ВО ИМЯ СПАСЕНИЯ ПОЛЬШИ НАПОЛЕОНУ ПРЕПОДНЕСЕНА В ДАР МАРИЯ ВАЛЕВСКАЯ

ВО ИМЯ СПАСЕНИЯ ПОЛЬШИ НАПОЛЕОНУ ПРЕПОДНЕСЕНА В ДАР МАРИЯ ВАЛЕВСКАЯ

«Маленькие подарки способствуют добрым отношениям».

Народная мудрость

В то время как непочтительные парижане распевали песенку о рождении Леона, Наполеон находился на подступах к Варшаве.

Как я уже говорил, Польша к этому моменту уже 13 лет как прекратила свое существование — на карте мира не было этой страны. Она была поделена между Пруссией, Россией и Австрией.

Прибытие императора польские патриоты встретили с необычайным энтузиазмом. Поляки вывешивали национальные флаги, свято сохранявшиеся ими все эти годы, надевали национальные костюмы и формы польской армии, радостно обнимались, пели еще недавно запрещенные песни и бешено отплясывали польку. Все считали, что Наполеон воскресит Польшу с такой же легкостью, как победил Пруссию.

"Увидев его, — пишет Бэнвилль, — общаясь с ним, окружая его, восхищаясь им искренне и невольно льстя, они через непосредственную близость к императору ощутили близость к Франции, о которой прежде поляки говорили, что «до нее далеко, как до Неба высоко». Их опьянили надежды на то, что несправедливость, постигшая Польшу, рассеется как дым, станет темным, но прочно забытым эпизодом их истории.

Наполеон не остался нечувствительным к их патриотизму, их рыцарству, их энтузиазму

Историк добавляет вескую деталь: "К тому же он не был нечувствителен и к редкостной красоте долек.

Это натолкнуло руководителей польского сопротивления на оригинальную мысль: положить в постель Наполеона польку, которая совершит «патриотический адюльтер».

Невинный энтузиазм обольстительной двадцатилетней аристократки послужил осуществлению их замыслов.

* * *

На пути из Пултуска в Варшаву Наполеону пришлось принять лошадей на почтовой станции маленького городка Яблоня. Карету окружила восторженная толпа.

Вдруг к Дюроку подошли две элегантные женщины, с трудом пробившиеся через толпу.

Более красивая из двоих — блондинка с голубыми глазами, — в национальной шапочке, обратилась к нему по-французски:

— Ах, месье, умоляю Вас, представьте меня императору, обещаю отнять у него не более минуты.

Дюрок посмотрел на красавицу-польку и решил, что она понравится императору.

— Следуйте за мной, — сказал он, улыбаясь.

Взяв молодую женщину за руку, он подвел ее к окну императорской кареты и откинул шторку.

— Простите, Сир, я осмелюсь представить Вам молодую женщину, которая с опасностью для жизни пробилась сквозь толпу простолюдинов, чтобы Вас увидеть…

Наполеон взглянул, был очарован, снял шляпу и выглянул в окно, чтобы сказать несколько любезных слов. Молодая полька, зарумянившись, взволнованно схватила руку императора и поцеловала.

— Пусть все вам благоприятствует на моей родине! — воскликнула она. — Трудно выразить наше восхищение Вами и нашу радость от того, что Вы прибыли в страну, которая ожидает вас, чтобы воскреснуть из пепла!

Тронутый этим император решил, что такой случай нельзя упускать, и протянул незнакомке букет, который ему вручил мэр города

— За эти цветы, — улыбаясь сказал ей, — Вы поблагодарите меня в Варшаве.

Карета тронулась, толпа провожала ее криками. Император, откинув шторку окна, помахал шляпой белокурой незнакомке.

Эту молодую женщину звали Мария Валевская.

* * *

Дочь Матвея Лончиньского, она принадлежала к знатному, но обедневшему дворянскому роду. Отец ее умер, оставив мадам Лончиньскую с шестью детьми. Мария была на редкость отзывчивой и страстной натурой; с юных лет, когда девочки интересуются только куклами, да нарядами, ее волновала судьба Польши.

Ее наставник Николай Шопен, отец будущего композитора, записал как-то в дневнике: «Откуда этот неумеренный энтузиазм? К чему проливать слезы над участью Польши, изучая пунические войны?»

Когда ей исполнилось 17 лет, молодой человек, красивый, богатый и привлекательный, попросил ее руки. Хотя он ей нравился, она отказала ему, потому что он был русский.

Тогда объявился другой претендент, граф Анастас Колонна-Валевский, владелец крупного поместья, шестидесятилетний старик, дважды вдовец с сыном на девять лет старше Марий. Мадам Лончиньская, плененная богатством жениха, согласилась. Мария пыталась возражать и получила пощечину. У нее началась нервная горячка, и она пролежала в бреду два месяца. По выздоровлении, она тотчас была отдана на заклание старому вдовцу. Лишь после двух лет брака она согласилась уступить ему и выполнить свой супружеский долг. От этой малоприятной минуты родился ребенок. Стараясь отвлечься от постылого супружества, она думала только о родине и жила надеждой, что боготворимый ею император Франции когда-нибудь освободит Польшу. Вот почему она появилась в Яблони.

