СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ Соответствует ли пятичасовое чаепитие требованиям нашего времени?

СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Соответствует ли пятичасовое чаепитие требованиям нашего времени?

Немецкий народ да и все культурные люди различных стран все еще находятся под впечатлением выступления фюрера на фестивале искусств в Мюнхене. Безусловно, это выступление представляет собой весьма важное явление в современной культурно-политической жизни. Оно имеет и несомненное практическое значение. Хранители почти всех государственных и частных музеев, а также художественных коллекций снимают с обозрения наиболее одиозные творения представителей дегенеративного и патологического «искусства», помогая тем самым более правильному толкованию истинных ценностей в чисто немецком духе. Очищение «авгиевых конюшен» от работ, носящих этот западноазиатский штамп, нашло свое отражение и в литературе путем символического сожжения «трудов» еврейских писак вскоре после прихода национал-социалистов к власти. В то же время чуждое влияние в сочетании с художественной импотенцией находит еще свое отражение в такой важнейшей области искусства, как музыка. Сорная болотная трава довольно часто встречается на страницах бульварных журналов, пользующихся дурной репутацией и не понимающих значения единства в музыке, искажающих художественную интерпретацию и восхваляющих негритянскую музыку, (Подобное положение отмечается и в так называемом культурном отделе прессы, в котором начиная с XIX столетия преобладают субъективизм, сосредоточение на внутреннем мире человека и беспардонная критика всех сторон жизни.)

В фельетоне «Чай и танцы» в одной из берлинских вечерних газет 19 августа сего года как раз затрагивается подобная тематика. Однако автор его либо жил последние четыре года на луне, либо это горячее время наложило свой отпечаток на его дадаистское сознание.

Чай и танцы — это не только отличная аллитерация[9], но и смешение двух понятий, которые по своей сути и в созвучии естественно и тесно связаны друг с другом, подобно словосочетаниям «дом и двор» и «чады и домочадцы». Поэтому и рассматривать их мы должны вместе, как единое целое, с тем чтобы определить их внутреннюю пустоту и ту опасность, которая заключена для нашего народа в этом международном образе культурной жизни.

Некоторые люди полагают, что следует приветствовать обычай послеобеденного чая. Однако никто не может предписать нам, какой напиток предпочтительнее: ведь у немцев в традиции пить кофе в семье и с приятелями, употребление же чая пришло к нам из северных стран. В конце концов, это дело вкуса и, может быть, темперамента. Питье чая в пять часов пополудни передалось нам из Англии, где оно приняло дегенеративную социальную форму, и поэтому должно быть отклонено. Мы, немцы, никогда ничего не знали о пятичасовом чае. Вначале это чаепитие рассматривалось как современный образ культурной жизни, выдержанный в еврейском духе, пытавшемся скрыть тот факт, что не содержит в себе никаких ценностей и культурных форм. Строго говоря, вопрос заключается не столько в самом напитке, сколько во времени дня, выделяемом для этого удовольствия. Автор вышеупомянутой статьи предлагал перенести в Берлине чаепитие с пяти на четыре часа дня и заменить чай «предпочтительно на кофе». Следовательно, вопрос-то главным образом идет об определенной форме социально-культурной жизни, привнесенной к нам чужестранцами.

Под пятичасовым чаепитием, если оно происходит в частном кругу, понимаются светская болтовня, поглощение бутербродов, питье чая, курение сигарет лицами, сидящими вокруг своеобразного чайника на колесиках. Пятичасовое чаепитие — это, так сказать, социальное сборище, на котором культивируются сплетни. Если же взять американский обычай пить и есть стоя, то там предполагается спонтанный обмен мнениями в непринужденной обстановке, но и это — не серьезная беседа, а пустая болтовня. Ведь участники таких мероприятий вынуждены держать в руке свою шляпу, перчатки и тарелку с едой, передвигаясь по помещению. При этом в шляпу, которую держат двумя пальцами, могут запросто попасть куски съестного из тарелки, придерживаемой третьим пальцем. В таком обществе отдых и не предполагается: кресла-то не предусмотрены. Как бы то ни было, это не немецкий «обычай домашних встреч», а еврейское бродяжничество, перенесенное в салоны. Это не социально значимые встречи здравых людей, а заблудившиеся цыгане, «случайно появившиеся на паркетном полу».

