Г. Д. Белай[142] Из воспоминаний о войне

Г. Д. Белай[142]

Из воспоминаний о войне

Я был профессиональным военным, и на Финской войне потерял ногу[143]. После этого я был переведен на штабную работу. В августе 1941 года я был арестован по 58-й статье и два месяца провел в орловской тюрьме. 3 октября 1941 года, когда к городу подошли немцы, тюрьма была эвакуирована. Были оставлены лишь инвалиды. Перед отступлением красные расстреляли 58 заключенных[144]. К счастью, мне удалось сбежать.

Поначалу при немцах я был безработным. Затем всех обязали пройти регистрацию в паспортном столе. У меня документов не было. Чтобы получить новый паспорт, нужно было найти двух свидетелей. После регистрации я был направлен в комендатуру, где меня назначили начальником канцелярии бургомистра Орла. Вскоре немцы предложили мне вступить в армию, и я согласился. Я был переведен в Бригаду Каминского в Локте (бывшее имение великого князя Михаила Романова), где я служил до июля 1943 года. После этого мы отступили к Лепелю, затем в Дятлово, затем — через Польшу — в Германию.

Бургомистру Орла подчинялось 18 отделов, в том числе транспортный, продовольственный, полиция и пекарня. Все находилось под общим немецким контролем, но в 1941–1942 годах городская управа обладала большой степенью независимости. Бургомистр, местный житель, в свое время был офицером царской армии [имеется в виду А. Н. Старов. — Примеч. ред.]. Начальника полиции позже повесили, поскольку он якобы был советским агентом[145]. Другие отделы городской управы отвечали за политику в отношении населения, за торговлю и заготовки.

Одна из основных задач, стоящих перед нами, заключалась в том, как получить продовольствие у крестьян и дать им что-то взамен. Была разрешена частная торговля: люди продавали махорку, остатки колхозной собственности, зерно и т. д. Для того, чтобы открыть магазин, человек должен был получить разрешение в отделе торговли и заплатить налоги за помещение и за право на торговлю. Существовали также комиссионные магазины. Ювелирные изделия и ценные вещи продавались по смехотворно низкой цене, в то время как зерно стоило дорого. Оплата производилась в рублях, но курс рубля к рейхсмарке — 10:1 — делал немецкую валюту очень привлекательной. Были открыты также часовые ремонтные мастерские и скобяные лавки. Чтобы начать свое дело, требовались определенные деньги.

Когда красные отступили, в течение двух дней царило безвластие, началось повсеместное мародерство; двух или трех грабителей позже расстреляли, и часть награбленного была возвращена. В Орле много было похищено из военного училища, в том числе мебель. При этом Советы в тогдашнем хаосе смогли эвакуировать только немногих — главным образом ответственных должностных лиц и жен офицеров. Среди партийцев не осталось тех, кого предполагалось специально оставить для работы в тылу у немцев, многие из тех, кто состоял в партии формально, позже работали у немцев.

Поначалу отношение к немцам было дружественным. Они были хорошо встречены. Но затем немцы начали проявлять жестокость. Они распорядились расстреливать от 50 до 100 мужчин за каждого убитого немца, и это настроило население против них. Немцы сжигали деревни, изгоняли население, и многие люди бежали в леса.

Легче было выжить в деревне, чем в городе. Ведь там были и магазины, и оборудование, и скот. Многие председатели колхозов не выполнили приказ Советов сжигать хлеб. Многие не успели эвакуировать крупный рогатый скот. Таким образом, у крестьян было больше зерна, чем при советской власти, больше масла и молока. В Орле же зимой 1941–1942 года сотрудники и служащие были близки к голодной смерти. После того, как был собран урожай 1942 года, стало легче. Поначалу зимой люди выживали за счет обмена товаров на продовольствие. Многие городские жители хотели уехать из города, но вскоре немцы разделили территорию на зоны (12, 15, 25 км), за пределы которых выезд без пропуска был запрещен даже с целью меновой торговли. Для получения такого пропуска бургомистр должен был дать письменные рекомендации в комендатуру. Товары, предназначенные для обмена, немцами почти никогда не изымались. Зато людей охотно обирали венгры, поскольку они сами занимались спекуляциями.

