3

3

Страх, парализовавший волю Ярослава, постепенно прошел. Находясь в Новгороде, он сумел предпринять ряд шагов, направленных на укрепление своих связей с внешним миром. Выше уже говорилось о брачном посольстве, направленном Ярославом в Швецию. Тогда же, в 1019 году, договоренность о браке Ярослава и шведской принцессы была достигнута [61]. В следующем году принцесса отправилась на Русь. Адам Бременский сообщает и о другом брачном союзе, долженствовавшем также сыграть свою роль в поиске Ярославом союзников из числа скандинавских правителей. По словам хрониста, «Кнут отдал свою сестру Эстред замуж за сына короля Руси» [62]. Сообщение само по себе весьма интересное. Мы крайне мало знаем о взаимоотношениях русов с данами в этот период. Тем ценнее для нас информация, проливающая свет на брачные связи между двумя правящими династиями — русской и датской.

Но когда был заключен этот брак и о каком сыне короля Руси говорит бременский каноник?

Имя Эстрид, сестры Кнута, встречается в западноевропейских средневековых хрониках. За свою жизнь она успела побывать замужем за злосчастным ярлом Ульвом, убитым по приказу своего патрона, и нормандским герцогом Робертом (1027–1035 гг.), прославившимся, помимо всего прочего, тем, что он совершил паломничество в Иерусалим [63]. А основываясь на сообщении Адама, мы должны пополнить перечень мужей Эстрид еще и сыном короля Руси. Причем последовательность браков, в которых состояла Эстрид, со всей очевидностью, должна была начинаться с ее русского мужа. Следующим был ярл Ульв, с которым она вступила в брак в 1019–1020 гг., и только третьим по счету герцог Роберт. Ее брак с ним следует отнести к 1026–1027 гг., т. е. ко времени после гибели Ульва.

Мы привыкли считать, что старшим сыном Ярослава, известным нам по «Повести временных лет», был Владимир, будущий новгородский наместник. Однако он родился примерно в 1020–1021 году и, следовательно, мужем Эстрид, которая была значительно старше его, быть никак не мог. Напрашивается вполне закономерный вывод, что у Ярослава был какой-то другой сын, являвшийся его первенцем, которого он женил на Эстрид. И произошло это событие ранее 1019–1020 гг. Но кто же он?

В Новгородской I летописи мы можем прочесть сообщение, не встречающееся в других древнерусских письменных источниках. Оказывается, перед тем как отправиться в свой второй поход на Киев, Ярослав оставил в Новгороде своего сына Илью, возложив на него обязанности наместника. Илья правил в Новгороде совсем не долго. Вскоре он умер. Подозрение в причастности к его смерти пало на посадника Константина Добрынича. Того самого, который сыграл важную роль в первые, наиболее тяжелые дни и недели после возвращения Ярослава в Новгород. По всей видимости, Константин был объявлен виновником гибели Ильи. В 1019 году Ярослав разгневался на своего посадника и заточил его в темницу, в Ростове [64]. На «третье лето», т. е. в 1021 году, он был убит в Муроме на реке Оке. Выходит, первенцем Ярослава был Илья, в смерти которого князь обвинил своего верного сподвижника Константина Добрынича. А последний, возможно, поплатился за то, что вел себя слишком независимо по отношению к правящей династии. В любом случае у нас есть все снования полагать, что именно Илья был первым мужем Эстрид, потеряв которого она снова отправилась к своему брату Кнуту.

Война между Ярославом и Святополком разгорелась с новой силой. Аноним Галл, по своему обыкновению, живописно повествует о сражении, состоявшемся между Ярославом и Болеславом, когда последний задумал возвратиться из Киева на родину.

