Глава 29 Не продавать ни единого камня!

Глава 29

Не продавать ни единого камня!

Альфрид словно постоянно стремился ни в чем не уступать своему знаменитому предку. 6 октября 1850 года его прадед в четырех фразах сообщил о кончине матери, после чего сразу перешел к вопросам бизнеса. Правнук, сделанный из той же крупповской стали, отклонил предложение других членов семьи объявить период траура по Берте.

Он настаивал, что Барбара должна присутствовать при спуске на воду нового судна «Тило фон Вильмовски» водоизмещением 17 тысяч тонн. Альфрид твердо заявил, что этого требует дух Круппов. Возможно, ему не терпелось поскорее увидеть, как новый корабль возвращается из заграничного плавания с грузом железной руды для его заводов (что теперь делалось ежегодно, в нарушение соглашения с тремя правительствами). Поэтому Барбара, только что похоронив сестру, отправилась в траурной одежде в Бремен на эту торжественную церемонию.

И все же, хотя Крупп продолжал единолично управлять своим концерном, с уходом Берты прорвалось некое скрытое напряжение. Фокусом его стал Бертольд Бейц. Появившись в Эссене, он сразу же противопоставил себя традиционной среде промышленников (за глаза его звали чужаком). Его манеры, презрение к обычаям, нежелание считаться с условностями раздражали старую гвардию фирмы. Одним из таких людей был Иоганнес Шредер. Он работал в концерне с 1938 года и был лучшим финансистом в Эссене после Лезера. Но Бейц третировал его, как человека отсталого. Он делал многое, что выводило из себя традиционалистов. Бейц демонстративно отказался от старого фирменного бланка «Фрид. Крупп, Эссен, Альтендорферштрассе, 103». Бейц подчеркивал, что работает на Альфрида, а не на фирму. Вопреки принятым нормам этики, он публично объявил о размере своего жалованья (миллион марок в год). «В Эссене есть один пророк, и имя его – Бертольд Бейц», – говорили его подхалимы. Альфридов «Магомед» мог брякнуть что угодно. Например однажды, впервые проводя совещание в зале правления, он закурил сигару и сказал: «Между прочим, я знаком с одной женщиной, которая в разное время держала на руках и вас, и меня, – пыхнул дымком, улыбнулся, довольный, и закончил: – Вы-то, наверное, и не знали, что Эрна Штут, ну та, которая вас нянчила в детской, это моя матушка». Он не любил принятых в концерне официальных приветствий, морщился, увидев людей с моноклями, и обращался к начальникам цехов по их прозвищам. Он велел прибавить скорости у эскалаторов в здании администрации – к ужасу служащих, потому что это было чревато травмами. В одном из своих интервью он заявил: «Я чувствую себя укротителем львов. Я заставляю этих львов делать то, что нужно, не позволяю им пожирать друг друга и придумываю для них новые трюки, чтобы поразвлечься и увеличить состояние Альфрида».

Боже милостивый! Только представьте себе господина директора Келлера, «пожирающего» господина директора фон Книтрима! Чего стоило одно это сравнение их со зверями. Поведение Бейца приобрело, мягко говоря, сенсационную окраску. Построив дом в модерновом стиле неподалеку от братьев Крупп, да еще на дороге к могиле Берты, Бейц стал именовать себя «настоящим Круппом», что вызывало у настоящих Круппов неприязненное недоумение. Все они считали его вульгарным. Будучи выходцем «из низов», Бейц даже кичился этим. Он сам заявлял, что терпеть не может немецких аристократов и предпочитал компанию подхалимов-выскочек, о которых громко кричал повсюду: «Это – мои парни!» Прозвище Американец было вполне заслуженным – Бейц был, кажется, величайшим американофилом в ФРГ, и никто не удивился, когда он объявил о помолвке своей дочери Барбары с американским бизнесменом. Его музыкальные вкусы сводились к увлечению какофонией «под джаз». Бейц хвастался, что «открыл для Круппов XX век».

