Царские лекари

Царские лекари

Практика приглашения иностранных докторов на службу при великокняжеском дворе была введена в годы правления Ивана III. Летописи сообщают о немце Антоне и венецианском еврее Леоне. Великий князь Василий III доверял свое здоровье приехавшему из Рима Николаю Булеву, ливонцу Феофилу и греку Марку.

Настоятельная потребность в приглашении иностранного доктора Иван IV ощутил в конце 1550-х гг., когда отечественные лекари оказались бессильны перед странной болезнью, которой страдали члены царской семьи. Государь обратился к своему потенциальному союзнику — Англии. Он искал доктора с университетским образованием и с рекомендациями от королевы, которому можно было бы доверить здоровье наследника престола. В Лондоне, в свою очередь, были заинтересованы в том, чтобы государь приблизил лекаря к своей особе и доверял ему больше, чем родственникам или подданным. Иными словами, англичане стремились предоставить в распоряжение Ивана Грозного доктора, в личной преданности которого не возникло бы сомнений. Достичь этого им удалось с третьей попытки.

Во второй половине XVI в. при государевом дворе побывали семь докторов (помимо хирургов, аптекарей и акушерки). Все они являлись выпускниками Кембриджа и имели рекомендации от чиновников Королевской медицинской коллегии, членов Тайного совета или самой королевы. Биографии царских лекарей весьма схожи между собой: все они вынуждены были покинуть Англию, не имея легальной возможности работать на родине.

Ральф Стендиш (ок. 1522–1559), молодой и талантливый выпускник Кембриджа, первым из английских докторов отважился совершить опасное путешествие в Московию. Поступив в университет в 1542 г., Стендиш через год успешно сдал экзамены на степень бакалавра, что говорит о его незаурядных способностях{509}, а в 1547 г. — на степень магистра. В следующем году он женился и получил секретарскую должность в канцелярии управляющего университета. В 1553 г. Стендиш был аттестован на звание доктора медицины. Пятого ноября 1556 г. он на «отлично» выдержал экзамен в Королевской медицинской коллегии и получил лицензию, которая давала право открыть частную практику. Однако лицензия ему была выдана сроком всего на один год{510}.

В феврале 1557 г., пережив жестокое кораблекрушение у берегов Шотландии, в Лондон прибыл русский посол Осип Непея. По донесениям венецианцев, он намеревался достигнуть договоренности о поставках артиллерии и боеприпасов, а также о найме различных специалистов, в том числе доктора. После секретных совещаний в правительстве было решено удовлетворить все просьбы и пожелания посла{511}.

Московская компания снарядила четыре корабля и обеспечила найм мастеров. Для Ральфа Стендиша предложение Непеи выглядело заманчиво: за прошедшие полгода ему не удалось открыть практику, срок действия лицензии истекал, а в Московии не было нужды беспокоиться о ее продлении. Разрешение на выезд доктор получил не позднее 23 апреля 1557 г., когда Непея удостоился прощальной аудиенции в королевском дворце.

Выход в море был назначен на начало мая, а 29 апреля 1557 г. купцы Московской компании устроили роскошный банкет в честь русского посла. Один из участников банкета отметил, что вино лилось рекой. Подняв тост за здоровье гостя, главные учредители объявили об оплате за счет компании издержек Непеи, связанных с кораблекрушением и пребыванием в Шотландии и Англии. В тот же день Ральф Стендиш написал завещание{512}.

В середине лета английские корабли благополучно прибыли в устье Двины. Среди грузов находился сундук с лекарственными принадлежностями, которые сопровождал аптекарь Ричард Элмес. Доктор Стендиш был принят с большим почетом: он получил в подарок 70 рублей, коня и шубу, подбитую соболями. Вместе с другими англичанами доктор не менее шести раз принимал участие в царских пирах. Иностранцев поразило количество спиртных напитков, которые подавались к столу бочками. В конце декабря того же года и в середине апреля следующего года Стендиш удостоился чести пообедать в царских палатах вместе с английским посланником Дженкинсоном. Вскоре после этого доктор скончался.

В конце апреля 1558 г., по сообщению агента Московской компании Томаса Алькока, направлявшегося на родину, в Польше у него были конфискованы ценности, в том числе половина монеты «золотой ангел» и золотое кольцо, принадлежавшие доктору Стендишу{513}. В Англии монета достоинством в один «золотой ангел» являлась минимальной платой за услуги дипломированного врача. Половину монеты Стендиш получил, скорее всего, за врачебную помощь, оказанную им еще в тот период, когда он не имел лицензии доктора. Очевидно, это был его талисман. Если кольцо и половинка «ангела» представляли собой все ценности Стендиша, то следует признать, что доктор не преуспел в Московии. Меньше чем за год он истратил 70 рублей, лишился шубы и коня. Возможно, причина крылась в болезненной склонности доктора к алкогольным напиткам.

Как бы то ни было, профессиональные знания Ральфа Стендиша приносили ощутимую пользу кремлевским пациентам. С его смертью здоровье членов царской семьи оказалось в опасности. В июне 1558 г. скончалась царевна Евдокия, а на праздник Николы зимнего, в начале декабря 1559 г., во время богомолья опасно занемогла царица Анастасия. Вспоминая тяжелую дорогу с больной супругой из Можайска в Москву, Иван IV досадовал, что «врачевстей же хитрости, своего ради здравия, ниже помянути тогда бяше»{514}, т. е. не было тогда и помину. Той же зимой о смерти доктора Стендиша наконец узнали в Англии: его завещание вступило в силу 24 декабря 1559 г.{515}

Прошло восемь лет, прежде чем царь обратился к английскому правительству с просьбой о присылке другого врача. Зимой 1566/1567 г. английский посол Антон Дженкинсон доставил в Лондон срочную грамоту с просьбой о доставке большой партии оружия и найме специалистов{516}. В перечне различных специалистов упоминалась должность врача. Несмотря на обещание «великих милостей» и гарантии свободного выезда на родину{517}, среди профессиональных докторов не нашлось желающих посетить Россию. Приглашение Ивана Грозного принял недоучившийся студент.

