СКОЛОТЫ-ПРАСЛАВЯНЕ
СКОЛОТЫ-ПРАСЛАВЯНЕ
Я не колеблясь утверждаю, что среди упомянутых Геродотом северных соседей скифов не только невры на Волыни и Киевщине… но и скифы, именуемые пахарями и земледельцами и помещенные Геродотом… между верхним Бугом и средним Днепром, были, несомненно, славянами, которые испытывали влияние греко-скифской культуры.
Любор Нидерле.
Анализ этногеографических записей Геродота подвел нас к важному, но почти необъятному комплексу вопросов, связанных с происхождением славян, с областью их расселения в разные исторические эпохи и с их историческими судьбами. Рассмотрен этот комплекс здесь может быть только конспективно, без развернутой в полном объеме аргументации.
Поиски предков славян среди народов, описанных Геродотом, велись очень давно, начиная с XVII в., когда в обычае было отождествлять скифов со славянами. Выявление в XIX в. принадлежности скифов к иранской языковой семье (В. Ф. Миллер) устранило такую прямолинейность отождествлений, но новейшие исследования В. И. Абаева и В. Георгиева показали существование своего рода скифского периода в истории праславянского языка, выразившегося в большом количестве иранизмов, включенных в славянские языки; из них на первое место следует поставить слово «Богъ», сменившее индоевропейское «Deivas»[176].
Мне кажется глубоко верным наблюдение Б. В. Горнунга: «Можно сделать вывод о временной поверхностной „скифизации“ скифов-пахарей (славян?) и некоторых других племен лесостепи»[177].
Частный вопрос: где размещались праславяне в эпоху Геродота? — является разделом большой проблемы о местоположении праславян вообще и должен решаться в рамках всего славянского мира, изученного недостаточно равномерно.
Пока у нас в руках находится только тонкая путеводная нить, ведущая к определению места части праславян в скифское время, это — произведенное мною выше сопоставление лингвистических (гидронимических) изысканий О. Н. Трубачева с археологическим ареалом чернолесской культуры и некоторых культур скифского времени. Для изученной лингвистом области Среднего Поднепровья устанавливается точная датировка: своеобразная конфигурация чернолесской культуры (удержавшаяся в скифской традиции вплоть до IV в. до н. э.) сложилась в VIII в. до н. э., когда правобережные чернолесские племена колонизовали левый берег Борисфена и заселили Ворсклу-Пантикапу. Ситуацию VIII–IV вв. до н. э. и отразила архаичная славянская гидронимика, определенная О. Н. Трубачевым. Никогда — ни раньше, ни позже бытовые черты среднеднепровских племен, выявляемые археологами, не совпадали с такой полнотой с данными архаичной славянской гидронимики. Как ни интересен этот пример, степень его доказательности снижается в известной мере его единичностью. Для ведения поиска местоположения праславян в скифское время я считаю необходимым ретроспективный метод. Возьмем следующие хронологические срезы:
1. Средневековое славянство в Европе, X–XI вв. н. э.
2. Славяне накануне великого расселения, VI–VII вв. н. э.
3. Славянский мир времен первых упоминаний венедов, рубеж н. э.
4. Славяне в эпоху Геродота.
5. Славянство в период первичного отпочкования от других индоевропейских племен.
Первый раздел хорошо обеспечен всеми видами источников (письменные свидетельства, археология, антропология, лингвистика) и является наиболее ясным. Второй хронологический срез обеспечен точными сведениями письменных источников о походах склавинов и антов на византийские владения и весьма туманными сведениями как об исконном местожительстве тех и других, так и о местоположении венедов, их общих предков. Односторонность письменных источников компенсируется археологическими данными: в настоящее время очень тщательно изучена культура «пражского типа» (или «типа Корчак») VI–VII вв. н. э.[178], признаваемая за славянскую. Совмещение двух карт (славяне в X–XI вв. и культура пражского типа VI–VII вв.) дает следующее: зона славянской керамики VI в. занимает срединное положение, простираясь широкой полосой от Одера до Среднего Днепра. Южная граница — среднеевропейские горы (Судеты, Карпаты), северная — от изгиба Вислы в районе Плойка далее по Припяти. Таково положение накануне великого расселения славян.
Праславянская гидронимика (по О. Н. Трубачеву) и чернолесская культура
За три — четыре столетия славяне продвинулись на западе к Эльбе и Фульде, на юге, перейдя Дунай, прошли почти весь Балканский полуостров до Пелопоннеса. Особенно широко шло колонизационное движение в северо-восточном направлении, где славяне вселялись в сравнительно редкую балтскую и финно-угорскую среду. Здесь славяне достигли Чудского озера, Ладожского озера, Верхнего Заволжья; юго-восточная граница шла от средней Оки на Воронеж и на Ворсклу. Степи, как всегда, были заняты кочевниками.
На этапе VII в. еще можно проследить расширение археологического ареала (Русанова, карта 75), но в дальнейшем роль археологических данных резко снижается. Уловить по археологическим материалам контуры всего славянского мира X в. значительно труднее, чем для VI в.
* * *
Третий хронологический срез намечен на рубеж нашей эры (± 2 века). Было бы крайне желательно рассмотреть то яркое время в истории славянства, которое автор «Слова о полку Игореве» назвал «трояновыми веками», — II–IV вв. н. э., когда славянство благоденствовало в интервале между сарматскими наездами и нашествием гуннов, когда завоевание Дакии Траяном сделало славян непосредственными соседями Рима, в силу чего широко возобновилась старая торговля хлебом. Но эта интересная эпоха осложнена, во-первых, великим переселением народов, продвижением готов и других германских племен, а во-вторых, сильным нивелирующим влиянием римской культуры, римского импорта, затрудняющим распознавание этнических примет. Поэтому в поисках славянской «прародины» эпоху Черняховской и позднепшеворской культур правильнее будет пропустить.