Братья Альфрида не скрывали своей неприязни к его «правой руке». Для них он был чужаком в социальном плане и опасным авантюристом в плане бизнеса. Было бы преувеличением назвать это семейной ссорой. Однако Бертольд и Харальд продемонстрировали относительную независимость. Они вежливо отказались от синекур внутри концерна, не желая делить ответственность с Бейцем, и пригласили адвоката Кранцбюлера возглавить их собственное правление.

По-настоящему, пожалуй, разошлись братья в «деле Шредера». Весной 1962 года это действительно был один из самых уважаемых экономистов в Руре. И вдруг Альфрид по совету Бейца уволил его. Тогда бывший финансовый директор опубликовал статью «Финансовая катастрофа» в дюссельдорфской газете деловых кругов «Хандельсблатт». Статья содержала лишь чуть завуалированную критику финансовой политики Круппа. Братья подумали, что есть смысл взять его к себе. Судя по сухой реплике Альфрида, «старик был уволен совсем по другой причине». Оказывается, его недовольство было вызвано появлением Шредера в Японии без предупреждения, в то время как там находился сам Альфрид с сыном. Вот просто так взял и явился. Это было нарушением субординации и «Руководства по организации». Хозяин так разгневался, что даже не пожелал взглянуть на публикацию. А зря. Таким образом он совершил крупнейшую ошибку за всю историю династии.

* * *

«Руководство по организации», опубликованное Альфридом через три месяца после смерти матери, он сам расценивал как дань памяти Альфреда Великого, сочинившего нечто подобное под названием «Общие положения» в 1872 году. В основу «Руководства» лег черновой вариант, составленный Бейцем, консультировавшимся с американскими юристами, и отредактированный самим владельцем фирмы. Альфриду вообще казалось, что сама фигура Бейца, как его ближайшего соратника, тоже инспирирована прошлым. В фамильном архиве он обнаружил упоминание о том, что его предок после Франко-прусской войны искал себе замену, второе «я» – «человека, на которого он мог бы положиться как на самого себя» в делах управления фирмой. Так он нашел некоего Ганса Йенке. Тогда-то, при непосредственном участии Йенке, была проведена реорганизация управления, вследствие чего управляющие, в дальнейшем ставшие директорами, получили определенные сферы ответственности, консультируясь с владельцем только по жизненно важным вопросам. Йенке, светскому человеку в хорошем смысле слова, прекрасному организатору и одаренному бизнесмену, удалось создать очень стабильную систему управления. Если не формально, то фактически этот человек был главным организатором всех рискованных – и весьма удачных – начинаний фирмы вплоть до смерти следующего Круппа – Фрица.

Бейц казался Альфриду новым Йенке, хотя таковым и не был.

Йенке, важный чиновник Второго рейха и опытный финансист, работал до прихода на фирму в правительстве кайзера. Бейц сделал карьеру, умело пользуясь благоприятной конъюнктурой и широкой улыбкой. В торговле он знал толк, но не имел экономического образования и отвергал попытки Шредера его просветить. Внешне это был человек дерзкий и напористый, но его скрытая неуверенность в себе проявлялась в стремлении механически подражать поведению, которое, как он считал, было популярно внутри страны, одолевшей фюрера. Йенке спокойно шел вверх по лестнице карьеры. Бейц, переживший лишения первого послевоенного года, хотел иметь «все сразу и сейчас». Он страшно любил хвастаться. Однажды, разговаривая со мной, он небрежно бросил: «Я слетал на своем «джетстаре» в Познань на уик-энд». А в другой раз, соврешенно некстати, заявил, подняв палец: «Я сказал Хрущеву: да, мы капиталисты, но нам уже триста пятьдесят лет, и я всем обязан самому себе». Верным было только последнее. Бейц не создавал капиталов фирмы, но свое состояние сколотил сам. Ему очень нравилась та роль, которую отвел ему Альфрид. Бейц тоже любил подчеркивать лестную для себя историческую параллель и говорил иногда: «Я – альтер эго Альфрида». Конечно, льстило Бейцу и прямое участие в создании новых основополагающих правил для фирмы. В одном интервью он сказал: «Я обратился к старому документу – уставу, разработанному прадедом Альфрида Круппа, и переосмыслил его по-новому, добавив от себя всего несколько фраз». Но это не совсем точно. Именно Альфрид издал «Руководство по организации» в январе 1958 года, и оба они много потрудились над осовремениванием старого документа, поскольку он, конечно, во многом утратил свое значение. Главная трудность, как потом говорил Бейц, заключалась в характере производства. В XIX веке старый Крупп был стальным королем, и другие предприятия нужны были только для поддержки этого завода. В XX веке его потомок владел сетью компаний, производивших 3500 товаров и услуг, в том числе локомотивы, мосты, промышленные товары для супермаркетов, минеральные воды и прохладительные напитки, мебель, книги, фотопленку, парики, искусственные зубы и т. д. Лишь в небольшой части разных мелких фирм Крупп был совладельцем, а не единственным собственником. Между тем старые администраторы фирмы не всегда соответствовали новым задачам – это мнение Бейца разделял сам хозяин. Концерн так расширился, что многие начальники никогда и не виделись с Круппом. Они гордо вывешивали его портреты в своих кабинетах. Но на практике каждый считал себя в своем отделе или филиале чем-то вроде удельного князя.