В «12-часовой газете», в которой обычно помещаются статьи о спорте, театре и общественной жизни, была недавно опубликована заметка о пятичасовом чае. Автор ее писал, что такие вечера являются большим подспорьем для молодых людей в их «общественной жизни», так как там они знакомятся с новыми образцами моды на одежду, учатся «обращению с прекрасным полом» и ведению светской беседы. Приведем некоторые отрывки из таких разговоров:

— Вы часто бываете здесь, моя дорогая?

— Оркестр играет неплохо, но не идет ни в какое сравнение с тем, что я слышал недавно в Сент-Морисе!

— Я пока еще государственный служащий, но не позднее полугода буду сниматься в кино.

Пятичасовой чай подразумевал еще и наиболее важную «третью» составную часть — танцы. И что за танцы! Кто-то танцевал свинг, а кто-то знакомился с последними хитами и модными танцевальными оркестрами. В принципе это можно было бы рассматривать как безобидное препровождение времени «приличными молодыми людьми», если бы будоражащие, шумные и ничего не значащие пронзительные звуки не выдавались за «хорошую музыку». Мы приняли решительные меры, чтобы в Третьем рейхе прекратить существование газет, служащих адвокатами различных еврейских посылов, которым фюрер и весь здравомыслящий немецкий народ объявили войну не на жизнь, а на смерть, так неужели мы допустим это безобразие в сфере музыки?!

Следует отметить, что мы не имеем ничего против легкой музыки. Естественно, мы предъявляем к ней определенные требования и убеждены, что композиторы учтут их в своей работе. Более того, мы считаем, что для музыки было бы большой потерей, если специализированный интеллектуальный подход к этой области искусства побудил бы наших музыкантов и артистов рассматривать легкую музыку как нечто обыденное, второсортное и утратившее новизну, как проявление низменных вкусов, и заставил бы их сочинять что-то необычное и возвышенное в весьма сложных, требующих особой техники исполнения формах.

Конечно, виртуозная техника и большой опыт несколько принижают простоту исполнения. Поэтому главным здесь является не доступность интерпретаций, а эффект и чувства, вызываемые творчеством. Таким образом, с учетом этой концепции мы видим в легкой музыке (тем не менее богатой по содержанию) большую художественную задачу, которую наши композиторы выполняют с большой охотой. В зять хотя бы Брукнера, который, невзирая на международные тенденции в искусстве, сочиняет простые, непретенциозные музыкальные композиции. Это не уступка вкусам толпы, и не отражение в музыкальной форме безвкусицы современной литературы, и не какое-то хвастовство и приспособленчество. Наоборот, его сочинения пропитаны народным духом и, невзирая на свою монументальность, вплотную примыкают к народным песням и танцам.

Вместе с тем мы полагаем, что легкая музыка не является выражением примитивности в искусстве и данью дешевой сентиментальности, а отражает ритмы народных песен и танцев. Такое понимание легкой музыки не связано ни с мыслителями, ни с отрицающими мир аскетами, ни с сомнительными гениями. А создают ее композиторы и музыканты, работающие в оригинальной манере, осознающие радости мира и передающие энергию жизни сложными формами своего искусства с его эстетикой и его языком. Эта музыка не заимствована из чужеродных источников.

