Правда о Мцыри

Правда о Мцыри

Они стояли под венцом, счастливые и растерянные. Приходская церковка Покрова Богородицы в Кудрине (со временем она уступила место высотному зданию на Садово-Кудринской площади Москвы) была переполнена. Родные, друзья: московские врачи, артисты, художники… Со всех сторон – глаза: добрые, радостные и все-таки, казалось, чуть насмешливые. Ведь молодая чета открыто признавалась в том, что столько лет старательно прятала от посторонних глаз. В своей любви.

Первый ее портрет. Он набрасывает его в семейном родительском альбоме семь лет назад. Ничего особенного – разве художнику не свойственно постоянно рисовать и писать? Но как он ее рисует! Строгий девичий облик. Высокий чистый лоб. Гладко зачесанные на прямой пробор темные волосы. Широкий разлет бровей. Испытующий взгляд неулыбчивых глаз. Скромное светлое платье. А вокруг пышная рама из цветов, завитков, раковин. Слишком замысловатая. Слишком нарядная. Словно венчающая королеву.

Вероятно, и можно было о чем-то догадаться. Но художник молчал. А ей – после его очередного отъезда в Петербург – оставалось покориться судьбе. Родительский дом всегда посещали врачи – профессора и выпускники медицинского факультета Московского университета. Братец, Иван Петрович Постников, считался одним из лучших хирургов. К нему заезжали и сам Федор Иванович Иноземцев, и профессор Матюшенков, и их ученики.

Александра Петровна и не заметила, как стала штаб-лекаршей Машковцевой. Свадьбе не обрадовалась. Не опечалилась и скорой смертью мужа. Может, стала еще молчаливей. Вот тут-то и приехал навсегда в Москву ее суженый, ставший ни много ни мало академиком портретной живописи, и сделал предложение – сразу же принятое, всех обрадовавшее.

И теперь они стояли рука об руку перед аналоем, и шаферы держали над ними венцы. Над ее Петром Захаровичем – сам генерал Алексей Петрович Ермолов, над ней – первой гильдии купец московский Петр Кононович Боткин и родной батюшка. Из церкви они вышли четой Захаровых. В венчальной книге дьячок записал день: 14 января 1846 года.

А началось все 27 лет назад – 15 июня 1819 года. Генерал А. П. Ермолов укреплял линию обороны по реке Сунже. Строил крепости. Самую крупную из них, с шестью бастионами, назвал – Грозная. По другую сторону реки от Грозной раскинулся тонущий в садах аул Дады-Юрт. Из стратегических соображений предложил генерал жителям оставить селение. Горцы не согласились. В тот же день осажденный аул пал. Объезжая его, Ермолов остановился возле убитой женщины – рядом с ней копошился израненный ребенок. Генерал распорядился малыша забрать и передать казаку Захару Недоносову, занимавшемуся ермоловским хозяйством.

А потом были дни и бессонные ночи, которые проводил казак у постели мальчика. Жизнь ребенка была спасена. Позже к нему попадает другой сирота – лезгин. Захар обоих крестил и по своему имени дал им отчество и фамилию. Так появились Павел Захарович Захаров – лезгин и Петр Захарович Захаров – чеченец. Крестным отцом обоих был А.П. Ермолов.

Павел Захарович стал впоследствии солдатом и рано кончил свои дни в Грозном. Петра же Захаровича семи лет от роду взял двоюродный брат генерала, командовавший бригадой в соседней Грузии, Петр Николаевич Ермолов. Мальчику пришлось расстаться со своим первым воспитателем, но и в новую семью он вошел как равноправный ее член. Для Петра Ермолова не было разницы между шестью родными детьми и Петрушей. «Наш Петруша» – это имя сохранится за маленьким чеченцем до гробовой доски.