Сам Альфрид в одном из интервью сказал, что в обстановке послевоенной Германии «наши заводы работали, так сказать, порознь и утратилось чувство общности. Задача заключается в том, чтобы снова их объединить и создать новую центральную администрацию».

На практике же его решение означало, напротив, скорее децентрализацию.

Крупп решил, что лучший способ борьбы с бюрократией – создание своего рода федерации, превращение его империи в содружество, где бы «индивидуальная инициатива сочеталась с беспрекословным повиновением». Эссен оставался центром фирмы, и во вводной главе новых правил говорилось: «Руководят всей фирмой владелец или его генеральный уполномоченный». Был создан исполнительный совет из пяти членов, которому подчинялись 28 основных компаний и 52 филиала. Каждая имела технического директора и коммерческого директора. Каждой предлагалось работать самостоятельно. Их рабочие и служащие уже не считались крупповцами. Сама по себе эта реорганизация могла быть эффективной, поощряя своего рода здоровую конкуренцию внутри концерна, хотя сохранялось общее руководство. Однако и при составлении своих новых правил управления Альфрид Крупп постарался сохранить многое из духа и даже стиля правил, созданных Альфредом Великим. Вот например: «Каждый работник имеет право отстаивать свои идеи, но до тех пор, пока совет директоров не примет соответствующего решения. Тогда он должен подчиниться, вне зависимости от того, согласен или нет с этим решением». Альфрид был, можно сказать, «поздним ребенком» кайзеровской Германии – кайзер даже стал его крестным отцом, – и многое связывало его с эпохой прадеда. Альфрид не ладил с отцом и редко вспоминал деда. Теперь, после смерти Берты, он словно встал рядом с Большим Круппом (которого, кстати, крестили тоже именем Альфрид, но в приступе англомании он переименовал себя в Альфреда). Правнук походил на своего предка и в частной жизни, и в авторитарной идеологии; голос старика не заглушили три войны, унесшие 200 миллионов жизней и оттянувшие в военные бюджеты до триллиона долларов.

Сравнивая уставы 1872-го и 1958 годов, составленные Альфредом-старшим и Альфридом-младшим, начинаешь верить в переселение душ.

* * *

На новой схеме концерна были обозначены все его филиалы, как и отношения подчинения и взаимозависимости; однако в правом нижнем углу оставался незаполненный прямоугольник с подписью: «Основная сфера». Он символизировал «отчужденную» собственность, которую Крупп в свое время обязался продать к 31 января 1959 года. Он так и не примирился с Мелемским соглашением шестилетней давности. Однажды я напрямую спросил его: он что, вообще не собирается держать свое слово, которое дал комиссарам союзников, – продавать заводы? Крупп ответил в своей уклончивой манере, сославшись на заветы прадеда: «В нашей фирме уже полтора столетия известно: если хочешь варить хорошую сталь, придерживайся принципа вертикальной интеграции». Но речь-то шла не об интеграции, а о том, что он обещал перед всем миром не производить больше стали, хорошей или плохой. Впрочем, и другие люди, поднимавшие этот вопрос, получали примерно такой же ответ. Что касается прибылей, то он и так уже снова стал мультимиллионером. Однако Альфрид был именно «производителем стали по рождению, воспитанию и призванию» – это его слова. «Каждый должен заниматься своим делом».

