князцов на Колыме. Русские смогли взять в плен Алаева сына Кениту и другого юкагира — Каляну. Их содержали в качестве аманатов в Среднеколымском зимовье. В бою Дежнев снова был серьезно ранен. «А меня, — писал он, — холопа твоего, в левую руку по завити железницею насквозь прострелили».

Юкагирские князцы признали свое поражение и согласились платить ясак. Между русскими и юкагирами наладились мирные отношения. В Среднеколымском зимовье шла оживленная меновая торговля. Сюда съезжались окрестные юкагиры, чтобы выменять шкурки на домашнюю утварь и другие полезные в хозяйстве предметы. Пополнялась мягкой рухлядью ясачная изба. Собирая ясак, казаки посещали ближние и дальние поселенья и кочевья юкагирских родов.

Так продолжалось три года. Пообносились казаки, истосковались по хлебу, питаясь рыбой, олениной, грибами да ягодами. В 1645 году Стадухин и Зырян решили с половиной отряда и собранным ясаком плыть морем до ленского устья, а далее Леной до Якутска. На Колыме осталось всего тринадцать человек во главе с Семеном Дежневым и Вторым (Втором) Гавриловым.

Проведал злопамятный князец Алан, тот самый, брата которого убил собственноручно Дежнев, что опустел острожек и осталась в нем лишь малая горстка защитников. Целая орда, человек пятьсот, под предводительством Алая, ринулась на штурм острожка. Не остановили их натиска защитники и «огненным боем». Падал один из нападавших, а десятки устремлялись вперед. Пока успевали русские перезарядить пищали, Алаевы воины карабкались на частокол и врывались вовнутрь острожка, испуская воинственные возгласы. Положение защитников становилось критическим.

С отчаянной отвагой бросились русские в рукопашный бой. Все они были ранены, а Дежнев получил ранение в голову железной стрелой. Но и истекающие кровью продолжали сражаться. Один из казаков, пробивая себе дорогу сквозь толпу нападавших, сошелся с самим князцом Алаем и «твоим, великого государя, счастием, изменника Алайка не съемном бою копьем сколоти до смерти», — как сообщал позже Дежнев.

Гибель князца вызвала в рядах нападавших замешательство. Дрогнули их ряды. Не устояли перед отчаянной отвагой защитников и «убояси смерти, отошли прочь от острожку».

Дмитрий Зырян не доехал до Якутска. На море он встретил кочи с большой партией ленских торговцев и промышленников во главе с целовальником Петром Новоселовым. Воевода Петр Головин отсылал с Новоселовым на имя Зыряна наказную память о назначении его целовальником (правительственным приказчиком) на сдальние реки». Дмитрии Зырян был вынужден возвратиться на Колыму, тогда как Стадухин с пушниной добрался до Лены.

Возвращение Зыряна на Колыму в роли приказчика-целовальника поставило Семена Дежнева под его начало. Об этой службе Дежнев пишет: «И он приказной Дмитрий Михайлов и целовальник Петр Новоселов тебе, государю, радели с великим радением — посылали нас, холопей твоих, на непослушников, неясачных иноземцов, и голов своих не щадили, и кровь свою проливали… и голод терпели и всякую нужу принимали, и твой, государ, ясак мы, холопи твои, с неясачных людей збираем с великим раденьем».

Дежнев становится во главе отряда численностью более тридцати человек, который по приказу Зыряна и Новоселова выступил в поход против непокорных юкагиров. В результате боя был взят в аманаты некий Аливин, сын Черма. В бою Дежнев вновь был ранен: «а меня, холопа твоего Сеньку, на той имке те юкагиры ранили в левую руку под мышку». Из этого сообщения самого Семена Дежнева видно, что он, не обладая в то время никакими начальственными чинами, занимал положение далеко не рядового казака. Выделяясь среди товарищей боевой доблестью, он получает командование над крупным отрядом. Выносливый, дерзкий и отважный в бою, но не безрассудно-отчаянный, готовый протянуть руку противнику, чтобы избежать ненужного кровопролития, Дежнев завоевал среди казаков заслуженный авторитет.

