ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ

Конечно, донесения и доносы — вещи совсем разные. Если не по форме, то по содержанию они должны отличаться коренным образом. Однако в 1937—1938 гг. эти вещи часто смешивали, выдавая одно за другое. В первую очередь это положение относится к деятельности политорганов (политических отделов, партийных комиссий) — полномочных органов ВКП(б) в армии и на флоте. Покажем это на конкретных примерах

Военный комиссар 3-й Крымской стрелковой дивизии бригадный комиссар Е.Я. Володарский доносил 3 июля 1937 г. в Политуправление РККА (в копии начальнику политуправления Харьковского военного округа дивизионному комиссару Н.К. Блуашвили). Здесь уместно сказать, что данное донесение по времени относится к периоду осуждения к высшей мере «группы Тухачевского» (не прошло и месяца после окончания суда над ними), и все командиры и политработники РККА, члены их семей находились под впечатлением этого процесса и его итогов (приговора). Добавим, что Ялтинский военный санаторий находился на политическом обеспечении политотдела 3-й Крымской стрелковой дивизии.

«Жена б(ывшего) помощника командующего войсками Белорусского военного округа тов. Мулина — Мулина находится в Ялтинском санатории БВО с 16 апреля. Приехала с ребенком 6-ти лет и с медсестрой поликлиники штаба БВО тов. Себовой. Последняя используется как няня.

Все трое прибыли в санаторий с путевками на отдельную комнату № 11 сроком по 14 апреля, но телеграммой зам(естителя) нач(альника) санслужбы БВО тов. Кобзева срок продлен до 1 июля.

На собрании отдыхающих коммунистов было заявлено, что Мулина является сестрой расстрелянного троцкиста.

При проведении митинга по поводу приговора Верховного суда над врагами народа шпионами Тухачевским, Уборевичем и др., во время аплодисментов, приветствовавших приговор, Мулина проговорила вслух: «Уж слишком много аплодисментов».

В беседе с помощником начальника санатория тов. Абрамовичем Мулина по приговору суда высказала следующее замечание: «Все это объясняется тем, что многие недовольны Сталиным».

Мулина долгое время не получала от мужа никаких известий, волновалась, хотя от посторонних это тщательно скрывала (ее муж, комкор В.М. Мулин, будет арестован только 5 февраля 1938 г., будучи заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. — Н.Ч.). 21 июня, получив от мужа извещение о переводе денег и телеграмму о высылке перевозочных документов для обратного выезда, она, в присутствии медсестры 6-го отделения санатория тов. Tax, обращаясь к своей няне медсестре Себовой, сказала: «Вы себе представить не можете, что я передумала, пережила за это время. Теперь, после всех этих треволнений, мне следовало бы и отдохнуть».

Продолжительное пребывание в санатории Мулиной с ребенком и няней (все трое за счет государства) и ее барское поведение вызывало ряд настроений среди отдыхающих командиров. Присутствие «няни» с квалификацией медсестры никакой необходимостью не вызывалось»[84].

Здесь необходимы некоторые пояснения. Что это за родственник-троцкист (брат жены) у комкора Мулина? И почему это родство вменяется ему в вину?

У жены В.М. Мулина — Анны Исаевны Мулиной (Рейнгольд) имелся родной брат (Рейнгольд И. И., активный участник оппозиции, осужденный к высшей мере наказания по «процессу 16-ти»). Анна Исаевна не без оснований переживала за мужа — ведь он уже из-за ее родственников пострадал к тому времени.

Выписка из протокола заседания окружной партийной комиссии Белорусского военного округа № 5 от 4 февраля 1937 г. под председательством ее ответственного секретаря бригадного комиссара И.И. Жукова:

«Мулин Валентин Михайлович. Член ВКП(б) с 1906 г., парх билет № 0475650 образца 1936 г., рождения 1885 г., по должности — зам(еститель) командующего войсками БВО — комкор.

Парт(ийным) взысканиям не подвергался.

На почве семейно-родственных отношений в январе 1936 г. тов. Мулин ходатайствовал об оставлении в партии исключенного и ныне арестованного. Не разоружившегося троцкиста Рейнгольда С. (еще одного брата своей жены. — Н. Ч.) и не порывал своего знакомства до апреля 1936 г. с ныне расстрелянным троцкистом-бандитом Рейнгольдом И.

