«Мщение и смерть магистру…»
«Мщение и смерть магистру…»
Сейчас и представить странно, что Рига, знаменитая вязью своих старых зданий с островерхими крышами, далеко не всегда была каменной. Когда-то на одной из ее деревянных улиц неподалеку от деревянной церкви святого Петра жил ее основатель — епископ Альберт. Дом его также был сверху донизу сделан из дерева.
Собственно, в городе имелось лишь одно здание из камня — замок рыцарей Ордена меченосцев…
Первое упоминание об участии меченосцев в военных операциях против язычников относится к 1205-му — вместе с епископской дружиной они разбили литовский отряд. В следующем году, собираясь в поход на ливов, Альберт вновь «созвал братьев-рыцарей» под свои знамена. Четвертого июня в схватке при Гольме особенно отличился некий Арнольд, первым бросившийся в атаку. В 1207-м меченосцы участвовали в разгроме литовцев у Ашерадена, в 1208-м — при Сельбурге… Меч, зажатый в одной руке, явно перевешивал крест, зажатый в другой. Впрочем, и сами язычники не отставали от рыцарей — эсты, ливы, летты налетали на селения друг друга, грабили и жгли, уводили в рабство женщин… Хроника Генриха Латвийского описывает зловещий случай: как-то раз эсты вторглись в землю ливов, привязали одного из вождей к шесту и стали вращать его у костра, аки барашка на вертеле, требуя рассказать, где несчастный схоронил свое золото…
Полно, до заповедей ли тут Божиих! Врага надо бить его же оружием — и братья-рыцари дружно топтали всех, кто оказался у них на пути. Казнили без разбора, обдирали без совести, брали в заложники… А меченосец, которому поручено было судить пленных, требовал с них откупа, похлеще, чем пушкинская старуха у золотой рыбки! И так же остался «у разбитого корыта», когда товарищи по оружию обнаружили в сундуке предприимчивого судьи несколько килограммов чистого серебра…
«Страна соседняя и неведомая Европе до XII века открывается германцами, выброшенными бурею на берега Двины. Рассказы о ней возбуждают страсть к обращению в христианство… Пожизненные поместья, даванные Орденом в награду личной храбрости, за услуги и заслуги, мало-помалу закладами, покупками и льготами, то давностию, то силой становятся наследственными… Епископы тягаются с рыцарями, как удельные князья… Междоусобия не перестают, кровь льется, набеги русских и впадения рыцарей в их границы пустошат оба края, ничтожат соседние племена… Крепости переходят из рук в руки, везде трупы, развалины, слезы от утешенья, вопли от грабежа…» — несколько веков спустя писатель и будущий декабрист Александр Бестужев много путешествовал в тех краях. «Буллы Ватикана, как театральные перуны, гремели, никого не пугая и не поражая. Должно, однако же, отдать справедливость Папам, столь часто клеветанным, что они под проклятиями запрещали делать рабами новообращенных христиан в Ливонии, как и в Америке, и все напрасно. Свои выгоды были ближе к сердцу рыцарей, чем увещевания Папы…»
Романтическому сердцу самого Александра Александровича, судя по всему, была особенно близка несчастная судьба ливонских крестьян, притесняемых безжалостными рыцарями. Во всяком случае, за последние четыре года перед арестом (как мы помним, декабристы отправятся «будить Герцена» в 1825-м) он создает четыре «Ливонских повести» — «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Замок Эйзен» и «Замок Венден». Древняя орденская крепость Венден, бывшая резиденция Великих магистров, особенно его заинтересовала. В мае 1821 года, отправившись из Петергофа в заграничный поход и проезжая через Лифляндскую губернию, он специально побывал в Цесисе, где стоят развалины венденского замка. «…Итак, я увижу столичный город древнего ливонского рыцарства, искони знаменитый битвами, осадами, усеянный костями храбрых, запечатленный кровью основателя. Винно-фон-Рорбах, первый магистр меченосного Ордена, построил Венден, первый замок в Ливонии. Любуясь величавыми его стенами, он не мыслил, что они скоро обратятся в его гроб…»
Та к начинается повесть. На титульном листе подзаголовок — «Отрывок из дневника гвардейского офицера. Мая 23, 1821 года». Но мы не станем излагать сюжета книги — тем более что история эта произошла на самом деле и вписала, пожалуй, самую зловещую картину в хронику Ливонского ордена. О чем же повествует хроника?
…В Ливонию из крошечного германского городка Сузат прибыл рыцарь Вигберт Серрат. Юноша благочестивый и смирный, превыше всего он желал служить Господу, как предписывали данные им обеты. Серрата направили в крепость Венден.
