Листы пушкинианы

Листы пушкинианы

Содержание документа было достаточно необычным, как и обстоятельства его появления.

10 февраля 1927 года на 310-м заседании Пушкинской комиссии при секции «Старая Москва» Общества изучения Московской области состоялся доклад Л.А. Виноградова о семье А.С. Пушкина в Москве, в детские годы поэта.

На основании доклада было решено организовать Особое совещание по увековечению места рождения поэта – из представителей научных и административных учреждений, ученых обществ и пушкиноведов. Первое же совещание новоорганизованного объединения, состоявшееся уже 21 февраля того же самого года, закончилось принятием необычного документа, точнее – постановления:

1) признать доказанным, что А.С. Пушкин родился на нынешней Баумановской улице во владении под № 10;

2) днем рождения его следует считать, согласно показаниям его отца и лицейской метрической выписи, не 27, а 26 мая или по новому стилю 6 июня 1799 г.;

3) на владении № 10 по Баумановской улице надлежит укрепить памятную доску и удалить ошибочно помещенную на владении № 27 по той же улице;

4) двор владения № 10, а также прилегающие к нему смежные владения целесообразно по местным бытовым и санитарным соображениям и по историческому воспоминанию обратить в сад общественного пользования имени А.С. Пушкина с постановкой в саду обелиска или памятника;

5) организовать в праздничный день 5 июня 1927 г. торжественное открытие памятной доски во владении № 10 по Баумановской улице».

События развивались стремительно и в точном соответствии с намеченным планом. Спустя три дня после торжественного открытия памятного знака, 8 июня, вновь собравшаяся Комиссия пришла к перспективному выводу, что ее существование и деятельность должны стать постоянными, имея в виду «обнаружение и обследование домов и т. п., где жил или бывал Пушкин, и в увековечении и популяризации мест пребывания поэта, прикреплением мемориальных досок, устройством комнат Пушкина и т. п.» Все понимали: объем поисков был огромен. Время показало: поиски не могли не возобновиться и по, казалось, окончательно установленным фактам – дню и месту рождения поэта. Загадки оставались загадками независимо от единогласно и почти восторженно принятых решений.

Тогда, 80 лет назад, существовало девять предположений о месте рождения поэта.

При жизни А.С. Пушкина, во время его южной ссылки, «Опыт краткой истории русской литературы», изданный известным литератором Н.И. Гречем, утверждал, что родился поэт именно 26 мая, но в Петербурге. Могло ли издание остаться незамеченным самим поэтом, тем более его близкими и родными? Конечно нет. Но по какой-то причине опровержения не последовало.

В конце концов подобная неточность могла забавлять или даже льстить молодому поэту. Выберет же он местом рождения своего любимого героя именно столицу на Неве: «Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах Невы, где, может быть, родились вы или гуляли, мой читатель…»

Со своей стороны, у Н.И. Греча существовала уверенность, что в 1799 году, осенью, семья Пушкиных вместе с новорожденным находилась в Петербурге. Известен случай с его нянькой, когда, гуляя по улице с ребенком, она не сняла с малыша картузика при проезде императорского поезда, за что получила нагоняй от самого Павла I. Пушкин пересказывал сам этот случай, гордясь тем, что ему пришлось пережить столкновения с тремя императорами: Павлом I, Александром I и Николаем I.

Второе предположение основывается на опубликованной в «Москвитянине» статье двоюродного дяди поэта Александра Юрьевича Пушкина. Дядя вспоминает, что «в 1798 году Сергей Львович вышел в отставку, переехал с семейством своим в Москву и нанял дом княжон Щербатовых, близ Немецкой слободы, где в 1799 году родился у них сын Александр; наш полк в то время был уже в походе, где я и получил об рождении Александра Сергеевича от сестры письмо, что он на память мою назван Александром, а я заочно был его восприемником. В конце того же года, возвратясь из похода в Москву, я уже Сергея Львовича с семейством не застал; они уехали к отцу своему Осипу Абрамовичу в Псковскую губернию в сельцо Михайловское». Трудно предположить, что 24-летний офицер, добрый приятель детства Надежды Осиповны, постоянно к тому же бывавший в их доме, мог ошибиться с адресом. Отсутствие семьи Пушкиных в исповедных церковных росписях по этому домовладению легко объяснить недолгим сроком, который молодая семья пробыла у княжон.

Третье предположение правильнее назвать свидительством самого поэта. Сергей Александрович, очень близкий и высокоценимый А.С. Пушкиным его друг, рассказывал, что, проезжая по Молчановке, поэт всегда повторял, что именно здесь он родился, хотя собственно дома не помнит. Соболевский – не посторонний наблюдатель. Он еще до южной ссылки Пушкина выполняет различные его поручения, готовит к печати «Руслана и Людмилу», по возвращении Александра Сергеевича в Москву улаживает грозившую дуэлью его ссору с Ф.И. Толстым-Американцем, знакомит со многими интересными людьми, в том числе с Адамом Мицкевичем, на квартире у Соболевского Пушкин читает в сентябре 1826 года «Бориса Годунова». По возвращении из Михайловского Пушкин и вовсе поселяется в декабре 1826 года на квартире у Соболевского на углу Борисоглебского переулка и Собачьей площадки. Привязанность поэта к этим местам и заинтересовывает, и трогает Соболевского.