Наш третий срез захватывает время пшеворской и зарубинецкой культур (II в. до н. э. — II в. н. э.), которые в своей совокупности очень точно отвечают основному массиву славянской культуры более позднего второго среза VI в. н. э. Точно так же пшеворско-зарубинецкий массив простирается от Одера до Среднего Днепра (охватывая здесь оба берега); северная граница идет от излома Вислы по Припяти, а южная так же опирается на горные цепи и идет от Карпат к Тясмину. Географическое совпадение почти полное. Но достаточно ли этого для признания пшеворско-зарубинецкого массива славянским?
Керамика VI в. пражского типа (по И. П. Русановой). Славянский мир в X в. н. э.
Польский славист Т. Лер-Сплавинский по данным архаичной славянской гидронимики примерно на I–II вв. н. э., т. е. именно на время существования пшеворско-зарубинецкой археологической культуры, намечает две соприкасающиеся географические области, которые совпадают с указанными выше археологическими культурами этого же времени[179]. Даже граница между двумя зонами гидронимики проходит именно там, где лежит рубеж зарубинецкой и пшеворской культур. Единственное отличие заключается в том, что ареал архаичной славянской гидронимики в западной половине несколько шире пшеворской культуры и охватывает верховья Эльбы и Поморье. В восточной, зарубинецкой, половине совпадение лингвистических данных с археологическими полное. Исконную принадлежность славянам области зарубинецкой культуры убедительно доказывает по лингвистическим данным Ф. П. Филин[180].
Праславяне на рубеже н. э. Пшеворская и зарубинецкая культуры. Зоны праславянской гидронимики (по Т. Лер-Сплавинскому)
Археологические материалы дают нам не только статику (ареал), но и динамику. Основные черты временных изменений таковы: с запада в область пшеворской культуры проникают германские элементы; пшеворские элементы частично вклиниваются (по южной кромке) в зарубинецкую культуру, а зарубинепкие славянские племена начинают активный колонизационный процесс на северо-востоке, за Днепром, вклиниваясь в среду балтских племен Подесенья. Для наших целей важно то, что к этому же пшеворско-зарубинецкому времени относятся не только лингвистические славянские материалы (датируемые приблизительно), но и первые письменные свидетельства о славянах-венедах. Историки VI в. н. э. писали о том, что общим предком «склавинов» и «антов», нападавших на Византию с северо-запада и с северо-востока, являлся народ венетов. Географы I–II вв. н. э. знали самих венетов как народ, населяющий обширную «Сарматию»[181].
Для того чтобы правильно оценить степень полезности для нашей цели письменных источников, современных пшеворско-зарубинецкой культуре, нам совершенно не достаточно отдельных хрестоматийных выдержек, говорящих о венетах у Вислы или о сходстве венетов с сарматами или германцами[182]. Необходимо рассмотреть географическую концепцию древних авторов и изменение этой концепции под влиянием того практического ознакомления с народами Европы, которое происходило в результате продвижения римлян на север. Многое в этом направлении сделано Л. Нидерле и в наше время Г. Ловмянским.
Геродотовское представление о Скифии, основанное на точных измерениях и подробных перекрестных расспросах, на несколько сотен лет определило взгляды греческих географов на эти земли. Но Геродот уделял большое внимание Востоку, тем краям, откуда, по его мнению, пришли некогда скифы; для этой цели он привлек Аристея Прокопнесского с его сведениями о Приуралье. На севере Геродот дознался истоков Борисфена, края далеких «андрофагов», и утвердил за этой рекой ясное основополагающее место в географических отсчетах. Но западное и северо-западное направления в сторону от его скифского квадрата мало интересовали историка, и надолго истоки Тиры и земли за неврами стали для географов областью неизвестного.
Продвижение греческой колонизации на запад, к берегам Сицилии и Галлии, дало географам новые точки зрения на Европу и место в ней Скифии. Эфор, историк IV в. до н. э. (405–330), дает интереснейшее распределение народов Старого Света:
«Область, обращенную к Апелиоту и близкую к солнечному восходу, заселяют инды; обращенною к Ноту и полудню владеют эфиопы; область со стороны Зефира и солнечного заката занимают кельты, а обращенную к Борею и северу заселяют скифы.
Части эти неравны между собой: область скифов и эфиопов больше, а область индов и кельтов меньше». «Заселенная скифами область занимает промежуточную часть солнечного круга: она лежит против народа эфиопов, который, по-видимому, тянется от зимнего восхода до кратчайшего заката»[183].
«Скифам» или тем народам, которые скрывались под этим обобщенным именем, Эфором отведено огромное пространство, охватывающее ойкумену с севера и с северо-востока и доходящее на северо-западе до небольшой земли кельтов.
Для эпохи Эфора археологическая граница кельтской культуры доходила до Одера. Следовательно, к «скифам» его времени следует относить расположенные восточнее Одера по Висле памятники так называемой культуры подклёшевых погребений[184].
Определение Скифии как соседки Кельтики может показаться просто результатом географической неосведомленности Эфора, уроженца Малой Азии. Но в это же время, около середины IV в., размещение Скифии на берегу Балтийского моря становится новой географической концепцией. Автором ее является, по-видимому, Питей, исходная точка зрения которого была смещена далеко на запад от Греции: он был выходцем из самой дальней западной греческой колонии в Кельтике — из Массилии (совр. Марсель). Питей путешествовал по Северному морю, знал Британию и Ирландию и, возможно, доплыл до Ютландии.