Тов. Мулин В.М. допущенную им грубую политическую ошибку осознал, дав ей правильную политическую оценку, и сам об этой ошибке сообщил парт(ийной) организации.

Парт(ийная) организация штаба и управлений БВО (протокол от 29/IX—36 г.) объявила тов. Мулину В.М. за притупление большевистской бдительности — выговор с занесением в учетную карточку.

Тов. Мулин на заседании присутствует.

(Докл(адчик) тов. Жуков И.И.).

Постановили:

Решение парт(ийной) организации штаба и управлений БВО об объявлении тов. Мулину В.М. выговора с занесением в учетную карточку за притупление большевистской бдительности — утвердить»[85].

Через полгода после описываемых событий (5 февраля 1938 г.) комкор В.М. Мулин был арестован, будучи к тому времени переведен из БВО и назначен заместителем командующего войсками Закавказского военного округа. Тройкой Грузинской ССР 21 июня 1938 г. по обвинению в антисоветской деятельности и участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Определением военного трибунала Закавказского военного округа от 12 октября 1956 г. реабилитирован.

К зловещему 1937 г. относится и другой документ — донесение (донос) работника Политуправления РККА, члена

ВКП(б) с 1919 г. Ремизова. Адресован он секретарю партбюро Политуправления РККА дивизионному комиссару С.Ф. Котову. И говорится в нем о пресловутой «белорусско-толмачевской оппозиции» и ее участниках.

«Будучи секретарем парткомиссии (по совместительству) 2-й авиабригады (г. Витебск), в мае 1928 г. я присутствовал на совещании высшего политсостава. Совещание было созвано по вопросу о задачах партийно-политической работы на летний период и проводилось под руководством (М.М.) Ланда (он был тогда начпуокра).

На этом совещании была принята антипартийная, так называемая белорусско-толмачевская резолюция.

Не разделяя идейно взглядов армейской оппозиции (ибо мне не было известно о ее существовании), наряду с остальными присутствующими на этом совещании (не разобравших), я также голосовал за эту резолюцию, чем совершил грубейшую политическую ошибку.

Об этой политической ошибке мною заявлялось:

1. На партконференции 2 авиабригады 1928 г.

2. На партконференции БВО 1928/1929 г.

3. На чистках партии. ,

4. При обмене партдокументов 1936 г.

В свете сегодняшней обстановки и поскольку ряд лиц, голосовавших за эту резолюцию, оказались врагами народа, считаю своим долгом еще раз заявить об этом в парторганизацию и о тех лицах, которые присутствовали на этом совещании (кого запомнил).

Присутствовали на этом совещании следующие лица:

1. Ланда (начпуокра).

2. Сонкин (зам. начпуокра).

3. Харитонов (нач. орготдела — враг народа).

4. Неронов (помполит 4 ск).

5. Крохмаль (комиссар 3 кк).

6. Литгебрант (помполит 11 ск).

7. Супрун (начподив 33).

8. Балыченко (секретарь ОПК).

9. Конопелькин (секретарь ПК).

10. Александров (2 ав. бригада).

11. Краузе (ВК 15 ав. бриг.).

12. Гельфер (комбриг 6).

13. Сангурский (комкор 11 — враг народа).

Нетвердо помню, но кажется, также присутствовали: Зайцев — начподив 27, Левушкин — секретарь ДПК 27, Шавку-нов — секретарь ПК и др. Всего присутствовало до 48 чел.

Если бы удалось посмотреть групповой фотоснимок, тогда смог назвать большее число фамилий.

Должности названных фамилий указаны прежние.

Член ВКП(б) с 1919 г., п/б № 1018607 Ремизов.

29.7.37 г.»[86]

Партия требовала от своих членов, чтобы они о каждом случае «антипартийных» действий (своих и других партийцев) информировали соответствующий партийный орган. Они должны были каяться в содеянном, просить снисхождения, бичевать свои недостатки. Что и делали правоверные коммунисты, в первую очередь политработники разных должностных уровней. Особенно если это касалось связей с разоблаченными и арестованными «врагами народа».