Что самое удивительное – именно свидетельства современников безоговорочно отбрасываются исследователями даже без попытки их архивной разработки. Но ведь слова Соболевского могли и должны были встретить возражения со стороны членов семьи поэта. Возражений не было. Исследователи же от них просто сочли нужным отмахнуться, как и от слов поэта о том, что он хотел бы быть похороненным в Захарове, в том самом бабушкином поместье, где прошло его детство. И среди наших современников один Вадим Кожинов упрямо настаивал на необходимости поисков именно в районе Молчановки, взяв слово с автора, что она приложит усилия оправдать и утвердить эту единственно верную версию. Говорить обо всех остальных – это разбираться в домах района Немецкой слободы, к которой поэт никогда не тянулся. Архивные розыски последних лет мало что изменили: в ход идут по-прежнему косвенные доказательства, но не прямые свидетельства.

Какие бы договора о сдаче внаймы квартир не поднимали исследователи, для потомков важнее, что «страна Молчановка» оставалась в душе и воображении поэта. И еще – привязанность к московским корням, которыми он очень дорожил.

Судя по переписям XVII века, Пушкиных в Москве множество. Воображение поэта особенно занимал Гаврила Григорьевич, думный дворянин, сторонник Лжедмитрия I: «Г.Г. Пушкин принадлежал к числу самых замечательных лиц той эпохи, столь богатой историческими характерами». Для него найдутся строки и в «Моей родословной»:

Водились Пушкины с царями;

Из них был славен не один,

Когда тягался с поляками

Нижегородский мещанин.

Герою «Бориса Годунова», причастному к смерти царевича Федора Борисовича, принадлежал двор на месте современного дома № 2 по Воздвиженке, бывшей приемной «всесоюзного старосты» М.И. Калинина. Ему наследовал младший сын Степан Гаврилович, потомки которого, по выражению поэта, состояли «в оппозиции» к Петру I. Внук Степана Григорьевича принял участие в заговоре против царя вместе с полковником Цыклером и братом боярыни Морозовой окольничим Соковниным, все трое были казнены, а отец – Матвей Степанович – лишен боярства и сослан в вечную ссылку в Енисейск. И снова строки «Моей родословной»:

Упрямства дух нам всем подгадил:

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Его пример – другим наука:

Не любит споров властелин…

И небольшая подробность. Старший сын «бунташного» Гаврилы Григорьевича – Григорий Гаврилович – был любимцем царя Алексея Михайловича, наместником Нижегородским, в 1650 году послом в Польшу, боярином и оружничим. Каждый из членов семьи решал свою судьбу по собственному усмотрению. Но по-настоящему всю эту ветвь Пушкиных поэт не мог называть своими прямыми пращурами, зато к числу их потомков относилась его будущая супруга – Наталья Николаевна Гончарова. Поэт принадлежал к младшей ветви семьи, члены которой не поднимались выше звания стольника. Именно стольник Петр Петрович Пушкин, прямой пращур Александра Сергеевича, упоминается в Росписном списке Москвы 1638 года, где указано, что владеет он домом в Армянском переулке, на церковной земле «Николы Чудотворца у столпа». Соседствует с ним Василий Никонович Бутурлин и несколько иностранцев. Этот район Москвы был настолько густо заселен иностранцами, главным образом английскими купцами, что причты соседних церквей обращались с жалобой к царю Алексею Михайловичу: из-за засилья иноземцев совсем обезлюдели православные приходы.

Стольник был человеком достаточно состоятельным, чтобы к владению на Маросейке прикупить еще и большой двор на Рождественке, в приходе Николая Чудотворца что на Божедомке (домовладение № 15). В 1660 году стольника не стало, ему наследовали вдова и дети, из которых Петр Петрович-младший продолжал здесь жить до своей смерти в 1692 году.

Прямой прадед поэта Александр и дед Лев владели обширными землями по Божедомскому переулку (бывш. Делегатская ул.) и Самотечному переулку. Всего им принадлежало 5 участков, с которыми поспешила расстаться бабка поэта, Ольга Васильевна Пушкина, отдавшая предпочтение Огородной слободе.

Зато былые пушкинские земли у Самотеки приобрели самую широкую известность. Они перешли после Нелидова и московского генерал-губернатора Тормасова в 1824 году к Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Впрочем, надо отдать должное Тормасову, он многое сделал для преображения пушкинского сада. Он значительно расширил его за счет соседнего владения, вырыл новый пруд, за средним прудом построил круглую беседку со статуей Екатерины Великой в память о посещении императрицей его владений. Сад наполнили цветники и статуи, была высажена большая дубовая аллея. Как это было принято, московская публика могла посещать сад бесплатно, смотреть иллюминации, полеты воздушных шаров, слушать выступления заезжих знаменитостей и песельников, разъезжавших на шлюпках. «Корсаковские вечера» по возвращении Пушкина из ссылки входят в моду, но вскоре после его отъезда в Петербург начинают приходить в упадок. Судьба сада переходит в руки антрепренеров.

Трубная площадь.

