ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ВРАГИ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ВРАГИ

Теперь я верю, что нет и не может быть на свете реки более длинной и более могучей, чем Великая река амазонок. Вот уже седьмой месяц плывем мы на своих хрупких бригантинах навстречу солнцу, и лишь неделю назад, заметив, что вода в реке регулярно прибывает и спадает, стали догадываться о близости моря.

Море близко!.. Противоречивые чувства вызвало у наших солдат это открытие. Радуясь возможности в скором времени распрощаться с коварной рекой и зеленым кошмаром ее берегов, наши алчные конкистадоры однако же не скрывали и своего разочарования. Да, горького разочарования: ведь страну Золотого касика, сказочное Эльдорадо, мы так и не нашли, хоть оставили за плечами многие сотни лиг. Правда, оставалась надежда, что легендарная страна раскинулась на морском побережье — пленные индейцы смутно намекали на что-то похожее. Но рухнувших планов и несбывшихся ожиданий было уже слишком много, чтобы можно было тешить себя еще одним радужным пузырем надежды.

Мы плывем вдоль левобережья, держась от зеленой стены, нависшей над водой, на расстоянии арбалетного выстрела. С каждым днем Великая река становится все шире и шире, и темная полоска правого берега едва виднеется на горизонте. Бригантинам теперь приходится туго: время от времени на реке поднимаются большие волны. Они беспощадно хлещут в тонкие борта «Виктории» и «Сан-Педро», и мне чудится, будто я слышу, как наши суденышки кряхтят и жалуются на свою нелегкую участь. Однако до вчерашнего дня они ни разу не подвели нас: если не считать частых, но незначительных течей, наши посудины достойно переносили выпавшую на их долю нагрузку.

Впрочем, и хозяева этих мест не оставляют нас в покое. Они стерегут незваных пришельцев на каждой лиге, и за последнюю неделю дважды чуть было не рассчитались с нами сполна.

Первую возможность сделать это они упустили четыре дня назад, во время нашей ночной стоянки. Проплутав до позднего вечера меж лесистых островов, мы лианами привязали бригантины к ветвям прибрежных деревьев и заночевали на воде, так как удобного места для высадки не нашлось. И это было счастьем для нас, ибо огромная армия индейцев всю ночь рыскала по суше, а река буквально кишела каноэ. Со страшным шумом они искали нас, но так и не нашли, хотя несколько индейских лодок прошли совсем рядом с замершими бригантинами — было даже слышно, как воины вполголоса переговаривались между собой. Худо пришлось бы нам, если бы индейцы обнаружили стоящие на приколе бригантины. Не помог бы и ночной мрак — слишком велико было их численное превосходство.

Второй критический момент мы пережили вчера, вскоре после полудня. Выше я говорил уже о том, насколько крепкими оказались наши бригантины, однако внимательный читатель, видимо, заметил мою оговорку «до вчерашнего дня». Да, вчера был черный день для маленького «Сан-Педро» — он с ходу наскочил на полузатопленный ствол дерева, одна из досок разлетелась в щепы, и бригантина стала медленно тонуть. Капитан Орельяна, не растерявшись, приказал вывести оба судна на затопленный луг и подвести их к плоскому островку. Это нам удалось: мы высадились на берег и стали ждать отлива, чтобы иметь возможность починить «Сан-Педро». Отлив не заставил себя ждать, но не промедлили и туземцы. Многочисленная флотилия каноэ причалила к противоположной оконечности острова, и индейцы принялись яростно атаковать нас с суши.

Трудно представить себе положение более опасное, чем то, в какое мы попали. Благодаря усердию отлива, наши бригантины очутились на суше, причем чинить «Сан-Педро» нужно было по возможности быстро, пока не прибыла вода. Но разве могла идти речь об успешной починке судна, когда вокруг кипел жаркий бой?

Все же оказалось, что и в таких условиях возможно кое-что сделать. Пока половина наших солдат сражалась с индейцами, остальные, в том числе и мы с Мехией, привязали щиты к спинам и принялись лихорадочно орудовать топорами. Благо, на «Сан-Педро» нашлось несколько запасных, досок, и мы успели-таки управиться до подъема воды.

Вот то главное, что случилось за неделю, прошедшую со дня нашего злополучного бегства. Теперь я, пожалуй, расскажу о последствиях, какими обернулось для нас насильственное возвращение на бригантину.