«Начальнику политуправления

дивизионному комиссару тов. Исаенко

Вчера, 26.6.37 г., в личной беседе с Вами, когда упоминался вопрос об аресте б(ывшего) начпуокра Векличева, как участника к/p шпионской организации, я Вам заявил, что причастность Векличева к к/p шпионской организации может в известной мере компрометировать меня, поскольку я около года работал под непосредственным руководством Векличева в качестве начальника 1 сектора пуокра, а затем, по инициативе Векличева, был выдвинут первоначально начподивом 18 сд и впоследствии начподивом МПСД, причем на протяжении всего периода Векличев на ряде окружных совещаний отзывался обо мне как о хорошем работнике. По существу этого разговора могу заявить следующее.

1. Считаю себя чистым и преданным партии коммунистом и армейским работником. Никакой связи с лицами, причастными к к/p шпионской организации, не имел и не имею.

2. Отношения мои с Векличевым ограничивались только служебной работой. Личных отношений, не связанных со службой, у меня с Векличевым не было, и никаких разговоров, помимо партийно-деловых у меня с ним также не было и не могло быть. Ничего общего у меня с Векличевым, как шпионом, изменником Родины, врагом народа, нет и быть не может.

3. Свою, во вчерашнем разговоре, постановку вопроса о том, что причастность Векличева к к/p шпионской организации может компрометировать меня, считаю политически совершенно неуместной, т.к. у Векличева, как б(ывшего) нач(альника) пуокра МВО, работало сотни честных работников и у меня нет и не может быть никаких оснований к тому, чтобы себя выставлять из этого коллектива работников МВО.

Начподив 1 МПСД

бригадный комиссар (Сергеев)»[87].

Биографическая справка на бригадного комиссара М.М. Сергеева.

Сергеев Михаил Матвеевич родился в 1898 г. в семье рабочего. Окончил двухклассное училище министерства народного просвещения. До призыва на военную службу в 1917 г. работал юнгой парусного судна, помощником пильщика деревообделочной фабрики, помощником слесаря и слесарем автомастерских в Петрограде. В 1917 г. призван в армию. Службу проходил в должности рядового в 3-й тыловой автомастерской. В Красной Армии с 1918 г. Участник Гражданской войны. В годы войны занимал должности: красноармейца Харьковской автомастерской, автобронемастерской Восточного фронта, красноармейца 17-го и 4-го авто-бронеотрядов, политрука 4-го автобронеотряда, врид военкома того же отряда, инструктора политотдела 2-й Туркестанской стрелковой дивизии.

После Гражданской войны занимал ответственные должности в частях и соединениях РККА. Участник борьбы с басмачеством в Средней Азии. В 1921—1937 гг. занимал должности: военного комиссара 2-го авто-броневого отряда, 14-го бронепоезда, 5-го авто-бронеотряда, 48-го артиллерийского полка, инструктора политуправления Московского военного округа, начальника 1-го сектора того же политуправления, начальника политотдела 18-й стрелковой дивизии, помощника командира по политической части и начальника политотдела Московской Пролетарской стрелковой дивизии (МПСД). В 1928 г. окончил Военно-политическую академию имени Н.Г. Толмачева. В 1936 г. награжден орденом Красной Звезды. Член ВКП(б) с сентября 1918 г.

Как видно из послужного списка М.М. Сергеева, служба у него складывалась довольно успешно. Его ценили начальники, уважали подчиненные. Приведем одну из его служебных аттестаций — за 1932/33 гг. в должности начальника политотдела 18-й стрелковой дивизии и подписанной командующим войсками МВО А.И. Корком и начальником политуправления округа И.И. Векличевым.

«Тов. Сергеев, работая начподивом 18 стрелковой дивизии, проявил себя очень энергичным работником, хорошим организатором и умелым руководителем. Очень много и с большой пользой работает в подразделениях дивизии, обучая в работе низовой партполитаппарат. Тов. Сергеев очень быстро схватывает все новые указания, даваемые ПУРККА и пуокром, и опыт других дивизий и быстро переносит к себе в дивизию. В частности, им своевременно и неплохо были проведены мероприятия по вопросам политобеспечения штабной службы. Наличие в дивизии наштадива тов. Дельвига, неплохо поставившего службу штабов и опыт подива по ее политобеспечению, дали довольно эффективные результаты, которые перенесены были пуокром и в другие дивизии.

