Гражданская война. Начало

Гражданская война. Начало

Стремительная поляризация сил вымывала центр; взаимные претензии и обиды, жажда мести определили политический вектор в это жаркое лето как конфронтационный. Однако, как писал позднее министр первого послефранкистского правительства X. де Ареильса, «никто не был готов к гражданской войне длительностью в 1000 дней».

Испания знала гражданские войны и в прошлом — в XIX веке она была трижды вовлечена во внутренние конфликты так называемой карлистской войны. Противоборствующие стороны защищали право на свое видение социально-экономического порядка на своей земле. Но тогда это было внутренним делом самих испанцев. В накаленной международной атмосфере второй половины 30-х годов XX века это оказалось невозможным.

В считанные часы мятеж не только перерос в гражданскую войну, но в тревожной атмосфере предвоенной Европы произошла интернационализация конфликта, причем по воле его участников. Первый шаг был сделан главой республиканского правительства, направившим телеграмму с призывом о помощи премьер-министру Франции Леону Блюму.

«Застигнуты врасплох внезапным опасным военным переворотом. Прошу Вас без промедления оказать нам помощь оружием и самолетами» — таков был текст телеграммы, направленной Блюму 19 июля 1936 г. Хосе Хиралем, ставшим накануне главой правительства Испании. На другой день премьер-министр Франции телеграфировал в Мадрид: «Законное правительство дружественной страны, рожденное законными выборами, просит помощи, и наш моральный долг предоставить ему оружие. Кроме того, это совпадает с интересами Франции, состоящими, вне всякого сомнения, в том, чтобы не допустить установления какой-либо формы фашизма на своих юго-восточных и восточных границах»[53].

На другой день Фернандо де Лос Риос, представитель Испании в Лиге Наций, вручил военному министру Франции Эдуарду Даладье и министру авиации Пьеру Коту подробный перечень необходимых военных материалов и чек на их оплату в 11 млн франков. Но уже 9 августа, получив предупреждение из Лондона, что в случае франко-германской войны, вполне возможной в результате вмешательства в дела Испании, Англия не будет помогать Франции, Блюм полностью приостановил экспорт оружия мадридскому правительству. Как заметил испанский историк А. Виньяс, «французская политика плелась в хвосте британской, испытывая глубокий страх перед своим могучим центральноевропейским соседом»[54].

Второй шаг, ставший катализатором процесса интернационализации «испанских обстоятельств», был сделан Франко. Он прилетел в Тетуан 19 июля. Его узнали с трудом: он сбрил усы и оделся, как если бы был туристом.

В тот же день он послал Болина на том же «Стремительном драконе» в Биарриц, где находились тогда X. Марч и Лука де Тена. Оттуда самолет взял курс на Рим: просить помощи у Муссолини.

Ожидаемая помощь от Муссолини не разрешала главной заботы Франко, как перебросить мятежные воинские соединения из Марокко на континент. Ему стало известно, что в Мадриде был арестован начальник службы связи военно-морского флота, ранее имевший контакт с заговорщиками. Его арестовал радист Б. Бальбоа, установивший прямую связь с операторами кораблей. Экипажи были предупреждены, сторонники мятежников из числа адмиралов и старших офицеров арестованы. Для Франко с особой остротой стал вопрос о «воздушном мосте». Помощь мог оказать только Берлин.

Даже на исходе жизни Франко, как свидетельствует запись его двоюродного брата и доверенного секретаря Франко Салгадо Араухо от 5 июля 1965 г., подтверждал, что «Гитлер никогда не вмешивался в подготовку мятежа»[55].

Это признание согласуется с точкой зрения германского историка М. Меркеса, что «версия об активной позиции Германии в период предварительной подготовки мятежа — не более, чем фантазия»[56].

Эту позицию разделяют и многие современные испанские историки[57]. В ее пользу свидетельствует и негативная первая реакция на просьбу о закупке десяти транспортных самолетов у частных фирм, переданная от имени Франко X. Бейгбедаром министерству иностранных дел Германии. «Известие о том, что мы поставляем оружие мятежникам… будет иметь чрезвычайно серьезные последствия», — ответил начальник политического департамента германского министерства иностранных дел Г. Дикгоф, будущий посол в Мадриде в годы Второй мировой войны[58].

Франко нашел другие пути. 23 июля письмо Франко Гитлеру было вручено шефу заграничных организаций нацистской партии Боле, тот передал его Гессу. 25 июля письмо получил Гитлер в Байрейте, где проходил традиционный вагнеровский фестиваль. Гитлеру понадобилось не более двух часов, чтобы принять решение о помощи Франко; для этого 26 июля был создан «штаб В», формально особый отдел военного министерства, но под строгим контролем Геринга. Между 28 июля и 1 августа в Тетуане (Марокко) приземлились 20 транспортных самолетов «Юнкерс-52», а транспортное немецкое судно «Усамо» находилось в то время на пути к Кадису. 27 июля Муссолини после непродолжительных колебаний дал согласие на передачу Франко 12 бомбардировщиков «Савойя-81».