Кристобаль Мальдонадо сдержал свое слово — ни один из солдат не узнал о побеге. Более того, когда мы приближались к лагерю, он вернул мне и Мехии наши мечи, дабы не возбудить чьих-либо подозрений. Хуан, Педро и Гарсия не посмели ослушаться моего дядю и тоже умолчали о происшедшем. Однако это вовсе не значило, что наш образ жизни не претерпел никаких изменений. Франсиско де Орельяна посоветовался с выздоровевшим патером Карвахалем и решил пока не предавать огласке нашу измену. Ему нужны были люди, особенно такой драгоценный плотник, как Мехия, и потому капитан распорядился следующим образом. Во-первых, он сурово предупредил нас с Мехией о том, что в случае малейшего подозрения в изменнических действиях мы оба будем немедленно повешены. Во-вторых, он под страхом смерти запретил нам подходить друг к другу и, тем более, — переговариваться о чем бы то ни было. И, наконец, в-третьих, он велел Педро, Хуану и Гарсии ни на минуту не спускать с нас глаз и доносить ему о нашем поведении дважды в сутки. Этого он, конечно, нам с Мехией не говорил: о тайном надзоре я узнал от рябого Эрнандеса.

Кстати, о португальце. Это он, разумеется, погубил наш заговор, выдав планы побега сначала Педро Домингесу, а затем и Гарсии-Скелету. Наутро после пьянки в селении Винном хитрый толстяк лестью, угрозами и шантажом добился от Эрнандеса кое-каких разъяснений, ибо Педро не забыл его хмельной болтовни. А когда за дознание взялся Гарсия де Сория, запуганный португалец выложил ему все, как на духу. Тощий мерзавец приказал Эрнандесу по-прежнему быть готовым к бегству, но непременно подать знак ему или Педро в последний момент. Так, собственно и случилось: подойдя к солдатам, якобы за щитом, предатель Эрнандес тихонько дал знать Домингесу, что мы бежим из лагеря. Ну, а дальше все известно.

Три дня не подходил ко мне Эрнандес. На четвертый — не выдержал. Сбивчиво, со слезами раскаяния в голосе он принялся оправдываться, ссылаясь на свой страх перед Гарсией и безвыходность положения, в каком он находился. Я не стал слушать его и с отвращением прогнал рябого труса от себя. Все же, видимо, решив хоть чем-то заглушить голос совести, он успел сообщить мне о слежке, которую учредил за нами Франсиско де Орельяна.

Теперь моим постоянным местом на бригантине стала лавка гребца. За неделю я стер ладони до крови, а боли в плечах и в пояснице не прекращаются и ночью. Весла вымотали из меня все жилы, ибо меня сменяют гораздо реже, чем всех остальных гребцов. В таком же положении и Диего Мехия — только его лавка находится невдалеке от кормы, а я сижу на самой первой, близко к носу «Виктории». Изредка я ловлю его хмурый, всегда сосредоточенный взгляд. Мехия угрюм, и все же мне кажется, что в маленьких, глубоко запавших глазах Диего по-прежнему светятся уверенность и мужественная сила. Другое дело — Апуати… Бедная девушка, любимая моя Апуати!.. Целыми днями она не двигается с места, почти ничего не ест и все только смотрит и смотрит на меня. Ее темные, как индейская ночь, глаза стали еще огромнее и прекрасней. Но в них теперь не заметишь ни мимолетного проблеска радости, ни намека на улыбку. Лишь щемящую тоску и страдание выражают они.

Ритмично шлепают по воде тяжелые весла, визгливо скрипят уключины… Сегодня — пятисотый день моего путешествия в страну Эльдорадо. Как-то ночью, не в силах уснуть из-за бешеных атак комаров, я почему-то подумал о том, каким будет пятисотый день нашего похода. Было это месяца три назад, накануне наших первых боев с полчищами Мачапаро. В ту бессонную ночь я был уверен, что за полтысячи суток мы сумеем добраться до благодатных земель Золотого касика и решил непременно запомнить этот особенный, юбилейный день. И вот он наступил. А что толку? Давно уже не думаю я об Эльдорадо, не помышляю ни о подвигах, ни о воинской славе. В восемнадцать лет я чувствую себя умудренным стариком, не способным обольщаться ничем. Кровь и страдание, жестокость и насилие — вот что вижу я каждый день. Тысячу раз проклял я в душе того хвастливого и честолюбивого Бласа де Медину, что некогда пленился фальшивым блеском испанской конкисты и отправился из тихого городка Медина-дель-Кампо искать приключений в таинственных Индиях. Что ж, ты сражался и убивал, и все же роль хладнокровного убийцы тебе не под силу, Блас де Медина. А ведь честных и благородных конкистадоров не бывает на этом свете. Живя в волчьей стае, ты должен был сам стать волком. Ты не стал — и этого хищники тебе не простят…