Тов. Сергеев один из первых начподивов, быстро воспринявших тов. Булина о междусборовой работе, что было отмечено во время инспектирования дивизии в декабре месяце 1932 г. работникам^ пуокра и помполитом 3 корпуса тов. Говорухиным.

К недостаткам тов. Сергеева надо отнести его некоторое болезненное состояние. В результате большой и напряженной работы у тов. Сергеева появилась излишняя нервозность.

С занимемой им должностью тов. Сергеев справляется вполне»[88].

А теперь вернемся к содержанию и последствиям приведенного выше документа, т.е. к докладной М.М. Сергеева. Он не остался без внимания и реакции руководства округа.

Свидетельством тому следующий документ, датированный 14 августа 1937 г. — докладная записка начальника политуправления Московского военного округа дивизионного комиссара М.Г. Исаенко.

«Начальнику Политического управления РККА армейскому комиссару 2-го ранга тов. Смирнову.

В конце июня с/г ко мне явился начподив МПСД — бригадный комиссар тов. Сергеев и сообщил следующее:

«Тов. начпуокр, я только что сдал в информацию отклики красноармейцев и командиров на приказ № 82 и считаю необходимым заявить Вам, что я был связан с Векличевым. Им я был выдвинут на работу начальником оргсектора пу-окра, а затем начподивом 18 сд и впоследствии начподивом МПСД. Векличев меня всегда хвалил и выделял из среды всех начподивов».

На другой день в продолжительной беседе о связях его с Векличевым, об отношении к Петровскому (комдив Л .Г. Петровский — командир МПСД. — Н. Ч.) Сергеев от ответов на вопросы уклонился, вел себя неискренне, плакал. Уходя, он оставил заявление (копия прилагается), которое никакой явности в дело не вносит.

До этого Сергеев вел разговор о связях с Векличевым с отдельными работниками дивизии. От(ветственный) секр(етарь) ДПК тов. Некундэ в своем заявлении пишет, что в беседе с ним в начале июня Сергеев заявил:

«Ты, Некундэ, мне тоже не особенно доверяй, я ведь тоже старый окружной работник, долго работал и близко соприкасался с Векличевым. Ко мне надо подходить критически и ты имеешь много оснований не доверять мне».

Из заявления инструктора подива Феденцова:

«Я не должен бы быть здесь комиссаром дивизии. Меня надо бы прорабатывать и настороженно ко мне относиться. Враги завербовали руководство частей и школ в Московском гарнизоне, и не может быть того, чтобы они не пытались завербовать руководство Пролетарской дивизии. Я с Векличе-вым был в близких отношениях».

Анализ деятельности Сергеева, как партийно-политического руководителя дивизии, за последние два года показывает, что он за весь период своего пребывания в МПСД партийной работой не занимался и партработу не любил. В частях дивизии совершенно не бывал. Политотделом, военкомами и отсекрами партбюро не руководил. Дивизионного актива не создал. Руководил из кабинета окриком, запугиванием, чем противопоставил себя всему командному и политическому составу.

В разрешении важнейших задач Красной Армии Сергеев проводил принципиально неправильную политическую линию. Приказ НКО на 1937 г. он воспринял как тенденцию на свертывание, на суживание политических задач, политической работы в РККА, в этом направлении ориентировал весь политсостав и особенно настойчиво внедрял эту ориентировку в сознание работников подива.

Инструктору подива тов. Феденцову в присутствии других инструкторов он задал такой вопрос: «Как ты думаешь, почему Нарком в своем приказе делает главный упор на боевую подготовку и суживает задачи политработы?» и после замечания инструкторов, что так понимать приказ Наркома нельзя, Сергеев ответил:

«Узенькие, недальновидные вы люди. Надо понимать, что, очевидно, весной предполагается война, а поэтому надо крепко готовиться. Будет решать то, как будем уметь стрелять, а не технические кружки, общеобразовательная подготовка и другая работа».

Эта ставка на свертывание политической работы нашла свое проявление в открытом, демонстративном игнорировании Сергеевым решений февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). Делясь с инструкторами подива о первых своих впечатлениях о решениях пленума, Сергеев заявил, что «теперь опять месяц-два придется заниматься самокритикой» (заявление тов. Груздева).

