4

4

Воздвигнутые на берегах озера Меларен в Швеции стелы служат красноречивым напоминанием о походе Ингвара Путешественника на далекий Восток. Около 30 рунических надписей хранят память о погибших в этом походе воинах и корабельщиках. Очевидно, именно отсюда они отправились в поход вместе с Ингваром, чтобы больше никогда не вернуться на родину.

Не думаю, что незначительное количество мемориальных надписей, оставленных для потомков, хотя бы косвенно может свидетельствовать о численности участников экспедиции. Скорее, в память о многих из них просто некому было воздвигнуть стелы. Умерших от болезней и ран в этом походе, конечно, было гораздо больше.

Все надписи на стелах датируются серединой XI века — временем, когда оставшиеся в живых участники экспедиции уже вернулись домой и смогли рассказать землякам об испытаниях, выпавших на их долю. Чуть позже люди, владевшие пером и не лишенные творческого воображения, записали эти рассказы, ставшие устной традицией, и, вне всякого сомнения, прибавили к ним кое-что от себя. Так родились саги, повествующие об Ингваре Путешественнике и его отважных спутниках, отправившихся в далекие края и повидавших немало интересного на своем пути.

Наиболее заметное из этих произведений — «Сага об Ингваре Путешественнике», которая дошла до наших дней в трех поздних рукописях: самая ранняя из них датируется второй половиной XIV века. Хотя, безусловно, эта сага возникла значительно раньше. Возможно, она была первоначально написана на латыни, а позднее переведена на древнеисландский язык. Нередко авторство этой саги приписывается монаху Одду Сноррасону (ум. в 1200 г.).

Понятно, что Одд не был современником событий, описываемых в саге, а заимствовал сюжет из рассказов стариков, чьи отцы и деды, возможно, общались с оставшимися в живых участниками похода.

Подтверждением того, что Ингвар — это вполне реальное историческое лицо, служат также упоминания двух исландских анналов о его смерти, датированных 1041 годом.

Что мы знаем об экспедиции Ингвара Путешественника? По данным саги, в распоряжении Ингвара первоначально было 30 хорошо оснащенных кораблей, которые предоставил ему шведский правитель Олав Шетконунг. Такого количества кораблей было вполне достаточно для викингского набега, но явно не хватало для серьезной военно-морской операции. Впрочем, Ингвар, как можно судить по его дальнейшим действиям, не претендовал на что-то большее.

Ингвар отправился в Гардарики к конунгу Ярицлейву, который принял варяга с большими почестями. На Руси Ингвар провел три года и ездил «по всему Восточному государству». Ингвар узнал о том, что в Гардарики есть три реки, которые текут на восток, и самая большая из них та, которая посередине. Заинтригованный этой новостью, он попытался узнать у своих собеседников, куда течет эта река. Но тщетно. Никто из них не сказал Ингвару ничего вразумительного. Тогда он решил сам выяснить направление и протяженность этой реки.

Так обыкновенное человеческое любопытство подвигло Ингвара организовать необычайно рискованный поход в незнакомые варягам земли. Конечно, одна из рунических надписей, оставленных нам на память, излагает это дело куда более прозаично: «Они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов». В наше время эти слова читаются не без некоторой доли иронии. Стоит ли рисковать своей жизнью, чтобы в конце концов стать добычей орлов? Но во времена викингов стремление к легкой наживе очень часто перевешивало все другие соображения.

Прежде чем отправиться в поход, Ингвар попросил епископа освятить секиры и кремни. Просьба довольно необычная для викинга, еще не избавившегося от языческих суеверий и не особенно склонного доверять представителям христианской церкви. Каких-либо указаний на то, что данный обычай был принят среди викингов, мы не найдем в других источниках. Следовательно, он не был скандинавским.

По-видимому, Одд стремился таким вот образом подчеркнуть благочестие Ингвара, который в этом эпизоде саги ведет себя точно так же, как вели себя современные Одду предводители крестоносцев, отправлявшиеся в поход против неверных и язычников. Впрочем, из дальнейшего повествования выясняется, что Ингвар не предпринимает никаких попыток обращения язычников в христианство, хотя и неоднократно встречается с ними.

Кое-что проясняют упоминаемые в саге имена ближайших сподвижников Ингвара: Хьяльмвиги и Сати, Кетиль, которого звали Гарда-Кетиль («он был исландец»), и Вальдимар (т. е. Владимир). Последнее имя явно русское. Более того, так звали старшего сына Ярослава Мудрого, возглавившего поход против Византии в 1043 году. Очевидно, Вальдимар-Владимир оказался в этом перечне далеко не случайно.