С 1853 года он оживает под именем «Эрмитажа». Здесь проходит, в частности, антреприза Лентовского, но уже в последней четверти XIX века сад начинают вырубать, застраивая доходными домами.

Служило ли это свидетельством хозяйственных талантов деда или простым следованием московским обычаям, но Лев Александрович не упускал возможности «прикупить землицы» по всему городу. В 1746 году 1 июня он купил у И.И. Головина «белое место» в приходе Николы что в Хлынове за 10 рублей. По купчей l751 года к нему перешли строения на дворцовой земле размером в 440 сажен в приходе «Николы в Плотниках», бок о бок с первой семейной квартирой внука на Арбате. Но уже отец поэта собственного дома в Москве не имел и всю жизнь довольствовался «съемными» квартирами, которые постоянно менял. Состоятельные москвичи постоянно покупали и перекупали дворы, тем более не задерживались на «съемных» квартирах.

В 1927 году комиссия постановила отметить мемориальной доской дом № 10 вместо дома № 27 по той же Немецкой улице. Как удалось выяснить архивистам, из этого последнего семья Пушкиных выехала за несколько недель до рождения своего первенца. Причину внезапного и столь несвоевременного, учитывая состояние Надежды Осиповны, переезда установить не удалось.

Сад «Эрмитаж».

Единственное, представляющееся достаточно убедительным предположение – смерть при каких-то особых обстоятельствах дворового человека Пушкиных Михайлы Степанова, которая могла испугать будущую мать. Впечатлительность и даже склонность к галлюцинациям «Прекрасной креолки» не была секретом для окружающих. Об особых обстоятельствах в данном случае свидетельствовал факт, что кончина была зарегистрирована в церковно-приходских книгах дважды: два разных дня, два разных порядковых номера. Опасность морового поветрия – эпидемии?

Немецкая улица, в настоящее время носит имя Баумана.

Положим, подобная разгадка выглядела не слишком убедительной. Церковную документацию всегда отличала исключительная скрупулезность, особенно в части смертей и рождений. А главное – почему здесь имело место именно повторение: «Умре по христианской должности маиа 3 дня во дворе графини Екатерины Александровны Головкиной у жильца ее коллежского асессора Сергея Львовича Пушкина дворовый человек его Михайла Степанов, коему от роду 48 лет, погребен 5 дня на Семеновском кладбище». Запись под № 58. И дальше запись под № 64, автор которой просто не мог не видеть предшествующей записи: повторяя имена домовладелицы и Сергея Львовича Пушкина, она свидетельствовала о смерти дворового человека Михайлы Степанова, от роду имевшего 47 лет и погребенного 6 мая. Две смерти разделяло два дня.

Общепризнанная ошибка. А если предположить другое решение? Тезки с одинаковыми отчествами не были редкостью. Следовательно, речь могла идти о двух разных людях, погибших от одной и той же возникшей в перенаселенном дворе заразы. Тогда становится объяснимым поспешный переезд семьи, готовой согласиться на любую крышу над головой.

Как принято было считать, убежищем стал ветхий домишко во дворе, бывшего сослуживца Сергея Львовича Скворцова (Немецкая ул., 10). Дом был бедным, остро нуждавшимся в ремонте, но Пушкины и не собирались в нем задерживаться. Сразу после родов они выехали в Михайловское, а оттуда и вовсе в Петербург. Поэт буквально с приходом на свет стал странником.

Это отвечало интересам Пушкиных. Но ведь еще существовал владелец дома, который вряд ли бы согласился на подобный переезд без оформления соответствующих документов, которое требовало времени. А что, если именно отсюда дорога вела в дорогую сердцу поэта «страну Молчановку»? Там жила одна из близких подруг Надежды Осиповны, там она могла найти временный приют безо всякой регистрации в церковных исповедных росписях. Отсюда и задержка с обрядом крещения младенца на целых двенадцать дней. Впрочем, загадке позднего крещения предшествовала загадка дня рождения.

И опять перед архивистами возникал злосчастный дьячок Александров, ошибавшийся каждый раз, когда дело касалось именно Александра Сергеевича Пушкина. Он записывает рождение поэта 27 мая, а дальше все исследователи начинают доказывать правоту отца, уже после смерти сына назвавшего 26-е. Впрочем, так считал и сам поэт, и в данном случае его слово было принято как решающее. Независимо от того, ошибся дьячок Александров или нет, 26 мая было куда более торжественным и символическим днем: церковь праздновала Вознесение, мирские власти – рождение первой и единственной дочери будущего Александра I великой княжны Марии Александровны. Вслед за Иваном Великим гудели колокола во всех городских церквях, и народные гуляния продолжались до поздней ночи. Это была пора белых московских ночей.

В Москве начала XXI века память о Пушкине сосредоточивается на Арбате, или, точнее, – от Арбата до Остоженки. Так удобней для соответствующих учреждений, но так не было в действительности. Раннее детство поэта – самое для него дорогое, перенесенное в его поэзию, – это Чистые пруды, Огородники, Покровка.