Колхозы не были упразднены: немцы приказали их сохранить, в значительной степени из-за недостатка скота и техники; но, в любом случае, работать стало легче, чем раньше. Налоги были понижены.

Так, позже в Локте, когда обер-бургомистром стал Каминский, налоги были ниже, чем до войны, хотя они должны были обеспечивать содержание его 12 000 военнослужащих. В подчинявшихся Каминскому восьми районах колхозы были распущены. Движение Каминского возникло следующим образом. Когда немцы оккупировали Локоть, в этой области были разгромлены три советские армии, красноармейцы побросали вооружение и имущество. Многие были ранены и убиты, кто-то остался в лесу. Для того, чтобы обеспечить сохранность брошенного имущества, немцы поручили Воскобойнику сформировать полицейский отряд из 12 человек; позже он был увеличен. Красноармейцы блуждали по лесам, голодные, но вооруженные, а иногда совершали налеты на села, чтобы достать еду. Так образовались партизанские банды, действующие независимо от Красной армии. На самом деле это были мародеры, которые боялись сдаваться немцам. Они оперировали небольшими группами (в 1941–1942 годах); кадровые партизанские подразделения появились там позже. Партизаны могли убить одного или двух немцев, атаковать колону грузовиков, а немцы отвечали на это репрессиями против населения, которое вынуждено было бежать в леса — не для того, чтобы встать на защиту советской власти, а чтобы спастись. Численность полиции продолжала расти, поскольку надо было преследовать партизан.

Воскобойник был в прошлом царским офицером и инженером.

7 января 1942 года он был убит в бою против группы партизан, численностью около 200 человек. В тот момент ему подчинялись около 50 человек (он был одновременно бургомистром и начальником полиции), но многие из них погибли в рождественском бою. После этих событий полномочия Воскобойника перешли к его заместителю, Каминскому. С согласия немцев он продолжал увеличивать численность полицейского отряда, и в 1942 году преобразовал его в бригаду; к этому времени округ, состоящий из восьми районов, который он контролировал, получил автономию. Немцы не вмешивались в его дела. Таким образом, он сосредоточил в своих руках гражданскую и военную власть.

Бригада, которая началась с небольшого отряда, продолжала расти и со временем стала включать в себя 15 батальонов, с численностью от 400 до 1500 человек в каждом. Ее общая численность достигала 12 000 человек. Немцы не вооружали нас. Все наше имущество было представлено брошенным вооружением и техникой Красной армии, частично неисправными; мы сами отремонтировали все, что смогли. Нам достались винтовки, артиллерия, у нас был даже бронетанковый отряд, с несколькими танками Т-34 и одним танком КВ. До нашего (я имею в виду себя и еще нескольких офицеров) прибытия офицерский состав бригады был представлен бывшими рядовыми РККА — теми, кто сами захотели стать «офицерами». После того, как в бригаду были направлены мы — 18 бывших кадровых офицеров Красной армии — было принято решение о реорганизации бригады. Надо было поднять дисциплину и организовать боевую учебу. Мы преобразовали существующие отряды в регулярные взводы, роты, батальоны, придали каждому полку некоторое количество артиллерии и сосредоточили командование в руках Каминского.

Таким образом, было создано 15 батальонов, составляющих 5 полков, а также штабы; структура соответствовала принятой в Красной армии. Некоторые были недовольны, так как ряд командиров батальонов лишались избыточного оружия, дополнительно собранного в ходе операций, и части личного состава.

Хотя лично я был направлен в бригаду из Орла добровольно, остальные офицеры были откомандированы из лагерей военнопленных, сосредоточенных возле Брянска. Видимо, немцы к этому времени (декабрь 1942 года) убедились, что Каминский делает для них полезную работу, и решили предоставить в его распоряжение нескольких кадровых офицеров для реорганизации подчиненного ему формирования.

Пополнение осуществлялось за счет дезертиров из партизанских отрядов и из местных жителей. При необходимости мы сами осуществляли «призыв» нужного числа людей. Мы организовали нашу собственную программу подготовки новобранцев. Мало-помалу качество бригады начало улучшаться. Однако до определенного времени личный состав не носил знаков различия. В конце концов я разработал систему погон, взяв за основу те, которые использовались в Красной армии, с введением красноармейских же званий (в то же самое время знаки различия были введены и у власовцев; в РОА возрождались такие звания, как поручик и подпоручик, у нас же по-прежнему были лейтенанты и старшие лейтенанты). Сначала Каминский отдал распоряжение, чтобы его подчиненные нашили на рукава шевроны РОА, но буквально на следующий день приказал разработать нашивку Русской Освободительной Народной Армии с буквами «РОНА» и Георгиевским крестом на черном фоне. Днем части был объявлен День Георгия Победоносца.