То, что он там увидел, повергло рыцаря в настоящий шок. Что именно его огорчило — притеснение ли несчастных ливов, царившая среди братьев коррупция или их звериная жестокость — неизвестно. Факт остается фактом — Вигберг бежал из Вендена, мечтая встретиться с епископом Альбертом, дабы тот перевел его в Ригу. Но на лихих конях по его следу бросились меченосцы, схватили беглеца, заковали в цепи и бросили в каменную башню… Кстати, его темница сохранилась и поныне — там даже летом не больше восьми градусов, и экскурсанты, поеживаясь, стремятся поскорее выбраться наружу. Та к бы и погиб наш «Мальчиш-Кибальчиш» — да за него неожиданно вступился сам епископ.
Беглеца отправили в Ригу. После долгой беседы с ним магистр Винно фон Рорбах снял-таки обвинение в дезертирстве. Стало быть, жалобы молодого человека показались ему не лишенными оснований. А вот что дальше делать — магистр не знал. Слишком серьезны были обвинения — начни их расследовать, и придется весь Орден привлечь к ответу! В общем, дело решили замять. И замяли бы — но не таков был наш рыцарь. Он посчитал, что, потворствуя грабителям и убийцам, Винно порочит саму Пресвятую Деву. Он, как правоверный христианин, не в силах был с этим мириться! И Вигберт задумал кровавую месть. Однажды, когда братья отправились на богослужение, он передал магистру фон Рорбаху и главному священнику Рижского замка Иоанну, что хочет открыть им страшную тайну. Мол, узнал он ее случайно в Венденском замке, и от этой информации зависит судьба всего Ордена. Магистр и святой отец тут же направились в келью рыцаря. Едва за ними затворилась дверь, Вигберт выхватил секиру, которую всегда носил с собой, — и в мгновение ока главу меченосцев постигла участь несчастного Берлиоза. Вторым ударом рыцарь покончил с Иоанном.
Поэтический взгляд Александра Бестужева увидел эту сцену несколько по-другому. Его Серрат сам пробирается в комнату магистра, чтобы совершить месть. Под покровом ночи бросается он в крепостной ров и гребет что есть силы, пытаясь уйти от преследовавшей его стражи… «Но рыцарь выплыл и, вонзая кинжал в пазы, уже взбирается на стену, лепится по неровностям камней, и вот висит под верхним поясом. Силы ему изменяют, нога скользит, еще миг — и он оборвется; но он уже наверху.
Проснись, Рорбах, или час твой близок! Ужели не слышишь крика ласточки над окном твоим? Не слышишь граяния ворон, тучей поднявшихся с башен замка?
Нет! Пагубный сон теснит магистра в объятиях. Оконницы вырваны с петель, холодный воздух свевает пыль с завесы, и пламя лампады трепещет, шаги убийцы звучат, — но он спит, и железная перчатка Вигберта упала на плечо его прежде, чем открыл он глаза свои; открыл — и веки, будто свинцовые, снова закрылись. В волнении ужаса и надежды ему кажется бледное лицо Серрата будто в сновидении или в мечте; но зловещий голос, как звук судной трубы, возбудил и омертвил его разом.
— Мщение и смерть магистру! — прогремел Серрат, стаскивая его с постели. — Смерть, достойная жизни! Напрасно блуждаешь ты взорами окрест— помощь далека от тебя, как от меня состраданье. Отчего ж трепещешь ты, подлый обидчик, воин среди поселян, бесстрашный с своим капелланом? Для чего пресмыкаешься, гордец, перед врагом презренным? Меня не смягчат твои просьбы, не поколеблют угрозы, — ты не вымолишь прощения! Да и стоит ли его тот, кто дважды лишил меня чести, а детей моих — доброго имени. Пусть я умру на плахе убийцею; зато щит мой не задернется бесчестным флером на турнирах и мой сын, не краснея за трусость отца, поднимет наличник для получения награды. Ты презрел вызов мой, не хотел честно преломить копья с обиженным, — узнай же, как платит за обиды Серрат!
С сим словом ринулся он на магистра; но отчаяние зажгло в нем мужество, и ужасный вопль огласил своды. Смело схватил он грозящее лезвие и сдавил Серрата мощными руками. Цепенея от ярости, грудь на груди смертельного врага, рыцари душат друг друга. Месть воспламеняет Вигберта, страх смерти сугубит силы магистра, — они крутятся, скользят и падают оба! Идут, идут спасители — оружие гремит, крики их раздаются по коридорам; с треском упали двери, воины магистра с мечами и факелами ворвались в комнату… но уже поздно! Кровь Рорбаха оросила помост — преступление свершилось!..»