* * *

В то время как Мария Валевская со своей подругой Эльжуней, прижимая к груди драгоценный букет, возвратилась в замок Валевских, Наполеон прибыл в Варшаву.

Расположившись во дворце, он сразу приказал приготовить ему ванну, очень горячую, как он любил, и погрузившись в воду, отдался мечтам о прелестной блондиночке из Яблони.

— Найди мне эту женщину, — приказал он Дюроку. — Любыми средствами. Я хочу ее видеть!

После этого, вспомнив, что Жозефина изъявила желание приехать к нему в Варшаву, он написал ей письмо:

"Дорогой друг, я получил письмо от 27-го от тебя и Гортензии.

Я прошу тебя вернуться в Париж. Сезон ужасный, дороги отвратительные, и ехать так далеко, что я не могу допустить, чтобы ты решилась на путешествие в Варшаву, где меня пока удерживают мои дела. Ты будешь добираться сюда месяц, заболеешь по дороге. Твоя поездка была бы безумством.

Тебе грустно в Майенсе, так поезжай в Париж. Прошу тебя об этом.

Я не меньше, чем ты, расстроен нашей разлукой и хотел бы проводить с тобой долгие ночи. Но приходится покоряться обстоятельствам.

Прощай, мой друг. Твой Н. [51]

Мы видим, что Наполеону была присуща не только отвага, но и дипломатичность.

Мария, рассчитывая на встречу с Наполеоном, жила в Варшаве под другим именем; тем не менее, весь город вскоре узнал об этом, так как ее подруга Эльжуня не сумела придержать язычок.

Когда Наполеон узнал, что его юная поклонница замужем за стариком, он с довольным видом потер руки и отправил Дюрока к военному министру временного польского министра князя Понятовского, во дворце которого в Блаша собиралась вся местная знать.

— Скажите ему, — приказал он Дюроку, — что я заинтересован этой дамой и желаю с ней встретиться возможно скорее.

Дюрок передал это распоряжение принцу, который тотчас сообразил, как можно использовать благосклонность Наполеона к Марии Валевской в политических целях.

— Передайте Его Величеству, что если он разрешит мне устроить бал у себя во дворце завтра вечером, он увидит там эту молодую женщину…

В то время как мажордом отправился с этим приятным сообщением к Наполеону, князь Понятовский информировал о своем плане членов правительства. Он встретился с Марией Валевской.

— Я знаю, мадам, — сказал он, — что вы встретили императора в Яблони. Сейчас этот всемогущий повелитель желает увидеть Вас снова. Интерес, который он проявил к Вам, предоставляет нашей стране неожиданный шанс. Я даю бал в честь императора в своем дворце, и Вы должны приехать непременно.

Князь смотрел на Марию с победоносной улыбкой, но молодая женщина была в замешательстве. Ей показалось, что своим поступком в Яблони она вызвала всеобщее осуждение. Слезы выступили на ее глазах.

— Я не поеду! — сказала она решительно.

Юзеф Понятовский принял строгий вид.

— Я повторяю — само провидение определило, что Вы послужите восстановлению нашей страны.

Мария не соглашалась, и князь удалился. Но вслед за ним явилась целая делегация знатных вельмож, и эти бравые поляки, воодушевленные горячей любовью к родине, убедительно настаивали, чтобы Мария, подчиняясь желанию императора Наполеона, явилась на бал.

В то время как растерянная Мария сопротивлялась им из последних сил, вошел ее муж, не подозревавший о встрече в Яблони. Узнав, что его жена из ложной гордости отказывается ехать на бал, где будет присутствовать вся знать, он тоже принялся уговаривать Марию. Вельможи в этой забавной ситуации едва сдерживали свои улыбки.

— Император будет восхищен, увидев столь прелестную польку!

Молодой женщине пришлось согласиться.

Когда она прибыла на бал, Наполеон, заложив руки за спину, раздраженно ходил из угла в угол большой гостиной. Когда он увидел Марию, он остановился, подозвал Понятовского и выразил ему свой восторг отрывистыми бессвязными фразами в грубоватых солдатских выражениях (черты артиллериста нередко проступали в императоре). Понятовский сразу подошел к молодой женщине.

— Он ожидал Вас с нетерпением. Он счастлив увидеть Вас. Он твердил Ваше имя, пока не запомнил его. Ему показали Вашего мужа; он пожал плечами и сказал: «Бедняжка!» Велел передать приглашение на танец.

— Я не танцую, — заявила Мария. — У меня нет никакого желания танцевать.