Каминский не контактировал с Власовым, хотя последний хотел присоединить бригаду к своей армии. Но Каминский отказался признавать его верховенство, вероятно, сам надеясь в конечном счете стать диктатором.

Каминский, в общем-то, был невоенным человеком, инженером и специалистом по спиртопроизводству. В своем округе он восстановил два спиртозавода. Военнослужащие получали в качестве пайков водку, и питались лучше, чем немецкие военнослужащие. Мы получали продовольствие от населения в виде налога, который, помимо поставок немцам, охотно предоставлялся местными жителями в обмен на защиту от партизанских рейдов. В 1942 году Каминский начал получать зерновые поставки из бывших совхозов и колхозов. Даже нам, штабным работникам, были выделены земельные наделы, с которых можно было получать достойные урожаи; некоторые из нас занимались торговлей и продавали свою продукцию немцам. В конце концов немецкие власти задолжали бригаде от 2 до 3 миллионов марок на зерно; этот долг они так никогда и не оплатили.

Бригада (позднее переформированная в дивизию) была рассредоточена по селам округа. Большинство военнослужащих были расквартированы в крестьянских хижинах. Когда не было боев с партизанами, солдаты помогали жителям обрабатывать землю. Со временем была введена немецкая система, согласно которой женатые военнослужащие получили более высокое денежное довольствие, чем холостые; в результате возросло число браков. Солдаты могли продавать свою продукцию на рынках или передать ее администрации округа для последующей продажи немцам. Колхозы были распущены еще при Воскобойнике, а все их имущество — разделено. Были распределены коровы.

Позже лошадей и коров, захваченных у партизан, передавали семьям офицеров (которые жили гораздо лучше, чем обычные крестьяне). Кроме того, немцы начали выделять 22 специальных пайка для штаба. Помимо этого, в распоряжении штаба находились значительные запасы: куры, утки, мясо. В качестве налога мы брали с крестьян ветчину и колбасы. Штаб жил прекрасно, получая любое количество продуктов и запасов со складов под расписку. Войска тоже никогда не оставались без мяса. Часто происходили застолья с выпивкой. На Пасху у нас были крашеные яйца и куличи. Позднее был специально построен офицерский клуб. Отношения между офицерами и солдатами были хорошими. Иногда на офицерские застолья приглашались несколько солдат из частей, дислоцировавшихся недалеко от штаба (как правило, из так называемого батальона охраны).

Для немцев Каминский был выгоден тем, что они получили возможность избежать излишних потерь в боях против партизан, которых они боялись; они пользовались антагонизмом между русскими. В бригаде не было ни одного немецкого военнослужащего, но немцы присылали нам директивы (например, о совместных военных операциях). Они часто использовали нас в своих интересах, трусливо бросали нас на самые опасные участки, так что наши потери были гораздо выше, чем у них. Но с течением времени мы кое-чему научились. Были случаи, когда немцы своими тупыми действиями мешали нам бороться с партизанами. Тогда мы по-тихому «приканчивали» этих немцев, а затем списывали все на партизан. Так, однажды нас направили на операцию, но немцы не дали нам никакого оружия и боеприпасов (которых у них было предостаточно, но они хотели оставить их за собой). Мы «прикончили» немцев и взяли их имущество.

В Локте дислоцировалась группа полковника Рюбзама (он был немецким комендантом района). Его сотрудники — офицеры по связи с РОНА — иногда предоставляли нам артиллерийские снаряды и другие боеприпасы с немецких складов. Каминский был хорошим дипломатом и сумел многое получить от них.

Впоследствии наше формирование вошло в состав 2-й танковой армии и стало получать приказы из армейской штаб-квартиры в Орле. Каминский посылал немцам «подарки» в виде поросят, продовольствия и т. д., а немцы за это присылали нам обмундирование и снаряжение. Каминский неоднократно ездил в Орел. Когда у него родился сын, немецкий комендант стал крестным отцом ребенка.

