ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ ЖЕЛАЕТ ЗАТЕЯТЬ «СОБСТВЕННУЮ ВОЙНУ»

ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ ЖЕЛАЕТ ЗАТЕЯТЬ «СОБСТВЕННУЮ ВОЙНУ»

Это очень благородное стремление иметь что-нибудь свое…

Леон Гамбетта

В 1549 году, затевая разговор о семействе Гизов, люди обычно говорили: «Когда какой-нибудь женщине удается нырнуть в постель короля, всем ее друзьям хочется поплавать в реке».

Это лишний раз свидетельствовало о том, что народ не проведешь и что у него достаточно проницательности, потому что дом Гизов, которому так упорно покровительствовала Диана де Пуатье, с появлением на престоле Генриха II сумел добиться огромного влияния.

Добившиеся большого количества архиепископств, аббатств, политических постов, Гизы постепенно превращались в королевстве в силу, которая со временем могла стать угрозой для трона.

Но Диану, которая думала лишь об обогащении семьи, с которой породнились ее дочери, это мало беспокоило. Она и представить не могла, что из-за ее бездумного покровительства король Франции однажды окажется перед печальной необходимостью пойти на убийство.

Неуклонно растущее влияние Гизов в правительстве раздражало многих людей при дворе. Но самым оскорбленным, без сомнения, был Монморанси, который почувствовал, как его оттирают от короля.

Действительно, зная, что король очень любит коннетабля, герцогиня Валансийская делала все возможное, чтобы уменьшить привязанность и доверие короля.

Задача, надо сказать, была нелегкой, поскольку Генрих II видел в Монморанси чуть ли не старшего брата, которому не только все прощал, но и позволял удивительные фамильярности, что, конечно, не могло не вызвать зависти у Гизов. Приведу здесь только один пример. Однажды, когда король вместе с несколькими друзьями зашел к коннетаблю, тот самым естественным тоном спросил:

— Вы не будете возражать, Сир, если я вымою ноги?

Генрих кивнул, не выказав ни малейшего удивления. Монморанси приказал принести таз с горячей водой, разулся и преспокойно занялся мытьем на глазах у короля.

Если Генрих на это лишь улыбнулся, то все присутствующие при этой сцене были крайне шокированы. Посол Альваротто писал в Италию: «Не хватало только, чтобы он еще и помочился в комнате. Все присутствующие были просто сражены..,»

Герцог де Гиз, также присутствовавший при мытье ног, вернулся в свои апартаменты позеленевший от зависти, видя, что Монморанси гораздо больше близок королю, чем он.

Этот изъян следовало компенсировать.

Несколько дней спустя Диана, желая вознаградить своих подопечных, добилась назначения одного из Гизов, кардинала Карла Лотарингского, главой королевского Совета.

В конце ноября 1549 года весь христианский мир с удивлением и искренней печалью узнал о смерти папы Павла III. И Диана, вознамерившись посадить на папский престол своего старого друга, кардинала Иоанна Лотарингского, принялась плести интриги.

Узнав о предпринимаемых фавориткой шагах, Монморанси, не теряя ни секунды, сообщил всем французским кардиналам, отправлявшимся на Конклав, что их первейший долг помешать избранию кандидата Дианы.

Его послушались, и папой под именем Юлия III стал кардинал Дель Монте.

Неудача чуть не убила Карла Лотарингского, и в течение нескольких дней все Гизы были не в себе из-за переполнявшего их гнева.

Чтобы их утешить. Диана вмешалась еще раз, и Карл де Гиз стал самым могущественным во Франции прелатом. Теперь он был епископом (или архиепископом) Реймса, Лиона, Нарбонна, Баланса, Альби, Ажана, Люсона и Нанта…

Вот тогда Монморанси, охваченный паникой, понял, что самое время действовать, и решил предпринять все, что возможно, чтобы отдалить Генриха II от Дианы де Пуатье, покровительницы дома Гизов, ставшего слишком могущественным. А для этого, судя по всему, был только один способ: найти королю новую любовницу, моложе, чем фаворитка.