Ричард Рейнольдс (ок. 1529–1606) был одаренным юношей из очень бедной семьи. В 1546 г. он поступил в Кембридж на правах стипендиата{518}. В следующем году Рейнольдс получил стипендию из фонда леди Маргарет, финансировавшего расходы кафедры богословия. В 1550 г. ему была присвоена степень бакалавра{519}. Несмотря на успехи, Рейнольдс оставил теологию и, возможно, по совету сэра Уильяма Сесила, занялся медициной. В своем письме от 6 ноября 1552 г. он выразил государственному секретарю сердечную признательность за оплату его обучения{520}. На следующий год Рейнольдс выдержал экзамен на степень магистра, однако возможность завершить образование у него появилась лишь 14 лет спустя.

Очевидно, не без помощи высоких покровителей, 14 марта 1567 г. Ричард Рейнольдс получил разрешение на соискание звания доктора медицины, но, вместо того чтобы сдать экзамены, он оформил в Кембридже рекомендательные письма для поездки за границу{521} и в мае того же года отправился в Россию. Вместе с ним прибыли несколько хирургов; груз лекарственных товаров сопровождал аптекарь Томас Карвер.

Где находился Рейнольдс и чем он занимался в России целый год, неизвестно. Грамота, дозволявшая английскому доктору свободный выезд на родину, составлена в Москве 1 апреля 1568 г.{522} Однако, как сообщил Сесилу один из купцов компании, лекарь появился в столице в конце мая 1568 г. и получил от царя вознаграждение в размере 200 рублей{523}.

Рейнольдс вернулся в Англию с твердым намерением принять сан священника. По королевскому указу от 7 августа 1568 г. ему был пожалован приход в городе Степлфорд-Эббот, а через год в дополнение к первому он получил приход в Ламборне{524}. Вскоре выяснилось, что пастор Рейнольдс врачевал не только души, но и тела своих прихожан. 14 января 1571 г. члены Королевской медицинской коллегии провели аттестацию Ричарда Рейнольдса и нашли его знания неудовлетворительными. Согласно протоколу, Рейнольдс «по собственной инициативе сознался, что два года самовольно занимался врачебной практикой». Коллегия признала его виновным, ему был назначен штраф в размере 20 фунтов и тюремное заключение до выплаты штрафа{525}.

Вторично Рейнольдс был привлечен к суду за лечение без лицензии в августе 1579 г. На заседании коллегии он вел себя вызывающе. За оскорбление должностного лица его отправили в тюрьму, но вскоре освободили по ходатайству Тайного королевского совета. До конца жизни Рейнольдс управлял двумя приходами, его перу принадлежат несколько сочинений исторического содержания и по искусству риторики. Он умер в декабре 1606 г.{526}

Короткий визит Рейнольдса в Россию оставил много вопросов. За какие заслуги он получил пожизненное покровительство Тайного королевского совета? Чем англичанин услужил Ивану Грозному? Несомненно, из рекомендательных писем русское правительство знало о незаконченном медицинском образовании студента. Тем не менее царь остался им доволен, пожаловав щедрым вознаграждением. А в мае следующего 1569 г. в Англию был направлен посол Совин с наказом обеспечить доставку в Россию оружия, боеприпасов и специалистов, включая врача. Тот выполнил поручение и привез в Москву… опасного преступника, которому было запрещено осуществлять медицинскую практику на территории Англии под страхом непосильного штрафа и тюремного заключения.

Элезиус Бомелиус (ок. 1530–1575) родился в Голландии, а вырос в вестфальском городе Везеле, куда его родители перебрались в поисках убежища от религиозных преследований. Его отец — известный в протестантских кругах теолог Генри Бомелиус — в 1540 г. получил приход в везельской церкви Св. Виллиброрда{527}.

Весной 1555 г. в доме неподалеку от церкви поселились беглецы из Англии — протестанты Катерина и Ричард Бертье, искавшие спасения от агентов «кровавой» королевы Марии Тюдор{528}. Соседи Бомелиусов принадлежали к высшей английской аристократии. Катерина Бертье, урожденная баронесса Уиллоуби де Эресби, по первому мужу носила титул герцогини Брандон и входила в круг королевской семьи{529}. Второй брак герцогини, овдовевшей в 25 лет, наделал много шуму в Лондоне: Ричард Бертье, выпускник Оксфорда, служил в ее доме{530}.

Супруги Бертье нашли в лице Бомелиусов добрых друзей. Двенадцатого октября 1555 г. Катерина родила мальчика. Его назвали Перегрин. Обряд крещения совершил пастор Генри Бомелиус, а Элезиус принял ребенка от купели{531}. Вскоре тревожные известия о розыске Бертье королевскими агентами заставили англичан покинуть Везель и перебраться сначала в Германию, а затем, по приглашению польского короля, — в местечко Крозе в Самогитии{532}. Неясно, сопровождал ли Элезиус Бомелиус своего крестника в путешествии по дорогам Германии и Польши, но в Англию они прибыли одновременно.