Бронислав Владиславович Каминский был по происхождению поляком и хорошо говорил по-польски, по-русски и по-немецки. До 1917 года у Каминских было имение в Витебской губернии. При Советах он провел пять лет в тюрьме по 58-й статье. Еще до немецкого вторжения он был освобожден из тюрьмы и работал инженером на спиртозаводе в Локте[146]. Он мог быть добр к своим подчиненным, но часто совершенно безжалостным к другим людям, и особенно к партизанам. Немцы предоставили ему восемь районов, над которыми он правил как царь. Он лично утверждал или аннулировал приговоры «суда» и решал, кто должен быть приговорен к расстрелу, а кто — освобожден. Немцы не вмешивались в его произвол.

Однажды в рамках так называемого «Дела Васильева» была раскрыта шпионская группа, в которой участвовали около 100 человек. Васильев был бывшим интендантом Красной армии, который возглавлял у Каминского мобилизационный отдел. Он много разъезжал по округу, связывался с местными партизанами и с их помощью организовывал саботаж, взрывы железнодорожных путей, телеграфных и телефонных линий и т. д. 26 марта 1943 года он должен был возглавить восстание. Планировалось, что партизаны выйдут из леса — линия фронта проходила тогда в 30 км от нас — чтобы обеспечить нападение двух дивизий красных на Локоть. Однако Васильев был арестован своими офицерами у себя дома, поскольку им стали известны его взгляды и они не разделяли их. После этого был совершен советский воздушный налет на наш штаб (здесь у нас было три зенитных орудия). Заговор был раскрыт 18 марта, когда один из его участников проговорился. В результате Каминский приказал схватить около 100 человек. Суд приговорил всех к смерти, но Каминский помиловал семью Васильева (его самого, его жену и мать), так как сестра жены Васильева, привлекательная 19-летняя девушка, находилась в близких отношениях с Каминским. Позже Каминский откомандировал Васильева в разведшколу в Минске, где тот был специально подготовлен для работы за линией фронта. Васильев остался в Дятлово, когда РОНА отступила на запад, и вернулся в Минск. Там он был задержан Советами и повешен.

Было довольно много случаев, когда каминцы контактировали с партизанами, или когда партизанам удавалось проникнуть в РОНА в качестве солдат.

Начальник следственного отдела и одновременно главный судья Процюк отличался особой жестокостью[147]. Он был садистом, лично бил женщин, пинал их ногами и т. д. Каминский знал об этом, но в течение длительного времени не вмешивался.

У нас было политическое управление, которое выпускало воззвания к партизанам и вело пропаганду на советскую сторону (наши листовки сбрасывались с немецких самолетов). Из пропагандистских соображений необходимо было помиловать нескольких захваченных партизан. Однако Процюк регулярно убивал их или приговаривал к тюремному заключению на срок от 5 до 10 лет. Очень немногим удалось вырваться из его когтей. Немало партизан тем не менее бежали из своих отрядов и присоединялись к нам, а затем вступали в РОНА, некоторые из них оказались советскими агентами.

Наши отношения с крестьянами округа были в целом хорошими. Изнасилования и прочие преступления строго карались. Уже в Дятлово двое военнослужащих из взвода охраны штаба ворвались в дом священника и похитили вещи из его подвала; он пожаловался нам, считая, что это сделали партизаны. Военнослужащие были приговорены к расстрелу, но священник просил помиловать их. Один офицер из штабного взвода изнасиловал девочку. Девочка была возницей, предоставленной этому офицеру вместе с телегой и лошадью старшиной волости. Офицер был расстрелян.

Политическое управление обратилось в штаб с требованием организовать в РОНА политическое обучение. В подразделениях (на уровне рот) были введены должности политических комиссаров; на эти должности не обязательно назначались военные. На гражданском уровне также существовала политическая структура, получившая наименование НСТПР (Национал-социалистическая трудовая партия России), которая занималась пропагандистской работой среди населения. Из ее членов и рекрутировались люди для политической работы в РОНА. Для членов партии проводились специальные лекции. Партийцы не носили какую-то специальную униформу. НСТПР была фактически независимой от немцев, партийные чиновники не имели особых привилегий. Сама идея создания партии была очевидно обусловлена желанием создать прикрытие для деятельности НТС. Существовало также молодежное движение, построенное по образцу «Гитлерюгенда». Возглавлял партию сам Каминский, видимо надеясь, что это как-то поможет ему стать лидером будущей России. В Минске располагался Центральный комитет НСТПР, который контактировал с НТС. Существовали также специальные курсы для партийцев, предназначенных для работы за линией фронта, в тылу красных. В Локте подобные курсы носили чисто локальный характер. Партия стремилась проводить работу среди местного населения. Проводились лекции, печатались листовки и т. д. Позже Каминский получил два или три «кукурузника» с надписью «РОНА», на которых он летал сам, но обычно они использовались для распространения наших листовок.