К началу августа африканская армия мятежников на германских самолетах и под прикрытием германских кораблей была переброшена на Пиренейский полуостров. 6 августа юго-западная группировка мятежников под командованием Франко начала марш на Мадрид. Одновременно северная группировка под командованием Молы двинулась на Касерос, где планировалось соединение обеих армий. Началась «большая война».

6 августа Франко прибыл в Севилью, и в тот же день произошла его первая встреча с подполковником германского генерального штаба Верлимонтом. Днями позже, 12 августа, Верлимонт доносил в Берлин: «Франко занимает место первого среди равных». И разъяснял, почему Франко следует отдать предпочтение перед Молой, который также занимает выдающееся место в «Движении»: он — вождь всех марокканских войск, представляющих ударную силу в схватке, у него высокий личный престиж, основанный на успехах, сопутствующих ему до сих пор[59]. Воинские соединения под командованием Франко и Ягуэ, именуемые марокканскими войсками, насчитывали тогда 47 тыс. человек.

Донесение Верлимонта послужило еще одним аргументом в пользу позиции адмирала Канариса, горячо поддерживавшего кандидатуру Франко: адмирал почитался в Берлине за знатока Испании, с которой он «познакомился» еще в годы Первой мировой войны.

Известия об Испании тогда поступали противоречивые, и адмирал Канарис, частый гость в мятежной зоне, сделал немало для организации наиболее эффективных форм оказания поддержки Франко — единственного получателя германской помощи.

Из двадцати одного генерала, имевшего мандат дивизионного или приравненного к нему, только четверо участвовали в мятеже — Франко, Годед, Кейно де Льяно и Кабанельяс. Не присоединились к мятежу 80 процентов бригадных генералов и 70 процентов полковников и подполковников. По свидетельству начальника Главного штаба республики В. Рохо, на службе законного правительства было 2 тыс. офицеров. По сведениям же Р. Саласа Ларрасабля, автора четырехтомной «Истории народной армии республики», увидевшей свет в Мадриде еще при жизни Франко в 1973 г., из 15 167 офицеров действительной службы 3500 с самого начала взяли сторону законного правительства, а 1500 присоединились позже[60]. И против них, в прошлом товарищей по оружию, была направлена ярость мятежников не в меньшей степени, чем против ненавистных левых и масонов. Мятежники тех военных, кто остался верен присяге и был на стороне правительства Республики, считали врагами Испании. Причем многие жертвы были на совести самого Франко.

Были расстреляны командующий республиканской авиацией Нуньес дель Прадо, верховный комиссар Марокко А. Буилья, генералы М. Ромалес, Г. Морато, В. Абрилья, Сальседо-и-Пита, адмирал Асорала. Франко не остановился перед преданием военно-полевому суду и последующему расстрелу своего двоюродного брата Ла Пуэнте Баамаонде, сына единственной сестры его матери: военный летчик, он отказался передать аэродром в Тетуане в руки мятежников. На совести Франко и расстрел генерала Кампинеса, его друга, в прошлом вице-директора Генеральной военной академии, в канун мятежа — военного коменданта Гранады. Он был арестован по приказу Кейпо де Льяно, «севильского правителя». Вмешательство Франко ограничилось письмом Кейпо, но тот его даже не счел нужным прочесть. Между тем Франко мог лично встретиться с ним. Вдова Кампинеса прямо обвинила Франко в смерти мужа: «Вы сегодня — первая фигура в Испании. И Вы не могли его спасти?»

Генеральный директор Управления по аэронавтике, убежденный республиканец Нуньес дель Прадо, участник заговора против монархии в декабре 1930 г., получив известие о мятеже, вылетел в Сарагосу Он надеялся повлиять на генерала Кабанельяса и убедить его не присоединяться к мятежу, так как ему показалось, что генерал колеблется. Когда он уже находился в кабинете Кабанельяса, туда вошли несколько военных и фалангистов. Они арестовали Нуньеса дель Прадо, вывезли его за город, расстреляли и бросили труп на дорогу, где он пролежал в те жаркие июльские дни более недели.

28 июля Франко дал первое интервью иностранным корреспондентам, которое было на другой день опубликовано в «News Chronicle». Франко так обозначил свою цель: «Взять столицу, спасти Испанию любой ценой». На вопрос, означает ли это, что для достижения этой цели надо будет предать смерти половину Испании, ответил: «Повторяю, чего бы это ни стоило».