Один предприниматель, хорошо знавший Альфрида, говорил по этому поводу: «Ему следовало продать эти предприятия. Но если вы хотите понять Круппов, надо усвоить: они не сдаются. Он хочет во всем хранить традиции семьи. Мало того, он считает, что Третий рейх отстаивал правое дело, и капитуляция была предательством по отношению к фюреру».

После подписания соглашения с союзниками Альфрид имел возможность с выгодой продать отчужденную собственность. Предложений с немецкой стороны не поступало – для немецких магнатов было делом чести не начинать торгов по этим заводам или шахтам. Однако проявили интерес в Голландии и в Америке. Альфрид отверг их предложения, и банкиры, управлявшие спорным имуществом, с ним согласились – компенсация, по требованию Круппа, должна была составить 70 миллионов, а ему давали значительно меньше. Да едва ли кто из иностранных капиталистов мог бы вложить такую сумму в собственность в чужой стране с враждебно настроенным населением. Был еще такой путь, как акционирование спорных предприятий, что могло бы принести очень большие доходы, учитывая престиж Круппов, но хозяин концерна воздержался и от этого. Макклой с неудовольствием отметил: «Немцы пытались добиться, чтобы я вмешался и помог как-то аннулировать это соглашение, но я всегда говорил, что он пошел на него добровольно и должен его соблюдать». Что касается западногерманского правительства, то оно находилось в затруднительном положении. В обмен на признание полного суверенитета и членство в НАТО, Аденауэр неохотно согласился на признание указа союзников до демонополизации, а значит, и на признание Мелемского соглашения. Понимая, что идет в ловушку, канцлер оговорился, что, поскольку срок действия этого указа должен истечь через несколько лет, он «оставляет за собой право вновь поставить эту проблему в подходящее время».

Года через три Альфрид напомнил канцлеру об этом и отметил в одном из редких публичных выступлений: «Если мы смиримся с тем, что наша огромная интегрированная промышленность начнет сокращаться и распадаться, то едва ли можно ждать, что и другие страны последуют нашему примеру. Чтобы вытеснить немцев с мирового рынка, они будут использовать тот же метод дешевого, эффективного производства, который немцы же и изобрели». Аденауэр знал, что ни один германский канцлер до сих пор не мог успешно состязаться с Круппами. Он и сам считал, что Крупп отчасти прав. Однако канцлер отличался реализмом и не был игрушкой в руках индустриальных магнатов.

Концентрация производства в ФРГ шла довольно успешно. В это время появился газетный отчет о том, что Крупп и Бейц прибыл в Бонн, чтобы просить у правительства помощи по экономическому вопросу. Они хотели снять с себя данное союзникам обязательство о продаже стальных заводов в 1959 году. Пока владелец рассказывал о финансовых трудностях, которые фирма переживала из-за этого решения союзников, Бейц напористо требовал от канцлера ответить: разве Круппы являются гражданами второго сорта и не имеют в Германии права на свободный выбор рода занятий? Канцлер сказал, что ему нужно время для поисков разумного выхода, а Бейц стал грозиться, что они дойдут до федерального суда. Конечно, это были только декларации. Согласно Парижскому пакту 1954 года (ставшему частью западногерманской конституции), ФРГ обязалась уважать Мелемское соглашение. Поэтому в суде трудновато было бы чего-то добиться по этому делу.

Альфрид предпочел использовать, так сказать, суд общественного мнения и закулисные совещания, проводимые в странах Атлантического альянса. Консервативная немецкая пресса вела в это время яростную кампанию, доказывая, что насильственная продажа имущества – вопиющее нарушение прав гражданина ФРГ, что условия договора невыполнимы, а сам договор принадлежит ушедшей эпохе «экономического угнетения Германии союзниками». Бейц требовал возвращения «наших» заводов и шахт и заявил, что его девиз – «Не продавать ни единого камня!». Потом кто-то сказал на собрании промышленников, что «Крупп без стали – все равно что женщина без нижней части тела», – и Бейц тут же присвоил себе это высказывание.