Заспанный Гонсалес, что-то недовольно бурча под нос, подошел ко мне и мотнул головой:

— Отдыхай…

Слава богу, смена, а то резь в стертых ладонях стала невыносимой. Я встал, с трудом распрямил спину и пошел на нос «Виктории». С наслаждением растянулся на досках и закрыл глаза — дело идет к полудню, а я уже выбился из сил.

— Что растянулся, сопляк! — услышал я голос Гарсии. — Убери ноги, слышишь? Ну!..

Я открыл глаза: рядом со мной стоял Гарсия де Сория. Он уставился на мои ноги, загородившие ему дорогу и, вероятно, ждал, что я незамедлительно подчинюсь и дам ему пройти.

Я оперся ладонями о палубу и сел. Потом неторопливо поднялся на ноги. Все клокотало во мне от еле сдерживаемой ненависти, но я дал себе зарок терпеть, терпеть и терпеть — я не хотел подвергать ненужному риску жизни Апуати и Мехии.

Увидев, что я безропотно уступил, Гарсия-Скелет насмешливо осклабился.

— То-то, юнец, — почти благодушно произнес он. — Умнеешь на глазах. Жаль, что поздновато спохватился. Ничего, ничего… Будешь как шелковый. И животы пороть краснокожим станешь не хуже Муньоса… А то ведь чистеньким решил остаться — ишь ты, умник! Ха!..

Длинная рука Гарсии потянулась к моему плечу, но дружеского объятия не получилось: я с отвращением отшатнулся.

Сория нахмурился. Злые складки резко обозначились в углах тонкогубого рта. Он оперся локтем о борт и будто невзначай поправил висящий у пояса меч.

— Спокойнее, парень, — холодно процедил Скелет. — Осторожней со мной, слышишь? Ты ведь у меня в руках, цыпленок. А то я обид не прощаю, хватит с меня твоих брыканий. Стоит мне шепнуть капитану, как ты скрывал тифозного или как помогал язычникам омагуа смыться из деревни — сразу угодишь на виселицу. Раньше у меня резону не было говорить— ждал, когда щенок золота поднаживет. Да только вижу — вовек не дождусь.

Гарсия саркастически хмыкнул, сплюнул за борт и продолжал:

— Признаться, думал я тебя приручить. Парень ты башковитый и отчаянный, такой был бы мне полезен. Тем более, что на золото тебе в сущности начхать. Не свяжись ты с этим вонючим еретиком Мехией, мы бы с тобой такие дела закрутили — ой-ой…

Мимо нас, припадая на раненую ногу, прошел Селис. Гарсия подозрительно проводил его взглядом, подвинулся ко мне поближе и произнес, приглушив голос до шепота:

— Слушай меня, Блас… Клянусь, я спасу тебя от лап инквизиции. Проклятый Мехия виноват во всем — он сбил тебя с толку. Так пусть же он и ответит за все. Расскажи патеру и сеньору капитану о его богохульных речах, донеси, как видел у него дьявольские когти и как нечистый огонь вырывался у него из смрадного рта… Ты отделаешься эпитимией 31, только и всего. А ему все равно гореть в адском…

Я не дал ему договорить. Мой плевок заставил его отпрянуть. Вытирая рукавом морщинистое лицо, Гарсия с холодным бешенством смотрел на меня в упор. Однако он даже не прикоснулся к мечу и, кажется, вовсе не собирался броситься на меня, чтобы отплатить за столь страшное оскорбление. Напротив, он спокойно скрестил руки на груди и с кривой ухмылкой покачал головой. Потом он сказал, равнодушно, даже почти миролюбиво:

— Ну, вот и поговорили… Ах, Блас де Медина, Блас де Медина!.. С каким удовольствием я своими руками затяну грубую веревку на твоей юной шейке. Но я обещаю тебе, дорогой мой Бласик, что ты еще успеешь полюбоваться, как твою ненаглядную дикарку станут поджаривать на костре. Боже, какое это будет чудное зрелище!..