Эта женщина должна быть очень красивой, умной и не слишком неприступной. И коннетабль принялся за поиски.

А надо сказать, что с 1548 года при французском дворе жила восьмилетняя королева Шотландская, Мария Стюарт, которая была обручена с дофином Франциском. До наступления половой зрелости она занималась тем, что постигала начатки нескольких иностранных языков под руководством леди Флеминг, молодой и очень красивой гувернантки, чьи рыжие кудри, волнующие формы и зеленые глаза давно уже волновали придворных поэтов. Коннетабль подумал, что более подходящей кандидатуры для, задуманного им дела не найти.

Этот выбор, надо признать, был удачным во многих отношениях: Мария Стюарт, дочь Луизы Лотарингской, была племянницей Гизов, и Монморанси с ужасом думал, что ее брак с дофином еще больше возвысит Лотарингский дом. Так что если из-за связи гувернантки с королем разразится скандал, столь желаемый Дианой брак станет невозможным.

Довольный собственным замыслом, коннетабль без тени смущения поделился им с Екатериной Медичи. Та страшно обрадовалась возможности хоть раз провести герцогиню Валансийскую и нашла весьма забавной попытку засунуть в постель к супругу еще одну женщину, а посему пообещала помочь.

Дальше все пошло как по маслу. Диана де Пуатье, очень кстати упав с лошади, вынуждена была какое-то время провести в постели у себя в замке Ане. Королева, воспользовавшись этим, ловко подстроила встречу короля с леди Флеминг.

В тот же вечер Генрих II доходчиво объяснил прекрасной шотландке, что означало тогда во Франции выражение «пройтись по Нидерландам».

Блеск, с каким он выполнил свою задачу, привел леди Флеминг в неописуемый восторг.

— Приходите почаще, — сказала она, увидев, что он одевается.

Генриху II очень понравилось расточать ласки молодой особе, которая на двадцать лет моложе Дианы, и он пообещал заходить каждый вечер.

Целую неделю влюбленные встречались в свое удовольствие, благодаря покровительству добрейшего коннетабля и коварной Екатерины Медичи.

Но у Гизов были свои осведомители при дворе, и очень скоро они проведали про тайные ночные свидания короля. Об этом тут же было доложено Диане, которая, побледнев от страха, вскочила в носилки и велела доставить себя в Сен-Жермен-ан-Ле.

— Я хочу застать его выходящим из комнаты этой девки, — заявила она.

Едва добравшись, Диана устремилась к покоям гувернантки и спряталась за портьерой.

В два часа ночи она увидела, как на не очень твердых ногах король вышел из комнаты мадемуазель в сопровождении своего неразлучного коннетабля.

Резким движением Диана отодвинула скрывавшую ее портьеру. Она была бледна. Она вся дрожала от ярости.

Увидев ее перед собой, и король, и коннетабль были не на шутку озадачены. Оба почувствовали себя сконфуженными.

Дальнейшую сцену описывает Альваротто: «Она бросилась им наперерез:

— А, сир, — вскричала она, — откуда это вы идете? Кто убедил вас пойти на предательство и нанести оскорбление господам Гизам, вашим слугам, столь любящим вас и столь преданным и вам, и королеве, и вашему сыну, которому предстоит жениться на девушке, чьей гувернанткой является эта дама. Я уж не говорю о себе, которая вас любит и всегда честно любила…

Его Величество ответил:

— Мадам, ну что тут плохого, если я всего-навсего поболтал…

Тут Диана резко обернулась к коннетаблю;

— А вы! Значит, вы так злы, что могли не только поддержать, но и посоветовать королю совершить подобное? Не стыдно ли вам так оскорбить господ Гизов и меня, кто столько сделал, как вы знаете, чтобы укрепить вашу репутацию в глазах Его Высочества, Теперь я вижу, что-мы напрасно тратили время, и труды…

После этого, не в силах больше сдерживать себя, она стала буквально наступать на короля и с пеной на губах вываливать на него «гору оскорблений»…

Наконец она заявила коннетаблю, «что больше не желает с ним разговаривать и чтобы ноги его не было там, где появится она».

