Глава 1 Традиционализм

Глава 1

Традиционализм

Когда Конфуций в возрасте пятнадцати лет поступил в местную школу, старики селения научили его непринужденно совершать ритуалы в качестве члена своей уездной общины. Он говорит о себе: «В тридцать лет я установился», подразумевая, что в этом возрасте он был уже твердо уверен в том, что может оставить школу деревенских старейшин и продолжать образование независимо, следуя собственным путем. Рассмотрим прежде всего его собственные утверждения об отношении к учебе. Однажды он заметил: «Даже в селении из десяти домов всегда найдется человек, равный мне по верности и надежности, но там не будет никого, кто любил бы учиться так, как я». Обычно крайне скромный, здесь Конфуций говорит с настоящей самоуверенностью. Его любовь к учению так сильна, что ничто не выдерживает сравнения с ней. Целью этой любви было «передавать, но не создавать; верить в древность и любить ее». Вот другое его высказывание: «Я не из обладающих врожденным знанием. Я просто люблю древность и искренне стремлюсь к ней». Мы видим, что для Конфуция объектом изучения стали не голые факты его собственной социальной среды, а нечто, лежащее далеко за их пределами и за ними самими, в традициях древности, другими словами, в мире, каким он представал в классических книгах.

После смерти Конфуция его ученики так вспоминали об отношении своего наставника к учению: «Учитель говорил о «Стихах» и «Писании» на официальном языке и, совершая ритуал, неизменно использовал официальный язык». То есть, читая «Стихи» («Ши», или «Ши цзин») и «Писания» («Шу», «Шан шу» или «Шу цзин»), которые впоследствии стали каноническими конфуцианскими книгами, он пользовался не диалектом своего родного Лу, а стандартным официальным языком Чжоу; кроме того, при проведении любых церемоний он тоже использовал стандартное произношение. Больше всего он любил читать «Стихи» и «Писания», поскольку в ключевых частях «Изречений» именно эти два текста неизменно цитируются в диалогах между Конфуцием и его учениками.

Я говорил, что Конфуций любил «читать» «Стихи» и «Писания». Наверное, такое словоупотребление неточно; правильнее было бы сказать, что он любил декламировать их. При такой декламации слова лишались повседневных акцентов и интонации и читались напевно и торжественно. «Стихи» («Ши») включают три основные части. Во-первых, это либретто, носящие название «Хвалебные гимны», для музыки, которую пели под аккомпанемент оркестра на празднествах в честь духов августейших основателей царства Чжоу. Во-вторых, официальные песни, исполнявшиеся на пиршествах в честь высоких гостей при дворе Чжоу. И наконец, «Нравы царств» – слова на музыку, которую подносили двору Чжоу разные удельные государства. «Стихи» содержали многочисленные восхваления подвигов героических предков – Вэнь-вана и У-вана, свергших царство Инь и основавших царство Чжоу. Строки «Стихов» состояли из четырех иероглифов, каждый из которых передавал один слог; последние иероглифы рифмовались. Стихи произносились речитативом под аккомпанемент музыкальных инструментов. Даже во время чтения без аккомпанемента они сохраняли очень ровный ритм и заставляли читателя менять модуляции голоса и напевать. Эти рифмующиеся стихи, обладавшие такой систематизированной формой, по своей природе легко запоминались, даже не будучи зафиксированы письменно.

При чжоуском дворе существовал оркестр, состоявший из нескольких слепых музыкантов, в чьи обязанности входило специально исполнять «Стихи». Слепые обычно отличаются способностями к запоминанию, и слепые музыканты в Чжоу, не имея перед собой слов, без музыкального сопровождения распевали «Стихи» наизусть. Таким образом, слова и мелодии «Стихов» передавались только в устной традиции от отца к сыну, от учителя к ученику. Группа музыкантов из особого оркестра чжоуского царского двора, хранившая эту традицию, была послана ко двору княжества Лу, правители которого принадлежали к боковой ветви дома Чжоу. Следует предположить, что Конфуций, изучив ритуалы и древнюю историю его мест в уездной начальной школе, вскоре отправился в Высшую школу в Цюйфу, столицу Лу, чтобы научиться «Стихам» в этом ансамбле.