Легкая музыка не должна ограничиваться только использованием национальных, народных мелодий, она обязана изыскивать и развивать новые формы и мелодии в жанре народных песен и танцев. Легкая музыка нужна немецкому народу. Нельзя же слушать ежедневно только Бетховена, Баха или Генделя, да еще и непрерывно. Для этого люди ходят в концертные залы, а не в кафетерии. В конце концов, ведь существует громадная разница между просто усваиваемой легкой музыкой и грохотом барабанов, стиральных досок, гитар, коровьих колокольчиков, трещоток и других шумовых устройств. По сути дела, это такая же разница, как между волнующими душу звуками немецкого вальса и, скажем, румбой или свингом, а если взять сравнение из другой области, то между хорошим воскресным газетным приложением и «12-часовой газетой».

Мы с удовольствием причисляем Кестенбергера, Шёнберга и Стравинского к наиболее цивилизованным и изысканным кругам музыкального искусства за рубежом. Мы, молодое поколение немцев, осознаем, что великие музыканты прошлого по-прежнему имеют для нас большое значение и мы в неоплатном долгу перед ними. Мы, наследники Бетховена, Баха, Моцарта, Гайдна и Генделя, не можем и не хотим, чтобы эти великие мастера культуры оказались жертвой дегенерации и деградации, процветающих в угоду ночным клубам больших городов и международным борделям.

Поэтому необходимо раз и навсегда искоренить глубокие идеологические основы уродливой и безобразной дегенерации. Такая постановка вопроса полностью отличается от борьбы за новый музыкальный стиль, хотя он иногда отступает от гармонии, дает ростки новой тональной чувственности, приобретая философскую окраску. В какой-то степени такая музыка отражает проявления послевоенного нигилизма и отличается свежим звучанием. «Современная музыка» объединяет оба этих феномена.

Только один из них воздействует на интеллект, а другой — на нервы. Поэтому первый может быть назван музыкой на бумаге, а второй — музыкой на нервах. В этом мы усматриваем обычное деление на духовность и телесность, характерное для западно-азиатского расового и культурного самовыражения. Но оба они не имеют никакой связи с эмоциональной жизнью. Пытаясь создать иллюзию, пользуясь создавшимся моментом, они подсовывают умозрительные конструкции вместо интуитивно появляющихся идей.

Первый тип порожден механистическим, болезненным рассуждением, который выражает себя в шумной, бессодержательной музыке. Второй тип — создание издерганных, болезненных нервов. Так что к принципиальным средствам его выражения относятся полнейшая какофония, шум и часто меняющийся ритм. Он симулирует темперамент, будучи в действительности ничем иным, как импульсивностью. Оба типа односторонни и действуют ослабляюще. Вместе с тем очевидна попытка синтезировать обе эти тенденции для продления их короткой жизни, несмотря на тенденцию к их быстрому разложению. Но эти потуги напрасны. Процесс их слияния практически невозможен.

В качестве промежуточного результата получилась комбинация перевозбужденного интеллекта с патологическим импульсом. Единственным связующим их элементом была техника исполнения. Но техника, будучи лишь внешним средством, может только связывать, но не объединять. Кроме того, «современная музыка» ведет к абсурду. Она уже изжила себя и не является более выражением чувств, а только перекликается с тем удовольствием, которое испытывает интеллект, формируя различные комбинации и воздействуя на нервы людей для достижения сенсации. Вне сомнения, такая музыка трудноисполнима, но она уже давно не является чем-то новым, потеряв свою уникальность. Однако она стремится, несмотря ни на что, быть уникальной и утонченной. Поэтому уровень такой музыки все более снижается и она погружается в ночную жизнь, протекающую при электрическом свете в атмосфере тяжелого спертого воздуха, дешевых духов и неприятного табачного запаха, хотя подобные мероприятия и проводятся «высшим» обществом.

Наряду с идеологической и общечеловеческой деградацией возникла доктрина так называемого интернационального искусства, независимого от народного духа и исторического момента. Органическая связь между художником-творцом и народом отрицается. Отрицается и тот факт, что нация и раса образуют корни любого художественного произведения, прежде всего в музыке, отрицается значение биологических предпосылок и созидательной энергии народа, снабжающей соком дерево, растущее ввысь. В результате этого художник не в состоянии создавать необходимые элементы искусства и придавать им изначально народные формы. Вот ему и приходится обращаться к художественным формам чужих народов и рас…

(Штурмовик. 1937. 18 сентября.)