Позднейшие авторы, использовавшие сочинение Питея (Плиний, Диодор Сицилийский), писали с его слов об острове в Балтийском море (Абалус, Басилийя, Балтия), богатом янтарем:
«Против Скифии, лежащей выше Галатии, на Океане есть остров, называемый Басилией. На этот остров волны выбрасывают в изобилии вещество, называемое электром, нигде более во вселенной не встречающееся…
Электр собирается на вышеупомянутом острове и привозится туземцами на противолежащий материк (т. е. в Скифию. — Б.Р.), по которому и перевозится в наши страны»
(Диодор Сицилийский)[185].
Концепция балтийской Скифии, или точнее «Скифии до Балтийского моря», особенно окрепла после продвижения римлян к берегам Рейна и Северного моря, т. е. в эпоху наивысшего расцвета пшеворско-зарубинецких племен.
После походов римлян на Рейн и Эльбу и после создания ими непрерывной оборонительной линии от моря до Дуная их географические представления о Европе получили более целостный характер: давнее познание южных областей сомкнулось с новоприобретенными сведениями о Северном море и Балтике. В этой связи очень важны показания двух современников, писавших в середине I в. н. э.: уроженца Испании Помпония Мелы и участника северных походов Плиния Старшего.
Упомянув о Рейне, Эльбе и окруженной островами Ютландии, Помпоний Мела определяет восточный предел германских племен у самого западного края Балтики и переходит к описанию «Сарматии»:
«Внутренняя часть Сарматии шире ее прибрежной части. От земель, лежащих восточнее, Сарматию отделяет река Вистула. Южной границей Сарматии служит река Истр»[186].
Здесь под Сарматией подразумеваются расположенные южнее Балтийского моря и западнее Вислы (очевидно, ее низовий) области распространения племен пшеворской и оксывсской (прибрежной) культур первых веков н. э. В дальнейшем изложении Мела говорит о причерноморских сарматах. Примечательно стремление географа связать воедино народы Причерноморья с народами балтийского Поморья. На первый взгляд кажется, что Мела совершил ошибку, приняв Вислу за восточную границу Сарматии: ведь настоящие сарматы и их непосредственные соседи находились не западнее, а юго-восточнее Вислы. Но это противоречие разрешается важным примечанием географа: внутренняя, южная часть шире прибрежной. Очевидно, устьем Вислы он определил более ясный для него приморский рубеж[187].
Плиний, опираясь, очевидно, на сведения о плавании римской эскадры в 5 г. н. э., описывает Балтийское море, упоминая Скандинавию и Скифию как южный янтарный берег моря. Г. Ловмянский очень остроумно предположил, что эскадра, сведениями которой воспользовался Плиний, совершила круговой объезд моря, до устья Вислы, а южный берег римляне называли то «Скифской областью», то «островом» Энингией, где «вплоть до Вислы жили сарматы, венеды, скирры и гирры» (Плиний кн. IV, § 97)[188].
Клавдий Птолемей во II в. н. э. тоже рассматривает «Европейскую Сарматию» в очень широких географических рамках от Танаиса до Вислы и от Венедского залива Балтийского моря («Сарматского океана») до побережья Черного моря[189].
Птолемей дает точные координаты «Венедских гор» (47°30? восточной долготы 55° северной широты). Это соответствует по широте Будинским и Аланским горам, т. е. по нашему счету примерно 50-й параллели. В меридиональном направлении эти горы расположены на север от Дунайских ворот и Карпат. Таким координатам (разумеется, приблизительным) соответствует Малопольская возвышенность в верховьях Вислы, Варты и притоков Одера, часть которой составляют Свентокшижские горы.
Венедов, живущих «по всему Венедскому заливу», Птолемей называет на первом месте среди племен Сарматии, и от венедов, как ориентира, он отсчитывает (не очень отчетливо, правда) положение других племен: гитоны (ниже венедов, близ Вислы), аварины близ истоков Вислы. Ниже венедов живут в восточном направлении галинды, судины, ставаны. «Ниже» в данном случае означает «ближе к морю», «ниже по течению» Вислы.
На Птолемее кончается скифо-балтийская концепция, родившаяся как стремление соединить знания, полученные с разных концов Старого Света — со стороны Черного моря и со стороны Марселя и Кельтики. Подкреплялась эта концепция наличием славянских (венедских) племен и в Скифии (в широком географическом смысле) и близ Балтийского моря за Вислой.
Восточная граница германских племён на рубеже нашей эры проходила по бассейну Эльбы, но на протяжении двух последующих столетий происходило два разнородных, но отчасти связанных один с другим процесса: во-первых, у римских географов расширялось представление о племенах за Альбисом (на восток от Эльбы); некоторые из них оказались германцами (семноны, бургунды), а других просто причислили к германцам, и в географических сочинениях появилась вместо «Скифии» или «Сарматии» новая искусственная область — «Германия», простиравшаяся до Вислы. Во-вторых, шёл реальный процесс некоторой инфильтрации германских элементов в восточном и южном направлениях, процесс, отраженный и в археологических культурах эльбо-висленского междуречья. Следует сказать, что результаты этого процесса были далеко не так значительны, как это может показаться по географическим обзорам того времени. Области восточнее Одера продолжали оставаться пшеворскими по своему археологическому облику.