В начале 1559 г., узнав о восшествии на престол Елизаветы I, исповедовавшей протестантство, семейство Бертье вернулось на родину. Едва ступив на английскую землю, баронесса обратилась к старинному другу семьи сэру Уильяму Сесилу с просьбой стать наставником юного Перегрина{533}. Крестному отцу мальчика также была оказана протекция в незнакомой стране. Вероятно, благодаря содействию государственного секретаря, Бомелиуса приняли в Кембридж на медицинскую кафедру в порядке исключения, не оформив соответствующим образом документы. Через несколько лет это обстоятельство принесло ему многие неприятности.

Летом 1564 г. королева Елизавета I посетила Кембридж, в ее свите находились Уильям Сесил и Ричард Бертье. По некоторым данным, государственный секретарь консультировался с Бомелиусом о возрасте королевы{534}. Очевидно, ответ студента понравился Сесилу. В том же году карьера Бомелиуса круто пошла вверх: он оставил Кембридж, переехал в Лондон, женился на девушке по имени Джейн Рикардс, арендовал дом в центре торгового района Чипсайд и открыл медицинскую практику{535}. Свободное время доктор посвятил изучению истории Англии и астрологии. Свою теорию о пятисотлетних циклах великих потрясений он изложил в рукописи, озаглавленной «Полезная астрология». Согласно его прогнозу, серьезная опасность грозила королеве и государству в 1570 г., который отделяли от норманского завоевания ровно 502 года{536}.

Вскоре Элезиус Бомелиус стал одним из самых известных врачей Лондона. Среди его пациентов находились многие аристократы, но он не отказывал в помощи и беднякам. Бомелиус консультировал королеву, из-за чего приобрел врага в лице ее личного доктора Томаса Френсиса, президента Королевской медицинской коллегии{537}.

Весной 1567 г., когда Ричард Рейнольдс оформлял рекомендательные письма для поездки в Московию, в узких кругах лондонских врачей стало известно, что Бомелиус был привлечен к суду и приговорен к тюремному заключению за врачевание без свидетельства об окончании университета. Доктор обратился к Уильяму Сесилу с просьбой о материальной помощи. Выплатив штраф и получив свободу, Бомелиус подал 3 мая 1568 г. прошение в Оксфорд о включении его в гильдию как аттестованного в Кембридже доктора медицинских наук{538}.

Летом следующего года в Лондон прибыл русский посол Андрей Григорьевич Совин. Его официальное поручение состояло в подписании русско-английского союзнического договора, который включал пункт о взаимной помощи «людьми, казной, снарядами и всеми предметами, нужными для войны», а также об отпуске специалистов, добровольно изъявивших желание выехать в Россию{539}. Помимо этого, Совин имел секретный наказ: заключить соглашение о предоставлении взаимного убежища царю в Англии, а королеве — в России. Английскую сторону на переговорах возглавлял государственный секретарь Уильям Сесил.

Проект договора был составлен с учетом интересов Москвы. Русское правительство расчитывало на уступки со стороны англичан, возлагая большие надежды на недовольство католиков притеснениями, которым они подвергались в Англии. В Риме готовилась булла о низложении Елизаветы и освобождении подданных от присяги, обнародование которой неизбежно повлекло бы за собой волну выступлений под знаменем католицизма. В случае успеха английская корона перешла бы к шотландской королеве Марии Стюарт, а для Елизаветы спасительной соломинкой стало бы политическое убежище в Московии.

Уильям Сесил. Неизвестный художник. XVI в.

Расчет правительства Ивана IV оказался на первых порах верным. В декабре 1569 г. в северных графствах вспыхнуло восстание католиков, во главе которого стоял герцог Норфолк, претендовавший на руку Марии Стюарт. Обстоятельства заставили Елизавету I пойти на уступки русским дипломатам. Основные статьи союзнического договора были приняты английским правительством без изменений в декабре 1569 г., незначительные поправки были внесены в пункты об условиях проживания русских купцов в Англии, а также о выезде специалистов в Россию{540}. Кандидатура на должность царского лекаря уже была у Сесила на примете — Элезиус Бомелиус. Но хотел ли тот добровольно покинуть Англию?

В начале декабря 1569 г. доктор Бомелиус вторично был привлечен к суду по обвинению во врачевании без лицензии. Его жена бросилась за помощью к Уильяму Сесилу: 12 декабря руководство Королевской медицинской коллегии получило письмо, написанное государственным секретарем «от имени и по поручению» Джейн Рикардс. В письме выражалась просьба освободить доктора, так как тот «предъявил Королеве доказательства своей невиновности». Коллегия рассмотрела ходатайство и потребовала от Бомелиуса уплатить штраф в размере 35 фунтов, а также запретила ему в дальнейшем заниматься врачебной практикой.

Доктор посчитал решение коллегии неправомочным. Его жена вновь обратилась к Уильяму Сесилу за содействием. Члены Коллегии в письме от 13 января 1570 г. выразили желание встретиться с государственным секретарем и обсудить письмо, написанное им от имени и по поручению Джейн Рикардс. Сесил предложил посетить его на следующий день, отметив, что «у него не было желания нанести обиду членам Коллегии и что он был бы счастлив, если бы Бомелиус покинул Англию и уехал как можно дальше»{541}. Неизвестно, чем завершилась встреча, но дело доктора переместилось в Церковный суд. Очевидно, слухи о занятиях астрологией послужили основанием для того, чтобы обвинить его в чародействе.

Джейн Рикардс добилась аудиенции у архиепископа Мэтью Паркера. Ее просьбы тронули сердце архиепископа. Запиской от 27 марта 1570 г. он распорядился смягчить условия заточения доктора. Бомелиусу было позволено свободно перемещаться по внутреннему двору тюрьмы, разговаривать с другими заключенными и видеться с женой. Доктор ждал освобождения со дня на день, но и по истечении недели он все еще находился за решеткой.