Когда через четыре года Петр Николаевич выйдет в отставку и приедет на постоянное жительство в Москву, а точнее – на подмосковный свой хутор Собакино, главной его заботой станет устройство Петрушиного будущего. В одном из писем к своей матери он напишет: «Странный мальчик Петруша! Я о моем чеченце. Кроме обучения грамоте, он рисует все, что попадает под руку. Видимо, будет художник и неплохой». Будучи уверен в незаурядных способностях своего питомца, Петр Ермолов попытается его устроить сразу в Академию художеств, попросив об этом приехавшего в Москву на коронацию Николая I президента Академии А. Н. Оленина. Но получит в ответ лишь туманные обещания да совет подучить мальчика на собственные средства.

Совет не расстроит опекуна. Напротив, Ермолов с легким сердцем оставит около себя Петрушу еще на четыре года и отдаст его в обучение проживавшему по соседству, около Большой Никитской, художнику Льву Волкову. Учитель и воспитатель не могли нахвалиться учеником, но время шло и Ермолов всерьез взялся за хлопоты.

В 1829 году он пишет одному из своих друзей по кавказской службе, живущему в Петербурге: «Есть у меня к тебе величайшая просьба, исполнением которой ты меня чрезвычайно одолжишь, а вместе сделаешь и благодеяние. Ты знаешь моего чеченца Петра Захарова. В 1826 году во время коронации я просил А. Н. Оленина поместить его в Академию художеств. Он сказал мне, что сие возможно, но чтобы я прежде отдал его немного поучиться рисовать. Ты знаешь, что отдан он был живописцу, начал рисовать весьма изрядно и показывает большие способности, но время уходит, ему уже 14-й, и я боюсь, чтоб он не вырос так, что уже нельзя будет его отдавать в Академию. Не знаю, как приступить к сему. Оленин – большой барин, живущий в Петербурге в большом свете и кругу, я, отставной, деревенский житель, ничем не прикосновенный к большому свету и большому кругу, хотя некогда и пользовался его благорасположением… Ты, может быть, сам к нему ездишь, вероятно, имеешь общих знакомых, то не можешь ли ты кого-нибудь или через кого-нибудь напомнить ему о его обещании. Если можешь как-нибудь до него добраться, сделай дружбу, уведоми, какой будет его ответ…»

То ли друзья не проявили достаточной настойчивости, то ли вообще не обратили внимания на просьбу «деревенского жителя», но ответа не последовало. И уже в 1830 году Ермолов пишет: «Если б я был жителем Петербурга, тогда, конечно, мог бы он жить у меня и ходить в Академию. Общество поощрения художников не может ли походатайствовать об определении его в пенсионеры. Хотя бы из редкости, чтоб из чеченца стать Апеллесом, а жаль мальчика, который имеет большие способности. Сделай милость, поговори…»

Дождаться ответа снова не удается, и Ермолов решается на крайнюю меру: посылает 14-летнего мальчишку в Петербург под покровительство своих знакомых. Только в 1833 году Петр Захаров будет зачислен так называемым посторонним учеником Академии художеств, будучи при этом пенсионером Общества поощрения художников. Путь в искусство оказался нелегким, зато самостоятельная подготовка – на редкость серьезной. Уже в 1835 году Захаров заканчивает академический курс и получает звание свободного художника. Тем самым он вместе со своим потомством получает право пользоваться «вечною и совершенною свободою и вольностию и вступить в службу, в какую он сам, яко свободный художник, пожелает». Так совпало, что полученный художником аттестат был датирован днем смерти А. С. Пушкина.

Петр Николаевич радуется и вместе с тем беспокоится за своего питомца. Слабые, как тогда говорилось, легкие Петруши давали о себе знать еще в Москве. Напряженные занятия – а жалеть себя художник никогда не жалел – тоже не прошли даром. В письмах домой проскальзывает тревога: вместо того, чтобы копить деньги на вымечтанную поездку в Италию, Захаров вынужден летом выезжать из Петербурга в Парголово, пытаясь восстановить здоровье изготавливавшимся там кумысом. Воспитатель настаивает на его возвращении в Москву. Захаров медлит, надеясь добиться сколько-нибудь ощутимых результатов в своей профессии.