В РОНА было два издания — «Боевой путь» для военных и «Голос народа» для гражданских лиц. Типографии также публиковали пропагандистские брошюры для наших военнослужащих. Более серьезно печатная пропаганда была поставлена в Минске. Газета выходила под лозунгом «Все для народа — все через народ». Основной линией пропаганды, адресованной к партизанам, было то, что мы боремся только против советского режима…

Командир 2-го полка, майор Тарасов, был признан виновным в измене и повешен. Я слышал, однако, что среди палачей оказались его друзья, и что им удалось перебросить его на советскую сторону. Впрочем, я в этом не уверен.

Мало кто из наших военнослужащих перебежал к партизанам; гораздо больше людей, напротив, перешли на нашу сторону. В Лепеле восстание артиллерийской батареи было подготовлено партизанами. Шесть человек были повешены, от 8 до 10 — расстреляны: бунтовщики расстреливали тех, кто отказывался перейти к партизанам. Среди убитых было несколько офицеров.

Летом 1943 года РОНА была эвакуирована из Локтя вместе с семьями и гражданскими лицами; общая численность эвакуированных в Лепельский район составила 77 000 человек. Мы взяли с собой, все, что могли, например, запасы зерна. В Лепеле 50 % пайков выделялось немцами. Наши запасы были в основном розданы гражданским лицам. Мы находились там с 1943 года до весны 1944 года. Территория автономной области здесь была меньше, чем раньше. Большинство населения составляли белорусы. Многие из них были призваны в РОНА. Здесь население было гораздо более дружелюбным к партизанам. Немцы задолго до нашего появления в этом районе оказались не в состоянии вычистить партизан и фактически смирились с существующим положением. При этом здесь они сожгли много деревень и совершили много расстрелов.

Части РОНА вновь были рассредоточены по селам района, но на более близком расстоянии друг от друга, чем раньше. Теперь, когда мы выдвигались на операции, мы оставляли определенное количество сил для обороны. Часто приходилось выдвигаться довольно далеко; однажды почти все соединение было брошено в бой под Лукомлем, где партизанам удалось нанести нам поражение; лишь наша артиллерия отступила почти без потерь. Зато был разгромлен наш бронетанковый батальон.

В этой области еще сохранялись колхозы, но с нашим появлением они были распущены. Население приветствовало это, хотя и оставалось лояльным к партизанам. В районе Ушачей продолжали оставаться регулярные части Красной армии, здесь были построены оборонительные укрепления, действовали советские административные органы, совхозы и колхозы.

В этот период боеспособность РОНА повысилась. Немцы никогда особенно не нравились нам. Множество евреев скрывалось в партизанских отрядах, когда мы захватывали их в плен, отношение к ним было, как правило, таким же, как и к остальным партизанам. Мы не передавали их немцам. Позднее, в Дятлово, мы захватили группу евреев, скрывавшихся в землянке, и не выдали их; когда РОНА эвакуировалась дальше, на запад, эти евреи были отпущены. Возможно, они впоследствии были схвачены немцами и расстреляны.

Семьям военнослужащих были выделены участки за счет бывшей колхозной земли. В Локте у нас имелись некоторые проблемы с точки зрения обороны и дисциплины. В Дятлово обстановка в этом смысле улучшилась. В Лепеле и Дятлово мы находились в составе 3-й танковой армии, командование которой поддерживало хорошие отношения с Каминским. Мы регулярно получали награды — поначалу это были медали для «восточных народов», но в конечном итоге военнослужащие РОНА стали регулярно награждаться немецкими Железными крестами. В Дятловский район мы передислоцировались весной 1944 года, как раз к весеннему севу. Мы оставались там в течение всего лишь трех месяцев, а затем вынуждены были отступить на запад через Польшу в Нойхаммер. Немцы тогда обещали включить нашу дивизию в состав армии, предназначавшейся для боевых действий на Восточном фронте; они также обещали включить в состав этой армии тысячи освобожденных из лагерей военнопленных добровольцев. Нас передислоцировали в Мюнзинген, где мы были включены в состав 1-й дивизии РОА, что означало конец движения Каминского.