Не позднее 3 апреля Бомелиус получил известие, что обвинения в чародействе сняты, однако ему запрещено заниматься врачевательской наукой. В отчаянии он передал через жену записку архиепископу Паркеру, пустив в ход свой последний, и, как ему казалось, самый сильный аргумент: «Преосвященнейшему предстоятелю Матфею, архиепискому Кентерберийскому, которого да хранит наш Господь. Ваше преосвященство! Поскольку обязанность доброго слуги повелевает предостерегать господина от грозящих бед, благодаря которой, призывая имя Господне, с тщательными приготовлениями и благоразумными решениями, он либо избежит грозящих опасностей, либо облегчит их, я посчитал и своим долгом в настоящих тревожных обстоятельствах безбоязненно открыть то, что благодаря долгим наблюдениям, ежедневному опыту на настоящий момент самым твердым образом установлено. Если сие, после моего предупреждения, правители Государства английского с доверием примут во внимание, они отвратят многие уже угрожающие обстоятельства и причины многочисленных зол и Родине своей наилучшим образом посодействуют своим решением. И дабы смог я тебе, отче (чью единственную в своем роде рассудительность, осмотрительную умеренность и любовь к отечеству не только англы, но и все иностранцы замечают и им удивляются), открыться и свободно припасть к твоей груди, не без великой выгоды для всей Англии и благополучия многих, усиленно тебя молю, чтобы после завтрака, если дозволит это твоя наиважнейшая занятость, дозволено было мне прийти к тебе, отче, чтобы ее Королевское Величество без задержки узнала твоим посредством мое мнение. Чтобы ты это сделал, по справедливости убеждают и понуждают тебя твое Отечество, благополучие досточтимой и благочестивой Государыни и твоя предусмотрительность, которая столь сильно в тебе проявляется. Будь здрав, отче. Из королевской тюрьмы, Музам чуждой. 3 апреля 1570 г. Твоему, отче, повелению повинующийся Елисей Бомелиус, врач-физик»{542}.

Неосторожное письмо, в котором доктор выразил готовность сообщить при личной встрече некие сведения, касающиеся безопасности королевы, лишь усложнило ситуацию, т. к. в нем содержался намек на причастность Бомелиуса к заговору. Именно в это время Тайный совет был занят расследованием по делу итальянского банкира Роберта Ридольфи, заподозренного в подготовке покушения на Елизавету. В «заговор Ридольфи» были втянуты шотландская королева Мария Стюарт, находившаяся под домашним арестом в Лондоне, герцог Норфолк и испанский посол{543}.

Архиепископ Паркер не решился взять на себя ответственность и в тот же день отправил послание государственному секретарю Уильяму Сесилу. Он писал: «Сэр, считаю своим долгом уведомить Вашу честь, что я намеревался снять обвинения с Бомелиуса сегодня вечером или завтра утром, с тем чтобы он имел возможность покинуть округ в ближайшее время, выразив тем самым свое доброе расположение к нему, которое нашло поддержку у Совета Ее Величества, как сообщил мне от имени лорда-хранителя королевской печати и от вашего имени сэр Уильям Фицвильямс. Прежде чем я успел совершить сей поступок, упомянутый Бомелиус прислал сегодня утром ко мне свою жену с письмами, которые я направляю вам, и поскольку содержание их мне представляется крайне важным, я думаю, будет правильным прислать доктора к Вашей чести, чтобы вы могли разобраться в этом вопросе самым тщательным образом. Я не вполне понял [из письма], что он хотел сказать, но я боюсь, что здесь не обошлось без дьявольских козней. Было бы хорошо, если бы вы разобрались в этом, но я подозреваю злой умысел, поскольку не далее как вчера слышал [на исповеди] о попытке покушения (если это соответствует действительности) через отравление провианта на кораблях Ее Величества. ‹…› Если слова этого человека (Бомелиуса. — Л.Т.) есть не более чем астрологическое предсказание, то не стоит воспринимать его всерьез, но я не исключаю такой возможности, что преступный замысел будет осуществлен в канун Пасхи. Я распорядился дать ему послабление в Королевской тюрьме, где до сих пор он содержался в строгих условиях, но предупредил стражу, чтобы он не оказывал врачебной помощи подданным Ее Величества»{544}.

Пасха в 1570 г. выпала на 5 апреля. Оставалось не более двух дней, чтобы проверить подозрения архиепископа Паркера. Если в правительстве и рассматривалось тайное предложение Ивана IV о предоставлении королеве Елизавете убежища в Московии как приемлемый выход из ситуации, то после записки архиепископа путешествие по морю полностью исключалось. Скорее всего, опасения Паркера подтвердились, т. к. дело доктора приобрело политическую окраску. Из друга и покровителя Сесил превратился в официальное лицо.

Элезиус Бомелиус был доставлен к государственному секретарю, и между ними состоялась беседа. Не удовлетворившись содержанием разговора, 7 апреля доктор отправил Уильяму Сесилу часть рукописи «Полезная астрология» и приложил собственноручное письмо. Он писал, что, по его мнению, учитывая показания гороскопа королевы, а «также положение звезд во время ее вступления на престол, которые он открыл [во время последней встречи], необходимо принять соответствующие меры для блага нации»{545}. Слова доктора были истолкованы как доказательство его причастности к заговору.