Испанцы узнали об этом интервью четыре года спустя после смерти Франко из публикации Ф. Диаса-Плаха в журнале «Historia-16» за август 1979 г. Но и не зная об этих словах, они в свое время на собственном опыте познали, что означает «кредо легионера»: «Да здравствует смерть!»

Весь мир содрогнулся от известия об убийстве 9 августа близ Гренады великого испанского поэта Гарсии Лорки. Но мало кто за пределами Испании тогда знал, что после того, как X. Ягуэ взял Бадахос, по его приказу на Пласа де Торрес были расстреляны две тысячи «красных»: «кредо легионера» — пленных не брать. По сведениям Дж. Аллена, друга Ларго Кабальеро и Негрина, корреспондента «Chicago Tribune» — четыре тысячи: ведь кроме тех, кто был расстрелян на Пласа де Торрес, улицы Бадахоса были завалены трупами, преимущественно гражданских лиц. Ягуэ никогда не отрицал самого факта расстрела. Террор, крайняя жестокость были испытанным средством для реализации осознанной цели: парализовать волю противника к сопротивлению.

Давно отгремели битвы гражданской войны, но битвы историков продолжаются и поныне. П. Moa попытался «уравновесить» террор мятежников сходными, как он полагал, явлениями в республиканской зоне. Их целью было, как он считал, «очистить общество от классового врага». И напоминает о расстреле в мадридской тюрьме «Модело» 22 августа 1936 г. семидесяти заключенных, среди которых были генерал Капас-и-Вильегас, брат Хосе Антонио Фернандо Примо де Ривера и один из основателей фаланги Руис де Альда, герой знаменитого перелета на самолете «Плюс Ультра». В ноябре была новая серия расстрелов узников этой тюрьмы, также без соблюдения правовых норм[61].

Убийство Гарсии Лорки в августе 1936 г. Moa также пытался «уравновесить» расстрелом 1 октября 1936 г. выдающегося философа и публициста Рамиро де Маэсту.

Р. Маэсту, блестящий представитель «поколения 98-го года», серебряного века испанской культуры, в своих поисках «души Испании» в 30-е годы, как отмечала известная отечественная исследовательница Л. В. Пономарева, «придал образам «двух Испаний» религиозно-политический смысл и соответствующую исключительность: существует только одна Испания, вторая — это личина, призрак, лживое зеркало, отображение»[62]. «Дуб и плющ» — вот образное восприятие двух Испаний, — поясняла в своем исследовании В. В. Кулешова. — Дуб — могучее дерево, глубоко ушедшее своими корнями в почву, — олицетворял традиционалистскую, католическую, монархическую Испанию: плющ же, лишенный самостоятельности, находящий опору в существовании дуба, воплощал либерализм, принесенный с Запада и не имеющий корней в Испании»[63].

Религиозно-политическая доктрина Маэсту, отраженная в его труде «Защита испанидад», позднее вошла в идеологический комплекс франкизма. Но и в годы Второй Республики она воспринималась как враждебное идеологическое противостояние демократическим идеалам многими, и прежде всего, партиями и организациями левой и левоцентристской тенденции. Мятеж застал Маэсту в Мадриде. Опасаясь за свою жизнь, он попытался скрыться, но был опознан и 1 октября 1936 г. расстрелян, также без суда.

Но разве нарушение прав человека, проявление жестокости одной стороной в гражданской войне может служить оправданием преступлений другой? Как в этой связи не вспомнить слова Идальго де Сиснероса, командующего авиацией Республики, сказанные им в начале 60-х годов. Рассказывая о терроре мятежников, он заметил: «Когда я писал эти строки, у меня не было специального намерения рассказывать об ужасах гражданской войны. Я убежден: ни к чему испанцам бередить старые раны.

Но как бы ни было велико мое желание не чинить препятствий восстановлению согласия в нашей стране, я не могу изменить событий. Последствия тех методов, к которым прибегали так называемые силы порядка, поднявшие мятеж, столь трагичны, что о тех годах нельзя говорить без ужаса и стыда за то, что эти чудовищные злодеяния совершили испанцы.

Гражданские войны всегда ужасны. Но преднамеренные жестокости мятежников, хладнокровное убийство тех, кто не присоединился к ним, — явление, не имеющее в своей основе ничего испанского. Трудно было представить, что подобные преступления могут совершиться в нашей стране. Этот элемент крайней жестокости привнес фашизм с его человеконенавистнической доктриной поголовного физического истребления политических противников»[64].

У меня также нет намерения бередить старые раны. Но трудно забыть безымянные общие захоронения республиканцев, «фосос комунес», близ дорог и даже на огородах, на севере Испании, которые я видела во время поездки с бывшими интербригадовцами, с так называемым Караваном памяти осенью 2000 г. Захоронения без памятных знаков, на неосвященной земле, в стране, в которой более 90 % осознают себя католиками.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.