Князь передал ее ответ императору, и тот, заложив руки за спину, принялся ходить по гостиным. Между тем его приближенные начали ухаживать за прекрасной полькой. Заметив это, разъяренный император подозвал к себе Луи де Перигора и Бертрана, вызвавших его ревность, и приказал Бертье немедленно откомандировать первого из них — в Пассарг, второго — в Бреслау… Немного успокоившись, он снова походил по салонам и даже попытался быть любезным с дамами. Но поскольку все его мысли были прикованы к Марии, его вопросы и комплименты повергали в изумление: совсем юную девушку он спросил, сколько у нее детей; старую деву стал уверять, что муж, несомненно, ревнует такую красавицу; хромоножке сказал, что она, конечно, хорошо танцует…

Наконец, он подошел к Марии. Но послушаем, как она сама рассказывает об этой сцене:

"В полном замешательстве, я даже не. поклонилась ему. Я была так бледна, что он, показав пальцем на мое лицо и на мое белое платье, резко сказал: «Белое к белому не идет». После этого он оставил строгий тон и спросил меня, чего я стесняюсь.

— Вы так воодушевлено говорили 1 января, — в чем же дело теперь? Я уверен, что Вы что-то хотите мне сказать.

Его слова меня успокоили, и я высказала то, что хотела: что я и мои соотечественники стремимся к восстановлению Польши в прежних границах и надеемся, что, сокрушив своих врагов, он наденет польскую корону.

—Легко сказать, — проворчал он, — если Вы будете вести себя как подобает, я приму этот проект всерьез.

И прибавил, понизив голос:

— Это не такой счет, который оплачивают по выполнении сделки — платить надо вперед.

Молодая женщина ничего не ответила, а Наполеон вышел из комнаты. Через несколько минут он покинул бал,

Измученная Мария тоже пожелала вернуться домой и в карете вздохнула с облегчением, думая, что продолжения не последует.

Но она ошибалась.

Ее муж, радостно возбужденный, сообщил ей, что они приглашены на обед, где будет присутствовать император.

— На этот раз, — сказал он, — ты наденешь более изысканный туалет. На балу твой наряд не понравился императору. А для меня угодить ему — большая честь

—Мария охотно дала бы мужу пощечину, но могла только в сердцах стукнуть кулачком по подлокотнику сиденья в карете. Как только они приехали, она вбежала в дом и укрылась в своей комнате.

Не успела она прийти в себя, как горничная внесла на подносике записочку, написанную неразборчивым почерком.

— "Я вижу только Вас, я восхищаюсь Вами, я хочу владеть Вами. Ответьте немедленно, чтобы утишить пламя моего чувства.

Н."

Бросив взгляд на эту коротенькую записку, она увидела только одну фразу: «я хочу владеть Вами», и ее словно хлыстом обожгло. Разорвав бумажку, она велела передать дожидавшемуся внизу князю Понятовскому, что ответа не будет.

Князь, побуждаемый рьяным патриотизмом, не принял отказа; он поднялся вслед за камеристкой и сквозь запертую дверь принялся убеждать Марию уступить желанию императора. Он взывал, потом даже начал угрожать:

— Подумайте, мадам, об участи нашей дорогой Польши. Любой наш солдат готов отдать свою жизнь, чтобы воскресить родину; ваш долг иной, но не менее высокий!

Более получаса военный министр убеждал Марию принести в жертву свою красоту и целомудрие. Он уехал, не добившись успеха.

* * *

Наутро, едва проснувшись, Мария получила еще одну записочку; она не развернула ее и приказала вместе с первой вернуть ее отправителю.

Когда она встала с постели и оделась к завтраку, ей доложили, что прибыла правительственная делегация.

Муж ее настоял, чтобы она их приняла, хотя она ссылалась на невыносимую мигрень. Выступил вперед самый почтенный по возрасту государственный сановник и с суровым видом заявил:

— Мадам, обстоятельства такие высокие, столь чрезвычайные требуют, чтобы Вы уступили. Решается участь всей нашей страны. Мы надеемся, что Ваше нездоровье пройдет и Вы будете присутствовать на обеде, в противном случае Вы прослывете плохой полькой.

Когда делегация отбыла, муж заставил Марию поехать к мадам де Вобан, любовнице князя Понятовского, и посоветоваться с ней относительно наряда для пресловутого обеда.

Мадам де Вобан участвовала в заговоре. Она вручила Марии письмо, подписанное самыми видными представителями нации:

"Мадам, незначительные причины нередко приводят к гибельным последствиям. Во все времена женщины оказывали влияние на мировую политику.

Людьми управляют страсти, и вы, женщины, становитесь решающей силой истории. Как полька, вы отдали бы свою жизнь ради Вашей родины. Но Вы женщина, и Ваше женское естество противится союзу, который кажется Вам унижающим Ваше достоинство.

Так вспомните библейскую Эсфирь, которая пожертвовала собой, чтобы спасти свой народ и сохранила на страницах истории славу его спасительницы.