Я сжал кулаки, тело мое напряглось.

— Но раньше подохнешь ты, проклятый убийца! — выкрикнул я, рванулся к Гарсии и обеими руками вцепился в его жилистое горло. Мы оба с грохотом рухнули на палубу. Над нами раздались встревоженные возгласы солдат, Я чувствовал, что кто-то пытается отодрать мои пальцы от шеи кастильца, что меня бьют сапогами в бока и спину, но в ту минуту я не думал о последствиях. Лишь одна мысль — успеть придушить негодяя — лихорадочно билась в моем мозгу. Я ощущал, как судорожно извивается подо мной его тощее тело, как слабеют его руки, которыми он царапал и рвал мое лицо. Еще немного — и он затихнет и никогда уже не будет осквернять воздух своим гнусным дыханием. Еще немного…

По меньшей мере шестеро солдат участвовало в освобождении горла Гарсии от смертельной хватки моих пальцев. Несмотря на мое яростное сопротивление, им все же удалось оторвать меня от Скелета. Исцарапанный, с залитым кровью лицом, в порванном в клочья камзоле, я стоял со скрученными за спину руками в галдящей толпе солдат и с ненавистью смотрел на безжизненное тело своего заклятого врага.

Увы, мне не удалось прикончить его. Гарсия шевельнулся, открыл глаза. С трудом сел на палубу.

— Эскривано… — сипло выдавил он. — Позовите эскривано… Я хочу при свидетелях… сообщить… об измене… Пусть он запишет… вы все… слушайте…

— В чем дело? — недовольно произнес капитан де Орельяна, подходя к толпе.

— Драка, сеньор капитан, — с готовностью пояснил Агиляр. — Медина чуть Сорию не придушил…

Орельяна нахмурился и бросил на меня быстрый укоризненный взгляд.

— Эскривано, — пробормотал Гарсия. — Где… эскривано?..

— Я здесь…

Франсиско де Исасага вошел в круг. В руках у него был свиток бумаги, перо и глиняная бутылочка с темной жидкостью, заменявшей чернила.

Гарсия тяжело дышал и ежесекундно глотал слюну. Только теперь его побагровевшее лицо начало приобретать обычный серовато-желтый, нездоровый цвет.

— Пиши, эскривано, пиши… Вот этот…

Гарсия с трудом поднял руку, и его длинный узловатый палец остановился на мне.

— Не нужно! — властно произнес Орельяна. — Этим мы займемся, когда…

— Сеньор капитан, индейцы! — раздался истошный крик с кормы.

Орельяна, сверкнув глазом, выхватил меч и поднял его над головой.

— Тревога! Все по местам! — скомандовал капитан. Потом взглянул на меня и кивнул альфересу:

— Этого забияку посадите на весла. Да проследите, чтобы снова не сцепились, ясно?

Де Роблес толкнул меня в бок, и мы, пригнувшись, побежали к лавкам гребцов. Я сменил на веслах Гонсалеса, которого это не слишком обрадовало: индейские стрелы уже свистели над бригантиной.

Наши арбалетчики и аркебузники тоже открыли огонь по приближавшимся лодкам туземцев. Остальные солдаты легли на палубу и стали наблюдать за сражением через бойницы, проделанные в высоких, недавно надстроенных бортах «Виктории». Атака индейцев не была опасной: дюжина каноэ с полусотней воинов не представляла для нас серьезной угрозы.

О Гарсии все забыли. Но он никак не мог примириться с этим.

— Куда же вы?! Эскривано! Сеньор капитан!..

Долговязая тощая фигура, покачиваясь, двинулась к носу бригантины, откуда Орельяна руководил боем. Вот Гарсия тронул капитана за плечо, тот обернулся и сделал нетерпеливое движение — отстань! Но кастилец, казалось, сошел с ума: он снова цепко схватил капитана за плечо.

— Ты не смеешь прощать изменника, капитан! — хрипло выкрикнул он.

— Убирайся к дьяволу! Нашел время. Успеем! — гневно воскликнул Орельяна и смахнул руку Сории.

Гарсия выпрямился во весь рост. Он был вне себя: жажда немедленной мести владела им. Он повернулся, нашел меня взглядом и, оскалив белозубый рот, хрипло засмеялся. Оборванный, заросший щетиной, он был похож на безумного нищего.