Присутствуя на окружном активе, Сергеев не выступал; несмотря на то, что по его адресу многие из выступавших в прениях замечали о неблагополучии руководства в МПСД.

После окружного актива Сергеев в беседе с инструктором подива Груздевым, на замечание последнего об огромном значении решений пленума в развертывании самокритики, в повышении бдительности и боеспособности всех парторганизаций, ответил:

«Эта погода создалась ненадолго: через месяц-другой опять все будет по-старому».

На совещании военкомов и отсекров партбюро частей дивизии, созванном после окружного актива, Сергеев, вместо того чтобы ориентировать на развертывание действенной конкретной критики недочетов, ориентировал собравшихся на критику вообще. На этом же совещании работники дивизии обвинили его в дезорганизации актива, в нежелании и неспособности возглавить подлинную самокритику, выразили Сергееву недоверие и потребовали, чтобы он информировал об этом окружное руководство, чего Сергеев не сделал.

На дивизионном активе я лично был свидетелем исключительно беззубого, непартийного доклада Сергеева. Беспринципность, поверхностность постановки вопросов, отсутствие всякой самокритики вынуждало меня и многих присутствующих делать реплики по содержанию доклада. Все выступавшие затем в прениях с возмущением отмечали непартийное поведение Сергеева и заявляли о неспособности его работать политическим руководителем. Присутствовавший на активе Аронштам (член Военного совета МВО армейский комиссар 2-го ранга. — Н. Ч.) в своем выступлении обрушился на острую, бесспорно верную критику ряда участников совещания, отметил «неправильную» критику со стороны отсекра ДПК тов. Некундэ и ни слова не сказал о беззубом докладе Сергеева.

После актива и состоявшейся затем дивпартконференции Сергеев выдвинул теорию о «кризисе руководства», о том, что в результате развернувшейся самокритики руководство дивизии и полков скомпрометировано и поддержал «теорию» командира дивизии Петровского о том, что после обсуждения решений пленума в частях дивизии «ухудшилось состояние дисциплины».

Анализ поведения и деятельности Сергеева показывает, что он разделял и был солидарен не только с этой антипартийной установкой бывшего командира дивизии Петровского. Стараясь внешне создать впечатление натянутости его взаимоотношений с Петровским, Сергеев в то же время полностью разделял его взгляды и поддерживал во всех основных вопросах. Зная об антигосударственной тенденции Петровского к очковтирательству, Сергеев в декабре 1936 г. беспрекословно подписал рапорт на имя командования округа, составленный Петровским, в котором огневая подготовка дивизии оценивалась в 4,7 балла, тогда как инспекцией округа она оценивалась в действительности в 2,1 балла. При составлении годового отчета Сергеев также беспрекословно переправил по указанию Петровского количество дезертиров с 6 на 4.

Несмотря на неблагополучие в дивизии с огневой подготовкой и явно неправильную, вредную установку Петровского о нажиме на тактику в ущерб Огневой подготовке, Сергеев и в этом поддержал Петровского. На совещании военкомов и отсекров партбюро частей в начале 1937 г. он заявил:

«Петровский прав, что ориентирует части на тактическую подготовку, а не на огневую, так как в этом году, не в пример прошлым, не по огню будут оценивать общие успехи дивизии, а по тактике» (заявление тов. Груздева).

Сергеев регулярно информировался Петровским о всех сведениях, получаемых им от отца и других лиц. (Отец Л.Г. Петровского — Г.И. Петровский был председателем ВУЦИК, сопредседателем ЦИК СССР. — Н. Ч.). Как видно из заявления самого Сергеева, он очень усердно оберегал Петровского от критики, проводя в этом отношении установку врагов народа Гамарника и Векличева. (Заявление Сергеева направлено Вам при политдонесении № 002007 от 9.8.37 г.) Работников дивизии, возмущавшихся антипартийными высказываниями и действиями Петровского, Сергеев обычно успокаивал:

«Не в интересах государства критиковать Петровского. Его берегут. Берегут из-за старика отца, потому что комдив Петровский остался у него единственным сыном. Для того, чтобы не расстраивать отца, критиковать Петровского нельзя» (заявление тов. Груздева).