Вы дочь, сестра и жена тех поляков, которые составляют силу нации, но без единства эта сила не сохранит себя. Вспомните же слова знаменитого и мудрого Фенелона:

«По видимости власть принадлежит мужчинам, но никогда они не добьются успеха своим замыслам без помощи женщин». Объединитесь же с нами, помогите нам, и Вы решите участь двадцати миллионов людей".

После этого мадам Вобан вручила Марии, уже колеблющейся и почти обессиленной, еще одну записку Наполеона:

"Я Вам не нравлюсь, мадам? Позволю себе усомниться в этом. Разве я ошибаюсь? Наша первая встреча позволила мне предполагать, что нет. Но с тех пор Ваш порыв слабеет, в то время как мой возрастает. Вы лишили меня покоя. О, даруйте же немного радости и счастья сердцу, которое готово Вас обожать. Разве так трудно мне ответить на это письмо? Два ответа Вы мне задолжали.

Н."

В то время как бедная Мария отбивалась от Наполеона, как «храбрая козочка месье Сегэна» от волка, императорские солдаты, уже наслышанные о польской метрессе своего повелителя, распевали на этот сюжет весьма вольные куплеты:

И снова ведет император войну

Привел за собой нас в такую страну

Где иней и лед

Злее ведьмы зима

Но зато, но зато, но зато

Там у полек п…ы горячи

Словно угли в горячей печи

У по-по

Ле-ле-лек.

И снова ведет император войну

Привел за собой нас в такую страну

Где всюду и холод и лед… Брр… Неужели всюду?

Нет, прекрасные польки огня горячей

И постели их жарче горячих печей

И вот где погреться мы можем:

У полек, у полек, у полек!

У-у-у По-по-по

Ле-ле-лек.

Император в холодном краю не сплошал

Горячее всех полек красотку сыскал

И в постели ее как в горячей печи

Кочергой он орудует славно!

И совсем нам не зябко

В морозном краю

Пусть морозы трещат —

Жарко печи горят

У полек, у полек, у полек!

У-у-у

По-по-по

Ле-лё-лек.

Это доказывает, что народ обладает даром предвидения — ведь Наполеон еще не «грелся в печи» мадам Валевской, когда была сложена эти песенка.

Когда стало известно, что Мария приняла приглашение на обед, волна энтузиазма захлестнула польских патриотов. Для них это согласие означало, что Мария сделала первый шаг к императорской постели. Некоторые из них заявляли со слезами на глазах, что, когда это свершится, они поставят толстую свечу перед образом фамильного святого. Другие решили вывесить на своем особняке национальный флаг. Многие считали, что это будет беспримерное событие, с которым можно сравнить только жертвоприношение Авраама в библейской истории. Короче говоря, все думали, что момент, когда Мария позволит Наполеону разместить свое достояние в ее сундучке, станет великим моментом истории Польши.

Представители временного правительства являлись, чтобы поцеловать руку юной княгини; этот жест одновременно выражал сочувствие, одобрение и благословение ее героическому решению.

Мадам Вобан, опасаясь перемены настроения и возможного бегства Марии, всю ночь дежурила у ее дверей.

* * *

На следующее утро под наблюдением мадам Вобан и графа Валевского, Мария была наряжена как на свадьбу.

Потом ее привезли во дворец, где должен был состояться прием. Бедная молодая женщина сразу растерялась от назойливого внимания приглашенных. Все крутились около нее, громко расхваливая ее красоту, изящество наряда, а некоторые уже обращались за протекцией (!). Этот постыдный спектакль совсем расстроил Марию.

Когда вошел император, она побледнела; и опустила глаза.

Наполеон, оживленный и веселый, обходил зал, по своему обычаю наделяя дам. комплиментами скорее военного, чем императора:

— Браво! Какие зубки! Какие глазки! Какая грудь. А вот ноги крупноваты, э?

Остановившись перед Марией, он спросил участливо:

— Вы ведь были нездоровы мадам, а теперь как Вы себя чувствуете?

Эта сдержанность успокоила маленькую графиню; у нее проснулась надежда, что, может быть, она все же сохранит свою честь.

За столом она была посажена рядом с Дюроком, напротив императора. Смущенная направленными на нее взглядами гостей, она совсем не заметила странной жестикуляции императора.

Разговаривая о польских делах, о войне с Пруссией, о политике России, он то засовывал палец в рот, то складывал пальцы под носом в виде латинской буквы V, то слегка постукивал кулаком по голове, то засовывал указательный палец правой руки в левое ухо, и т. п. Собеседники были в особенности поражены тем, что разговор Наполеона, отточенность формул, остроумие парадоксов и блестящая логика не давали никаких оснований подозревать умственное расстройство.

Поэтому они пришли к выводу — несколько поспешному, — что Наполеон подвержен приступам тика.

Этими жестами император вел разговор с Дюроком — они договорились о тайном коде. Император передавал Дюроку, какой вопрос он должен задать Марии.

Наконец, император несколько, раз коснулся большим пальцем своей груди. Дюрок посмотрел на него недоуменно, потом понял и, обращаясь к Марии, спросил, что она сделала с букетом, который император преподнес ей в Яблони.