Подведя итоги нашему третьему хронологическому срезу, следует сказать, что письменные источники, в полном согласии с археологическими, определяют в Европе обширную балтийско-понтийскую область, заселённую «скифами», «сарматами», венедами. Археологическое единство для эпохи Мелы и Плиния, позволяющее перенести восточноевропейскую терминологию (скифы, сарматы) на Балтику, только одно — пшеворско-зарубинецкое.
* * *
В нашем постепенном ретроспективном движении пропустим четвертый хронологический срез (скифское время) как искомый и предварительно ознакомимся с самой первичной областью расселения славян, принятой нами за пятый хронологический срез.
Первичные праславяне во второй половине II тысячелетия до н. э. (тшинецкая и комаровская культуры)
Лингвисты определяют время отпочкования праславян от массы индоевропейских племен примерно II тысячелетием до н. э. В. Георгиев говорит о начале II тысячелетия, а Б. В. Горнунг более определенно о середине II тысячелетия до н. э.[190] и связывает с тшинецкой археологической культурой XV–XII вв. до н. э. Тшинецкая культура среднего бронзового века в настоящее время изучена достаточно хорошо. Область ее распространения обрисована С. С. Березанской так: от Одера до Среднего Поднепровья широкой полосой между Припятью и верховьями Вислы, Днестра и Буга[191]. В этих рамках тшинецкая культура настолько полно совпадает с общим ареалом пшеворской и зарубинецкой культур, что для ее точного географического определения вполне можно воспользоваться картой этих двух культур, хотя между тшинецкой культурой и зарубинецко-пшеворским комплексом лежит около девяти веков.
Целый ряд исследователей (А. Гардавский, Б. В. Горнунг, В. Гензель, П. Н. Третьяков, А. И. Тереножкин, С. С. Березанская) считает возможным возводить прародину славян или первичное размещение праславян к тшинецкой (или к тшинецко-комаровской) культуре между Одером и Левобережьем Днепра.
Соседями первичных праславян были племена с другими центрами тяготения, из которых в эти же столетия (а на юге, может быть, и раньше) формировались следующие группы: германцы и кельты — на западе; иллирийцы, фракийцы и, возможно, ираноязычные доскифские племена — на юге; балты — на широком, но пустынном северном пространстве. Наименее определенной была северо-восточная окраина земли праславянских племен, где могли быть неясные для нас индоевропейские племена, не создавшие прочного, ощутимого для нас единства, но оказавшиеся субстратом для тех колонистов, которые медлительно на протяжении тысячелетия расселялись со стороны Днепра.
Представление о тшинецко-комаровской культуре как о праславянской очень удачно, на мой взгляд, примиряет две соперничавшие гипотезы «прародины»: висло-одерскую и буго-днепровскую, т. к. и тшинецкая и позднейшая зарубинецко-пшеворская культуры охватывают и висло-одерскую область и примыкающую к ней вплотную буго-днепровскую[192].
Вытянутость праславянской области в широтном направлении на 1300 км (при меридиональной ширине 300–400 км) облегчала соприкосновение с разными группами соседних племен. Западная половина праславянского мира втягивалась в одни исторические связи, восточная — в другие. Особенно это сказалось в конце бронзового и начале железного века, когда западные праславяне были втянуты в орбиту лужицкой культуры, а восточные, спустя некоторое время, — в орбиту скифской. Это еще не создавало обособленных западных и восточных праславян, но как бы предсказывало и обусловливало будущее деление славян в I тысячелетии н. э. на западных и восточных.
Праславянский мир представлял собою как бы эллипс, у которого есть общий периметр, но внутри которого исследователь может обнаружить два самостоятельных фокуса. Как только ослаблялись внешние связи, то четко и ощутимо обнаруживалось единство праславянского мира. Из изложенного выше кратчайшего обзора области расселения славян в разные эпохи видно, что трижды на протяжении двух тысячелетий это единство проявлялось в однородности археологического материала на одной и той же территории:
1. После бурной эпохи передвижений индоевропейцев-скотоводов (на рубеже III и II тысячелетий до н. э.) примерно в XV в. до н. э. устанавливается единство тшинецкой культуры. Это наш пятый, самый глубокий хронологический срез.
2. После высокого подъема, пережитого праславянами совместно с племенами лужицкой культуры и скифами и после падения скифской державы, снова в тех же самых географических границах проявляется единство зарубинецко-пшеворской культуры, подкрепленное архаической славянской гидронимикой и свидетельствами древних географов, растягивавших «Скифию» или «Сарматию» до южного берега Балтийского моря включительно. Дата этого единства — II в. до н. э. — II в. н. э.
3. После трех столетий оживленнейших экономических связей с Римской империей (II–IV вв. н. э.) и после падения Рима еще раз обозначается славянское единство. Это культура типа Прага — Корчак VI–VII вв. Великое расселение славян в VI–VIII вв. уничтожило рубежи древнего единства и те общие языковые процессы, которые переживались всеми праславянами сообща.
Двухтысячелетняя устойчивость основной области расселения праславян (разумеется, не абсолютная) позволяет взглянуть и на скифский мир Геродота с позиций слависта: те области его «Скифии», которые приходятся на ареал предшествующей тшинецкой культуры и вместе с тем на ареал последующей зарубинецкой культуры, следует рассматривать как праславянские и подвергнуть их анализу с этой стороны.
Блестящее подтверждение сказанному мы уже видели в полном совпадении ареала архаичной протославянской гидронимики, выявленной О. Н. Трубачевым, с ареалами чернолесской культуры предскифского времени, во-первых, и скифской земледельческой культуры борисфенитов — во-вторых.