В «Изречениях» рассказывается, что, встречаясь со слепым (то есть со слепым музыкантом), даже если тот был моложе его, Конфуций всегда уступал ему место и почтительно кланялся. К тому же, когда его навестил музыкант по имени Мянь, Конфуций у подножия лестницы сказал ему «Вот ступеньки», а когда тот подошел к циновке, он тоже сообщил ему об этом («Вот циновка»). Ученики были поражены чрезмерной, по их мнению, учтивостью, проявленной Конфуцием во время этой встречи. Далее говорится о расспросах, которым они подвергли Конфуция, желая узнать, правильно ли такое поведение. Должность наставника в музыке была наследственной, и аристократы относились к ней с некоторым пренебрежением, поскольку ее занимали незнатные люди. Однако Конфуций отнесся к музыканту не просто с уважением, подобающим собрату; он выполнил весь изысканный церемониал, который был необходим при обращении к наставнику.

Текст, в наше время носящий название «Древние писания» (или просто «Писания»), – это собрание текстов обращений к народу, прежде всего, совершенномудрых царей Яо и Шуня, а затем разных императоров династий Ся и Инь, а также правителей и первых министров царства Чжоу (Вэнь-вана, У-вана и Чжоу-гуна). Очень вероятно, тем не менее, что фрагменты этой книги, имеющие отношение к династии Инь и к более ранним периодам, во время Конфуция еще не сложились полностью и существовали лишь части «Писаний», содержащие наставления Чжоу-гуна. Текст «Шан шу» не состоял из четырехсловных строчек, как было в случае со «Стихами», его структура не базировалась на определенной длине строк. Не было и рифмовки. Поэтому «Писания» были намного труднее для запоминания и исключительно устной передачи, чем «Стихи».

Вполне вероятно, что их и не передавали в чисто устной традиции, а записали уже на ранней стадии. Книги того времени не были бумажными; бамбуковая или какая-нибудь иная древесина нарезалась на планки или дощечки, достаточное число которых затем скреплялось кожаными ремешками. Иероглифы на них насекали. Такие документы явно было неудобно читать и хранить, и, соответственно, круг их хождения был, наверное, очень ограниченным. Архивы, вероятно, могли храниться только в канцелярии чиновника, известного как «великий историограф» или «внутренний историограф» чжоуского царского двора и столиц нескольких княжеств. Вполне возможно, что Конфуций научился читать «Писания» у такого официального архивариуса в столице Лу.

Конечно, во времена Конфуция не были еще составлены известные нам книги о ритуале, так называемые «Три ритуала» («Церемонии и ритуал», «Записи о ритуале» и «Чжоуский ритуал»). Его упоминания о «ритуале», вероятно, прежде всего относятся к информации, полученной от чиновника в звании Храмового наставника, отвечавшего за празднества в честь предков, и к традициям, касающимся правил проведения культовых церемоний, сведения о которых хранились в различных луских канцеляриях и во многих аристократических семьях.

О некоторых ритуалах Конфуций мог узнать от чиновников, осуществлявших контроль над различными церемониями, что следует из приведенной выше цитаты из «Изречений»: «Когда учитель пришел в Великий храм, он спрашивал о каждой подробности, так что это вызвало вопрос: «Может ли быть, что сын человека из Цзоу действительно знает ритуал?» – ведь он всегда спрашивает обо всем, входя в храм». Когда он впервые занял какую-то должность в Лу и стал принимать участие в службах в храме предков – основателей государства, он задавал вопросы помощникам Храмового наставника о каждой подробности ритуала, и его назвали, желая оскорбить, ученым сыном деревенщины, занимающимся ритуалом. Видимо, Конфуций научился правилам поведения в храме именно у чиновников церемониального ведомства.

Итак, молодой Конфуций, пылко стремившийся к знаниям, сначала изучил церемониал местного сообщества у ученых старейшин в деревенской школе. Затем он продолжил обучение, читая «Стихи» и «Писания» с наставниками в музыке и архивариусом в столичной Высшей школе в Лу и узнал о многих традициях, связанных с ритуалом, от церемониймейстера. Но эти достижения не удовлетворили его.

Приблизительно в ста семидесяти километрах к юго-востоку от столицы Лу (сейчас там находится уезд Таньчэн) располагалось государство Тань. В 525 году до н. э. его правитель, носивший титул виконта, явился с визитом к лускому двору. На приветственном банкете, какие обычно задавали в честь приезжавших с визитом правителей других княжеств, Шусунь Чжаоцзы, бывший в то время первым министром Лу, спросил, что означает история, согласно которой в царствование древнего императора Шао Хао все чиновники носили птичьи имена. В ответ таньский виконт рассказал, что Желтый император (Хуан-ди) давал чиновничьим должностям названия облаков, а Огненный император (Янь-ди) использовал названия должностей, связанные с огнем. Гун-гун использовал водные названия, а Да Хао – драконьи. Кроме того, виконт знал и о причине использования птичьих титулов в правление Шао Хао – ведь именно этот древний правитель считался предком-основателем княжества Тань: в начале царствования Шао Хао пары фениксов слетели с небес, и он ввел птичьи названия титулов в соответствии с этим добрым предзнаменованием. Затем виконт подробно перечислил названия всех этих должностей, совсем смутив луских сановников.