— Ага! — завопил он. — Капитан не простил тебе, паршивый юнец!.. Скоро мы тебя — того… Ха-ха!..

Скелет хотел добавить что-то, но раздался тихий свист, и длинная индейская стрела вонзилась ему в руку,

чуть пониже локтя. Гарсия охнул, сел на палубу и стал бережно вытаскивать впившуюся в мякоть руки стрелу.

— Удирают! Сантьяго, удирают! — заорали арбалетчики Селис и Бургос. Действительно, индейские каноэ спешно удалялись от наших бригантин, направляясь к еле видной полоске далекого берега. Бой был окончен, враг бежал, и солдаты, возбужденно переговариваясь и смеясь, поднимались на ноги. Я продолжал грести.

— А-а! Что это? Аа-а!! — жуткий вопль Гарсии заставил меня вздрогнуть и поднять голову. Гарсия-Скелет с ужасом глядел на окровавленную стрелу, от которой ему, наконец, удалось освободить руку. Я не понял сначала, отчего пустячная рана привела его в такой ужас, и в первое мгновение решил, что мой враг рехнулся.

— Яд! — воскликнул Агиляр, тщательно вглядевшись в наконечник стрелы. — Смотрите, смотрите же, черный сок!..

Даже гребцы не удержались от искушения посмотреть на отравленное оружие дикарей. Мы бросили весла и подошли к толпе, окружившей Гарсию. Лишь четверо индейцев гребцов продолжали скрипеть уключинами, помогая Великой реке нести бригантину к морю.

Я встал на цыпочки, оперся о плечи соседей и взглянул через их головы на раненого. То, что я увидел, заставило меня вздрогнуть. Гарсия, посиневший и страшный, трясся всем телом и молчал. Глаза его казались стеклянными, на губах выступила пена.

— Эй, Сория, что с тобой? — участливо склонился над ним широкоплечий Хуан де Элена.

Гарсия не отвечал. Но когда де Элена попытался было подхватить его под мышки и поставить на ноги, кастилец забился в конвульсиях, закатил глаза и забормотал :

— Измена… Они бежали… Сжечь еретиков, сжечь… О, проклятие!.. Не хочу, не хочу-у-у-у!.. Отомстите им, они — изменники… Я сам, только сам…

Длинное сухопарое тело Гарсии-Скелета безжизненно повисло на руках солдат.

— Готов, — хмуро сказал де Элена. — Упокой его душу, дева Мария…

Солдаты сняли шлемы, над ухом у меня кто-то зашептал молитву. Патер Карвахаль и Франсиско де Орельяна — оба с черными повязками через лицо — склонились над умершим Гарсией.

— Да, умер, — сказал Карвахаль и перекрестил труп кастильца.

— Отнесите его на корму, — мрачно сказал капитан.

— Сеньор! Перед смертью он говорил о какой-то измене… И о мести. Что бы это все значило?

Широкобородый Муньос — один из друзей Гарсии — исподлобья смотрел на капитана. Однако на его вопрос ответил не Орельяна, а патер Карвахаль.

— Наверное, Муньос, он бредил, — устало произнес святой отец. — Не о мести сейчас надо думать, а о прощении его души… Отнесите же его на корму, вы слышали, что сказал капитан?

— Нет, это не бред! — раздался звенящий голос.

Хуан де Аревало энергично пробивался сквозь толпу. Его красивое лицо было бледным, как полотно, глаза смотрели решительно и сурово.

— Хуан? — удивленно вскинул голову Франсиско де Орельяна. Тень беспокойства скользнула по его лицу.

— Не бред! — снова горячо воскликнул мой бывший друг. — Знайте, солдаты, что среди нас есть изменник и еретик. Совсем недавно он был верным христианином и честным дворянином. Но индейская колдунья, видно, опоила его дьявольским снадобьем, и теперь он совсем другой… Он клевещет на нашего короля, называет всех нас сворой бандитов…

Солдаты возмущенно зашумели, послышалась негодующая брань.

— Он готов отречься от бога и стать язычником… — продолжал Хуан, и снова в толпе раздались злобные выкрики и ругательства.

— Он даже попробовал удрать вместе со своей ведьмой к нашим врагам, но мы его поймали и…

— Кто он? Предатель! На виселицу его! — заорали во всю глотку солдаты, потрясая кулаками, и голос Хуана утонул в их зычном реве.