В 1957 году Аденауэр уже открыто поддерживал критиков соглашения о фирме, а Эрхардт вскоре назвал Мелемский договор устаревшим. Сам же Альфрид, в нарушение прерогатив доверенных лиц, назначенных по договору, – Лютера, Любовски и Геца, начал присылать к ним на заседания правления в качестве незваного гостя своего «генерального уполномоченного». «Он приходил из чистого любопытства, узнать новости», – объяснил Крупп. Затем вдруг менеджеров этих фирм стали вызывать в Эссен для финансового и производственного отчета о проделанной работе. Это произошло в сентябре. А еще раньше, примерно за полгода, Аденауэр обратился в Вашингтон, Лондон и Париж с формальным запросом о пересмотре соглашения по концерну Круппа. Французы решили выждать, американцы (ставшие молчаливыми союзниками эссенского магната) согласились, но англичане, все еще питая сильные анитикрупповские настроения, в ответ спросили канцлера, а как, собственно, идут дела с демонополизацией немецкой индустрии, причем захотели узнать подробности. Бейц, человек слова, заявил по этому поводу «решительный протест», но сам Крупп, как человек дела, перешел Рубикон (точнее, в его случае, Рейн). Подождав, пока до новых выборов в ФРГ останется три дня, чтобы общественное мнение полностью было занято предвыборной борьбой, Альфрид спокойно объявил, что Бертольд Бейц назначен председателем холдинговой компании, включавшей в себя отчужденные шахты и заводы Рейнхаузена, что в правлении будут крупповские директора, а штаб-квартира компании переводится из Дуйсбурга в Эссен, в главное управление концерна. Этот ход Круппа был вполне оценен прессой после триумфального переизбрания Аденауэра. Писали, что «Крупп, не спрашивая ничьего согласия, решил возвратить часть своей империи, отторгнутую у него по соглашению».

Прошло еще три года, и много ходов было сделано в этой крупной игре, прежде чем Крупп объявил своим заводским юбилярам, что все его предприятия «теперь снова слиты в одну компанию». Лютер, Любовски и Гец апеллировали в Бонн, но получили ответ, что правительство не находит в действиях Круппа «никаких нарушений действующих соглашений»; весьма любопытный ответ, поскольку этим троим поручено было контролировать 100 процентов акций холдинговой компании. Крупп добился своей цели. Более мелкие бароны, стоя за спиной большого магната, выдвинули лозунг: «Стянуться или умереть», что на их жаргоне означало даже еще более плотную концентрацию производственных мощностей, чем до войны. Когда десяток людей контролировал 90 процентов выплавки стали в Руре, союзнический закон потребовал от семи сильнейших, чтобы они отошли от стали и угля. К концу 1950-х подчинились все. Все, кроме одного, – «номер один» не уступил.

Но были у Альфрида Круппа и другие, не афишируемые цели, связанные с бессмертной мечтой о тевтонской Европе. Теперь он добивался господства на мировом рынке. Журнал «Реалите» писал: «Крупп считает, что прошлое Европы, ее ресурсы и ее техника делают ее несокрушимой в промышленном отношении». Да, это он сказал, но, конечно, Крупп не проговорился корреспондентам парижского журнала, что сам он может сокрушить французских промышленников с их неукомплектованными заводами и недостаточной технической базой. Один из его директоров говорил автору книги: «Де Голль напоминает мне немецкого офицера Генерального штаба. Они думали, что могут руководить нацистами, а де Голль думает, что может контролировать Рур. Париж принял план Шумана только потому, что был уверен – Франция станет экономическим лидером объединенной Европы. Они там полагают, что будут иметь больше влияния, чем господин Крупп».