Тем временем Колыма привлекает торговых и промышленных людей, которые толпами устремлялись сюда. В июле 1647 года якутская таможня выдала проездные грамоты «вниз по Лене и морем на Колыму и Индигирку для торгу и промыслу» 404 человекам Среди них были приказчики крупных московских купцов, монастырей, например Аитониева Сийского монастыря под Холмогорами, а также близких к царю знатных вельмож, таких, как боярин Романов. Каждый приказчик располагал вооруженным отрядом, состоявшим из покручеников и наемных людей, которые занимались непосредственным промыслом, управляли кочами, охраняли имущество.

Торговые люди отправлялись в поход с большим запасом разнообразных товаров, служивших предметами обмена на пушнину. Это были сукна, холщовое полотно, домашняя утварь, топоры, ножи, сети для рыбной ловли и ловли соболя, одеяла, свечи, овчины, обувь, одекуй, бисер, разного рода украшения. Покупателями этих предметов были не только аборигены, но и русские служилые люди. Пообносившиеся за долгий поход, казаки могли поразжиться у торговцев необходимой одеждой или припасами, расплачиваясь пушниной. Расширение торговли русских с аборигенным населением способствовало заимствованию аборигенами некоторых черт русского быта. В юртах можно было встретить металлическую утварь, посуду, инструменты, свечи русского происхождения.

Поселения русских на Колыме растут, обстраиваются, становятся оживленными центрами торговли. С 1647 года здесь регулярно устраивались ярмарки обычно в конце лета, когда промышленники возвращались с промыслов, а с Лены приходили новые партии торговцев с товарами. На ярмарки съезжались и окрестные юкагиры. Все более оживленным становится морской путь от устья Лены на восток. Мореходов не страшили льды и ветры Северного Ледовитого океана. Только летом 1647 года из Лены прошли к Индигирке и Колыме не менее 15 кочей с торговыми людьми.

Трудной была дорога из Якутска на Колыму. С немалыми опасностями и риском было связано плавание Северным Ледовитым океаном. Далеко не все кочи добирались до места своего назначения. Бывало, сталкивались с ледяными заторами и возвращались обратно ни с чем Бывало, и гибли, затертые и раздавленные коварными льдами, И все же торговые люди рисковали и смело отправлялись в опасный путь. Уж очень соблазнительной представлялась выгода от торговли на дальних реках Пуд хлеба, например, стоивший в Якутске 3 алтына, удавалось продать на Колыме за 5–8 рублей, а в некоторые годы даже за 10 рублей. М.И. Белов приводит характерный пример, основанный на документах и характеризующий прибыли торговых людей. В 1645–1648 годах небольшая группа ленских торговцев вывезла на Колыму товаров на 5997 рублей 12 алтын 2 деньги, а выручила пушнины на 14401 рубль 9 алтын 2 деньги. Таким образом чистая прибыль выразилась в 8403 рубля 21 алтын 3 деньги. Ради таких барышей люди рисковали и шли в дальнее, полное опасностей плавание. Итак, Колыма становится местом скопления русских торговцев, которые начинают помышлять о том, а не раздвинуть ли границы освоенных земель, не устремиться ли далее на восток, в поисках новых рек и пушных промыслов. С жадным вниманием выслушивали казаки, торговые и промышленные люди противоречивые и сбивчивые рассказы аборигенов о землях, лежавших к востоку от Колымы.