* * *
Скифским генеалогическим легендам, записанным Геродотом, посвящена огромная литература. В недавнее время вышли в свет две книги, подводящие итог историографии вопроса за последние десятилетия; это книги А. М. Хазанова и Д. С. Раевского[193]. Их историографические главы избавляют меня от разбора разноречивых мнений (А. Кристенсена, Ж. Дюмезиля, Э. Бенвениста, Б. Н. Гракова и Э. А. Грантовского), которые содержат, на мой взгляд, четыре ошибочных построения:
1. Две легенды, рассказанные Геродотом (одна в §§ 5–7, а другая в §§ 8-10), рассматриваются как «две версии», «два варианта» одного общескифского предания, хотя они принципиально различны.
2. Обе «версии» приурочиваются или ко всей Скифии в целом, или же специально к «пришлой кочевой среде»[194], хотя против кочевых, непашущих скифов говорит ритуальное поклонение плугу и ярму[195].
3. Дары небес, перечисленные в одной из легенд, рассматриваются как отражение «сословно-кастовой структуры скифского общества»:
Топор — цари и аристократия
Чаша — сословие жрецов
Плуг и ярмо — скотоводы (?)
Естественнее рассматривать священные золотые дары как воплощение элементарной магической символики: плуг с ярмом — обильный урожай, обеспеченность хлебом, чаша — обеспеченность питьем (может быть, и ритуальным), топор — символ охраны, безопасности.
4. Четвертой ошибкой я считаю давно обозначившееся стремление распределить по указанной «сословно-кастовой» схеме четыре «рода», идущие от царей-первопредков:
Такие схемы вызывают возражения. Во-первых, существование сословно-кастовой структуры у кочевых или у земледельческих скифов ничем не доказано, а во-вторых, очень странно возводить происхождение простых пастухов к царю или сыну царя.
Третьим и наиболее серьезным возражением является то, что Плиний упоминает авхетов не как социальный слой (воинов — по Дюмезилю, жрецов — по Грантовскому), а как племя, имеющее определенное географическое пространство на Гипанисе.
А. М. Хазанов склоняется к признанию того, что в легенде сквозит стремление «обосновать божественное установление присущих Скифии социальных отношений»[196], но не порывает полностью и с этническим толкованием «родов» Липоксая и его братьев.
Д. С. Раевский стремится примирить сословно-кастовую гипотезу с этнической, выдвигая новое религиозно-мифологическое толкование, которое, по его мысли, должно дополнять и объяснять все недоумения[197].
Прежде чем входить в рассмотрение социально-космогонической гипотезы (не отрицая интересных и плодотворных отдельных положений), попытаемся применить простейший географический метод, принципиально отрицаемый нашими авторами: Геродотов географический «скифский квадрат» 4000 ? 4000 стадий рассматривается как «отражение представлений об организованной вселенной»[198]; географическо-хозяйственные различия во внимание не принимаются, этническая сторона легенд игнорируется.
Мне кажется, что анализу мифологической сущности легенд должно предшествовать определение их племенной принадлежности. Очень опасным мне представляется приписывание культа пахотных орудий кочевым скотоводам, о которых Геродот настойчиво говорил, что «скифы ведь не землепашцы, а кочевники» (§ 2).
География генеалогических легенд
Рассмотрение легенд я хотел бы начать не в той последовательности, в какой поместил их в своей книге Геродот. Начнем с легенды об Агафирсе, Гелоне и Скифе, рассказанной историку местными греками (так называемая эллинская версия). Сущность ее состоит в следующем: находившаяся в Гилее (очевидно, днепровской) полузмея-полудева, властительница земель, родила от Геракла троих сыновей: Агафирса, Гелона и Скифа[199]. Геракл, покидая полузмею, завещал ей свой лук и пояс с тем, чтобы она отдала свое царство тому из сыновей, кто сможет натянуть лук и правильно опоясаться. Выполнить завет отца смог только младший сын, Скиф. «Двое сыновей — Агафирс и Гелон — не могли справиться с задачей, и мать изгнала их из страны» (§ 10). Скиф, сын Геракла, стал родоначальником всех скифских царей.
Легендарные события приурочены, очевидно, к «Исконной Скифии», простиравшейся от Дуная до Каркинитиды. Где-то в середине этой полосы у Днестра погибли киммерийские цари. Вполне возможно, что легенда отражает первичное расселение скифских и родственных им племен в VII в. до н. э. после истребления киммерийцев. Одни племена двинулись далее на запад к Карпатам, где покорили изнеженных фракийцев и восприняли многое из их культуры (агафирский союз)[200], другие (гелонский союз племен) двинулись на север, в днепровское Левобережье, подчиняя себе как туземное население протобалтского (?) облика, будинов, так и недавно переселившихся сюда с правого берега борисфенитов по Ворскле-Пантикапе. Собственно скифы остались в Причерноморье и Приазовье. В какое-то время (VI–V вв. до н. э.) часть скифов отделилась от царских и откочевала на Дон.
Генеалогическая легенда отражает вполне вероятное расселение скифоидных племен по Восточной Европе, считая исходной областью южные причерноморские степи, откуда пришельцы-кочевники расходились веером: в прикарпатские пастбища, в степное и лесостепное Левобережье Днепра и в далекие земли Среднего Дона. В районах расселения агафирсов и гелонов, где были не только степи, но и лесостепь, существовало оседлое туземное население, ставшее субстратом новых этнических образований, что и обособило их от степных скифов.
Д. С. Раевскому принадлежит очень интересная расшифровка сюжетов изображений на скифских царских сосудах: в ряде изображений он справедливо усматривает иллюстрации к упомянутой выше генеалогической легенде. Такие сосуды происходят из Герроса (Гайманова Могила), из области «отделившихся скифов» (воронежские Частые курганы) и с Боспора Киммерийского (Куль-Оба)[201], как бы очерчивая крайние точки размещения царских скифов.