Король попытался ее успокоить. В ответ на это она сказала:

— Сир, усердие, с каким я пекусь о вашей чести и о чести господ Гизов, вынуждает меня и всегда будет вынуждать говорить с подобной дерзостью, потому что я совершенно уверена, что Ваше Высочество никогда не перестанет считать меня своей верной служанкой, каковой я и являюсь.

Тогда король, видя, что не может никак ее успокоить, попросил герцогиню настоятельнейшим образом ничего не рассказывать об этой истории господам Гизам.

И Альваротто заключает свой рассказ:

«По мнению кардинала Лотарингского, причина, побудившая коннетабля, человека, безусловно, порядочного, действовать подобным образом, крылась в том, что он хотел использовать эту авантюру против Гизов; ему хотелось, чтобы дофин, достигнув соответствующего возраста, мог отказаться жениться на юной королеве из-за того, что та была воспитана шлюхой».

Но получилось так, что самой большой жертвой в этой истории оказался сам Монморанси. Все вокруг выступили против него, и он едва не впал в немилость…

В общем, задуманное им дело провалилось!

А что до очаровательной леди Флеминг, то. она в результате этого приключения оказалась беременной и, между прочим, выражала по этому поводу неподдельное восхищение. Вот что передает по этому поводу Брантом: «Она и не думала помалкивать о случившемся, напротив, очень смело и с присущей шотландцам искренностью говорила: „Я сделала все что могла, чтобы, благодарение Господу, понести от короля; я считаю, что мне оказана честь и потому я очень счастлива; должна сказать, что королевская кровь — сладостный и блаженный напиток, который ни с чем невозможно сравнить, но из-за которого я прекрасно себя чувствую, если, конечно, не считать легких признаков присутствия того, что должно было в результате получиться“.

«Эти бестактные разговоры выводили из себя короля и оскорблял королеву, которая, совершенно отвернувшись от бедняги коннетабля, объединилась с Дианой против шотландки.

Теперь, понятно, обеим женщинам не стоило особого труда изгнать из Франции эту красивую, но не в меру болтливую девушку.

Леди Флеминг возвратилась в Шотландию с упитанным младенцем, пищавшим у нее на коленях, и с захватывающими воспоминаниями.

Под именем Генриха Ангулемского ее сын впоследствии стал Великим Приором Франции. Что только лишний раз подтверждает, сколь неожиданными могут оказаться результаты альковной драмы.

* * *

Когда все узнали, какая сцена разыгралась в покоях леди Флеминг, взрыв безудержного смеха охватил весь королевский двор. «Одна только мысль, пишет историк тех лет, что король осмелился наставить рожки герцогине Валансийской, в течение нескольких дней сделала значительно более приятной жизнь множества людей».

Придворные поэты, по понятным причинам пожелавшие остаться неизвестными, посвятили этому событию немало куплетов, иные из которых оказались даже чересчур дерзкими.

Однако и шансонье, и прочие насмешники заблуждались, полагая, что песенка Дианы спета. После отъезда леди Флеминг король, желая вымолить себе прощение за свою эскападу, отправился к Диане и постарался по-мужски, насколько хватило сил, доказать ей, что ничто между ними не изменилось. К сожалению, движимый вполне понятным желанием блеснуть по этому случаю больше, чем обычно, он принимался снова и снова повторять свои галантные атаки и, по словам хрониста, «так переусердствовал, что к утру у него перехватило дыхание и он свалился без сил».

Герцогиня Валансийская, тронутая его стремлением, а возможно, и вполне удовлетворенная, проявила снисхождение. Выступив внезапно в материнской роли, она присела рядом с ним на край постели, с нежностью погладила его по голове, потом, бесшумно одевшись, выскользнула из спальни, дав ему в то утро поспать дольше обычного.

Все эти подробности стали известны при дворе на следующий же день благодаря одной из наперсниц королевы. А все потому, что Екатерина Медичи по-прежнему не покидала свою маленькую обсерваторию и была очень рада, когда короля подвела природа.