О тесной связи и осведомленности Сергеева о действиях Петровского свидетельствует и факт такого заявления Сергеева, сделанного отсекру ДПК вскоре после дивизионного актива:

«Знаешь, Некундэ, Петровский, напугавшись за свои (и Сергеева) натворенные дела, звонил Гамарнику, и Гамарник якобы ему ответил, что это плохо, что он, Петровский, кое в чем в дивизии перегнул, а может это и не плохо и Гамарник велел ему об этом передать мне» (заявление тов. Некундэ).

Целый ряд фактов показывает, что Сергеев не вел необходимой борьбы за чистоту рядов партии, за очищение дивизии от враждебных и сомнительных людей. В течение 1936 г. был ряд сигналов о контрреволюционной деятельности во 2 с.п., которым Сергеев не придавал никакого внимания, а когда отсекр ДПК тов. Некундэ указал на это, Сергеев обвинил его в неправильном обобщении фактов. Только в 1937 г. помимо воли Сергеева гнездо контрреволюционной работы в полку было вскрыто и участники арестованы (Агриколянский, Позорик, Шорыгин и другие). Сергеев своевременно имел компрометирующие их материалы, знал их троцкистское прошлое, но мер к разоблачению их не принял.

Как показывают факты, с врагом народа Векличевым Сергеев был в более близких отношениях, чем он признает в своем заявлении. Векличев относился к Сергееву всегда с покровительством, возвеличивал его как самого лучшего начподива в округе, оставлял без последствий факты неисполнения и прямого игнорирования со стороны Сергеева указаний пу-окра. Сергеев пользовался правом заходить к Векличеву без предупреждения, называл его на «ты» и т.д. О всех особых событиях и явлениях в дивизии докладывал лично Векличеву, затягивая потом официальное донесение о них в пуокр. Аппарат пуокра Сергеевым игнорировался, и все вопросы, независимо от их важности, он, как правило, всегда разрешал у Векличева.

Во второй половине 1935 г., имея сведения о неблагополучии с руководством в МПСД, я лично ставил вопрос перед Векличевым о проверке дивизии, в 1936 г. вновь поднимал этот вопрос, но в обоих случаях со стороны Векличева было проявлено упорное нежелание такой проверки, и последняя не состоялась.

С приходом в январе 1937 г. в округ Аронштама, Сергеев также очень быстро с ним сблизился, был в хороших отношениях и когда узнал о его переводе из округа, открыто сожалел об этом.

Все поступившие на Сергеева материалы мною переданы в окружную партийную комиссию для разбора его дела в партийном порядке. Докладывая об этом, считаю, что оставлять Сергеева на руководящей партийно-политической работе в РККА больше нельзя, следует уволить из РККА.

Приложение: копия заявления Сергеева от 7.6.37 года.

Начальник ПУ МВО

дивизионный комиссар (Исаенко)»[89].

Справка. Обеспокоенность М.Г. Исаенко делами в МПСД вполне объяснима еще и потому, что он сам несколько лет (в 1929—1931 гг.) занимал должность начальника политотдела этой дивизии.

Бригадный комиссар М.М. Сергеев в декабре 1937 г. по политйческому недоверию был уволен в запас. Арестован 10 января 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 17 ноября 1957 г. реабилитирован.

Дивизионный комиссар М.Г. Исаенко арестован 4 ноября 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 2 апреля 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 24 октября 1956 Г. реабилитирован.

Имя Маршала Советского Союза Александра Ильича Егорова в 30-х гг. было известно каждому военнослужащему Красной Армии — он с 1931 г. начальник Штаба (с 1935 г. — Генерального штаба) РККА.

С мая 1937 г. А.И. Егоров — первый заместителя Наркома обороны СССР. Его хорошо знал И.В. Сталин — он ведь был членом Военного совета Юго-Западного фронта в войне с Польшей, которым командовал Егоров. Полковник старой армии, А.И. Егоров тем не менее неплохо вписался в советскую систему, достигнув там немалых высот. Но все изменилось к худшему во второй половине 1937 г. На него, как на заговорщика, показывали многие арестованные командиры РККА высшего звена как из войск, так и из центрального аппарата Наркомата обороны. На него в соответствующие органы поступали доносы аналогичного содержания. Вот один из них. Уволенный в запас в октябре 1937 г. по политическому недоверию комбриг Я.М. Жигур (последняя должность в РККА — помощник начальника кафедры высших соединений Академии Генерального штаба РККА), стремясь набрать политических очков и показать себя ярым борцом с «врагами народа», в начале ноября 1937 г. обращается с письмом к И.В. Сталину.