Совокупность всех многочисленных сюжетов скифского искусства свидетельствует против тезиса Хазанова — Раевского об общескифском символическом значении плуга и упряжки волов — этого сюжета вообще нет ни у скифов, ни у их соседей. Разгаданные же Д. С. Раевским иллюстрации к легенде о Скифе, сыне Геракла, нигде, кроме области царских скифов-кочевников, не встречаются. Нет их ни у гелонов, ни у агафирсов, ни у борисфенитов.
Нанесем на карту земли агафирсов, гелонов и всех кочевых скифов, включая и алазонов, в земле которых царь Ариант поставил свой знаменитый сосуд-памятник. Мы получим в результате почти полную картину распространения скифских древностей, специфической скифской культуры VI–IV вв. за одним в высшей степени важным исключением: на карте, иллюстрирующей расселение мифических сыновей Геракла, осталась незаполненной земля скифов-борисфенитов в Среднем Поднепровье, главное средоточие земледельцев, экспортеров хлеба в эмпорий борисфенитов, в Ольвию.
В легенде о сыновьях Геракла в качестве главного священного предмета фигурирует лук героя, основное оружие конных стрелков, кочевых скифов. Важная роль лучной стрельбы у скифов подтверждается не только множеством греческих свидетельств о скифах как о прекрасных стрелках-всадниках, но и легендой об Арианте: численность скифов он определил по количеству наконечников стрел. Естественнее всего (как это и делал ряд исследователей) связать легенду об испытании луком с собственно скифами, с кочевыми воинами-лучниками. Так же естественно связывать легенду о священном плуге не со всеми скифами вообще, а лишь с теми, которые славились своим земледелием. До тех пор пока «скифов-земледельцев» (георгоев) неправомерно связывали с устьем Днепра и они представали перед исследователями в каком-то географическом сумбуре, в чересполосице с каллипидами и скифами царскими, до тех пор еще было возможно объединять две легенды в одну и распространять полученное путем такой контаминации искусственное построение на все области скифской культуры, на всех скифов. Теперь же, когда географический анализ источников в полном согласии с археологией привел к четкой демаркации кочевников и земледельцев, такое объединение (разумеется, в случае согласия с результатами анализа) предстает в крайне невыгодном свете. Будем исходить из того, что легенда о луке Геракла связана с лучниками-кочевниками, а легенда об упавших с неба пахотных орудиях — с пахарями.
* * *
Историческая информация, содержащаяся в легенде о трёх братьях, сыновьях Геракла, сравнительно проста: три народа, занимающих пространство от Карпат до Северского Донца, происходят от одного общего корня и родственны скифам. Сомневаться в достоверности этих данных не приходится, т. к. на всем этом пространстве господствуют общие признаки скифской культуры. Гелоны говорят по-скифски, а относительно агафирсов не сказано ничего об отличии их языка от скифского.
Историческая информация легенды о небесном плуге значительно интереснее и требует особого разбора.
«По рассказам скифов народ их — моложе всех. А произошел он таким образом. Первым жителем этой, еще необитаемой тогда, страны был человек по имени Таргитай. Родителями этого Таргитая, как говорят скифы, были Зевс и дочь реки Борисфена. Я этому, конечно, не верю, несмотря на их утверждения. Такого рода был Таргитай, а у него было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и самый младший — Колаксай.
В их царствование на Скифскую землю с неба упали золотые предметы: плуг с ярмом, секира и чаша.
Первым увидел эти вещи старший брат; едва он подошел, чтобы поднять их, как золото запылало. Тогда он отступил, и приблизился второй брат, и опять золото было объято пламенем.
Так жар пылающего золота отогнал обоих братьев, но когда подошел третий, младший брат, пламя погасло, и он отнес золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились уступить наимладшему все царство» (§ 5).
Плуг с ярмом поставлен среди священных небесных даров на первое место, что и заставляет связывать данную легенду прежде всего с земледельческой лесостепной зоной Скифии[202].
Следующий параграф «Истории» Геродота представляет исключительный исторический интерес и подвергался многочисленным комментариям в своей первой части, но к сожалению, его вторая часть (о сколотах) комментаторами нередко обходилась молчанием. Примечательно, что в книгах А. М. Хазанова и Д. С. Раевского не только не дано то или иное толкование термина «сколоты», но даже само это название ни разу не упоминается[203] в обеих книгах. А между тем важность темы «сколоты» не подлежит сомнению:
«Так вот от Липоксая, как говорят произошло скифское племя, называемое авхатами. От среднего Арпоксая — катиары с траспиями, а от наимладшего царя — называемые паралатами. Всем им в совокупности есть имя — сколоты по имени их царя. Скифами же их называли эллины» (§ 6)[204].
Далее Геродот говорит о том, что скифы считают, что от царя Таргитая до вторжения Дария прошло «круглым счетом никак не больше 1000 лет» (§ 7).
Священное золото цари оберегают и чтут ежегодными обильными жертвоприношениями под открытым небом (§ 7). Еще раз мы можем убедиться в том, что Геродот четко различал собственно скифов и земледельцев-сколотов — их празднества и жертвоприношения он описал раздельно, и там, где описываются божества скифов-кочевников, принесение жертв в безлесной степи, там не упоминается почитание золотого плуга и ярма, а говорится о поклонении мечу и заклании пленников (§ 62).