Во время нашего пребывания в Нойхаммере началось Варшавское восстание. Из состава нашей дивизии был выделен сводный полк, в который вошли военнослужащие из каждого из наших полков.

В тот момент я был назначен начальником штаба эшелона. Немцы планировали передать нам автономную область, расположенную в 70 км от Ужгорода, но времени для осуществления этого проекта уже не хватило.

Вместо этого мы были выведены под Ратибор; здесь было сосредоточено все, что осталось от нашей дивизии.

Для подавления Варшавского восстания от нас было выделено от 1300 до 1400 человек — лучшие силы из каждого полка (всего у нас было четыре полка, в то время как пятый был полностью разбит и уничтожен в Севске, недалеко от Локтя[148]). Позже Варшавский полк вернулся в дивизию. Они привезли много трофеев. Все военнослужащие были нагружены награбленным, имели при себе золотые слитки и драгоценности.

Каминский сам несколько раз ездил из Ратибора в Варшаву, чтобы лично присвоить себе что-то из награбленного. Однажды он отправился в сторону Карпат, чтобы осмотреть область, которую нам собирались передать немцы. На обратном пути из Варшавы он был убит. Он имел тогда звание генерал-майора и был в эсэсовской форме. Вместе в Каминским были полковник — его начальник штаба [имеется в виду Шавыкин. — Примеч. ред.], врач и водитель. Все четверо были убиты пулями. Немцы сообщили нам, что это дело рук польских партизан, но не приходиться сомневаться, что немцы сделали это сами. Возможно, здесь есть связь с покушением на Гитлера 20 июля, в котором был замешан фельдмаршал Буш — друг Каминского по 3-й танковой армии. Мы решили послать на место убийства батальон охраны, чтобы расследовать все обстоятельства, но немцы все оцепили на десять дней.

После этого на должность командира дивизии был назначен неизвестный нам человек. В штабе мы провели совещание. Семьи наших военнослужащих были отправлены в Померанию; я тоже выдвинулся туда. Остальные были передислоцированы в Нойхаммер, а затем в Мюнзинген. Наш офицерский состав не был готов к боевым действиям на фронте против регулярных войск противника. Поэтому многие из офицеров были сильно понижены в должностях или отправлены в военные училища, а некоторые полковые командиры стали командирами рот в 1-й дивизии РОА. Я встретил Власова в Фюссене в апреле 1945 года и был направлен им в Зальцбург в формируемую 3-ю дивизию РОА под командованием генерала Туркула.

Из 12 тысяч военнослужащих дивизии Каминского к тому моменту осталось около 8000 человек. Негодные к строевой службе и все семьи военнослужащих были отправлены в Померанию. До Варшавы у нас было относительно немного случаев прямого грабежа. В Варшаве мы потеряли около 60 человек, а несколько военнослужащих были нами расстреляны. Чем дальше мы отходили от родных мест, тем более сплоченной становилась дивизия.

Власов приказал мне следовать в Фюссен с целью продолжения борьбы на Восточном фронте. Если немцы хотят воевать на западе — это их дело, а не наше. В нашей дивизии шло много разговоров о КОНР и РОА, многие военнослужащие считали их вполне приемлемыми. Мы рассматривали Каминского как временного лидера, которому удалось создать русское боевое соединение, но такой человек не был способен победить Красную армию. Мы не могли оставить движение Каминского, даже если бы мы этого захотели. Каминский был диктатором и не простил бы нас. Он был способен расстрелять любого на месте. Мы не доверяли Власову и считали его опасным конкурентом в борьбе за власть. Власов направлял своих офицеров для переговоров, но Каминский отправил их обратно.

В Дятлово мы сражались вместе с казаками атамана Павлова; Павлов был убит под Борисовом.

В Дятлово мы стали 29-й дивизией СС и получили новую форму, сохранив при этом знаки различия РОНА.