«В ЦК ВКП(б) тов. Сталину

Целый ряд важнейших вопросов в организации РККА и оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил, по моему убеждению, решен ошибочно, а возможно, и вредительски. Это в первый период войны может повлечь за собой крупные неудачи и многочисленные лишние жертвы.

Я прошу, тов. Сталин:

Проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, т.к. он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил и их организационной структуры.

Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность как начальника Генерального штаба вызывает сомнения.

9 ноября 1937 года.

Член ВКП(б) с 1912 года Я. Жигур»[90].

Комбриг Жигур Ян Матисович арестован 14 декабря 1937 г. Военной коллегией Верховного суда СССР 22 августа 1938 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. Определением Военной коллегии от 7 июля 1956 г. реабилитирован.

Если комбриг Я.М. Жигур писал о днях сегодняшних, то другой комбриг — Г.В. Жуков — сообщал во второй половине 1937 г. о делах двадцатилетней давности, когда еще А.И. Егоров состоял в партии левых эсеров (Г.В. Жуков ошибочно называет его членом партии правых эсеров).

«Народному комиссару обороны Союза ССР

тов. Ворошилову

Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает все нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы, под руководством партии Ленина-Сталина провели в течение 20-ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно честно в борьбе за дело партии Ленина-Сталина, как подобает партийному и непартийному большевику и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристской, а может быть и другой, вредительскошпионской цели.

Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать тов. Тюленеву следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.

В 1917 г. в ноябре м-це, на съезде 1-й армии в Штокмаз-гофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника А.И. Егорова, который в своем выступлении называл товарища Ленина авантюристом, посланцем немцев. В конечном счете речь его сводилась к тому, чтобы солдаты не верили Ленину, как борцу-ре-волюционеру, борющемуся за освобождение рабочего класса и крестьянства.

После его выступления выступал меньшевик, который, несмотря на вражду к большевикам, и он даже отмежевался от его выступления.

Дорогой товарищ народный комиссар, может быть поздно, но я, поговорив сегодня с товарищем Тюленевым, решил сообщить это Вам.

Член ВКП(б) (Г. Жуков)»[91].

Еще один комбриг — Яков Моисеевич Кривошеин — только что вернувшийся из Испании и получивший это воинское звание (до Испании командовал 6-м механизированным полком), из Гомеля писал (фактически доносил) Наркому обороны в середине июня 1937 г. о «прегрешениях» командира 6-го казачьего корпуса комдива Е.И. Горячева. При этом «свежеиспеченный» комбриг прекрасно знал, что Е.И. Горячев был в составе Специального судебного присутствия, судившего маршала М.Н. Тухачевского, командармов И.Э. Якира, И.П. Уборевича и их подельников неделю тому назад.

«Поведение командира казачьего корпуса тов. Горячева считаю нечестным. До ареста и расстрела врага народа Уборевича Горячев был одним из его ревностных поклонников или просто подхалимом. Так, на занятиях с начсоставом всегда особо подчеркивались указания Уборевича по боевой подготовке войск, как исключительно ценные. Очень часто Горячев в своих письмах к Уборевичу их начинал со слов: «дорогой и любимый Иероним Петровій!», над чем окружные работники часто смеялись. Сам Уборевич на одном из совещаний высшего начсостава округа прямо заявил, что из всех командиров корпусов Горячев один его всегда хорошо информирует. Сейчас Горячев страшно ругает всех врагов народа, но ни слова не говорит о своем подхалимском отношении к Уборевичу. Так он выступил на окружной партийной конференции и на 16-м съезде большевиков Белоруссии. Я хотел на партийном съезде выступить с критикой поведения Горячева, но, взвесив политическую обстановку, решил написать Вам. Я считаю, что такой резкий поворот Горячева от подхалимства к проклятиям без признания своих личных ошибок подозрительным и требующим проверки.

Комбриг Кривошеин»[92].

Комкор Горячев Елисей Иванович, будучи заместителем командующего войсками Киевского военного округа по кавалерии, командующим армейской кавалерийской группой того же округа, покончил жизнь самоубийством 12 декабря 1938 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.