Мы мало знаем о географических представлениях русских Восточной Сибири накануне великого морского похода вокруг Чукотки. Задумывались ли они над проблемой существования прохода из Ледовитого океана в Тихий, которым можно выйти в Ламское море и амурское устье? Несомненно, что в этих представлениях было много фантастического, неопределенного. Бытовала, например, ошибочная убежденность, что Новая Земля, посещаемая поморами с Мезени, Мангазеи и Енисея, представляет собой гигантский гористый остров. Он будто бы тянется длинной полосой вдоль всего северного побережья Сибири. Эта точка зрения легко объяснима неосведомленностью русских мореплавателей, обычно не удалявшихся далеко от берега Азиатского материка и не бывавших на островах, расположенных далеко от берега. Если же они видели вдалеке южное побережье того или иного острова, например Большого Ляховского из группы Новосибирских островов или один из Медвежьих островов, то ошибочно считали его частью все той же Новой Земли. Впрочем, «Новой Землей» мореходы могли называть и всякую вновь открытую и неизвестную доселе землю. Поэтому, если такой термин встречается в документе, мы должны в каждом конкретном случае разобраться, о чем может идти речь.

Еще до своего возвращения на Лену Михаил Стадухин организовал поход на реку Чукочья. Река эта протекает по тундровой местности и впадает в Восточно-Сибирское море несколько западнее колымского устья. На Чукочьей обитал один небольшой чукотский род, оказавшийся обособленным и удаленным от основного ареала расселения чукчей. Подробности этого похода не были запечатлены в известных нам документах. Но известно, что Стадухин привез на Колыму с Чукочьей чукотскую женщину по имени Калиба, показавшуюся ему смышленой и располагавшей ценными сведениями. Калиба показала, что к северу от устья Колымы в море находится большой остров. Возможно, чукчи не раз посещали его. Сообщение чукчанки вызвало большой интерес у казаков и промышленников, высказавших на этот счет свои догадки. Они пришли в конце концов к единому мнению, что речь идет о Новой Земле, давно известной поморам, о ее восточной части. Ошибочность этого суждения очевидна. Кстати, среди географов XVII века была распространена версия о соединении Новой Земли с Американским континентом, вряд ли известная Стадухину, Дежневу и их товарищам.

Что же имела в виду чукотская женщина под большим морским островом? Скорее всего остров Айон, расположенный при выходе из Чаунскои губы, или Крестовский из группы Медвежьих островов и вряд ли остров Врангеля. Последний находится слишком далеко от Чукочьей и отделен от материка широким проливом и поэтому не мог быть известен чукотскому роду, к которому принадлежала Калиба.

Дмитрий Зырян оставался представителем русской власти на Колыме в течение года, до своей смерти или гибели. Его преемником казаки избрали Второго Гаврилова, продолжавшего собирать сведения о новых землях, настойчиво расспрашивать местных жителей. От юкагиров русские получали противоречивые известия о реке Погыче, или Ковыче, находящейся где-то к востоку от Колымы за Юкагирским нагорьем. По одной версии эта река впадает в большую бухту Ледовитого океана, которую можно отождествить с современной Чаунской губой. Погыча появляется на карте Сибири 1687 года, известной в копии С.У. Ремезова под названием реки Чаун, а также на карте Спарвенфельда 1689 года, составленной на основе русских чертежей.

Несколько позже русские услышали от колымских юкагиров о другой реке, называвшейся также Погычей, или Ковычей. Об этих сведениях Второй Гаврилов сообщал якутскому воеводе: «А за хребтом, за Камнем (Анюйским хребтом. — Л.Д.) есть большая река, а лесу-де по ней мало, а люди-де по ней оленные живут многие и по той-де реки соболи есть же». Речь в данном случае не могла идти о реке Чаун, впадающей в Чаунскую губу. Чаун — тундровая река с безлесными берегами — никак не может быть названа соболиной рекой. Гаврилов писал об Анадыри, впадавшей в Анадырский залив Берингова моря.

Сведения о землях и реках крайнего северо-востока Азии, полученные от аборигенов, вызвали серьезный интерес у служилых и промышленных людей Колымы. Предпринимаются дальнейшие попытки проникнуть на восток от Колымы морским путем. В 1646 году промышленник Исай Игнатьев Мезенец и Семен Алексеев Пустозерец отправились с шестью спутниками на коче в восточном направлении от колымского устья. Примечательно, что во главе этого похода стояли поморы, один из них уроженец Мезени, а другой — Пустозерска с нижней Печоры. Для обитателей этих мест дальние морские походы на Новую Землю и Грумант были делом обычным.