Вопреки желанию коннетабля любовная связь короля Генриха II с леди Флеминг послужила лишь укреплению положения герцогини Валансийской при дворе.

К тому же это неудачное дело имело весьма странные политические отголоски. С некоторых пор множество разрозненных признаков возвещали о приближении нового военного конфликта. В 1552 году немецкие принцы протестанты, сражавшиеся с Карлом Пятым, попросили у Генриха II финансовой помощи в обмен на признание за ним права назначать глав Трех Епископств (Мец, Тул и Верден) в Лотарингии.

Жест был ловким и вынуждал французского короля отправить армию для захвата дарованных земель, что фактически означало вступить в войну с Карлом Пятым, который, разумеется, продолжал считать указанные Три Епископства своими.

Итак, французам снова предстояло воевать.

Диана необыкновенно радовалась за своих дорогих друзей де Гизов, чей воинственный дух изнывал от бездействия, на которое их обрекли несколько месяцев мирной жизни.

Однако легкие стычки на подступах к трем лотарингским городам никак не могли их удовлетворить. Диане хотелось бы раздуть военный конфликт, чтобы ее подопечные раз и навсегда утвердили свое могущество и одновременно укрепили ее власть.

Отверстие, которое она приказала проделать в полу.

С полным хладнокровием она принялась за дело: заменила всех армейских командующих из друзей Монморанси на людей, принадлежавших к ее партии; затем посоветовала королю начать военную кампанию с целью закрепить естественные, границы Франции. И, наконец, взяла в свои руки подготовку армии, определяла ее численный состав, решала вопросы военного снаряжения и лично руководила операциями.

Эта война в полном смысле слова стала «ее войной». Требовалось любой ценой вычеркнуть из памяти людей унизительный эпизод, героиней которой была леди Флеминг. И ради этой цели можно было просто и буднично пролить отважную кровь нескольких тысяч французов.

* * *

Генрих II, которому хотелось встать во главе своего войска, решил на время своего отсутствия доверить регентство королеве.

Но Диана оказалась начеку. Она боялась, как бы из-за этой войны Екатерина не приобрела слишком большого авторитета. И она добилась от короля согласия на то, чтобы регентство осуществлялось одновременно королевой и Хранителем Печати Бертраном, чьей дружбой она давно пользовалась.

Так что, хотя Генрих и возложил государственные обязанности на флорентийку, Диана продолжала властвовать через своего посредника.

Военные действия длились уже два месяца, когда Екатерина Медичи, находившаяся в то время в замке Жуанвиль в Шампани, неожиданно тяжело заболела. И тут к ее постели примчалась взволнованная женщина и стала окружать больную нежными заботами. Этой женщиной была Диана. Ее необъяснимая преданность королеве всех поразила. Но восхищаться тут было нечем, потому что действия ее диктовались страхом. Эта малопривлекательная королева была ей необходима именно в том положении, которое она занимала при короле. Нельзя было допустить, чтобы Екатерина умерла и чтобы Генрих снова женился на какой-нибудь молодой и красивой принцессе, которую европейские дворы всегда готовы были ему подыскать. Но если люди добропорядочные, с чистым; сердцем об этом даже не задумывались, то Диане, такой оборот дела представлялся вполне возможным.

Но Екатерина выздоровела.

Тут же, оставив все снадобья и отвары, фаворитка вернулась к своим военным занятиям. С этого момента все, что ни делалось, делалось с ее ведома. Вот что об этом рассказывает Гире: «Вмешательство герцогини чувствовалось во всем, будь то денежные субсидии, боеприпасы, дополнительные укрепления для защиты границ от наступающего противника. Самые знаменитые полководцы были вынуждены обращаться к Диане с просьбами о подкреплении. В ответ на их обращения она то покорно соглашалась, то робко возражала, но никого ее притворство не обмануло».

Бриссаку, осажденному в Сен-Дамене, она, например, написала: «Что касается вашей просьбы получить подкрепление, могу вас заверить, что король вовсе не желает оставить вас ни с чем… — Ваша самая преданная добрая приятельница, Диана».