Когда Конфуций услышал об этом, он тотчас же отправился навестить виконта Тань туда, где он жил в Лу, и подробно разузнал у него о событиях правления Шао Хао. Вернувшись, Конфуций провозгласил, что правитель Чжоу не может больше эффективно контролировать своих чиновников и в центральных государствах все традиции, касающиеся этих должностей, утрачены; но они живы в варварских княжествах. Хотя Тань было варварским государством, не находящимся в родстве с домом Чжоу, в нем сохранилась память о раннем периоде истории Китая.

Формирование традиции о последовательном правлении пяти совершенномудрых императоров с Желтым императором во главе относится приблизительно к середине периода Чжаньго, когда после смерти Конфуция прошло много лет. Итак, данное таньским виконтом объяснение различий титулов чиновников во времена пяти императоров следует считать интерполяцией периода Чжаньго в текст «Цзо чжуань», где изложен вышеприведенный рассказ. Но, оставив в стороне соображения о собственном содержании доводов виконта, в истории о том, как Конфуций расспрашивал «варварского» правителя об остатках установлений древних династий, можно видеть отражение образа Конфуция, сложившегося у лусцев в период Чжаньго.

Таким образом, с кем бы ни говорил Конфуций – со скромным наставником в музыке или с князем иноземного государства, он, невзирая на общественное положение или национальность собеседника, стремился получить наставление о Пути совершенномудрых царей древности. Особенно он восхищался Чжоу-гуном, который, как полагали, был автором основных частей «Стихов» и «Писаний». Ближе к концу своей жизни, оплакивая утрату пылкости своей юношеской эмоциональной привязанности к Чжоу-гуну, Конфуций сказал: «Поистине, я опустился, ведь уже давно я не видел во сне Чжоу-гуна». В молодости ему, по-видимому, постоянно снился Чжоу-гун.

Прошлым, которым восхищался Конфуций, собственно говоря, были классические тексты – «Стихи» и «Писания», а также ритуал, вливавший в эти каноны жизнь. Он продвинулся и дальше, поскольку, постигая классические книги и восхищаясь ими, различил там образ знаменитого Чжоу-гуна. Именно Чжоу-гун был создателем мира, облик которого был отражен в канонах. Источником этого восхищения не было простое патриотическое чувство преклонения перед Чжоу-гуном как основателем княжеского дома Лу, родины Конфуция. Его любовь к ритуалу и музыке чжоуского двора, еще сохранявшимся в его время, не ограничивалась признанием их высшей красоты или сущностной правильности; скорее, он воспринимал эту красоту и правильность как проявление совершенной личности их создателя – Чжоу-гуна.

Любовь Конфуция к древности была не простым хранением наследия старой цивилизации, бесплодным интересом антиквара. Древняя цивилизация казалась ему всецело связанной со своим основателем. Источником его почтения к древности была эмоциональная реакция на красоту ее культуры. Почтение это только усиливалось от постижения личности ее создателя. Мировоззрение Конфуция можно назвать классическим или традиционалистским, но не следует обманываться, полагая, что эти слова в применении к нему означают просто почтение к мертвой культуре прошлого; напротив, его классицизм находил выражение в огромном уважении к личности выдающегося человека. Гуманизм, почтение к человечеству были фундаментальными для его мировоззрения. Это видно и из его реакции на весть о том, что небольшие придворные конюшни сгорели дотла: он спросил лишь – «Не пострадали ли люди?», даже не упомянув о лошадях.

Что бы случилось, если бы возникло противоречие между требованиями традиции и гуманизма? Для классицизма традиция занимает место абсолютного авторитета, и гуманизм должен быть с необходимостью подчинен ей. Тем не менее, в классицизме Конфуция и почтение к человечеству, и авторитет традиции играли сущностно важную роль. Чтобы полнее понять смысл этого утверждения, мы должны глубже изучить традиционализм Конфуция. А для этого следует взглянуть на китайскую мысль того времени, когда начали оформляться идеи Конфуция.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.