После одной из очередных поездок в Москву потребность такого результата становится особенно острой: в московской семье Постниковых он встречает поразившую его воображение темноглазую красавицу. Но без прочного материального положения он не считает себя вправе даже мечтать о союзе с ней. И избежать встреч он не может: дом Постниковых связан с тем кругом людей, которые особенно близки художнику.

Есть основания считать, что Петра Захарова знал Пушкин. Ему позировал Лермонтов. Один из самых схожих, по мнению современников, портретов поэта, ошибочно приписываемый Филиппу Будкину, в действительности принадлежит кисти Петра Захарова. Как писал знакомый с Лермонтовым известный библиограф М. Н. Лонгинов: «Мы видели его у покойного Афанасия Алексеевича Столыпина, родного брата бабки Лермонтова Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. Оригинал писан масляными красками в натуральную величину художником Захаровым, а гравюра выполнена в Лейпциге, со снятой с него г. Муренко фотографии». Другой известный библиограф П. А. Ефремов добавлял: «Покойный Лонгинов считал этот портрет самым схожим».

Встреча с художником не прошла бесследно и для поэта. Именно история жизни Петра Захарова вдохновила М. Ю. Лермонтова на создание поэмы «Мцыри» – много оснований утверждать это.

Захарову доведется писать портрет «прекрасной Алябьевой», как называли ее и Пушкин, и Лермонтов на переломе 1820-1830-х годов. А. В. Алябьева-Киреева, конечно, изменилась с тех пор, и не к лучшему, но как бережно и поэтично воссоздает художник обаяние стареющей красавицы, очарование ее зрелой женственности! Петр Захаров певец душевной чистоты, романтики ясных и умиротворенных чувств.

В 1843 году начинает читать лекции в Московском университете Т. Н. Грановский. «На последней лекции, – записывает А. И. Герцен в своем дневнике, – аудитория была битком набита… Наконец он встал и начал благодарить слушателей – просто, светлыми, прекрасными словами, слезы были у него на глазах, щеки горели, он дрожал… После заключительных слов Грановского вся аудитория поднялась с восторженными рукоплесканиями, раздались крики: „Браво! Прекрасно!“ Треск, шум: дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали руку преподавателю, требовали его портрета».

Мысль о портрете решает реализовать именно Герцен и обращается с заказом к Петру Захарову. Заказ становится событием и для художника, и для профессора. Они близко узнают друг друга: Захаров ходит на лекции, наблюдает историка дома, делает множество набросков, пока наконец берется за портрет. Его появление на московской выставке сразу делает художника знаменитым.

Между тем постниковский дом неудержимо влечет Захарова. У него есть оправдание: он сердечно принят родителями Александры Петровны, дружен с ее братом, профессором Московского университета. Лучшие его полотна – портреты Ивана Петровича, матери Сашеньки и ее отца. У Постниковых можно встретить Петра Булахова, певца и композитора, чьи романсы и песни еще при жизни автора стали считаться народными: «Гори, гори, моя звезда», «Вот на пути село большое», «Тройка». И его портреты создавал Захаров. Художнику как будто нужны только те люди, с которыми он внутренне близок, придерживается общих взглядов.

Даже очередной шаг к утверждению себя как профессионала – звание академика – приносит портрет его крестного отца А. П. Ермолова. За этим портретом приходит заказ на портрет герцога Максимилиана Лейхтенбергского, супруга великой княгини Марии Николаевны. Любимая дочь Николая I исполняла функции президента Академии художеств. Это уже был залог официального признания. Захаров мог рассчитывать на материальную независимость, о которой так мечтал для своей неулыбчивой Сашеньки.