Сказочные сцены на Павлиньем острове

К концу фестивальных дней, когда Олимпийские игры близились к завершению, имперский министр народного образования и пропаганды от имени немецкого правительства пригласил почетных гостей на летний фестиваль на романтическом Павлиньем острове.

Под командованием армейского инженера майора Хенке понтонные мосты, соединявшие остров с платформами в Грюнау, были в субботу ночью демонтированы и установлены вновь между побережьем Никольское и островом. На флагштоках, прикрепленных к мостам, развевались флаги различных государств. Светильники, установленные на сотнях парусных лодок и каноэ, отражались в темной воде Хавеля. Прибывавшие гости подпадали под очарование сказочной картины, представшей их глазам. Цепочка пажей, одетых во все белое, указывала дорогу к большому лугу. Тысячи фонарей освещали округу, мелодии, которые играл государственный оркестр под управлением Шписа и Викке, тут же подхватывал ветер. Громкоговорители доносили музыку до самых дальних уголков острова. Сказочный свет струился из кустов и живой изгороди, пробиваясь сквозь зеленую листву. Гигантские мотыльки светились в столетних липах и дубах. Специальное оформление фестиваля было создано под руководством старшего правительственного советника Гаттерера и имперского дизайнера Бенно фон Арента, отвечавшего за декорации. Стояла теплая летняя ночь.

Естественно, были подготовлены разнообразные представления. Перед гостями выступали, в частности, известные солисты и ансамбль Берлинской оперы под руководством балетмейстера Рудольфа Кёллинга. Программа фестиваля была насыщенной, начавшись мелодией всемирно известного маэстро Иоганна Штрауса.

На сцене появились подобные фарфоровым фигуркам богини любви, одетые в разнообразные платья XVIII века с разноцветными накидками в стиле эпохи Фридриха Великого. На гигантской танцевальной площадке под развесистыми ветвями громадных деревьев танцевальные пары показывали свое искусство под музыку оркестров, которыми дирижировали Оскар Йост из «Фемины», Ойген Вольф из «Идена» и Эмануил Рамборн из «Кайзерхофа».

Поздно ночью красочный фейерверк заслужил дружные аплодисменты и восхищение многих гостей.

(Ангриф. 1936. 18 августа.)

Чудесные одеяния на ежегодном балу прессы

Одним из самых красивых платьев на балу было платье бледно-голубого цвета из крепа с небольшим седловидным вырезом на груди и глубоким вырезом на спине… Не менее эффектно, хотя и не столь театрально, выглядело белоснежное тюлевое платье, обладательница которого была похожа на мотылька. Несомненно, кружевные гофрированные оборки благодаря их необычной утонченности придавали платью воздушность… Неплохо смотрелись на платьях и вышивки с серебряными уголками в сочетании с голубым бархатом, контрастирующие с переплетением нитей.

Среди прочих можно отметить платье, половина которого состояла из гофрированного креп-сатина земляничного цвета, а другая — из черного бархата с боковым разрезом внизу, предназначенным для свинга…

Определенный интерес представляло и платье из ткани цвета красного вина с отделкой из серо-голубой тафты спереди…

Лейтмотивом платьев для танцев были привлекательность и благородство.

(Нойе вельтбюне. 1934. № 7.)

Ищем крупье

На курсы по подготовке крупье приглашаются мужчины в возрасте от 25 до 35 лет. Требуются знание иностранных языков и определенные навыки в расчетах, а также отсутствие судимостей. Письменные заявления следует направлять в адрес дирекции казино Баден-Бадена — в отдел кадров.

(Фюрер. 1940. 4 мая.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.