В конце апреля Бомелиус написал государственному секретарю отчаянное письмо, что «не дождался [от него] ответа на свое предложение служить Королеве», что за это время он получил несколько записок от русского посла с предложением отправиться в Московию, но без совета и разрешения Сесила не может дать согласия. Он обещал передавать «информацию политического характера и присылать ежегодно небольшие подарки». Бомелиус просил решить его вопрос до ближайшего воскресенья, с тем чтобы Совин мог представить королеве его нижайшую просьбу, объяснить причину его пребывания в темнице и выхлопотать разрешение отправиться в Московию в сопровождении жены и слуги{546}.

Миссия Совина в Лондоне близилась к завершению. Русский посол был доволен результатами переговоров: королева поставила свою подпись под текстом союзнического договора. Выполняя его условия, английское правительство предоставило Москве помощь оружием и боеприпасами: 14 кораблей готовились к отплытию в Балтийское море. К королям шведскому и датскому были составлены грамоты с просьбой беспрепятственно пропустить флот в Нарву с уплатой «обычных зундских пошлин». Однако с заключением соглашения о предоставлении взаимного убежища вышла заминка. Короткий навигационный период требовал скорейшего отправления, а Тайный совет тянул время с подписанием документа.

Шестого мая русский посол утратил хладнокровие и обратился к Уильяму Сесилу с пожеланием ускорить составление ответа на секретную грамоту, так как «время уходить». В записке подчеркивалось, что для ратификации союзнического договора царь ожидает прибытия от английской стороны Антона Дженкинсона{547}.

Совин был уверен в успешном завершении переговоров, но обстоятельства к тому времени изменились. Булла Папы, обнародованная 24 февраля 1570 г., не оказала того действия, на которое расчитывали в католических кругах. Восстание в Норфолке было жестоко подавлено королевскими войсками. Условия содержания Марии Стюарт ужесточились. «Заговор Ридольфи» находился под контролем Тайного совета. Нужда в политическом убежище для королевы отпала.

В начале мая губернатор Московской компании в записке, посланной через Дженкинсона, просил Сесила отложить ратификацию союзнического договора на год и вместе с тем скорее завершить дела, поскольку «время года уже позднее». Государственный секретарь выполнил пожелание купцов. Совин получил королевский «отпуск» 18 мая. Во время аудиенции ему был вручен ответ Елизаветы на тайную грамоту Ивана Грозного. Королева отклонила предложение о предоставлении ей убежища в России, документ оговаривал лишь условия пребывания царя в Англии{548}. Корабли Московской компании были готовы к отплытию, однако выход в море все еще задерживался: ждали Дженкинсона и доктора.

Бомелиуса продержали за решеткой до 2 июня. Государственный секретарь удовлетворил просьбу доктора, приняв во внимание его горячее желание пересылать в Лондон сведения политического характера. Пребывание в тюрьме было оформлено как наказание за административное правонарушение за врачевание без лицензии. Бомелиус получил официальное предупреждение от Королевской медицинской коллегии, что «в случае повторного ареста в Лондоне или где-либо еще на территории Англии, он будет оштрафован на сумму в 100 фунтов»{549}.

В числе последних пассажиров Бомелиус, его жена и слуга едва успели вскочить на борт отходящего корабля. В спешке и суете посол Совин, должно быть, не заметил, что среди опоздавших пассажиров не оказалось Дженкинсона. Вместо него по трапу поднялся джентльмен солидной внешности, с окладистой бородкой, и со схожим в английском произношении именем — Джон Стоу.

Биографы располагают немалым количеством сведений из жизни Джона Стоу, извлеченных из его рукописей, книг, официальных документов, дневниковых записей, писем родственников, соседей, коллег и недругов. Однако факт его пребывания в России ускользнул от пытливого взора историков. Целый год выпал из биографии известного ученого, что удивительно, поскольку Стоу оставил собственноручное письмо о событиях в Московии. Подобно Бомелиусу, он покинул Лондон при весьма драматических обстоятельствах: в самый разгар скандала, угрожавшего ему тюремным заключением.

Джон Стоу состоял в гильдии торговцев готовым платьем. Однако в аристократических кругах Англии его уважали не за изящный покрой швейных изделий. Стоу получил признание как историк, собиратель редких рукописей, знаток топографии и архитектуры Лондона. Он являлся признанным авторитетом в области истории Англии эпохи Тюдоров. Его перу принадлежал фундаментальный труд «Анналы, или Общая хроника Англии от времен Бритов до настоящего времени», а также «Свод английских летописей», изданный в 1561 г.

Страсть к коллеционированию манускриптов и раритетов послужили ему главной рекомендацией для вступления в лондонский кружок любителей старины, членами которого были представители высшего света. Покровительство собирателям древностей оказывал архиепископ Мэтью Паркер. Войти в круг титулованных любителей истории считалось особой честью.

При всех достоинствах ученого, Стоу имел вздорный и неуживчивый характер, о чем не раз упоминали его родственники, знакомые и соседи. До конца своих дней он вел тяжбу с родным братом по поводу наследства. Столь же сложными были его отношения с коллегами. К своей работе над хроникой английской истории Стоу относился крайне ревниво, опасаясь конкуренции со стороны других исследователей. Его конфликт с Ричардом Графтоном, одним из членов кружка любителей старины, широко обсуждался в лондонских научных кругах{550}.

При королях Генрихе VIII и Эдуарде VI Графтон возглавлял королевскую типографию. Его карьере пришел конец, когда он выпустил прокламацию о восшествии на престол леди Джейн Грей и подписался «печатником Ее Величества Королевы». Через девять дней леди Грей была арестована, Мария Тюдор — провозглашена королевой, и Графтон очутился в тюрьме. Благодаря содействию высоких покровителей он обрел свободу, но власти запретили ему заниматься типографской деятельностью. Выйдя в отставку, Графтон занялся изучением истории Англии.