— Я!

Тогда я ничуть не боялся этих озверевших убийц и бездумных фанатиков. Они отпрянули от меня, как от самого дьявола, а я… Я с улыбкой сострадания смотрел в тупые, искаженные злобой рожи, и от души жалел их, ожесточившихся слепцов, в сердцах которых не осталось уже ничего человеческого. Я знал, что сейчас они бросятся на меня и, быть может, изрубят на куски или вздернут на мачте, но страха не было: была лишь ненависть, и презрение, и жалость к ним.

Первым опомнился капитан. Он мгновенно оценил обстановку и решил не допустить кровавого насилия надо мной. Обнажив меч, он крикнул:

— Ни с места! Приказываю слушать!

И затем быстро скомандовал:

— Муньос, Домингес и Сеговия! Обезоружить его и привязать к мачте! Гонсалес, Перучо и Бургос, схватите ведьму! Прикрутите ее с другой стороны! Остальным не двигаться с места!

Когда дядя опутывал меня толстой веревкой, он не смотрел мне в лицо. Но по его повлажневшим глазам я заметил, что железный Мальдонадо потрясен и взволнован. Видно, бывалый конкистадор понял, что теперь дела мои совсем плохи. Я не видел, как привели Апуати, но когда ее привязывали, услышал прерывистое дыхание девушки.

Мы оба молчали и никак не реагировали на издевательские шутки и грязную брань солдат.

— Солдаты короля! — величественно произнес Орельяна, когда нас с Апуати, наконец, прикрутили к мачте спинами друг к другу. — Вы знали Бласа де Медину как отважного воина и верного друга. Но человеку трудно устоять перед соблазном дьявола. Языческая ведьма задалась целью погубить христианскую душу юного идальго, и это ей почти удалось. Слава богу, мы вовремя пришли к нему на помощь. Мы не допустим, чтобы его душа отправилась на небо, обремененная тяжестью грехов, и потому дадим Бласу возможность искупить их подвигами во имя бога и короля. Святая инквизиция впоследствии определит ему меру наказания, а пока он здесь, с нами, мы прикуем его к веслам, лишим оружия и будем обращаться с ним, как с презренным индейцем… Наши святые отцы наложат на него суровую эпитимию, чтобы душа его нашла свое спасение…

— Сжечь изменника! — со злостью выкрикнул кто-то из задних рядов.

Но с Орельяной спорить было опасно.

— Нет! — загремел он и метнул грозный взгляд в сторону, откуда раздался выкрик. — Он заблудший христианин, а мы — не сарацины. Но обещаю вам, солдаты, что сегодня вечером на нашей краткой стоянке вы разложите священный костер правосудия. Проклятая язычница угодит в костер, и я вместе с вами буду любоваться столь поучительным зрелищем!..

— Палачи! Жгите и меня! — в исступлении закричал я, но меня мало кто услышал — такой гам подняли обрадованные решением капитана солдаты. Все же на всякий случай дядя заткнул мне рот кляпом.

— Молчи, болван! — сердито прошептал он и, не в силах сдержать возмущение, отвесил мне звучную оплеуху. Солдаты радостно заржали. А Франсиско де Орельяна грустно покачал головой, ханжески вздохнул и, обратившись к де Роблесу, нарочито громко сказал:

— Несчастный юноша! Языческий дурман затуманил его голову. Ничего, скоро все пройдет… Святые отцы помолятся за него…

Тонкая улыбка тронула его губы, и он равнодушно повернулся ко мне спиной.

Солдаты разбрелись по бригантине, а мы с Апуати остались, привязанные к своему позорному столбу. Я слышал, как девушка тихо всхлипывает, называет меня по имени, по-индейски оплакивает нашу судьбу. Но я не мог утешить ее — говорить мне мешал вонючий кляп. Впрочем, не будь кляпа — все равно, чем бы мог я облегчить страдания девушки, которой оставалось жить всего несколько часов?

Внезапно я подумал о Мехии. Хуан в запальчивости забыл назвать его имя. И капитан промолчал. Конечно, Орельяне плотник еще пригодится, но отчего же Хуан до сих пор не разоблачил Диего Мехию? Невероятно, чтобы Диего оказался предателем и трусом, как Эрнандес. Почему же его щадит Хуан?