— Я свято сохраняю его для моего сына, — ответила молодая женщина.

Услышав этот ответ, Наполеон вздохнул с облегчением и почувствовал себя счастливейшим из мужчин.

После обеда он подошел к Марии, не обращая внимания на окружающих гостей, взял ее за руку.

— Нет, нет, с таким нежным взглядом, выражающим чудесную доброту. Вы не можете, меня больше мучить, или Вы действительно самая бессердечная женщина и жестокая кокетка.

Когда он, в сопровождении Дюрока, вернулся в свои покои, члены правительства сразу окружили Марию:

— Это же просто чудо! Он никого не видел, кроме Вас! Какие пламенные взгляды он Вам бросал! Вы одна можете помочь возрождению нашей страны. Думайте только о деле нашего народа!

В эту минуту вошел Дюрок и протянул Марии письмо. Доброе вино, выпитое за обедом, настроило его на лирический лад, и он воскликнул:

— Можете ли Вы отказать тому, кто никогда не терпел поражения? Сейчас его слава окутана облаком грусти, даруйте же ему миг счастья!

Гости зааплодировали, Мария залилась слезами. М-м Вобан взяла письмо, упавшее на колени Марии, вскрыла его и, ко всеобщему удовольствию, громко прочитала:

"Есть минуты, когда высокое положение мешает быть счастливым, и в этом сейчас моя беда. Как описать мое страстное желание положить к Вашим ногам мое сердце и силу обстоятельств, которые препятствуют этому? О… если бы Вы захотели, Вы могли бы преодолеть разделяющие нас препятствия. Мой друг Дюрок поможет Вам в этом.

О! Придите же! Придите! Вашей родине не будет ущерба, если Вы сжалитесь над моим бедным сердцем. Н."

Удрученная дерзкой откровенностью этого призыва, Мария опустила голову.

— Делайте со мной, что хотите, — едва выговорила она.

Патриоты рассыпались в благодарностях.

В тот же вечер ее отвели к императору. Послушаем свидетельство Констана.

"Она обещала приехать к императору между десятью и одиннадцатью вечера. Значительное лицо, с которым договаривался я, получило приказ привезти ее в карете в назначенное место.

Император, в ожидании, прохаживался большими шагами и выказывал признаки волнения и нетерпения, поминутно спрашивая, который час.

Когда она прибыла, я ввел ее в комнату императора ; она едва держалась на ногах и, дрожа, опиралась на мою руку. Я ввел ее и удалился вместе с тем лицом, которое ее привезло.

Во время своего тет-а-тет с императором м-м Валевская так плакала и рыдала, что мне было слышно в дальней комнате, и ее стоны раздирали мне сердце. Быть может, император так ничего и не добился от нее в это свидание.

Его Величество вызвал меня в два часа ночи. Мария Валевская горько плакала, прижимая к глазам платочек. То же лицо увезло ее, успокаивая по дороге и обещая, что более она во дворец не вернется.

Дома плачущая Мария написала своему мужу:

"Вы станете упрекать меня, Анастас, за мое поведение, но Вы должны упрекать только самого себя. Я должна раскрыть Вам глаза. Увы! Вы были ослеплены тщеславием и патриотизмом и не почувствовали опасности.

Прошлой ночью я провела несколько часов с… Ваши политические друзья должны Вам подтвердить, что это они послали меня. Мне удалось остаться безупречной, но я обещала приехать вечером. Обещала, но не поеду ни за что, потому что поняла, что меня ожидает".

На следующий день к Марии Валевской явилась придворная дама с букетом цветов и бриллиантовым колье.

Молодая женщина бросила на пол футляр с драгоценностями. Невозмутимая посредница развернула и прочитала письмо в сентиментальнейшем стиле, достойном парижской мидинетки:

«Мария, моя нежная Мария, я думаю только о тебе, я страстно хочу увидеть тебя снова. Ты придешь, не правда ли? Ты обещала мне. Если ты не придешь, орел сам прилетит к тебе. Ты будешь на обеде, возьми с собой букет, который я тебе послал, и посреди чуждой толпы мой букет станет звеном тайной мистической связи между нами. Я прижму руку к груди, и ты поймешь, что мое сердце принадлежит тебе; ты сожмешь в руке букет, и мы поймем друг друга».

Мария явилась на обед без букета, но вечером патриоты Польши добились, чтобы она снова приехала к императору.

— Вы опоздали, опоздали, — резко сказал ей мамелюк Рустан. — Император рассержен. Вам придется ждать долго, долго. Может быть, он примет Вас.

Наконец, он ввел ее в гостиную, где император грелся у камина. Решительно, но не поднимая на него глаз, она положила на стол коробочку с бриллиантами.

— Да простит меня Ваше Величество, — тихо оказала она, — но я не люблю драгоценностей. А это украшение к тому же чрезмерно дорого для подарка.