Конфронтация между двумя учеными возникла в начале 1560-х гг. после публикации книги Графтона «Обзор английских хроник». Стоу обвинил коллегу в плагиате и выпустил в свет второе издание «Свода английских летописей» с дополнениями. Книга вызвала нападки в адрес автора со стороны Церкви. Стоу был обвинен в бестактности по отношению к особе королевской крови: речь шла о «постыдных подробностях фантомной беременности королевы Марии»{551}. Пока Стоу доказывал свою лояльность в церковном суде, Графтон опубликовал «Краткий справочник летописей Англии». После этого спор между двумя учеными приобрел публичный характер. Взаимные обвинения в плагиате, фальсификации и искажении хронологии вылились в судебное разбирательство.

Тяжба в суде не помешала Джону Стоу выпустить солидный труд о гонениях на евреев в XII веке при короле Ричарде I и о роли еврейской нации в истории Англии. Книга немедленно привлекла внимание властей, ученого заподозрили в симпатиях к иудеям. В феврале 1568 г. его дом подвергся обыску. Список конфискованных «опасных» книг включал 32 наименования. О результатах обыска было доложено государственному секретарю Уильяму Сесилу{552}.

Графтон мобилизовал связи при дворе и опубликовал в конце 1569 г. новый исторический опус, посвятив его Сесилу и снабдив предисловием, написанным известным переводчиком трудов Кальвина Томасом Нортоном. Это был сильный ход, но Стоу не сложил оружия и выпустил исправленный и дополненный «Свод английских летописей». Графтон ответил целой серией статей с обвинениями в передергивании фактов и фальсификации истории.

В начале 1570 г. в доме Стоу был произведен повторный обыск. Кто-то донес властям о его связях с испанским послом, который также интересовался старинными манускриптами. Его заподозрили в соучастии в «заговоре Ридольфи». Стоу грозило тюремное заключение. И в этот критический момент он очутился на борту корабля, который держал путь в далекую Россию. Вряд ли ему удалось бы получить выездные документы, находясь под следствием. Возможно, ему пришлось пойти на подлог и выдать себя за другое лицо. Дальнейшие события говорят в пользу того, что ему было оказано содействие в побеге неким очень влиятельным лицом, имевшим непосредственное отношение к Московской компании.

Скорее всего, Стоу совершил путешествие в Московию под чужой фамилией, как мастер Проктор. В английском языке «мастер проктор» (Master proctor) означает «господин управляющий», в то же время «мастер Проктор» (Master Proctor) является обращением к человеку с достаточно распространенной фамилией Проктор. Исследователям известны два Мастера Проктора, которые числились в списках Московской компании в последней четверти XVI в. — Ричард и Николас, братья. Первый — долгие годы служил клерком в лондонской конторе и не покидал Англии, второй — в начале 1570-х гг. возглавлял московскую факторию и был выслан из России за то, что «своим неподобающим поведением подверг собственную жизнь и жизнь служащих компании, равно как и товары упомянутой компании, крайней опасности»{553}.

Если наше предположение верно, то Джон Стоу получил предложение заменить по каким-то причинам отсутствовавшего «Мастера Проктора» и отправиться в Московию на должность «мастера проктора». Так Джон Стоу оказался на одном корабле с Бомелиусом. Несомненно, поначалу два пассажира нашли общий язык: оба достигли известности и признания благодаря собственным талантам и усилиям, оба подверглись преследованиям со стороны властей по нелепому обвинению в участии в заговоре Ридольфи. Их объединяла симпатия к архиепископу Паркеру, может быть, им приходилось раньше встречаться на заседаниях кружка любителей старины. Много общего у них нашлось на почве увлечения историей и коллекционирования манускриптов. Однако как только выяснилось, что содержание книги Бомелиуса касалось той же темы, над которой работал Джон Стоу, и что доктор перед отъездом передал свою рукопись Уильяму Сесилу, их взаимоотношения резко испортились. На русскую землю они ступили врагами.

В середине июля английские суда благополучно совершили морское путешествие и пришвартовались у Розового острова в устье Северной Двины. В Москве с нетерпением ждали королевского посла для ратификации союзнического договора. Как только англичане прибыли в столицу, выяснилось, что Дженкинсона среди них нет. Несомненно, московские власти предприняли расследование обстоятельств, при которых вместо полномочного посла королевы на борту корабля оказался агент Московской компании. В ходе дознания всплыли факты, о которых и Джон Стоу, и Элезиус Бомелиус предпочли бы умолчать.

Дальнейшие события не нашли отражения в документах, но их возможно реконструировать на основе психологических портретов Бомелиуса и Стоу. Во время расследования причин отсутствия Дженкинсона, личность Джона Стоу удостоверил Элезиус Бомелиус. Доктор подтвердил, что тот состоял у властей на подозрении в неблагонадежности, его дом подвергался обыску в связи с расследованием «заговора Ридольфи» и он прибыл по чужим документам, — что было чистой правдой. Уличенный в обмане, Джон Стоу не остался в долгу. Он сообщил, что Бомелиус находился в тюрьме по обвинению в покушении на королеву, а не из-за административного правонарушения, — что также соответствовало действительности. Обстоятельства отъезда Джона Стоу и Бомелиуса не могли не вызвать подозрения у русских властей: вместо сурового наказания они получили право свободного выезда из страны и хорошо оплачиваемые должности. Обоих заподозрили в шпионаже.

Осенью 1570 г. у Ивана Грозного было достаточно поводов для гнева на английских купцов. Помимо того что не состоялась ратификация союзнического договора из-за отсутствия Антона Дженкинсона, в 20-х числах октября в Александровской слободе получили сообщение о досадном происшествии в Нарве, в результате которого доставка вооружения, согласно договоренности, достигнутой во время визита Совина, была сорвана.