Рассказывают, что рыцарю все же удалось покинуть келью и забежать в замковую церковь — возможно, он надеялся, что Пресвятая Дева, во имя которой он исполнил свой страшный приговор, защитит его… Но братья навалились и выволокли убийцу из храма. Очень скоро суд приговорит его к ужасной казни — колесованию. Последнее, что услышит Вигберт перед смертью, будет хруст его собственных костей…
Впрочем, страшный урок меченосцы оставили без внимания. Нравы, царившие в Ордене, по-прежнему были далеки от рыцарского идеала. И со временем Орден превратился в настоящее «гуляй-поле», анархическую вольницу, не признающую никаких законов. Епископ Альберт им больше не указ. Доблестные рыцари сами решают, на кого и когда идти «на вы». Как пишет Генрих Латвийский, Альберт «весьма негодовал» по поводу их постоянных нападений на коренных жителей, чрезмерно «раздражающих» язычников. Но воинственные братья и думать не хотели о мире. Особенно неистовствовал венденский комтур Бертольд, само имя которого наводило ужас на врагов. Когда эсты в 1215 году, «с большим войском» осадившие замок Аутине, прознали, что на помощь защитникам направляется отряд Бертольда, они опрометью бежали, бросив лагерь и все, что в нем было…
Зверства меченосцев достигли таких масштабов, что в один прекрасный день Альберт лично благословил рижан на бунт. Горожане пошли на штурм замка — и взяли его. Комтура, хорошенько оттаскав за бороду, убили — а с крепостью поступили так, как парижане с ненавистной Бастилией. Лишь столетие спустя в Риге будет построен новый замок — но не для Ордена, а для архиепископа.
Те м не менее, к 1229 году меченосцами были завоеваны Эстония, часть Курляндии и Ливония. Под именем Ливонии и объединились земли — как владение Ордена, единое и неделимое.
Тысяча двести двадцать девятый стал знаковым годом в истории меченосцев. В этом году умер Альберт. Магистр Волквин, воспользовавшись этим, решил окончательно свергнуть докучающую ему опеку рижских епископов. Он горел желанием заменить ее союзом с куда более сильными соседями — рыцарями Тевтонского ордена. Меченосцы нуждались в этом, как никогда: Орден был измотан и унижен целым рядом крупных поражений. Однако от предложения объединиться Герман фон Зальца отказался.
Меченосцы проявили настойчивость. И в 1235 году Зальца все же отправил в Ливонию своих командоров Еренфрида фон Нойенбурга и Арнольда фон Нойндорфа — чтобы «прощупать обстановку». Вскоре они вернулись, а с ними — трое просителей от ливонских рыцарей. Людвиг фон Оттинген, наместник гроссмейстера Пруссии, в отсутствие магистра собрал капитул. На вопросы об обычаях, владениях и намерениях Ордена сами ливонцы отвечали уклончиво. Зато тевтонские командоры не жалели красок, расписывая поведение меченосцев, — «ибо им не понравилась их жизнь, они хотели жить по-своему, не соблюдая устав…» Рыцари были названы людьми упрямыми и непокорными, считающими личную корысть важнее общего блага. А в конце, выдвинув перст в сторону гостей, Еренфрид фон Нойенбург добавил: «А эти, да еще четверо мне известных, хуже всех там». Гробовое молчание воцарилось в зале — и голосование решили отложить до прибытия Великого магистра.
Однако, судя по всему, этот союз был предопределен свыше. В 1236 году в битве при Сауле меченосцы потеряли треть своего войска, включая и самого магистра Волквина. О том, где проходило сражение, до сих пор спорят историографы двух прибалтийских стран. Латыши считают, что речь идет о Вецсауле, через который пролегал путь из Литвы в Ригу. Литовцы убеждены, что битва произошла у Шяуляя. Несмотря на разногласия, обе стороны не забывают подчеркнуть тот факт, что в составе трехтысячной армии меченосцев были две сотни псковичей. Судя по всему, устав от чрезмерной опеки новгородцев, они искали в Риге союзника — а нашли смерть на поле брани…
Захватчики попали в засаду. Это произошло настолько неожиданно, что рыцарская кавалерия даже не пыталась контратаковать. Большая часть воинов полегла в непроходимой топи литовских болот. Лишь каждый десятый псковитянин вернулся домой.
После этого поражения уцелевшим меченосцам уже нечего было терять. Снарядили посла в Рим — чтобы поведал папе о жалком состоянии Ордена. Слезно умолял он о соединении с тевтонцами — и был услышан. Папа постановил: быть гроссмейстеру Тевтонского ордена сюзереном меченосцев. А им, раз квартируют в Ливонии, отныне называться Ливонским — Орденом святой Марии немецкого дома в Ливонии. Первым Великим магистром его станет Герман фон Балк, а на груди рыцарей отныне рядом с мечами будет красоваться черный немецкий крест.
Именно Ливонским рыцарям будет суждено навсегда войти в историю мирового кинематографа благодаря фильму Сергея Эйзенштейна «Александр Невский»…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.