— На…ть мне на то, что Вы любите, а что не любите!

Он подошел к ней, внимательно оглядел ее костюм — манто, шапочку, вуаль, перчатки и черные сапожки — и раздраженно вскричал:

— Комедиантка! Только монашескою чепца не достает!

Она начала робко оправдываться.

— Для такого часа… этот костюм…

—Сядьте! Ну-ка, живо! И отвечайте честно, разве я не имею права назвать Вас комедианткой?

Она задрожала:

— Ваше Величество, я не знаю, чем я могла вызвать Ваш гнев…

— Вы разыгрываете целомудренную польскую Лукрецию!

— Не понимаю Вас…

— Сейчас поймете. Мадам хранит верность своему мужу, но обманывает Всемогущего. Разве Вы не подали мне надежду при первой встрече? А потом? Отвергаете мой подарок! Являетесь в белом муслине на бал, где пышное черное платье было бы уместно… А на интимную встречу с Императором, который ежедневно встречается со смертью лицом к лицу, Вы надеваете траур…

Она слабо, улыбнулась, он пристально поглядел на нее и отрезал:

— Да нет, Вы не комедиантка! Вы безумица…

Потом он пустился в декламацию:

— Подумать только, Ланн, суждения которого всегда исполнены здравого смысла, Талейран, умнейший в мире дипломат, и многие другие убеждали меня, что поляки двуличны. Почему я не поверил этим предостережениям? Вы лгали мне, дурачили меня, пленяли меня, чтобы я оказался во власти Ваших чар и не мог освободиться от них! Вы делали все это, чтобы затруднить мне делами Вашей проклятой Польши заключение мирных договоров!

Для мадам Валевской ничего не значит, что я думал найти в ней искреннюю подругу, верное сердце, которое искал годы и годы что я полюбил ее! Вы знали, что я временный гость в Вашей стране; откуда вы взялись, зачем в этот злощастный миг Вы возникли на моем пути! со своим дьявольским очарованием, нежным взглядом и притворными речами? Вы хотели уверить, меня, что эти речи — голос крови и души Ваших соотечественников..

Вдруг он гневным движением вытащил из жилетного кармана часы и швырнул их на пол.

—Смотри! — вскричал он, наступая каблуком на часы, так я раздавлю Польшу, если ты откажешь мне в своей, любви.

«Глаза его метали молнии, — пишет Мария Валевская, — мне казалось, что я вижу страшный сон и тщетно пытаюсь пробудиться. Я хотела, встать, но его ужасный взгляд приковал меня к месту, я закрыла глаза и съежилась в углу кушетки, в ушах. моих отдавался стук его: каблуков, крошащих вдребезги злополучные часы. Вдруг я почувствовала, что поднимаюсь в воздух, — „Ну, сейчас я проснусь“, — подумала я с облегчением. Но какая-то сила сжала меня так, что я задохнулась. „Вот это что“, — поняла я…»

Мария потеряла сознание.

Наполеон этим воспользовался.

* * *

Когда Мария очнулась, она в отчаянии поняла, что император изнасиловал ее. Юбки были задраны, кружева разорваны, сапожки валялись посреди комнаты. Наполеон, в кресле у камина, тяжело дыша, приводил себя в порядок.

Непоправимое уже свершилось. Юная графиня, проникнувшись чувством самоотречения; поняла, что должна использовать ситуацию в интересах Польши. Мария поняла, что упреки, сетования, нервный припадок не имели смысла; могли только вызвать раздражение императора.

Он забудет все свои обещания, вызовет камердинера и просто-напросто выставит ее. И тогда — все.

Юная полька поступила как мудрая и опытная женщина. Она поднялась, подошла; к нему и заставила себя улыбнуться.

Наполеон, слегка взволнованный, уже немного менее влюбленный, поскольку он удовлетворил свое желание, смотрел на нее выжидательно.

— Я Вас прощаю, — прошептала Мария.

Он явно почувствовал облегчение, покрыл ее руки поцелуями и заверил, что они будут встречаться очень часто.

Мария возразила ему серьезным и убежденным тоном:

— Как Вы можете думать, что я возвращусь к моему мужу, смогу жить рядом с ним, а с Вами встречаться втайне по вечерам? Никогда. То, что произошло, соединило меня с Вами и лишило возможности вернуться к графу Валевскому.

Обескураженный Наполеон, опустив голову, находился в нерешительности. Погрузившись в раздумье, время от времени он поглядывал искоса на молодую женщину, которая в этот решительный для своей судьбы момент обаятельно улыбалась, играла глазами и, наконец, нежно и горячо поцеловала его ладонь. Он вздрогнул, и, как пишет Фремин, «притупившаяся страсть императора возродилась с новой силой».