В начале июля тринадцать английских кораблей, нагруженных артиллерией, порохом и боеприпасами, благополучно прошли через Зунд. Десятого июля, находясь в 50 верстах от Нарвы, они встретили 6 датских «каперов». Боевое столкновение завершилось блестящей победой англичан. Отбив пять шхун с 83 членами команды, английские суда прибыли в Нарву. Полагая, что военное снаряжение предназначалось для защиты товаров компании от морских разбойников, купцы фактории заполнили трюмы грузом и отправили все тринадцать кораблей в обратный путь, а пленных пиратов препроводили в Псков к «воеводе князю Юрию», с тем чтобы тот доставил их к царю. Пушки и боеприпасы, посланные в Россию, вернулись в Англию. Известие о событиях в Нарве царь получил от «слуги» английской компании, пешком проделавшего путь из Пскова в Александровскую слободу вместе с пленными моряками.

В грамоте от 24 октября 1570 г. Иван Грозный разразился бранью в адрес королевы, обвинив в нарушении условий договора «мужиков торговых», которые отныне «верити не пригожи»: «Мы думали, что ты в своем государстве государыня, что ты имеешь государскую власть и заботишься о своей государской чести и о выгодах своего государства, поэтому мы и хотели делать с тобою дела по-государски. Но мы видим, что твоим государством правят помимо тебя люди, да не то что люди, но мужики торговые, а ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица». Царь лишил купцов всех привилегий с конфискацией товаров, он пригрозил свернуть торговую деятельность компании и выслать англичан, в том числе Джона Стоу и Элезиуса Бомелиуса.

Добившись годовой отсрочки с ратификацией союзнического договора, английское правительство постаралось выполнить некоторые обязательства, с тем чтобы смягчить гнев государя. В начале мая 1571 г. руководство Московской компании обратилось к государственному секретарю с просьбой выдать заем из королевской казны в 3000 талеров, чтобы предупредить Данию и Швецию о предстоящем походе через Зунд в Нарву каравана в 13 кораблей: «Причина этой просьбы та, что они намерены немедленно отправить один корабль через Зунд прежде остальных, чтобы этим предупредить всех других иностранцев и чтобы приготовить лучший проезд для последующих кораблей. Без наличных денег они не могут этого сделать»{554}.

Груз кораблей представлял собой оружие и боеприпасы. В это же время в Лондоне были снаряжены еще два судна, следовавших северным морским путем. На одном из них находился Дженкинсон{555}. Слух о вот-вот готовом вступить в действие русско-английском союзническом договоре быстро распространился по Европе. По словам Таубе и Крузе, полученное «от пленных» известие о подходе на помощь русским 15 000 наемников герцога Магнуса заставило 120-тысячное войско хана Девлет-Гирея отступить от сгоревшей Москвы{556}.

Джон Стоу выехал из Москвы на рассвете 24 мая — в день Вознесения Господня. Как он отметил позднее, то был «Божий Промысел». Через несколько часов после его отъезда город был подожжен, городские ворота заперты, и никому не позволялось выйти из пылающей столицы{557}. Москва горела страшно. «В лето 7079-го (1571) попущением божиим за грехи християнския ‹…› прииде царь крымской к Москве и Москву выжег всю, в три часы вся згорела, и людей без числа згорело всяких»{558}.

Англичанин не видел горящей столицы, но он записал впечатления своего соотечественника, который догнал Джона Стоу и его спутников в Ярославле. Стоу называет очевидца по первой букве его имени: «Джей» («J.»), возможно — Джером Горсей (Jerome Horsey). Торопливым почерком, с многочисленными повторами и помарками Стоу записал эмоциональный рассказ свидетеля происшествия: «…“Джей” говорит, что все деревянные постройки там были превращены в пепел… Все это внезапно произошло после моего отъезда оттуда… Крымский вассал Турок захватил левую часть этой области и через 8 часов после моего отбытия из Москвы, в чем я вижу божий промысел, ворота города были заперты, никому не позволялось выйти, и как пламя свечи в 7 миль от [окружности] Москвы, один из дворцов царя, так что его можно было видеть со всех концов Москвы, которая составляет 20 миль в окружности целиком, также вскоре после этого, погиб в пожаре, и ни одной щепки не осталось… Зловещий пожар так сильно ранил сердца людей в то время, как мы следовали по Переславской, Ростовской и Ярославской дорогам…» Стоу свернул записку конвертом и запечатал сургучом, но оставил ее без подписи. Он адресовал письмо «своему дорогому другу, мастеру Р. Эллиасу», адрес которого он запамятовал и переправил Северную аллею на Южную{559}. Конверт отправился в Англию через континент, скорее всего, с тем самым таинственным «Джей», а Джон Стоу продолжил неторопливое путешествие к устью Северной Двины.

Рассказ Стоу о московском пожаре был передан в сжатом виде агентом Московской компании Ричардом Ускомбе, который прибыл на Розовый остров в августе 1571 г. Ускомбе ссылался на слова «Мастера Проктора»{560}.

Джон Стоу вернулся в Лондон с крупной суммой денег в кармане. Он купил дом в зажиточном округе Св. Эндрю и обеспечил приданым трех дочерей. Помимо этого, он получил доступ к городским архивам и создал свой главный труд — «Статистическое описание Лондона». Все подозрения в причастности к заговору Ридольфи были с него сняты. Пребывание Стоу в Москве держалось в секрете. Современники считали, что он не покидал пределов Англии, а если и путешествовал в поисках старинных рукописей, то «никогда не пользовался транспортными средствами, передвигаясь исключительно пешком»{561}.