Но ведь все было совсем не просто и с крещением мальчика. Надежда Осиповна сообщила кузену Александру Юрьевичу, что именно он будет записан крестным отцом новорожденного. А в церковных записях стоит другое имя – графа Артемия Ивановича Воронцова, мужа троюродной сестры бабушки Марии Алексеевны Ганнибал, отца ближайшей подруги «Прекрасной креолки» графини А.А. Бутурлиной. Вряд ли граф присутствовал при крещении. Подобно кузену Александру Юрьевичу, он находился в отъезде с января 1799 года, оставив старую столицу ради столицы на Неве. Кумой была приглашена другая бабушка поэта – Ольга Васильевна Пушкина. Но даже с ее именем возникает путаница. В записи о крещении она названа просто вдовой, в выписке, сделанной для Консистории спустя три месяца, графиней. Другое дело, что с таким почтением ее воспринимали собственные дети, хотя и бунтовали против материнской воли. Ведь женился же Сергей Львович на «Прекрасной креолке, бесприданнице и дочери арапа-двоеженца», по выражению возмущенной свекрови.

Детство – оно было разным. Большая семья. Множество родственников. Того больше знакомых. Постоянные переезды. Увлеченные светской жизнью родители. И судьба не любимого матерью ребенка, как бы ни старались этому противостоять бабушка-«Ганнибальша» и няня. Пушкин начинает свою программу записок для автобиографии со слов: «Бабушка и мать – их бедность. Иван Абрамович. Свадьба отца. Смерть Екатерины. Рождение Ольги. Отец выходит в отставку. Едет в Москву. Рождение мое. Первые впечатления. Юсупов сад. Землетрясение. Няня».

Бедность давала о себе знать во всем. Не потому ли торопится с отставкой Сергей Львович, что слишком дорога петербургская служебная жизнь? Возвращаясь в Москву уже с маленькой Ольгой (в честь бабушки!) на руках, он выбирает жилье поближе к ней. Все надежды – на ее доброжелательность и щедрость, хотя невестку она и не терпит. Ольга Васильевна покупает себе дом в Малом Харитоньевском переулке, 7. Первый московский адрес пушкинской семьи – угол Большого Харитоньевского и Чистых прудов, владение подпоручика Волкова. Площадь дома всего-то 35 кв. сажен, а ведь поместиться в нем приходится родителям с двумя младенцами в ожидании появления третьего – здесь придет на свет сын Николай – и шестерым дворовым. Тут и Николай Павлов 50 лет с женой, Авдей Родионов 17 лет, Федот Ефимов 40 лет, девицы Прасковья Федорова 13 лет и Авдотья Андреянова 18 лет. Почти целые дни будет проводить у дочери и бабушка-«Ганнибальша», снявшая отдельное жилье в том же приходе Харитония в Огородниках, в доме некоего Силина, вместе со своей сестрой Екатериной 56 лет и шестью собственными дворовыми.

Это 1801 год, а уже в феврале 1802-го есть свидетельство, что Пушкины снимают квартиру во владении князя Николая Борисовича Юсупова (Б. Харитоньевский, 7). Но первую плату Сергей Львович внес за юсуповскую квартиру в ноябре 1801-го – 500 рублей авансом за полгода. Расход оказался явно непосильным. За вторую половину года отцу семейства удалось расплатиться только 24 ноября. Пушкиных, по-видимому, очень устраивает это жилье, но в середине 1803 года они перебираются по соседству в дом № 8, принадлежавший графу П.Л. Санти. Пушкиноведы связывают этот переезд со смертью Ольги Васильевны Пушкиной в январе 1803 года. Якобы кончина матери дала Сергею Львовичу желанную свободу. Вот только остается непонятным, почему вымечтанная свобода выразилась в переезде в гораздо худшие условия. Но так или иначе вторым московским адресом стали юсуповские владения.

Чистые пруды.

Дом Юсуповых окружен легендами. Считалось, что когда-то на его месте находился один из загородных домов Ивана Грозного, что не подтверждено никакими документами. В XVII веке это было владение Волкова. Главный сохранившийся до наших дней дом – палаты Волкова, построеные в конце XVII века, а в конце правления Петра Великого подаренные царем Г.Д. Юсупову. Григорий Дмитриевич начал государственную службу стольником, участвовал в боях под Нарвой, Полтавой, Выборгом. При Екатерине I стал сенатором, при Петре II – первым членом Государственной Военной коллегии. Сын Григория Юсупова – Борис Григорьевич (1696–1759) все царствование Анны Иоанновны и правительницы Анны Леопольдовны был московским губернатором, при Елизавете Петровне стал сенатором, президентом Коммерц-коллегии и главным директором Кадетского корпуса. Пушкины столкнулись с представителем следующего поколения – Николаем Борисовичем, который успел к этому времени побывать посланником в Турине, сенатором и при Павле I стал министром уделов. Александр I сделал одного из богатейших людей России членом Государственного совета. Знакомец Вольтера и Бомарше, коллекционер, меценат, к тому же главноуправляющий в свое время Московской экспедицией кремлевского строения, Николай Борисович во всех своих резиденциях имел полный штат прислуги, похожий на штат придворных служителей. В Москве у него был дом на углу Большой Никитской и Леонтьевского переулка с великолепно отделанным театральным залом. Он много времени проводил в принадлежавшем ему Архангельском. В Огородниках в юсуповском владении числилось 104 человека дворни, кроме того, чиновник средней руки, один мещанин, жена портного и… семья Пушкиных с шестью своими дворовыми. Это были Иван Федоров 20 лет, вдова Ульяна Яковлева 35 лет, Николай Матвеев, две женщины и Никита Тимофеев Козлов 26 лет, неотлучный дядька поэта.