И тут я вспомнил печальные слова Хуана де Аревало, которые он мне сказал во время ночного дежурства в селении Винном: «Я помогу тебе. Я спасу тебя, мой любимый друг, от этого страшного наваждения… Я вырву твою душу из когтей сатаны!..» Так вот о каком спасении говорил тогда Хуан! Он не выдал Мехию, потому что ему, гордому и честному идальго, противна даже мысль о доносе или предательстве. И меня он не предал, нет, он считает, что вырвал мою душу из когтей сатаны! Несчастный глупец! Из любви ко мне он готов искалечить мою жизнь, лишить любимой девушки, покрыть позором имя… Насколько же прав был Диего, когда говорил о фальши и лицемерии нашей христианской морали. Даже таких кристально чистых людей религия превращает в кровавых палачей и свирепых глупцов… Как же теперь верить в божественную справедливость, если всюду, где слышится имя божье, встречаешь лишь ханжество, ложь, насилие, стяжательство и обман? Нет, не нужен мне такой бог…

Погруженный в глубокие раздумья, я не замечал, как летели часы и минуты. Наступал вечер, сумерки стали густеть. Бригантины все так же уверенно разрезали желтые воды Великой реки, капитан Орельяна с де Роблесом и Мальдонадо приглядывались к берегу, выбирая удобное место для стоянки, солдаты спали, играли в кости, болтали, лениво переругивались. Время от времени кто-либо из них, чтобы развеять скуку, подходил ко мне или к Апуати, отпускал пару гнусных шуточек и снова отправлялся на свое место.

Неожиданно я различил какой-то слабый шум. Он доносился откуда-то издалека, явно — с востока, куда мы плыли. Через некоторое время мне показалось, что непонятный шум усилился. Теперь его услышали и другие. Солдаты забеспокоились. Но особенно разволновался пленный индеец гребец. Он бросил весла и в страхе воздел руки к небу.

— Поророка! Поророка! Поророка! — испуганно воскликнул он. Когда его подвели к Орельяне, пленный, поглядывая в сторону все усиливающегося шума, стал что-то горячо говорить капитану по-индейски.

Орельяна серьезно выслушал его и кивнул.

— Внимание! — громко сказал он. — Индеец говорит, что приближается поророка 32 — ужасное чудовище. Оно идет с моря и все уничтожает на пути. Конечно, дикарь несет чушь, но мне самому не нравится эта музыка. Приказываю немедленно повернуть бригантины к берегу и спрятать их вон в той речушке. Быстрее!

«Виктория», а за ней и «Сан-Педро» медленно развернулись и направились к устью неширокой речки, которая впадала в Великую реку чуть ниже по течению. Тем временем шум со стороны моря и в самом деле стал напоминать рев огромного рассерженного чудовища. И вот, когда наши бригантины уже, казалось, благополучно достигли цели — спокойной бухты в устье речонки, на горизонте показалась светлая полоса. Несмотря на сгустившиеся сумерки, было хорошо видно, что загадочная белая пелена перепоясывает Великую реку по всей ее необъятной ширине. Она приближалась к нам с большой скоростью, страшный рев сотрясал воздух. Гребцы, не щадя рук, лихорадочно бросали длинные весла на воду и из последних сил старались ускорить движение бригантины.

И вдруг мы с ужасом увидели, что светлая полоса, бегущая по реке, не что иное, как громадная, в три человеческих роста волна. Стена воды поднялась за кормой «Виктории». Если бы мы чуть замешкались и не успели войти в русло речушки, от наших бригантин остались бы мелкие щепки. Впрочем, и сейчас им пришлось не сладко: в одно мгновение все было охвачено бешено ревущим и пенящимся водоворотом. Лишь краешек поророки захватил нашу бухту, но и этого было достаточно, чтобы нам показалось, будто мы переживаем второй всемирный потоп. Чуть солоноватая вода словно молотом ударила по моему телу, ослепила и едва не задушила меня.

Бригантина закружилась на месте, бурные потоки неслись по ее палубе. Солдаты, барахтаясь в них, судорожно цеплялись за все, что попадалось под руки, чтобы не оказаться за бортом. Их стоны, крики, вопли тонули в грозном рычании поророки.