«Таким образом, король Болеслав, владев десять месяцев самым богатым городом и самым могущественным царством рутенов, отправил оттуда богатства в Польшу, никогда не оставался в бездействии, на одиннадцатый же месяц, так как он обладал самым обширным государством, и видя, что юноша Мешко не способен управлять, назначив это место Рутении своей резиденцией, возвратился с остальными сокровищами в Польшу. Когда он возвращался с великой радостью и богатством и когда уже приближался к границам Польши, беглый король рутенов преследовал его; собрав силы рутенских вождей, вместе с половцами и печенегами он при реке Буге дал битву, будучи уверен в своей победе. Он думал, что поляки, по обыкновению всех народов, возвратятся домой поодиночке, хвалясь добычей от своих побед, и триумфаторски поспешат к границам своей земли, так долго находясь вне отечества без детей и жен. Он думал так не без основания, потому что большая часть польского войска разошлась без ведома короля по своим домам. Но Болеслав, видя, что у него немного воинов, врагов же более во сто раз, обратился к своим сподвижникам не из трусости или боязни, но как смелый и уверенный в будущем. “Не следует, — сказал он, — долго увещевать честных и опытных воинов, не следует нам замедлять грядущий триумф, но надлежит теперь восстановить и силы телесные, и доблесть души. Если же вы будете побеждены, чему я не верю, то будете рабами рутенов, и вы, и ваши дети, да сверх того получите наказание, притом, самое постыдное, за нанесенные обиды”. Когда Болеслав сказал это и многое другое, подобное этому, все его воины единодушно подняли копья и отвечали, что они лучше желают прийти домой с триумфом, чем с добычей. Тогда-то король Болеслав, увещевая лично каждого из своих воинов, бросился как лев на густо сплотившихся врагов. Не наше дело рассказывать, какое было в этом сражении кровопролитие; никто не в состоянии сказать верно, сколько было тысяч погибших врагов, которых, как известно, пришло на сражение множество, а только немногие из оставшихся в живых избежали плена бегством. Весьма многие из тех, кто приходил спустя несколько дней из далеких стран на место битвы, чтобы отыскать или друзей или родных, передавали, что такое там было кровопролитие, что никто не мог ходить по всей площади иначе, как в крови или через трупы, прибавляя, что река Буг имела вид более реки крови, чем воды. С этого времени Рутения была подвластна Польше» [65].

В возможность сказанного польским историографом верится с большим трудом. И вот по какой причине. Легко заметить, что Титмар Мерзебургский и Аноним Галл по-разному описывают начало военной кампании, в ходе которой поляками был захвачен Киев. Галл ничего не говорит о кровопролитном сражении у города Волыня, на Западном Буге, которое пришлось выдержать Болеславу при его вторжении на Русь. Напротив, весь этот поход Галл представляет как увеселительную прогулку, завершившуюся взятием столицы рутенов. У Титмара о походе Болеслава говорится иначе. Вторжение поляков на Русь началось как раз со сражения на берегах Западного Буга. К сожалению, Титмар ничего не сообщает о том, что произошло после оставления Киева Болеславом, а также о причине, заставившей польского короля отправиться на родину.

В «Повести временных лет» довольно темно говорится о раздоре между Болеславом и Святополком, призвавшим киевлян избивать поляков. И кровь захватчиков пролилась. Киевляне перешли к партизанским действиям, нападая на поляков, квартировавших в их домах. На стороне горожан были два важных преимущества — темнота и внезапность. Вскоре эта тактика, разумеется, не имевшая ничего общего с кодексом рыцарской чести, стала приносить свои плоды. Вспомогательные отряды, пришедшие вместе с Болеславом, почувствовав себя неуютно в чужом городе, заволновались и стали проситься домой. Болеславу пришлось их отпустить. А затем и он сам под предлогом необходимости лично присутствовать в Польше убрался восвояси.

Но что послужило причиной ссоры между Болеславом и Святополком? При ответе на этот вопрос опять-таки сошлемся на свидетельство Титмара, утверждавшего, что Святополк после захвата Киева стал принимать местных жителей, приходивших к нему с изъявлением покорности. Именно его, а не Болеслава киевляне видели в качестве своего правителя. Вероятно, на этой почве между Святополком и его польским союзником разгорелся весьма серьезный конфликт. Ведь Болеслав также претендовал на свое верховенство над Киевской Русью. А тут он, к крайнему раздражению для себя, вынужден был признать, что все его усилия, направленные на присоединение страны рутенов к своему королевству, пошли прахом. Спустя десять месяцев после своего пребывания в Киеве Болеслав оказался в том же положении, в каком он находился и перед вторжением на Русь. И даже сокровища из княжеской казны, захваченные им и щедрой рукой розданные своим воинам, не могли компенсировать горечи поражения, которую, несомненно, испытывал Болеслав, несмотря на все свои победы, одержанные им над Ярославом. Новгородский князь оказался умнее, предоставив времени сделать ту работу, которая была не по плечу его воинам.