Само собой разумеется, больше всего она хлопотала за Гизов <Анализируя поведение Дианы в отношении этого дома, никогда не следует забывать, что одна из ее дочерей была замужем за Клодом Лотарингским, герцогом Омальским, братом Франциска, герцога де Гиза, и дядей Генриха…>. Франциск Лотарингский писал ей в августе 1552 года:

«Я все еще не могу забыть о той особой милости, которую вы мне оказали, и о необыкновенном удовлетворении, испытанном мною в связи с этим, и беспокоюсь лишь о том, чтобы служить вам все больше и больше, а не меньше; надеюсь получить прекрасный плод, что доставит удовольствие не только мне, но и вам…» — Несмотря на его дикий стиль, это письмо должно было вселить в Диану радость, потому что больше всего на свете она стремилась добиться признания Лотарингского дома. В ответ на это она написала:

«Я получила письма, которые вы пожелали мне написать и в которых вы благодарите меня за то, что я сделала для вас. Заверяю вас, Месье, что когда возникнет вопрос о ваших делах, мне хватит упорства добиться желаемого. Всегда готовая вам служить Диана де Пуатье».

Совместные усилия фаворитки и Гизов вскоре увенчались успехом. 1 января 1553 года Карл Пятый, чье шестидесятитысячное войско два с половиной месяца осаждало Мец, вынужден был отступить, даже не попытавшись взять город штурмом. Император оставил в руках Франциска Лотарингского часть военной техники и десять тысяч раненых.

В целом потери Карла Пятого составили около двадцати тысяч человек.

В феврале Франциск был с триумфом принят при дворе, и Диана разделила с ним славу. Никто больше не улыбался, глядя на нее. Дело леди Флеминг было забыто.

* * *

А война тем временем продолжалась, и войска Лотарингского дома с легкостью обращали в бегство армию потрясенного императора.

Диана находилась на вершине своего могущества. Екатерина, мучимая ревностью, пыталась придумать что-нибудь такое, чтобы привлечь к себе внимание. Поддержанная коннетаблем, она отправила Строцци в Италию для объявления войны Флоренции, бывшей тогда в руках врагов семейства Медичи.

Таким образом, каждая из соперниц вела собственную войну, и чем больше было жертв у одной, тем больше радовалась другая.

Впрочем, в этой жестокой игре у королевы было куда меньше шансов, чем у ее соперницы. Так случилось, что Строцци погиб в Марчано, Сиена пала, а королеве пришлось сносить презрительную иронию фаворитки.

Ненависть к сопернице просто бушевала в душе королевы, и на этот раз она, как никогда, сожалела, что в свое время не приняла совет Таванна отрезать нос Диане. Теперь королева мечтала о том, как бы обезобразить эту пятидесятивосьмилетнюю женщину, чья раздражающая красота казалась каким-то чудом.

Екатерина вызвала к себе Жака Савойского, герцога Немурского, и попросила приготовить смесь особо едких кислот, «так, чтобы можно было облить лицо Мадам де Баланс».

Через несколько дней маленькая неприметная бутылочка уже стояла в тайном шкафу королевы. Но Екатерине Медичи не пришлось ею воспользоваться: дело в том, что Гизы неожиданно потерпели под Теруаном и Эденом такое сокрушительное, поражение, что при виде исказившегося лица Дианы королева сочла себя вполне отомщенной <По поводу этого события д-р Кабанес обнаружил письмо Обепина, одного из четырех государственных секретарей. Вот его содержание: «Королева очень смеялась, когда увидела в конце письма мессира Немурского эти выделенные строки, вспомнив, как она хотела воспользоваться его помощью, когда М-м де Баланс ее так оскорбила, и брызнуть ей в лицо, как бы в шутку, азотной кислоты, которая ее обезобразит, и таким способом королева надеялась вернуть ныне покойного короля, что, однако, не было ею осуществлено. Сожгите это письмо по прочтении, пожалуйста».>.