Глаза его заблестели, и он сказал:

— Ты права. Теперь ты будешь жить у меня. Потом он поднял Марию на руки, отнес ее на канапе, снова привел в полный беспорядок ее юбки, и она, теперь уже не в обмороке, испытала сладостные ощущения…

* * *

Мария расположилась во дворце как официальная любовница Наполеона. Восторженные поляки были уверены, что их очаровательная соотечественница побудит Наполеона к возрождению Польши. Каждый день приходила мадам Вобан, диктовала Марии слова, которые она должна была на горячей подушке нашептывать Наполеону, а также уточняла для нее ее роль, если находила молодую женщину чрезмерно застенчивой или удрученной.

Фредерик Массон описывает эту роль следующим образом:

"Она должна была стать для Наполеона не случайной любовницей, а «побочной супругой», которая не причастна ни к обязанностям короны, ни к почестям трона, но занимает около императора особое место, место польской женщины.

Пока еще непрочной, но потом все более тесной связью должна она привязать сердце императора к судьбам Польши. Самим своим присутствием она будет напоминать ему о его обещаниях, еще не выполненных, возбуждать угрызения совести".

Послушная ученица, Мария каждый вечер прилежно повторяла эти фразы, но Наполеон после любовных утех предпочитал серьезным разговорам салонные сплетни.

Молодая женщина с изумлением обнаружила его интерес к частной жизни своих генералов, министров и даже членов польского правительства. Он наслаждался всеми известными альковными историями Варшавы и смаковал их во всех деталях.

"Я угождала его вкусам, — пишет Мария Валевская и добавляет: — никто не хотел мне верить, что самого великого человека своего столетия, к которому были прикованы взоры всего мира, занимали подобные пустяки (такие безделицы).

Но он действительно хохотал над ними до упаду и забавлялся ими как школьник.

Однажды вечером он сочинил несколько куплетов солдатской песенки, остался недоволен результатом, разорвал свое маранье и утешился, затащив Марию в постель.

Он предпочитал это занятие всякому другому времяпрепровождению с маленькой графиней.

Его темперамент становился день ото дня все более пылким. 29 января 1807 года он писал своему брату Жозефу:

«Мое здоровье не оставляет желать лучшего, я преуспеваю в любовных подвигах как никогда…»

В связи с этим Мария была вынуждена отдавать свой долг за будущее спасение Польши несколько раз в день.

* * *

Однажды вечером, когда она проявила особенное усердие, признательный Наполеон неожиданно решил, наконец, приступить к рассмотрению проблемы, занимавшей его любовницу:

— Будь уверена, — сказал он, — что я сдержу обещание, данное тебе. Я уже заставил Россию вернуть узурпированную ею польскую территорию; остальное произойдет со временем. Сейчас еще не тот момент, чтобы осуществить все. Необходимо терпение. Политика — это натянутый шнур, который обрывается, если его натянуть слишком туго. Выжидая, политики достигают успеха.

Ты знаешь, что я люблю твой народ, что мои намерения, мои политические взгляды, — все побуждает меня желать вашего полного восстановления. Я хотел бы удвоить свои усилия в поддержке ваших прав; я, несомненно, сделаю все, что не ущемит интересов Франции; но подумай, какие громадные расстояния разделяют наши страны: то, что я установлю сегодня, может быть разрушено завтра. На первом месте для меня — долг перед Францией, и я не могу проливать французскую кровь ради интересов другой страны и высылать мою армию Вам на помощь всякий раз, как Вам это понадобится. Но я восстановлю Польшу!

Мария обезумела от радости при мысли, что ее самопожертвование все-таки принесет пользу.

Но увы! Через несколько дней Наполеон объявил, что он покидает Варшаву.

Маленькая полька снова упала в обморок. Послушаем ее:

"Я была совершенно ошеломлена, когда Его Величество, едва войдя ко мне, сказал:

— Мария, завтра я уезжаю. На меня возложена высокая ответственность. Я призван предотвратить потрясения, угрожающие моим народам".

Она разразилась рыданиями, поняв, что он уезжает, ничего не сделав для Польши, что она была его игрушкой и без пользы для страны принесла в жертву свою честь.

— Что будет со мной, Боже Великий!

— Ты приедешь в Париж, моя добрая Мария. Пока тебя будет здесь опекать мой честный Дюрок. Он будет блюсти твои интересы. Ты обратишься к нему в любом случае, когда тебе понадобится, он исполнит любое твое желание, если только ты не потребуешь невозможного.

Потрясенная до глубины души, Мария повторила ему, что у нее лишь одно желание: чтобы он вернул ей родину.

— Никакие сокровища мира не возродят моего самоуважения. Пока Польша не будет восстановлена, я буду жить затворницей в деревне…

Он стал нежнее:

— Нет, нет, Мария, так не будет. Я знаю, что ты можешь жить без меня. Я знаю, что не покорил твоего сердца. Ты не любишь меня, Мария! Я это знаю, потому что ты искренняя, безыскусная, — этим ты меня пленила, как ни одна из женщин. Но ты добра и нежна, твое сердце полно благородства и чистоты. Ты не захочешь лишить меня нескольких мгновений блаженства, которые я хочу ежедневно испытывать с тобой! Ах, Мария, только с тобой, ни с кем более! С тобой я буду счастливейшим на свете…

И он улыбнулся «так горестно, так печально», что, охваченная жалостью, она бросилась в его объятия и обещала ждать его, где он пожелает.