* * *

Когда Макклою сообщили, что Крупп снова стал богатейшим человеком в Европе, тот ответил: «Ничего удивительного. У него была хорошая база да плюс возрождение всей Германии. Так что это было почти неизбежно». Выпустив Круппа на волю, Макклой дал ему трамплин. Теперь, когда создавался Общий рынок, Альфрид ощутил уверенность, что его цель вполне достижима: ведь Рур занимал ключевую позицию в реконструкции Европы. В журнале «Реалите» появилась статья «Король Крупп», в которой говорилось, что, с точки зрения объединенной Европы, «Крупп даже необходим в Общем рынке для нормального развития завтрашней европейской экономики». Для экономистов-рационалистов, таких, как Жан Монне, Крупп и ФРГ означали практически одно и то же. Другие соседи Германии разделяли эту точку зрения, но им не хотелось иметь ничего общего с тем, что напоминало о дискредитированном рейхе. Но политика США уже традиционно имела в Бонне свою точку опоры. Вложив 12 миллиардов в обескровленный Европейский континент, американцы сочли себя вправе если не заказывать музыку, то, по крайней мере, ее предлагать. Целью американцев было восстановление производства в Западной Европе. Сами они боролись с барьерами между штатами, чтобы создать величайший валовый национальный продукт. Джордж Маршалл решил перенести такой же метод интеграции за океан. Экономисты Старого Света с этим согласились. В стороне осталась только Англия, которой позднее пришлось стучаться в двери Общего рынка.

Согласно первоначальной схеме, Общий рынок был «пятеркой», включая в себя Францию, Италию и страны Бенилюкса – Бельгию, Нидерланды, Люксембург. Все эти страны хорошо помнили нашествие «сверхчеловеков» в стальных шлемах и отвергли участие Бонна. Однако в таком виде союз получался неполноценным, и пять министров иностранных дел незадолго до корейской войны за ужином в Парижском МИДе решили пересмотреть этот вопрос. Когда Альфрид вышел из тюрьмы, в европейских странах, пострадавших и от его рук, старательно изучали довоенные лекции английского экономиста Джона Кейнса, где говорилось: «Данные статистики показывают, что экономическая взаимозависимость между Германией и ее соседями поистине велика».

Как подчеркнул один из участников экономических дебатов профессор Паундс, «наличие угольного бассейна в Руре ставит Западную Германию в чрезвычайно выгодное положении при ведении переговоров». Конечно, американцы могли продавать на Европейском континенте свой уголь, и действительно продавали его, притом дешевле рурских промышленников, но качество американского угля было явно ниже, чем у них. Этот вид топлива тогда пользовался большим спросом во всех европейских странах, где быстро восстанавливалась и развивалась промышленность.

Таким образом, в начале 1959 года «пятерка» превратилась в «шестерку». В Брюсселе, в штаб-квартире Европейского экономического сообщества, представитель Бонна был официально представлен Вальтеру Хальштейну, бывшему офицеру вермахта, который теперь стал президентом Общего рынка. В Руре торжествовали: ясно было, что здешние магнаты приобретут доминирующее положение в новом союзе. Французских промышленников они всерьез не принимали, а два сильных конкурента – США и Англия – находились за его рамками. Бывший рейх, уменьшенный в размерах, был теперь экономически тесно связан с Западной Европой. Экспансия на Восток, в отличие от прежних времен, была теперь неосуществима, и страны Запада могли стать единственными реальными партнерами ФРГ. Конечно, это не означало, что немцы пламенно полюбили свободный мир. Для Круппа и его соотечественников это был брак по расчету, и новые партнеры Германии хорошо понимали, что она может быстро отказаться от этого союза, когда он станет ей невыгодным. Скептики оставались при своем мнении. «Нэйшн» писала, что «Крупп может стать монополистом и принять участие в создании новой агрессивной Германии», а публицист Т. Уайт мрачно заметил, что, если «немцев снова захлестнет океан националистических эмоций, как с ними уже случалось, тогда новый европейский союз окажется бесполезным, и лучше бы его не создавали». Временами кризисы «холодной войны» затмевали тот факт, что при всех противоречиях между Россией и США ни одно их столкновение не переросло в открытый «горячий» конфликт, тогда как Германия представляла единственную великую угрозу миру в XX веке. Если бы Бонн разрушил НАТО, американцы пострадали бы от этого, но не имели бы оснований слыть мучениками. Следует всегда внимательно читать ту часть контракта, которая напечатана мелким шрифтом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.