Пока Диана и ее лотарингские друзья продолжали войну, которая должна была принести им славу и барыши, коннетабль де Монморанси начал вести тайные переговоры с Карлом Пятым. Старый император чувствовал себя уставшим, больным и упавшим духом вследствие недавних поражений. Переговоры были недолгими. 20 декабря 1555 года Генрих II, которого коннетабль сумел убедить в необходимости мира, подписал Восельское перемирие.

Этот договор, по которому Франция оставляла за собой все свои завоевания — Три Епископства, Савой. Пьемонт, Монферрат, города Тоскану и Парму, означал такую небывалую победу для французского короля, что Карл Пятый, не пережив крушения, отрекся от престола и удалился в Юстский монастырь.

Всю Францию охватило безумное ликование: люди танцевали, пели, украшали свои дома цветами, а дю Белле, ставший придворным поэтом, лишний раз доказал, что поэты напрасно вмешиваются в политику, сочиняя стихи по случаю. У него, во всяком случае, такие стихи были самыми неудачными.

Посреди всеобщего веселья Гизов и Диану де Пуатье душила злоба, и это красноречивее слов говорило, до какой степени их планы были нарушены неожиданным перемирием.

Единомышленники собрались в Ане, чтобы обсудить ситуацию, и Франциск Лотарингский попросил герцогиню Валансийскую сделать так, чтобы Восельское перемирие было сорвано. На следующий день фаворитка явилась к королю. Гнев сделал ее неловкой. Она в грубейшем тоне раскритиковала подписание перемирия, обозвала своего любовника трусом и слишком уж часто произносила имя Гизов.

— Отдайте немедленно приказ о возобновлении роенных действий, — потребовала она.

Но на этот раз Генрих II был возмущен. Он сухо ответил Диане, что не нуждается ни в чьих советах.

Герцогиня остолбенела. Никогда еще король не разговаривал так с нею. Дрожащими губами она произнесла:

— Будьте уверены, что пройдет немало дней, прежде чем вы снова увидите мое лицо.

И она удалилась, хлопнув дверью.

Король, удивленный не меньше фаворитки тем, что он только что совершил, пребывал какой-то момент в растерянности. Но потом ему в голову пришла мысль, заставившая улыбнуться: поведение Дианы делало его свободным.

Он тотчас встал, надел свою бархатную шляпу и направился в апартаменты одной из придворных дам, изящной баронессы Николь де Савиньи, которую он приметил несколько дней назад.

Красавица была у себя. Король снял шляпу и объяснил, что его привело.

— О, сир; — залепетала Николь вне себя от радости, — возможно ли это? Я даже подозревать не могла, что Ваше Высочество…

Но, увидев, что монарх вовсе не расположен к болтовне, быстро разделась. Не говоря ни слова, Генрих II взял ее под руку, подвел к кровати с балдахином, помог взобраться, а затем и сам вскочил туда одним прыжком, потому что был человеком очень спортивным…

Через три часа король вновь надел бархатную шляпу и спустился к обеду, оставив Николь де Савиньи в состоянии огромного счастья и с оплодотворенным лоном, которое вскоре наградило ее прекрасным мальчуганом <Этот бастард, названный Генрихом де Сен-Реми, не был признан королем. После его рождения Николь де Савиньи стала любовницей архиепископа Безансонского, монсеньера де Монтревель…>…

Эта случайная связь не имела продолжения, потому что Диана, предупрежденная своей тайной полицией, на следующий же день появилась у короля. Одним лишь словом, одной улыбкой она мгновенно вернула себе нежность своего любовника, да он же еще, как, впрочем, всегда, и извинялся.

Обретя вновь свое место; фаворитка начала действовать с одной целью — заставить короля снова взяться за оружие. Но теперь все ее шаги были так тонко продуманы, что Генрих II шел за ней, точно малый ребенок, и, наконец, в октябре 1556 года Восельское перемирие было сорвано.

Эта безумная ошибка поставила королевство лилий на грань гибели и повлекла за собой цепь разрушительных событий, изживанием которых век спустя вынужден был заниматься и Людовик XIV.