С течением времени мы все больше и больше зависели от немецких поставок. В Дятлово мы по-прежнему использовали рубли. Немцы задолжали нам большие суммы за осуществленные нами поставки.

Рост партизанского движения был обусловлен германской политикой, кроме того, репрессии немцев против населения провоцировали советские элементы, которые осуществляли диверсии. Поэтому население было склонно рассматривать движение Каминского в качестве альтернативы обеим противоборствующим сторонам. В Локте, кроме того, мы открыли школы, типографии, которые печатали учебники, больницы и т. д.

Каминский избрал путь диктатуры. Не все его подчиненные симпатизировали этому. Мы его уважали и боялись. Он мог награждать, но мог и строго карать. Чтобы поднять свой авторитет, он пытался улучшить материальное положение своих подчиненных, раздавал скот, который мы захватывали в ходе операций.

Представителей старой эмиграции в нашем движении не было.

Программа и устав НСТПР были близки к НТС. В них не определялась будущая форма устройства России, но едва ли она была бы монархической. Сам Каминский был определенно против народного представительства. Большая часть населения не слишком симпатизировала его убеждениям. Наши офицеры, насколько можно судить, имели разные политические убеждения. Мне кажется, что из всех немцев Каминского более всего поддерживал Геббельс. Пропагандистское оборудование, бумага и т. д. поставляло нам Министерство пропаганды. Ко дню рождения Геббельса Каминский послал ему вагон водки.

Каминский имел своих личных фаворитов и выдвиженцев, как правило, независимо от их компетентности. У него также были его собственные сексоты, о некоторых из них мы «позаботились». Насколько можно судить, сам Каминский был не в восторге от немцев и, конечно, не разделял их сепаратистских планов в отношении России.

Поведение нашего полка в Варшаве было связано с тем, что Каминский и его подчиненные, почувствовав, что конец не за горами, решили «хорошо провести время»; кроме того, дурной пример показали каминцам сами немцы и другие национальные подразделения. В итоге дивизия часто действовала «анархически». Однажды поставки от населения не были осуществлены в срок. Тогда Каминский приказал одному отряду войти в деревню; бойцы должны были стрелять в воздух, а при необходимости — и на поражение, чтобы получить «взносы». Конфискации иногда сопровождались бессмысленными убийствами.

Я ничего не могу сказать о религиозных взглядах Каминского. В нашем пункте дислокации церкви не было; в соседней деревне, располагавшейся ближе к Локтю — Брасово, церковь была открыта; там было специальное помещение для наших военнослужащих. При этом в дивизии были военные священники.

Мы также имели ансамбль численностью около 100 человек; он периодически выступал.

Мы никогда не занимали крупные города, поскольку там никаких партизан не было и наше присутствие было бы не оправдано. В Локте у нас было подразделение полиции, не входящее в РОНА; начальник полиции был одновременно офицером штаба дивизии, в которой существовал также так называемый секретный отдел.

В Орле в 1941–1942 годах поначалу были приемлемые условия. Евреев обязали носить звезды, им было запрещено ходить по тротуарам и т. д. Наконец их собрали и расстреляли. Это осуществили сами немцы.

Большинство из тех, кто получил хорошие рабочие места, были при Советах политически репрессированы. В период оккупации в худшем положении находилось городское население, особенно рабочие разрушенных заводов. В лучшем случае, лишь одна треть предприятий была восстановлена. Много безработных было также среди бывших советских чиновников. Крестьяне жили лучше, даже если их колхоз не был распущен: они собирали больше урожая. Бургомистр был настроен чисто пронемецки, он был карьеристом. Но большинство людей было равнодушно, как к Советам, так и к немцам. Поначалу после того, как пришли немцы, люди охотно записывались в военные и полицейские части. Но в 1942–1943 годах все поняли, что немцы действуют не в интересах населения.

В нашем автономном округе продолжали существовать машинно-тракторные станции, они должны были обеспечивать земли бывших колхозов техникой, но, в отличие от советских времен, на безвозмездной основе. Существовал гражданский суд, который действовал в соответствии с советским сводом законов (с небольшими изменениями). Убийства и другие серьезные преступления передавались на рассмотрение нашим военным судам, или немецким судам, которые были гораздо более суровыми[149].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.