После венчания художник почувствовал себя заново родившимся. Хотелось работать и работать. В собственном доме. Для своей семьи. И, как свидетельство своей жизненной победы, Захаров пишет блестящий по живописи «Воинственный автопортрет в бурке с ружьем», первый раз обращаясь к, казалось бы, забытой родине, и подписывает холст: «Петр Захаров из Дады-Юрта». Он сумел принести славу родному аулу. Впрочем, память о Сунже жила в его душе всегда.

В тех местах по сию пору жива легенда о красавице чеченке, сиротой выросшей в чужой семье. Когда настала пора выходить замуж, девушка поставила нареченному условие: пусть найдет ее младшего брата, которого в день гибели селения увезли то ли в Москву, то ли в Петербург. Потому что хочет она иметь на свадьбе близкого родственника, как положено горским обычаем. И сумел жених разыскать увезенного брата, приехал с ним в селение. Но старейшины усомнились, можно ли через столько лет узнать мальчика, ставшего молодым человеком. Сестра сказала: можно. У ее брата на спине должен быть след от кетменя, на который она сама его уронила, качая на руках. Шрам оказался на месте. Счастью сестры и брата не было границ, и был этим братом художник из Дады-Юрта, правда, сразу после торжества вернувшийся на север.

Беда подкралась внезапно, откуда ее никто не ждал. В то время как художник начал поправляться от туберкулеза, заболела Александра Петровна. Начавшаяся у нее чахотка оказалась скоротечной. Никто из медиков не сумел помочь. Через пять месяцев после свадьбы, 15 июня 1846 года, в той же Покровской церкви состоялось отпевание. У художника остался портрет Александры Петровны на смертном одре. Измученное болезнью, постаревшее лицо оставалось по-прежнему бесконечно дорогим.

Теперь уже никто не мог помочь и самому Захарову. Резко обострившийся процесс в легких свел его еще до Нового года в могилу. Супругов приняло Ваганьковское кладбище, где обычно хоронили Постниковых.

Отчаянию Петра Николаевича, как и всей ермоловской семьи, не было предела. Даже официальный отчет Академии художеств нашел для ушедшего из жизни мастера несколько по-настоящему прочувствованных слов. 29 сентября 1846 года конференц-секретарь на общем собрании членов сообщил: «…Но если умножение числа достойных членов Академии радует нас, служит залогом будущего ее процветания, то, с другой стороны, смерть некоторых, хотя и неизбежна, не может не быть прискорбной… В истекшем году скончались: ректор Академии Демут-Малиновский и академики Михаил Шамшин, Захаров и Кухаревский. Захаров, чеченец по происхождению, известен как отличившийся и необыкновенно обещавший в этом роде живописи». Речь шла о портретах. Только их судьба оказалась непростой.

Сегодня полотна Захарова украшают залы Эрмитажа, Русского музея, Третьяковской галереи, их можно увидеть в Государственном музее А. С. Пушкина, Доме-музее Н. А. Некрасова, в музеях Воронежа и Тамбова. Те же, что были особенно тесно связаны с личной жизнью художника, заняли свое место в залах бывшего республиканского чечено-ингушского музея, в бывшей крепости Грозная. Но все в прошедшем времени.

В последних числах декабря 1994 года они перестали существовать. Вместе со всей коллекцией музея, которую никому не пришло в голову эвакуировать. «Портрет жены» 1839 года, «Портрет жены на смертном ложе», «Портрет русского певца Петра Булахова», «Портрет И. Ф. Ладыженского», «Воинственный автопортрет в бурке и с ружьем», так высоко оцененный Карлом Брюлловым…

Недопетая песня – отозвался когда-то Максим Горький о творчестве Лермонтова. Те же слова можно отнести и к судьбе удивительного портретиста-поэта Петра Захарова из Дады-Юрта.

И какой неизбывной горечью отзываются слова научных сотрудников погибшего музея на первой монографии художника: «Дорогой Нине Михайловне Молевой – с благодарностью за содействие, помощь и советы в наших исканиях в течение многих-многих лет на сегодня и на будущее. 30.10.74. Грозный».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.