Квартира Пушкиных, согласно документам, помещалась в «среднем желтом доме» – деревянном, стоявшем параллельно каменным палатам. Дом этот был снесен в 1860 году. Двадцатью годами позже подверглись варварской реконструкции и самые палаты. Была изменена внутренняя планировка, сделана новая роспись стен. Даже кованые решетки были заменены новоделами.

Остается загадкой, по какой причине Н.Б. Юсупов решил принять у себя обремененных большой семьей и к тому же небогатых постояльцев. Пушкиноведами высказывалось предположение об общих интересах Юсупова и отца поэта, увлеченных театром. Но тогда становится непонятным, почему Пушкины так скоро покинули юсуповские владения, сохранив при этом самые добрые отношения с хозяином. Сам поэт много раз был гостем Николая Борисовича в Архангельском и Москве. Последняя встреча произошла 27 февраля 1831 года на вечере, устроенном Пушкиным и его молодой супругой.

Пушкинское послание «К вельможе» – Н.Б. Юсупову – вызвало много острых нападок на поэта. Ряд литераторов открыто обвинил поэта в низкопоклонстве, и только В.Г. Белинский выступил в защиту позиции Пушкина: «Некоторые крикливые глупцы, не поняв этого стихотворения, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер великого поэта, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное обобщение и изображение целой эпохи в лице одного из замечательнейших ее представителей».

Наконец, и после переезда на другую квартиру за мальчиком Пушкиным сохранилось право проводить целые дни в знаменитом Юсуповом саду (Б. Харитоньевский пер., 24). До приобретения в 1810 году Архангельского Н.Б. Юсупов много занимался этой московской диковинкой. Сад повторял в плане Версальский парк. Он имел правильные аллеи, круглый пруд, к которому вели ступени двух лестниц. Здесь были и беседка, и грот, и искусственные руины, и статуи. Со стороны переулка в сад вели нарядные парадные ворота. Юсупов сад остался в строках автобиографического пушкинского стихотворения «В начале жизни школу помню я…»:

…И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственных порфирных скал.

Там нежила меня теней прохлада;

Я предавал мечтам свой слабый ум,

И праздно мыслить было мне отрада.

Любил я светлых вод и листьев шум,

И белые в тени дерев кумиры,

И в ликах их печать недвижных дум.

Все – мраморные циркули и лиры,

Мечи и свитки в мраморных руках,

На главах лавры, на плечах порфиры.

Все наводило сладкий некий страх

Мне на сердце; и слезы вдохновенья

При виде их рождались на глазах.

Другие два чудесные творенья

Влекли меня волшебною красой:

То были двух богов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой —

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой – женоподобный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал —

Волшебный демон – лживый, но прекрасный…

Но если Юсупов сад как обстановку своих первых вдохновений называет сам Пушкин, то и поныне остается загадкой «школа», с которой начинаются стихи. Среди всей пышности и шума бесконечных связанных с именем поэта торжеств, конференций, юбилейных празднеств, невыясненным остается главное – имена его первых учителей и обстоятельства начального обучения. Согласно свидетельству одной из современниц, впрочем, далекой от пушкинской семьи, после смерти своей соперницы в семейных делах – второй бабушки поэта – «Ганнибальша», как женщина «очень умная, деятельная и рассудительная, стала заведовать всем пушкинским домом и детьми, принимая к ним мамзелей и учителей, да и сама учила».

Имена учителей домашних остаются неизвестными, зато пушкиноведы в 1920-х годах высказывают немало предположений о реальном учебном заведении, в котором мог оказаться маленький Пушкин. В Москве было множество иностранных пансионов. Рядом с Большим Харитоньевским переулком, у Красных ворот, существовало в те же годы и «Частное народное двухклассное училище». Кому-то из исследователей представлялся вероятным даже иезуитский пансион. Но по-настоящему ни одно из предположений не совпадает с образом учительницы в пушкинских стихах, написанных в 1830 году. И если был точен образ Юсупова сада, тем более должен был быть взят из действительности образ первой учительницы, от которой маленький Пушкин убегал в тень Юсупова сада:

Смиренная, одетая убого,

Но видом величавая жена

Над школою надзор хранила строго,

Толпою нашею окружена,

Приятным, сладким голосом, бывало,

С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывало

И очи светлые, как небеса.

Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Ее чела, спокойных уст и взоров,

И полные святыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,

Я про себя превратно толковал

Понятный смысл правдивых разговоров,

И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада…

И все-таки переезд в домовладение графа Петра Львовича Санти можно объяснить все той же тенью бедности, которая не оставляет семьи Пушкиных. Маленькое домовладение, маленький двор, без сада и какой бы то ни было зелени, весь застроенный деревянными постройками, тесными и неудобными. Основной дом имел по фасаду всего 13 метров, а в глубину десять. Среди жильцов здесь ютились некий чиновник Петров, уездный землемер, отец знаменитого живописца Федотов, дворовый портной графа Березинский, согласно объявлениям в «Московских ведомостях», «производивший женское портновское мастерство» и притом имевший нескольких учеников. У Пушкиных, кроме членов семьи, было еще не меньше шести человек дворовых. В этой московской квартире Пушкин будет оставаться до 1807 года. И это в ней Сергея Львовича будет посещать Н.М. Карамзин, к которому на редкость серьезно отнесется мальчик.