Не здесь ли кроется подлинная причина, заставившая Ингвара отправиться в Гардарики? Олав Шетконунг, приходившийся тестем Ярославу, оказал ему помощь в подготовке предстоявшего похода на Византию, предоставив ему свой флот, который возглавил его близкий родственник Ингвар. Тогда указание саги на Вальдимара, равно как и на обычай освящения секир и кремней, выглядит вполне правдоподобным. Отправляясь в морской поход к берегам Византии, русы, следуя христианской традиции, должны были освятить свои корабли и оружие.

Отношения между Киевской Русью и Византией всегда были непростыми. Несмотря на общую религию, между ними было много такого, что их разделяло. Сказывались различия в историческом опыте и политических традициях, в той неуловимой, на первый взгляд, ментальности, которая создает неповторимый облик того или иного государства и народа.

Византия была обращена в прошлое, черпала в нем силы для отстаивания той вселенской роли, на которую она претендовала. Русь, в свою очередь, не имевшая богатого прошлого, искала опору для себя в настоящем и будущем.

Древнее государство с тысячелетней историей и молодое, по-настоящему начавшее складываться лишь при Владимире Святославиче, вряд ли когда-нибудь смогли бы разговаривать на равных.

Но какое отношение имеют эти размышления к событиям 1043 года? Может быть, они помогут нам лучше понять ту жажду самоутверждения, которая двигала вождями русов, заставляя их вести бессмысленные и кровопролитные войны с Византией. Ведь удачные для русов походы на Византию можно пересчитать по пальцам одной руки. Чаще всего они заканчивались поражениями. Михаил Пселл, умнейший и наблюдательнейший человек своей эпохи, похоже, никак не мог объяснить себе причину, заставлявшую русов отдавать свои жизни в сражениях с греками, превосходившими их в ратном деле.

«Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе, — писал он о русах, — и, непрерывно придумывая то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами» [76].

Точнее не скажешь. Русы постоянно искали предлог для того, чтобы вновь и вновь испробовать свою силу в войнах с византийцами. И очень часто вопреки здравому смыслу.

В самом начале 1040-х годов произошло событие, вновь поставившее Киевскую Русь и Византию на грань войны. По словам другого византийского историка — Иоанна Скилицы (после 1040 г. — первое десятилетие XII в.), в ссоре, возникшей на константинопольском базаре между купцами, был убит какой-то знатный русский. В ответ на это князь Владимир Ярославич по распоряжению своего отца собрал стотысячное войско и, отвергнув извинения византийских послов, направленных в Киев Константином Мономахом, пошел войной на Константинополь. Вобщем-то обычное происшествие, за которое виновная сторона должна была выплатить денежный штраф родственникам убитого и тем самым загладить причиненную обиду, на сей раз стало причиной межгосударственного конфликта, завершившегося очередным кровопролитием. Судя по всему, это был лишь формальный повод для войны с Византией, и гибель знатного соотечественника (не исключено, что такого же купца) просто переполнила чашу терпения Ярослава, у которого накопилось слишком много претензий к константинопольскому двору.

В 1043 году русы выступили против Византии. Ярослав поручил возглавить предстоящий поход своему сыну Владимиру, который в то время правил в Новгороде.

Военная кампания завершилась для русов полным крахом. В морском сражении византийцы, вероятно, применили «греческий огонь» [77] (как будто русы, затевая сражение с ними, не догадывались о его наличии). Уцелевшие после огненного шквала ладьи русов попали в сильнейшую бурю и были выброшены на берег. Подоспевшая византийская конница довершила разгром противника. С пленными русами победители поступили весьма жестоко. Они были ослеплены.

Ход этого морского сражения подробно (но не исчерпывающе) описал в своей «Хронографии» Михаил Пселл, который был непосредственным очевидцем событий, приведших к разгрому русского флота. Пселл занимал высокое положение при константинопольском дворе. В правление Михаила V (1041–1042 гг.) он был императорским секретарем, а при Константине Мономахе стал приближенным ученым-советником. Поэтому Михаил Пселл имел возможность не только наблюдать за тем, что происходило на море в решающие минуты сражения, но и быть в курсе всех распоряжений императора и его флотоводцев.

Пселл не подтверждает версию Скилицы об убийстве русского купца на торгу в Константинополе, утверждая, что «варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными» [78].

Вначале русы потребовали, чтобы греки заплатили им большой выкуп: по тысяче статеров на судно с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из кораблей. В этом случае они готовы были уладить конфликт миром. Однако греки не удостоили русских послов ответом и стали готовиться к сражению.

Предоставим слово самому византийскому историку: «…Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок.