Чудовищная стена воды пронеслась дальше на запад, но сильные волны по-прежнему швыряли потерявшую управление бригантину из стороны в сторону. Я слышал, как Франсиско де Орельяна осипшим голосом подзывал к себе солдат и отдавал им распоряжения. В наступившей темноте на залитой водой бригантине царили неразбериха и хаос. Кто-то бегал, кто-то кого-то звал, солдаты скользили и падали, проклинали все. и вся. Но вот капитан приказал готовиться к высадке: справа от «Виктории» темнели силуэты высоких деревьев, которые росли на берегу спасшей нас речушки. Все солдаты, кроме гребцов, перебежали на правый борт и пристально вглядывались в темноту, пытаясь определить место, где можно было бы причалить без особого риска.

Черная фигура в долгополой сутане, неожиданно выросшая рядом с мачтой, заставила меня вздрогнуть.

«Монах де Вера, — промелькнуло у меня в мозгу. — Что ему нужно от меня?»

Человек в сутане склонился над моими руками. Блеснул нож, и я почувствовал, что веревки, опутывающие меня, ослабли и соскользнули с тела.

— Бежим! Прыгай с левого борта. Речка узкая, переплывем… Смелее, Блас!

Мехия! Это он, мой верный друг!

Я выхватил изо рта кляп.

— Апуати, — с трудом проговорил я. — Освободи ее скорей…

Но Диего и без того уже трудился над веревками, впившимися в тело индианки. Готово!

— Теперь в воду, — шепнул Диего и быстрым движением сбросил с себя сутану отца де Веры. Крадучись, мы сделали несколько шагов по направлений к левому борту. Сзади нас по-прежнему слышались пререкания солдат, спорящих о том, где лучше всего причалить. Слава богу, нас никто не заметил. Вот и борт.

— Стой! Кто здесь? — раздался вдруг негромкий окрик, и знакомый силуэт Хуана де Аревало шагнул к нам из темноты.

Мы пригнулись и затаили дыхание.

— Это я, Мехия, — спокойно произнес Диего. Как ни в чем не бывало он приблизился к Хуану, заслонив нас с Апуати своей кряжистой фигурой.

— А кто там еще с тобой? — неприветливо спросил Хуан. Он явно подозревал неладное.

— Никого, — удивленно ответил Диего. — Никого нет…

— Ну-ка, я посмотрю…

— Прыгайте! — сдавленным голосом крикнул Диего, и тотчас я различил, как Хуан тяжело рухнул на палубу, подкошенный коротким ударом ноги Мехии.

Я подтолкнул Апуати, и она бесшумно скользнула в воду. Еще секунда — и холодная вода сомкнулась над моей головой. Я вынырнул на поверхность и быстро поплыл в темноту.

— Сюда! На помощь! Убежа…

Видимо, Мехия ладонью зажимал рот Хуану. Но почему он медлит, почему не прыгает за нами вслед?

Я оглянулся на бригантину и с трудом различил две смутные тени, мечущиеся вдоль борта. Моего слуха коснулось звяканье скрестившихся мечей.

Диего! Неужели он не сможет бежать?!

Я чуть было не повернул назад. Но это было бы слишком бессмысленно, теперь я ничем не мог помочь своему другу.

Яростные вопли разъяренных солдат доносились с «Виктории». Какое счастье, что у них нет каноэ, тогда бы они легко догнали нас.

— Апуати! — позвал я негромко и чуть не захлебнулся волной, ударившей в лицо.

— Я здесь, — послышался тоненький голосок индианки. Она значительно опередила меня и, видимо, уже приближалась к берегу.

Я приналег и скоро почувствовал, что ноги мои касаются дна. Да, вот он, берег!.. Увязая в иле, я выбрался из воды и плюхнулся на мягкую землю, поросшую густой травой.

— Апуати! — снова позвал я.

Послышались легкие шаги. Девушка опустилась на траву возле моих ног и нежно обняла меня за плечи.

— Надо идти, Блас, — шепнула она. — Надо прятаться… Нельзя ждать.

Она тихонько засмеялась, вскочила на ноги и потянула меня за рукав.

— Диего… — печально произнес я. — Что с ним?.. Подождем его, Апуати…

Она снова опустилась на землю и обхватила колени руками. Может, час, а может, два мы сидели в полном молчании и ждали. Напрасно.

Потом я решительно встал и подал руку девушке.

— Идем…

И мы, взявшись за руки, пошли туда, где в ночной тиши чуть слышно шелестела на ветру невидимая листва индейского леса…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.