Письмо Стоу о московском пожаре, пройдя через многие руки и потеряв сургучную печать, нашло адресата через год, но тот к тому времени уже был мертв. На внутренней стороне конверта сделана приписка: «Этот щедрый актер [из труппы] графа Эдуарда Дерби скончался к 29 ноября 1572». Вполне понятно, почему Стоу отправил письмо анонимно: граф Эдуард Дерби находился под подозрением в связи с делом Ридольфи. Участники заговора рассчитывали на его финансовую поддержку. Только скоропостижная смерть, наступившая 24 октября 1572 г., избавила графа от следствия, тюрьмы и позорной казни{562}. Возможно, Стоу получил прощение и возможность вернуться на родину, сообщив таинственному «Джей» компрометирующие сведения о графе Эдуарде Дерби.

Если Джон Стоу благодарил Бога за то, что вырвался из рук кровавого тирана и благополучно вернулся в Англию, то Элезиус Бомелиус готов был отдать все, лишь бы остаться в России. Приговор Медицинской коллегии лишил его права заниматься врачебной практикой на территории Англии под угрозой непосильного штрафа и тюремного заключения. Дело о соучастии в покушении на королеву не получило официального завершения, в случае возвращения ему грозила смертная казнь. У Бомелиуса не было другого выхода, как просить у царя милости остаться. Очевидно, в начале лета 1571 г. нижайшая просьба доктора была удовлетворена, государь назначил ему испытательный срок.

В первую очередь оказались востребованы знания Бомелиуса в области ядов. «Когда он (царь. — Л.Т.) снова вернулся в свой застенок — слободу и татарин (Девлет-Гирей. — Л.Т.) повернул обратно (т. е. после 24 мая 1571 г. — Л.Т.), начал он убивать людей новым способом при посредстве одного беглого, шельмовского доктора, по имени Елисея Фамелиуса [Бомелий]. ‹…› И он дал письменное приказание, как долго и сколько часов яд должен был иметь свое действие, для одних 1/2 часа, для других 1, 2, 3, 4 часа днем и ночью и так дальше, как вздумается его тиранскому сердцу»{563}.

По сообщению Таубе и Крузе, 26 июня 1571 г. Бомелиус принимал участие в осмотре двенадцати девушек, отобранных из двух тысяч претенденток в царские невесты. Девушки должны были раздеться донага и снять ювелирные украшения. Медицинский осмотр проводился очень тщательно, вплоть до визуального анализа мочи. Такой метод выявления токсических веществ по изменению цвета урины, предложенный Парацельсом, был хорошо известен европейским врачам в XVI в. Очевидно, Бомелиус искал источник отравления членов царской семьи. Компетентность доктора настолько удовлетворила Ивана IV, что ему было позволено остаться в России. В августе 1571 г. государь «свой гнев отложил» от английских купцов{564}.

Уже к концу октября Бомелиусу удалось достичь определенных успехов. Из двенадцати девушек были отобраны две для дальнейших экспериментов — боярские дочери Марфа Собакина и Евдокия Сабурова. Таубе и Крузе сообщают, что двойная свадьба царя и царевича Ивана Ивановича состоялась в «день св. Михаила», т. е. 8 ноября. На самом деле торжества были разнесены на две даты с интервалом в неделю: царь обвенчался с Марфой Собакиной 28 октября, а царевич с Евдокией Сабуровой — 4 ноября. Указывая день памяти Архангела Михаила, Таубе и Крузе, вероятно, подразумевали чудо, которое было совершено в этот день возле храма святого: излечение немой девушки с помощью воды из источника. Отсылка к чуду Архангела Михаила может быть интерпретирована как намек на то, что через несколько дней после венчания девушки «заговорили», открыв тайну отравления.

Марфа Собакина заболела накануне свадьбы, во время обряда наречения царского имени и обручения. Несмотря на плохое самочувствие невесты, венчание состоялось. В день свадьбы крепкая стража стояла у всех дворцовых ворот, у мыльни и у лестницы «мимо царевичевых хором», чтобы «не пущати»{565}. Две недели спустя, 13 ноября, царица Марфа умерла.

По свидетельству имперского посла Даниила Принтца, побывавшего в России в 1572 г., царица Марфа умерла, «выпивши какое-то питье, пересланное ей матерью чрез придворного; этим питьем она, может быть, хотела приобресть себе плодородие; за это и мать и придворного он [царь] казнил»{566}. Поскольку при дворе Ивана IV соблюдались строжайшие меры безопасности из опасения за жизнь царя и царевича, то царица могла принять снадобье только с ведома супруга и доктора Бомелиуса. Питье, убившее ее, скорее всего, было изготовлено англичанином и представляло собой антидот. Доктор искал не только источник отравления, но и способ лечения. Возможно, Бомелиусу удалось определить состав яда и вывести его из организма царицы Марфы, но доза оказалась слишком большой, и девушка умерла.

Марфа Собакина. Антропологическая реконструкция

Летописи не сообщают каких-либо сведений о состоянии здоровья Евдокии Сабуровой во время медового месяца. Вполне вероятно, в день св. Михаила она также выпила лекарство, изготовленное Бомелиусом. Меньше чем через год после свадьбы, весной 1572 г., ее постригли в Покровский Суздальский монастырь по причине бесплодия. Эксперимент хоть и закончился для нее вполне благополучно, но вызвал полную дисфункцию детородных органов. Как видно, действие лекарства, составленного английским доктором, и в том и в другом случае было направлено на выведение ядов из мочеполовой системы пациенток.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.