Филипп II, наследник Карла Пятого, возмущенный тем, что он называл «вероломством короля Генриха II», сконцентрировал свои войска на границе с провинцией Артуа и внезапно вторгся во Францию. Коннетабль де Монморанси, не ожидавший столь стремительной атаки, был вынужден отступить и в конце концов оказался разбит под Сен-Кентэном. Дорога на Париж была открыта врагу.

И тут же столицу обуяла паника. Парижане нескончаемыми вереницами покорно потянулись на юг, таща за собой скарб, провизию и прочее немыслимое барахло.

Казалось, Франция обречена. Все проливали слезы. Все, но не Диана. Раздираемая мстительным чувством, она забыла о трагическом положении королевства и только радовалась поражению коннетабля де Монморанси, которого испанцам удалось взять в плен.

Французский двор, в предчувствии ужасающей катастрофы, покинул столицу и начал свой безумный бег от одного замка к другому. Все предвещало конец…

К счастью, Филипп II совершил непредвиденную ошибку. Обеспокоенный слишком легкими победами, он не решился двинуть войска на Париж и потерял драгоценное время, чем и воспользовался Генрих II, организовав оборону.

Столица была спасена.

После этого колесо судьбы изменило свое направление: через пять месяцев после Сен-Кентэна, в разгар зимы, герцогу де Гизу удалось с помощью живой силы захватить город Кале, до этого целых два века находившийся в руках англичан.

Это событие, еще более неожиданное, придало уверенности французам. Люди обнимались от радости, пели и в угаре победоносных событий на несколько дней забыли об опасностях, грозивших королевству. В одно прекрасное утро, избавившись, наконец, от состояния чрезмерной восторженности, народ вновь почувствовал приближение катастрофы, видя, что война продолжается. Война, в которой не было ни победителей, ни побежденных, а только обессилевшие люди, сражавшиеся по привычке, не ведая, ради чего.

И тогда вмешался папа. Но не к Генриху II и не к Филиппу II он обратился, а к той, на кого вся Европа возлагала ответственность за эту нелепую войну. В тоне дружеском н даже почтительном он попросил ее сделать все, чтобы прекратить смертоубийство.

Диана де Пуатье, должно быть, задохнулась от спеси, когда получила от папы письмо, возведшее ее в ранг верховной властительницы:

«Это наш долг, как главы паствы, — писал Павел IV, — призывать правителей к миру. Этот долг является еще более настоятельным для тех, кто своим авторитетом может повлиять на этих правителей или пользуется их благосклонностью. Это также и ваша роль, дочь моя, всеми силами поддержать в глазах вашего короля, истинного христианина, усилия, которые мы предпринимаем, дело богоугодное и насущное, присоединить к нашим молитвам, к нашим призывам ваши молитвы и ваши призывы с тем, чтобы дух короля был склонен воспринять советы, направленные на установление мира, тем более что к этому его побуждают мольбы и усилия собственных подданных».

Никогда еще ни один глава Святого Престола не писал лично фаворитке. Вот почему этот жест Павла IV был по-разному воспринят при дворе. Некоторые весьма благочестивые люди очень удивились, что Святой Отец обратился с такими благородными словами к наложнице, и говорили, что тем самым он «признал положительной и благородной гнусную роль шлюхи».

Польщенная Диана решила немедленно доказать, что не зря ей приписывают абсолютную власть над королем Франции, и убедила Генриха II подписать мир.

Недолгие переговоры завершились катастрофическим Като-Камбрезийским договором, по которому Франция сохраняла Кале и Три Епископства, но отдавала Тионвиль. Мариенбург и Монмеди, отказывалась от всех претензий на Италию, оставляла провинцию Бюжс, герцогство Миланское, графство Ницца, Бресскую провинцию и Корсику.

И только Диана де Пуатье, в порядке исключения, получила право сохранить за собой Кротонский маркизат, графство Катанцаро и еще кое-какие земли в Неаполитанском королевстве.

Так что война, столь плачевно окончившаяся для Франции, не обернулась потерями для фаворитки.