Знаток скифского языка В. И. Абаев по поводу земледельческих орудий пишет: «Такие термины, как названия ярма и некоторых его частей, бороны, колеса, серпа, овса, урожая, ступы несомненно ведут к европейским языкам и чужды остальному иранскому миру»[205].
Дальнейшая судьба страны почитателей плуга и ярма такова:
«Т. к. страна была обширна, то Колаксай разделил ее для сыновей на три царства, причем в одном из них, обширнейшем, и сохраняется золото» (§ 7).
Страна почитателей пахотной упряжки земледельцев-сколотов находится не в южной степи, севернее которой живут пахари. Она находится на северном пределе досягаемости, на рубеже заснеженных пространств.
«Говорят также, что в странах, лежащих выше, к северу от верхних обитателей этой страны, нельзя ни смотреть вдаль, ни пройти из-за летающих перьев…» (§ 7).
Единственная область в Восточной Европе внутри скифского квадрата, которую можно отождествить со страной почитателей плуга, страной, управляемой потомками Таргитая и Колаксая, это — область земледельческих скифских племен Среднего Поднепровья. Следуя эллинской традиции называть жителей этой страны скифами (что, очевидно, подкреплялось вхождением ее в скифскую федерацию), Геродот и пишет о них как о скифах, но всегда добавляет поясняющий эпитет: «скифы-пахари» (т. е. «ненастоящие скифы», живущие некочевым бытом), «скифы-земледельцы».
В ряде случаев Геродот заменяет этническое или хозяйственное искусственное наименование географическим: «борисфениты» — «днепряне».
По счастью он нашел нужным все же дать окончательное разъяснение, перечислив земли потомков Таргитая и сказав, что всем им в совокупности имя сколоты, а скифами (очевидно, по аналогии с окружавшими греков действительными скифами) их назвали греки-колонисты.
Итак, мы получили право именовать днепровско-днестровский массив земледельческих культур скифского времени и скифского облика его самоназванием — сколотами. Южная граница сколотов — степь с ее собственно скифским кочевым населением; восточные соседи — гелоны, вероятно, включившие в свой союз сколотских поселенцев на Ворскле[206]. Неясными для нас остаются северная и западная границы распространения собирательного имени «сколоты». Наиболее вероятно, что объединение трех или четырех племен под общим именем, происходившее за несколько веков до похода Дария, отвечает единству чернолесской культуры X–VIII вв. до н. э., в которой можно усмотреть четыре локальные группы: тясминскую (с наибольшим количеством крепостей), киевскую, подольскую и ворсклинскую (наиболее позднюю).
К сожалению, у нас нет данных для точного географического приурочения всех сколотских племен. Только авхаты упомянуты Плинием:
«Внутрь материка живут авхеты, во владениях которых берет начало Гипанис, невры, от которых вытекает Борисфен…»[207]
Исходя из этого с авхатами мы должны сопоставлять для киммерийского времени подольскую группу чернолесских памятников, а для скифского — восточноподольскую группу памятников скифской культуры, которая действительно соприкасается с юго-западным краем земли невров. Гипанис в его новом понимании действительно берет начало в этих местах, посещенных Геродотом.
Слово «паралаты» иранисты переводят как «предустановленные» («parad?ta»), «искони назначенные»[208]. Поэтому областью «исконно-назначенных» паралатов следует считать наиболее богатый и наиболее укрепленный район как чернолесской, так и скифской культур — район южнее Роси по Тясмину с большим количеством археологических памятников обеих эпох.
Хранилось ли священное золото сколотов в этом укрепленном, но и наиболее близком к степным наездникам районе, сказать трудно. Возможно, что для хранения общеплеменных реликвий был избран более северный, более безопасный, удаленный от наездов район за Росью, вдоль гористого берега Днепра. Чернолесские памятники здесь есть у Киева, в Подгорцах, у Канева и в других местах. В позднейшее время городище у устья Роси поблизости от Большого Скифского городища было центром культа бога плодородия — Рода.
Для скифского времени подходящим местом для укрытия реликвий могли быть в этих же местах такие огромные городища, как Трахтемировское в днепровской излучине или Большое Скифское городище близ Канева. Впрочем, все это настолько гадательно, что не заслуживает обсуждения; мне хотелось лишь показать, что в северной, киевской части чернолесско-скифских памятников X–IV вв. до н. э. могло найтись много точек, пригодных для укрытия ритуального золота.
Отношение сколотов к праславянам таково: сколоты-земледельцы Среднего Поднепровья занимали восточную оконечность обширного праславянского мира, соприкасаясь здесь со степняками-киммерийцами, а позднее со степняками-скифами. Наличие наиболее архаичной славянской гидронимики, выявленное, как уже неоднократно говорилось, О. Н. Трубачевым именно для этой территории, подтверждает праславянский характер населения страны почитателей плуга — сколотов.
* * *
В связи с определением того места, которое занимали праславяне в Скифии Геродота, нам следует произвести сопоставление, которое, на первый взгляд, может показаться далеким от научной строгости.
Обратившись к Геродоту после целой серии работ, посвященных исторической географии восточных славян IX–XII вв. н. э., я не мог не заметить, что между определенной частью древнерусских племен и земледельческими племенами Скифии обнаруживается некая географическая схожесть. Попробуем наложить разработанную выше карту сколотских земледельческих племен геродотовского времени на общую карту славянских племен, перечисленных летописцем Нестором, автором XII в. Хронологический диапазон между двумя историками — более полутора тысяч лет, и тем не менее совершенно четко выступает определенное совпадение: там, где в геродотовское время размещались земледельцы-сколоты, в несторово время размещаются племена (точнее, союзы племен), имена которых кончаются на «-ане», «-яне»; все же остальное пространство, занятое славянами в позднейшее время (начиная с первых веков н. э.), содержит племена с именами на «-ичи», «-ици». Есть четыре исключения из этой системы, требующие особого разбора.