По-видимому, Галл исказил факты, говоря о сражении на Западном Буге, которое состоялось между русами и поляками после оставления ими Киева. Русская столица находилась еще во власти Святополка, и для Ярослава было бы равносильным самоубийству искать сражения с польским королем, оставив у себя в тылу своего брата. Скорее всего, Титмар и Галл говорят об одном и том же сражении, только они относят его к разным этапам русско-польской войны. Тогда находит свое объяснение и отмеченное нами выше противоречие в их сообщениях относительно начала Болеславова вторжения на Русь.

Но оставим польского короля хотя бы на время в покое. В конце концов, его ссора со Святополком в значительной мере предопределила поражение и бегство последнего и привела вновь на киевский престол Ярослава. Трудно сказать, как развивались бы события, не поссорься Болеслав со Святополком. Вряд ли Ярослав сумел бы сравнительно легко и в короткий срок овладеть Киевом. А затем…

Исторические альтернативы представляют собой полезную пищу для ума, не желающего мириться с некоей заданностью наших помыслов и поступков. Но стоит ли забывать при этом, что история всегда развивается по одному из возможных вариантов, а любая кажущаяся случайность, в сущности, лишь элемент общей конструкции человеческих судеб, контуры которой скрыты от нас непроницаемым покровом тайны.

В «Повести временных лет» сообщается о сражении Ярослава со Святополком на реке Альте, состоявшемся в 1019 году. На стороне каждого из братьев сражалось множество воинов. Костяк войска Ярослава составляли варяги, а в боевых порядках войска Святополка бились печенеги. По отзыву летописца, то была злая сеча, каких еще не случалось на Руси. К вечеру Ярослав одержал верх, а Святополк, потерявший всякую надежду переломить ситуацию в свою пользу, бежал. Кочевники, вооруженные луками и копьями, оказались бессильны перед северными наемниками, сражавшимися по преимуществу длинными мечами.

Куда же бежал Святополк? И что случилось с ним далее? Как говорит летописец, на Святополка во время его бегства напал бес и расслабил кости его так, что он не мог ни сидеть на коне, ни лежать на носилках. Наконец, Святополка доставили к Берестью, на протяжении многих лет служившему его резиденцией. Но дальше сопровождавшие князя наотрез отказались идти с ним, видя, что разум его окончательно помутился. Он же лежал, совершенно обессилев и страдая от боли. А вот дальше у летописца помещен прелюбопытный пассаж. Нечеловеческие страдания не помешали Святополку, гонимому Божьим гневом, пробежать «Лядскую землю» (т. е. Польшу) и, только оказавшись в какой-то пустыне между Польшей и Чехией, расстаться с жизнью. Интересно и другое. По уверению летописца, и в его дни могилу Святополка можно было встретить в этой пустыне.

В этом сообщении неясно буквально все. Как мог человек, мучимый смертельной болезнью, встать со своего одра и «пробежать» всю Польшу, чтобы затем умереть в некоей «пустыне» на польско-чешской границе? Совершенно очевидно, что в основе этого сообщения лежат библейские мотивы, своеобразно переработанные летописцем и приложенные им к действительности, отстоявшей от него на несколько десятков лет. Смерть, подобная той, которая настигла Святополка, — удел всякого нечестивца, преступившего заповеди Божии. А «пустыня» — метафорический образ, известный с глубокой древности как место предсмертных страданий и кончины тех, кто своими преступлениями не заслуживал права лежать в земле рядом с членами своего рода. Монах Киево-Печерской лавры по-иному и не мог представить себе конец Святополка, посягнувшего на жизнь своих братьев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.