В биографической заметке о погибшем сыне Сергей Львович расскажет: «В самом младенчестве он показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин – не то, что другие. Одним вечером Николай Михайлович был у меня, сидел долго: во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год».

Теснота и неудобства явно не угнетали ребенка. Огородники оставят в его душе ощущение подлинной Москвы. Радушной. Многолюдной. Всегда гостеприимной. Не умевшей и дня прожить без толпы гостей, какого бы ущерба ни наносили такие гостеванья. Ведь это не куда-нибудь, а к «Харитонью в переулке» старушка Ларина привозит в Москву на ярмарку невест свою Таню. После долгой поездки по Тверской и главным улицам.

У Харитонья в переулке

Возок пред домом у ворот

Остановился. К старой тетке,

Четвертый год больной в чахотке,

Они приехали теперь.

Им настежь отворяет дверь

В очках, в изорванном кафтане,

С чулком в руке, седой калмык,

Встречает их в гостиной крик

Княжны, простертой на диване,

Старушки с плачем обнялись,

И восклицанья полились…

Больной и ласки и веселье

Татьяну трогают; но ей

Нехорошо на новоселье,

Привыкшей к горнице своей.

Под занавескою шелковой

Не спится ей в постели новой,

И ранний звон колоколов,

Предтеча утренних трудов,

Ее с постели подымает.

Садится Таня у окна.

Редеет сумрак; но она

Своих полей не различает:

Пред нею незнакомый двор,

Конюшня, кухня и забор.

И вот: по родственным обедам

Развозят Таню каждый день…

У Огородников было и еще одно чисто московское преимущество – близкое соседство и родных, и друзей. Селиться старались рядом, видеться по несколько раз на неделе. Здесь кругом свои и можно, по выражению современника, «наносить друг другу визиты совсем по-домашнему, разве что не в халате и туфлях на босу ногу».

В Малом Харитоньевском переулке (№ 2) живет дядюшка Василий Львович Пушкин. Правда, в 1803 году, после бракоразводного процесса с Капитолиной Михайловной Вышеславцевой, уже признанный поэт уезжает в длительное путешествие по Западной Европе, составляет там библиотеку и в Париже берет уроки театрального искусства, учится, по его собственному признанию, «простоте и живости разговорной речи вместо той выспренности, которая еще царила на театральных подмостках».

В Малом Козловском переулке под № 12 поселяется поэт и баснописец Иван Иванович Дмитриев, «патриарх русской поэзии», как его будет со временем называть Гоголь. В 1799 году Дмитриев вышел в отставку и переехал из Петербурга в Москву, где, как он сам пишет в книге «Взгляд на мою жизнь», купил «деревянный домик с маленьким садом, близ Красных ворот, в приходе Харитония в Огородниках, переделал его снаружи и внутри, сколько можно было получше; украсил небольшим числом эстампов, достаточною для меня библиотекою и возобновил авторскую жизнь». Началась эта жизнь «между строев и караулов, или в коротком промежутке свободы между отставкою из гражданской службы и вступлением опять в оную».

В своем крошечном садике Дмитриев мог днями возиться с грядками и там же принимать своих литературных друзей. Для устроенных поэтом солнечных часов В.А. Жуковский составил надпись:

И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью!

Прошла моя весна с минутной красотой!

Прости, любовь!

Конец мечтам и заблужденью!

Лишь дружба мирная с улыбкой предо мной!

По Большому Харитоньевскому переулку, 14 устраивает литературные вечера вдова Е.П. Хераскова, а в доме № 12 живет начинающий поэт Иван Иванович Козлов, в будущем автор пользовавшейся известностью у современников поэмы «Чернец».

Но эта жизнь в Огородниках продолжается только до 1807 года. Хозяином дома П.Л. Санти становится С.В. Шереметев, а в следующем году братья и сестры Пушкины продают доставшийся им после смерти матери О.В. Пушкиной дом в Малом Харитоньевском переулке. Впрочем, значительные изменения вносит в нее и приобретение бабушкой-«Ганнибальшей» в конце 1804 года сельца Захарова, близ Больших Вязем. На лето, начиная со следующего года, туда отправляется вся семья, а главным образом дети. Пушкин впервые по-настоящему встречается с русской деревней. С Москвой же его знакомит его верный дядька. С Никитой Козловым мальчик бродит по Огородникам, поднимается на Меншикову башню, гуляет у Чистых прудов, с берега которых только что был перенесен строительный лесной склад. Драматург и поэт Н.В. Сушков напишет уже после гибели поэта:

«Старый дядька Никита Козлов, можно сказать, не покидал своего питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве, где шаловливый и острый ребенок уже набирался разных впечатлений, резвясь и бегая на колокольню Ивана Великого и знакомясь со всеми закоулками и окрестностями златоглавой столицы».