На следующий день он присоединился к своей армии, а она отправилась в Вену, где французский посол принял ее на свое попечение,

7 февраля французские и русские войска встретились в кровопролитной битве в долине Эйлау. Когда пала ночь, не было ни победителей, ни побежденных, а только группы обезумевших одичавших людей, бродивших среди трупов. На следующее утро русские отступили, и Наполеон решил, что победа принадлежит французам. Сидя на каком-то барабане, он сразу написал письмо Марии:

— "Мой нежный друг, мы победили.

Мое сердце — с тобой. Если бы это зависело только от него, ты уже была бы гражданкой свободной страны. Страдаешь ли ты от разлуки, как страдаю я? Верю в это… Я хочу, чтобы ты вернулась в Варшаву или в свой замок — ты слишком далеко от меня.

Люби меня, моя нежная Мария, и верь в своего

Н."

После этого он написал письмецо, полное горячей любви, Жозефине, которая ждала его в Париже.

Мария Валевская, лишенная возможности вновь увидеть Наполеона, чары которого уже проникли в ее кровь, вернулась в Польшу и три недели прожила у своей матери.

В конце февраля она уже испытывала острую тоску по «контакту с императором». Проведя еще несколько холодных ночей в мечтах о его страстных объятиях, она мгновенно надела медвежью шубу, прикрыла высокую прическу меховой шапкой, прыгнула в сани и велела отвезти себя в замок Финкенштейн, где император решил провести зиму. Там они провели три нежных и восхитительных медовых месяца.

Мария словно императрица сидела рядом с Наполеоном на торжественных обедах, где присутствовали Мюрат, Бертье, Дюрок, послы, иностранные принцы. Во время этих обедов Наполеон разговаривал с Марией на изобретенном им тайном языке жестов: то, к удивлению дипломатов, засовывая палец в ноздрю, то закрывая глаз или двигая ушами. Живость его мимики забавляла и очаровывала юную графиню, которая быстро научилась расшифровывать этот «тайный телеграф».

Когда гости удалялись, император привлекал Марию на канапе, обнимал и вел себя так же нежно, как во времена любви к Жозефине.

Свидетельством большой страсти была нестандартность комплиментов, которые он ей делал; вот один из них, который сообщает нам без комментариев строгий Фредерик Массон:

— «Для всех я — могучий дуб, и только для тебя — желудь…»

Выразив свою любовь в изысканных словах, Наполеон набрасывался на Марию столь стремительно, что дело заканчивалось иногда на ковре гостиной…

После чего, слегка усталый от этих упражнений, он выходил во двор, чтобы с азартом бриеннского школьника сыграть с солдатами в кегли.

* * *

Не часто в своей жизни Наполеон переживал такие счастливые дни, как в Финкенштейне. Впервые в жизни рядом с ним была женщина нежная, любящая, покорная, искренняя, чистосердечная и не кокетка.

Только одно было ему не по душе: темные туалеты Марии.

— Почему ты в черном? — спросил он однажды с гримасой, притворяясь, что хочет разорвать ей юбку. — Ты же знаешь, что я люблю яркие цвета.

Она отвечала с неприступной миной:

— Полька должна носить траур по своей родине. Когда ты восстановишь Польшу, я всегда буду в розовом.

Он улыбался:

— Потерпи. Весной я начну действия против России.

Сезон действительно был неблагоприятным для военных действий. Иногда бушевали вьюги и замок становился неприступным; термометр показывал 30° ниже нуля.

В ожидании весенних цветочков солдаты Великой Армии коротали время, играя в карты и распевая фривольные песенки. В замке Финкенштейн было холодно, хотя в каминах пылали огромные поленья.

Поэтому любовники проводили много времени в постели, согреваясь любовными шалостями.

Однажды майским утром, когда император еще лежал в постели с Марией, ему принесли письмо от Жозефины. Направив свою ревность не по адресу, она упрекала его в нежной переписке с парижскими дамами.

Разобиженный император тотчас же вылез из постели и твердым пером немедленно написал ответ:

"Я получил твое письмо. Я понятия не имею о дамах, в переписке с которыми ты меня обвиняешь. Я люблю только свою Жозефиночку, люблю и добрую, и надутую, и капризную, она очаровательна, даже когда ссорится. Потому что она всегда мила — но только не в припадке ревности. Тогда она становится дьяволицей. Но вернемся к прекрасным дамам.

Если бы я действительно делал выбор среди них, я хотел бы, чтобы они были розовыми бутончиками. Может быть, ты к цветам тоже будешь меня ревновать?

Прощай, мой друг. Твой Н."

После этого, обнаружив, что Мария свежа как бутон розы, он снова бросил ее на постель и быстро оборвал лепесточки.