И не было среди нас человека, смотревшего на происходящее без сильного душевного беспокойства. Сам я, стоя около самодержца (он сидел на холме, покато спускавшемся к морю), издали наблюдал за событиями.

Так построились противники, но ни те, ни другие боя не начинали, и обе стороны стояли без движения, сомкнутым строем. Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам, те легко и стройно поплыли вперед.

В тот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уж наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте.

Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство…

И устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море» [79].

По сведениям еще одного византийского историка XI в. Михаила Атталиата (1030/35—1085/1100 гг.), русский флот насчитывал четыреста военных судов.

Стоит ли доверять этому сообщению? Вообще говоря, сведения авторов раннего Средневековья о военных флотах, насчитывавших несколько сотен (и даже тысяч!) военных судов, по меньшей мере, вызывают недоумение. В отсутствие сколько-нибудь надежных средств связи управлять такой армадой было бы выше человеческих сил. А ведь в XI в. даже не существовало системы передачи команд с помощью сигнальных флажков. Сигналы, которые, сидя на холме, подавал византийский император своему флоту, были самого примитивного уровня и вряд ли позволяли управлять кораблями непосредственно в момент боя.

Выше уже было высказано предположение, что в этом походе вполне мог принимать участие Ингвар Путешественник. Тем более что в «Повести временных лет» в связи с этим походом в последний раз упоминаются варяги-наемники. Однако среди историков существует и другое мнение относительно того, как звали предводителя варягов, участвовавших в этом походе. Называют имя будущего норвежского конунга Харальда Сурового. Действительно, около 1043 года Харальд вернулся из Византии на Русь и примерно полтора-два года находился при дворе Ярослава Мудрого, готовясь к борьбе за норвежский престол. Однако каких-либо прямых указаний на участие Харальда в этом походе в источниках нет.

Между тем в «Саге об Ингваре Путешественнике» содержатся некоторые косвенные доказательства участия Ингвара в неудачном походе Владимира Ярославича. В образной форме автор саги повествует о пяти шевелящихся островах, с которыми пришлось столкнуться нашему герою. Неожиданно один из островов подплыл к кораблям варягов и стал забрасывать их градом камней. Варяги поспешно укрылись и стали стрелять. Когда нападавшие обнаружили, что их противник достаточно силен и не собирается сдаваться, они стали раздувать огонь горном в разожженной печи, «и было от этого много шума». Через некоторое время из медной трубы, стоявшей на корабле нападавших, вылетело большое пламя, охватившее один из кораблей Ингвара. Корабль превратился в пылающий факел.

Как устроена огнеметная установка, Ингвар мог видеть только у византийцев, которые широко применяли «греческий огонь». Описание того, как действует это смертоносное оружие, — единственное в древнескандинавской литературе. Западные европейцы, с которыми чаще всего приходилось сталкиваться норманнам, ничего подобного не знали. Следовательно, это описание мог оставить только человек, видевший в бою византийские корабли.

И все же то ли самое несчастливое для русов сражение зафиксировала устная традиция, послужившая основой для саги? Не может ли быть так, что в повествовании саги об Ингваре Путешественнике переплелись факты, имеющие отношение к самым разным событиям и эпохам?

Допустим, что Ингвар все-таки принимал участие в этом походе, а затем благополучно избежал пленения. Дальнейший путь Ингвара, следуя сообщению саги, лежал в «Серкланд», т. е. в страну сарацин [80]. Однако если полностью довериться саге, то мы оказываемся в тупике неразрешимых географических противоречий. Чего стоит одно только упоминание в саге Красного моря, куда, как выяснилось, впадала самая большая из трех рек, пленившая воображение Ингвара. В раннесредневековой географической литературе Красным морем называлась южная часть окружающего мир океана. Т. е. Ингвар доплыл до пределов мира, и дальше плыть ему было уже некуда.

На обратном пути, после смерти Ингвара, его сподвижники разделились. Кетиль как самый многоопытный быстро добрался до Гард. А вот Вальдимару пришлось поблуждать по незнакомым морям. Пропутешествовав по свету, Вальдимар вернулся обратно на то место, где участникам экспедиции пришлось столкнуться с жестокими пламеметателями. Как уже было сказано, это могло произойти только в одном месте — в Византии. Непонятно, каким образом с одним кораблем ему удалось достичь Миклагарда [81].

Вывод, который можно сделать из путаных и противоречивых сообщений саги, неутешителен. Основываясь на этих сообщениях, невозможно воссоздать более-менее точный маршрут экспедиции Ингвара Путешественника. Мы должны либо увязывать ее с походом Владимира Ярославича, либо искать другие причины путешествия варягов в Серкланд.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.