Существует предположение, что в 1807 году Пушкины успели недолго пожить и в Малом Козловском переулке, в доме Одоевских, на углу Фурманного переулка. В 1809 году литературная жизнь в Огородниках окончательно замирает: Иван Иванович Дмитриев получает назначение министром и переезжает в Петербург. Говорили, что больше всего он жалел, что приходится оставлять тишину и покой «у Харитонья» и свои цветочные грядки.

Сегодня большинство названных адресов условны. Исчезли и продолжают исчезать по всей Москве дома пушкинских лет, уступая место не столько новым жилым домам, сколько всякого вида торгово-развлекательным центрам, борьба с которыми на деле становится вопросом обеспечения государственной безопасности. И все же даже условные адреса нужно знать и запоминать, как уголок пустой комнаты в далекой польской деревушке Желязовой Воле с короткой надписью: «Здесь родился Шопен». Следы прошлого, великих людей, истории, культуры, их недостаточно перечислять – гораздо важнее почувствовать как живой пульс в огромном мегаполисе, захлестываемом страстями наживы, поисков легкой жизни под единым, повсюду рекламируемым лозунгом: «Бери от жизни все!» И памятка, пусть даже на новых зданиях, о вехах прошлого всегда остается вехой нашего собственного, очень личного пути, нашей собственной связи с историей.

А какой интерес представлял бы сегодня домик Лариной, как его называли в Москве, «у Харитонья в переулке» (в прошлом № 11/14) – деревянный, одноэтажный, обитый горизонтальными досками «рустами» в подражание каменной кладке, с его ставнями на окнах и небольшим навесом над входными дверями! Пушкин не вдавался в житейские подробности остававшихся милыми его сердцу московских владений. Зато М.Н. Загоскин дал полное описание одного из них: «Тетушка жила в своих наследственных деревянных хоромах на Чистых прудах. Я не знаю, что меня больше поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушек, амбаров и кладовых, что мы въехали в него, точно как будто в какую-нибудь деревню…» Зато хорошо сохранившийся и представляющий один из интереснейших архитектурных памятников Москвы дом Трубецких на соседней Покровке (дом № 22) не несет никаких отметок пребывания здесь маленького Пушкина. Между тем это сюда «возили», по словам сестры поэта, маленьких Пушкиных не только в гости, но и на знаменитые детские балы. Детские балы бывали и у танцмейстера Иогеля на Тверском бульваре, но у Трубецких они казались интересней, теплее, тем более что маленький Сашка ловкостью в танцах не отличался. Необычный по архитектурному решению «дом-комод» на Покровке окружен издавна легендами. По одним, он был построен императрицей Елизаветой Петровной в подарок своему фавориту Алексею Григорьевичу Разумовскому. По другим, она провела в нем ночь после венчания в соседней церкви. Но приходится огорчить любителей романтических версий: никаких доказательств церковного брака дочери Петра I не существует, не говоря о том, что в узаконении подобного союза после вступления Елизаветы на престол не было смысла. Вся семья фаворита была обласкана и осыпана царскими милостями, но отношения с самим Алексеем Григорьевичем стали куда более спокойными и не задевали воображения тридцатидвухлетней женщины. Простоватость Разумовского в новом положении Елизаветы Петровны все больше начинала докучать, как и его трусоватость – разочаровывать. Арестовывать правительницу Анну Леопольдовну, собственную двоюродную племянницу, вместе с уже признанным императором Иоанном VI Антоновичем, дочь Петра поедет, по существу, со случайными людьми. Разумовский не только будет уговаривать цесаревну отказаться от подобной затеи, но и вообще останется дома. На всякий случай. Единственная наперсница императрицы Мавра Шувалова будет тратить немало усилий, чтобы поддерживать явно слабеющую привязанность царственной подруги.

Но в отношении дома на Покровке важно другое. Он был выстроен при Екатерине II, между 1766 и 1772 годами, и только стилистически относился к более ранней эпохе, представляя образец барокко в московской архитектуре. Дом не имеет обычного для Москвы того времени сада, но полностью захватывает всю принадлежащую ему землю внутренним двором, окруженным со всех сторон в едином стиле с главным корпусом решенными флигелями. Своеобразная внутренняя планировка дополняется необычным решением главного зала, превращенного в деревянную резную беседку, раздвинутую по его периметру. Скорее всего, именно в нем и происходили детские праздники и уроки танцев.

Покровка, 22. Дом Трубецких.

Первоначально дом принадлежал графу М.Ф. Апраксину и перешел к Трубецким в 1772 году в связи с тем, что последним пришлось лишиться своего двора в Кремле из-за строительства здания Сената. В пушкинском детстве в доме жила семья троюродного брата Сергея Львовича – камергера князя Ивана Дмитриевича Трубецкого с супругой Екатериной Александровной, урожденной Мансуровой, и пятью детьми примерно такого же возраста, как поэт. Это Юрий, Николай, Аграфена, Александра и Софья, вышедшая впоследствии замуж за пушкинского приятеля Александра Всеволодовича Всеволожского. Домашний учитель маленьких Трубецких «с Покровки», историк М.П. Погодин вспоминал, с каким пиететом все они относились к поэтическому дару их дальнего родственника. Сохранились слова княжны Александры Ивановны, сказанные в сентябре 1826 года на балу у французского посла, что она стала лучше относиться к Николаю I – «потому что он возвратил Пушкина». Эти слова очень тронули поэта.