Коч Исая Мезенца и Семена Пустозерца плыл по морю двое суток и достиг губы, на берегах которых оказались поселения чукчей. Очевидно, речь шла о Чаунской губе. Дальнейшему плаванию помешали заторы льдов. С чукчами мореплаватели завязали меновую торговлю, выменивая на котлы и ножи «рыбий зуб», то есть моржовую кость. Она высоко ценилась. Пуд моржовой кости оценивался в 15–25 рублей и выше. От чукчей мореходы узнали, что к востоку от губы встречаются лежбища моржей, на которых местные жители охотились ради ценной кости. Вот что рассказывали сами мореплаватели об этом плавании: «бежали де они по большому морю, по зальду, подле Каменю двои сутки парусом и доходили до губы, а в губе нашли людей, а называются чухчами, а с ними торговали небольшое место потому, что толмача у них не было, и съезжатся к ним с судна на берег не смели, вывезли к ним товару на берег, положили, и они в то место положили кости рыбья зуба немного, а не всякий зуб цел; деланы у них пешни да топоры и с той кости, и сказывают, что на море до тово зверя много, ложится де он на место».

Моржовая кость, точнее моржовый клык, как и пушнина, стала той притягательной силой, которая влекла русских первопроходцев все дальше и дальше на восток. Изделия из кости моржа пользовались большим спросом среди московской знати, посылались в качестве подарков иностранным государям, охотно покупались иноземными купцами. В Оружейной палате Московского Кремля сохранились тронные кресла московских царей, отделанные резной моржовой костью. Сведения о «рыбьем зубе», приходившие с Колыми, естественно, заинтересовали и якутского воеводу, и Сибирский приказ.

Доходили до казаков слухи и о том, что в тундре находят иногда костные останки каких-то неведомых крупных животных, которые ныне уже не водились. А в слое вечной мерзлоты встречаются изредка и хорошо сохранившиеся их туши, покрытые рыжевато-бурой шерстью. Самое удивительное в них — огромные изогнутые клыки-бивни. "Конечно, речь шла о вымерших мамонтах. Бывало, юкагиры привозили в острожек для обмена желтоватую мамонтовую кость, которая также высоко ценилась. В целом, однако, кость мамонта добывалась крайне редко, и добыча эта носила случайный характер. Спрос на моржовую кость возрастал. И это заставило якутские власти и наиболее состоятельных торговых и промышленных людей задуматься об организации большой восточной экспедиции. Перед ней должны были ставиться широкие задачи, которые далеко не ограничивались поисками новых соболиных промыслов и лежбищ моржей и приведением в подданство Московского государства народов, живущих к востоку от Колымы. Мореплаватели должны были убедиться в доступности для плавания восточного отрезка Северного морского пути, отыскать загадочную реку Погычу — Анадырь и убедиться в том, можно ли из Студеного моря выйти в Ламское (Охотское), к тому времени уже известное русским. Мы не знаем, доходили ли до русских через аборигенов какие-либо смутные слухи о существовании пролива, разделявшего два материка, и «каменного носа», за которым береговая линия резко поворачивала на юг. Скорее всего, что нет. Если бы доходили, то следы о таких примечательных слухах можно было найти в отписках землепроходцев. Стало быть, и конкретная задача — выяснить существование пролива — вряд ли могла быть поставлена якутскими властями перед экспедицией. В географических представлениях русских касающихся крайнего северо-востока Азии, было еще много «белых пятен». И их предстояло восполнить в ходе дальнейших открытий.

Инициативу в организации большой восточной экспедиции взял на себя Федот Алексеев, с которым суждено было связать судьбу Семену Дежневу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.