Прежде чем углубляться в анализ исключений, рассмотрим вопрос более широко, в рамках всего праславянского мира. В качестве основы возьмем всю ту устойчивую территорию, которая уже трижды, на трех хронологических срезах, обнаруживала одинаковость своих основных очертаний, ту, которую с известным правом мы уже неоднократно называли прародиной праславянских племен.
Восточную половину ее мы только что рассмотрели. В западной половине наблюдается точно такое же членение по принципу «-ане», «-яне» («стодоряне», «лужичане», «укране», «мильчане» и т. п.) и «-ичи», «-ици» («ободричи», «шкудичи» и т. п.); ко второй же группе отнесем другие образования типа «варны», «плони» и т. п.
На всей территории прародины бытовали только наименования первой, архаичной группы. Область их распространения даже несколько шире тшинецкого и пшеворского ареалов: на западе сплошная зона племен типа «стодоряне» доходит местами почти до Эльбы, а на юге спускается по р. Мораве почти до Дуная. В этом виде замкнутая компактная область архаичных племенных названий ближе всего подходит к ареалу пражской керамики VI в. н. э.[209]. Обширный племенной союз мораван являлся самым южным выступом архаичной терминологии за пределы древней прародины. Продвижение на юг именно в этом районе облегчалось горным проходом между Судетами и Карпатами («Моравска Брама»), где сближались верховья Одера с верховьями притоков Моравы. Очевидно, это обстоятельство облегчило движение праславян на юг, и здесь появились первые выселенцы из земли венедов. Может быть, это и объясняет загадочную фразу летописца Нестора: «…в Моравы бо доходил апостол Павел и учит ту. Ту бо есть Илирик, его же доходил апостол Павел: ту бо беша словене первое…»
Обычно эта фраза понимается как указание на прародину славян в Иллирии или Паннонии, но археология и наблюдения над типами племенных наименований позволяют понимать ее как свидетельство первичного движения славян (сло-вен) из общей прародины вовне. Керамика пражского типа VI в. просачивается узкой струей именно от Моравы в Иллирик, к Адриатическому морю. «Ту бо беша словене первое» я перевел бы так: «Здесь, в Иллирике, появились первые выселенцы из земли венедов».
За пределами этого ареала, на левом берегу Эльбы и в Мекленбурге, встречаются как наименования старого типа (например, «глиняне»), так чересполосно с ними и новообразования типа «нелетичи».
Процесс расселения южнославянских племен отражен в источниках с большими пробелами: все огромное пространство на север от Дуная до Карпат включительно источниками не освещено, и размещение там славянских племен VI–IX вв. нам известно только по безымянным археологическим данным. Южнее Дуная, на Балканском полуострове, наблюдается точно такая же картина, как и на западе: чересполосно встречаются как «струмяне», так и «драговити», «верзиты», «ободриты» и т. п.
Корреляция между археологической прародиной и устойчивой традицией называть союзы племен именами на «-ане» или «-яне» полная. Судя по тому, что зона сплошного наименования типа «стодоряне» заходит за Одер и верховья Эльбы («зличане»), ее полнее всего можно сопоставить с нашим вторым хронологическим срезом на VI в. н. э., когда ареал керамики пражского типа, покрыв всю территорию «прародины» на третий и пятый срезы, несколько расширился по сравнению с «прародиной», как бы предвозвещая начало великого расселения славян. Лингвисты считают, что общие процессы в славянских языках происходили вплоть до VI в. н. э., до начала великого расселения. Единство способа образования имен племенных организмов (союзов племен и отдельных малых племен) сохранялось на всей территории прародины до VI в. н. э. После этого выселенцы из древней исконной земли венедов-венетов стали применять три разных формы племенных имен: одни образовывали имя своего племенного союза с суффиксом «-ичи» («радимичи», «кривичи», «гломачи»), другие, на пограничье с иноязычными народами, на краю области расселения, указывали свою связь с исконной землей венетов, принимая имя «сло-вене» в его разных вариантах («словене» на Ильмене, «словинцы» у Балтийского моря западнее Вислы, «словинцы» на Среднем Дунае, «словенцы» в Адриатике, «словаки» и др.).
Третьей формой наименования небольших племен на новых местах является традиционная (на «-ане», «-яне»), образованная иной раз из местных субстратных элементов. Так, например, адриатические «конавляне» произошли от латинского обозначения «canale»; а «дукляне» от латинского же местного названия «dioclitia»[210].
Большие племенные союзы на новых местах именовались уже по новой системе: «лютичи», «бодричи».
Итак, можно считать установленным, что до определенного момента, до начала великого расселения славян в VI в. н. э., на всей старой праславянской земле существовал единый закон образования имен племенных союзов по типу «поляне», «мазовшане». В процессе расслоения появилась совершенно новая, патронимическая форма типа «кривичи», которая встречена во всех вновь колонизованных областях: и на Эльбе, и на Балканах, и в Средней России; старая форма на новых землях встречается, но новая на старых — никогда[211].
Союзы славянских племен по Нестору и археологические локальные группы эпохи Геродота
* * *
Судя по соответствию ареала праславянских племенных названий ареалу пражской керамики VI в. в. э., мы можем полагать, что традиционный способ образования этих названий дожил до самого последнего хронологического предела общеславянского единства. Но когда он родился? Когда начали складываться более или менее прочные территориальные союзы племен?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.