В годы жизни во дворе Санти у маленького Сашки появляется добрый гений, который не оставит его до последних дней, – Александр Иванович Тургенев, восторженный поклонник «Прекрасной креолки», перенесший все свои добрые чувства на ее нелюбимого сына. Положение Александра Ивановича в доме Пушкиных было достаточно сложным. Он на целых девять лет моложе дамы своего сердца. Его молодость льстит «Прекрасной креолке», как и его внешность, черты которой поэт сохранит в портрете Владимира Ленского:

С душою прямо геттингенской,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри черные до плеч.

А.И. Тургенев был воспитанником Благородного пансиона при Московском университете, где началась его дружба с В.А. Жуковским, а затем Геттингенского университета, где Александр Иванович выбрал историко-политические науки. Он рано выделяется на гражданской службе, сопровождает Александра I за границу. Двадцати пяти лет он назначается директором департамента главного управления духовных дел иностранных исповеданий и будет соединять с этой должностью звания помощника статс-секретаря в Государственном совете и старшего члена Комиссии составления законов. С таким знакомцем Пушкины не могли не считаться. Его предложение о помещении будущего поэта в Царскосельский лицей было для них вымечтанным, но и осуществиться смогло только благодаря деятельному содействию Александра Ивановича, даже став молодым человеком, поэт не вполне оценил покровительство Тургенева. Имя «доброго гения» он даст ему уже в связи с южной ссылкой. Сразу после гибели поэта отец его напишет А.И. Тургеневу: «Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в царско-сельский императорский лицей и ровно через 25 лет он же проводил тело на вечное последнее жилище… Да узнает Россия, что Вам она обязана любимым ею поэтом, а я, как отец, поставляю за утешительную обязанность изъявить Вам все, чем исполнено мое сердце. Неблагодарность никогда не была моим пороком. Простите, будьте везде счастливы, как будете везде любимы. Не узнаю, увижу ли вас, но покуда жив, буду любить и вспоминать о вас с благодарностью. Искренне почитающий Вас Сергей Пушкин. Июня 4-го 1837 г. Москва».

Но эта оценка придет задним числом. При жизни поэта все выглядело иначе. Теперь же А.И. Тургенев оказался единственным человеком, поехавшим с гробом поэта в Святые горы. Если не считать дядьки Никиты Козлова. Тургенев ехал в кибитке, дядька – на дровнях, рядом с гробом, обняв его из последних сил. Никто из родных, начиная с жены, этого пути проделать не захотел.

Менялись адреса, менялись и самые квартиры в их внутреннем устройстве. Надежда Осиповна не терпела однообразия, нуждалась в постоянных переменах, и страсть к переездам дополнялась у «Прекрасной креолки» страстью к изменению меблировки. В результате вчерашняя гостиная становилась спальней, спальня – кабинетом, людская превращалась в детскую, независимо oт того, какие привычки уже успели сложиться у членов семьи и особенно у детей. Беспокойный дух Надежды Осиповны непонятным образом уживался со способностью прекращать разговаривать с тем или иным членом семьи, месяцами словом не отзываться к нашалившему или досадившему ей ребенку. Это редко касалось любимицы – дочери Ольги, в дальнейшем и Льва, но почти всегда выпадало на долю нелюбимого Сашки, тоже молчаливого, замкнутого, как матери казалось, нестерпимо неуклюжего. Вмешательство бабушки Ганнибал одно несло с собой тепло и беззаботную радость детства. К ней можно и нужно прибавить имя няни Арины Родионовны, но здесь возникает еще одна и опять-таки непреодоленная трудность.

Арина Родионовна, сама родом из ганнибаловской вотчины Суйды, близ Гатчины, была крепостной Марии Алексеевны. Во всяком случае, в исповедных росписях семьи Пушкиных в Огородной слободе упоминаний о ней нет. В 1803 году она числится среди дворовых «Ганнибальши» на ее съемной квартире как вдова Ирина Родионовна 45 лет. И это один-единственный раз до переезда семьи в Лефортово. Между тем известно, что поэт называл няню мамой, что занимала она в семье Пушкиных совершенно особое положение, да и до конца своих дней прожила у сестры поэта, которая и подумать не могла с ней расстаться. Арина Родионовна была будто единственным хранителем скудного на человеческое тепло семейного пушкинского очага. Ведь кроме трудного характера матери, поэт сталкивался и с особенностями характера отца, человека несомненно просвещенного, превосходно владевшего французским языком, склонного к театральным увлечениям, но предельно скупого, попрекавшего грошовыми тратами всех домашних и способного ворчать целый день из-за разбитой рюмки, доказывая, что стоила она не двадцать, а целых тридцать пять копеек. Свободу маленький Сашка обретал только в Захарове.

М.А. Ганнибал приобретает сельцо в конце 1804 года. По утверждению М.А. Цявловского, Пушкин начинает там бывать не с 1806-го, а с 1805 года вплоть до своего отъезда в Петербург, в лицей. Прощаясь с Москвой, Пушкин прощался тогда с детством, с Захаровом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.