МАГРИБ

МАГРИБ

В отличие от ваххабитского Неджда средние и восточные магрибинские территории XVIII в. (Алжир, Триполитания, Тунис) по-прежнему считались провинциями Османской империи, но фактически стали самостоятельными государствами и получили у европейцев названия «регентства» или даже «королевства». Их властители (янычарские деи в Алжире, вожди войсковых отрядов кулугли в Триполи, беи в Тунисе) имели собственную армию, флот и администрацию, проводили самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику, заключали международные договоры. Символическое же главенство Стамбула выражалось в признании алжирцами, тунисцами и триполитанцами османского султана духовным главой мусульман-суннитов. Его имя чеканилось на монетах и упоминалось в проповеди после пятничной соборной молитвы. При вступлении нового падишаха на престол и по религиозным праздникам правители Магриба неизменно посылали в Стамбул богатые дары — ковры, одежды, золоченое оружие, львиные шкуры, арабских скакунов. В ответ имперские правители отправляли корабли, пушки, порох, селитру, свинец, ядра, а также символ инвеституры османского наместника — почетный кафтан паши, хотя эта должность имела в Магрибе номинальное значение. Подобные посольства с дарами сановники Порты считали данью, а магрибинские вожди — знаком внимания. Судьба пиратско-янычарской верхушки во многом зависела от постоянной помощи Стамбула, но и Порта была заинтересована в надежном союзнике на североафриканских берегах. Поэтому отношения Алжира, Туниса и Триполи с османской метрополией в XVIII в. скорее можно назвать взаимовыгодным союзом единоверцев, нежели зависимостью. Что же до западных территорий Магриба — Марокко и приатлантической Сахары — то они по-прежнему оставались вне границ Османской империи. Уровень политического развития у них был различен. В Марокко сложилась устойчивая, хотя и слабоцентрализованная монархия под руководством династии Алауитов, возводящих свое происхождение к пророку Мухаммеду. В приатлантической части Сахары легко возникали и рассыпались полукочевые «эмираты», то воевавшие, то объединявшиеся с негрскими государствами долины р. Сенегал.

В Триполитании XVIII в. распад османских порядков способствовал возрождению местных традиций общественной и политической жизни. Их основными носителями в Триполи были представители своеобразной этнической прослойки — потомки от браков турок с арабскими женщинами (араб. кулугли; от тур. кул оглу, букв, «сын раба [государева]», т. е. сын государственного служащего). Будучи арабами по языку и культуре, они несли военную службу, сочетая ее с занятиями земледелием и ремеслом. Эта привилегированная группа населения была связана кровными узами с местными жителями и противопоставляла себя янычарам, сохранявшим турецкий язык и обычаи.

«Северная Африка или Берберия, включающая в себя королевства Триполи, Тунис, Алжир, Фес и Марокко». Карта Р. Бонна. 1780 г.

На рубеже XVII–XVIII вв. в обстановке янычарского своеволия, анархии и смут отряды кулугли стали в Триполи существенным противовесом дестабилизации общественной жизни. Их командир Ахмед Караманли в начале XVIII в. повел борьбу за отстранение от власти турецких ставленников, а затем открыто выступил против янычар при поддержке бедуинских племен и населения г. Триполи. 28 июля 1711 г. он организовал военный переворот, в ходе которого было истреблено более 300 янычарских командиров. Отказавшись принять наместника Порты, честолюбивый военачальник в 1713–1716 гг. объединил под своей властью всю территорию современной Ливии. Богатые дары султану и петиции населения с просьбой назначить Ахмеда наместником вынудили Порту признать сложившееся положение дел. В 1722 г. Ахмед Караманли официально вступил в должность наместника в Триполи с присвоением ему титулов бейлербея и паши.

Социальную опору новой династии Караманли составили общины воинов-кулугли, из которых формировались воинские части. Янычарский же оджак был расформирован и потерял былое значение. Со свободными арабскими племенами Караманли старались поддерживать союзнические отношения. Как Ахмед, так и его преемники придавали большое значение религии: восстанавливали шариатские суды, юрисдикция которых была ограничена при янычарах, оказывали почтение мусульманским духовным лидерам (мурабитам) и религиозным братствам. Хотя в управлении эйалетом сохранились османские традиции, переход власти в руки кулугли стимулировал арабизацию правящей группировки.

Внутренняя жизнь раннего государства Караманли была наполнена заговорами и междоусобицами. За 34 года правления (1711–1745) Ахмеду Караманли пришлось подавить более 20 восстаний и мятежей. Установление военной деспотии, укрепление администрации и ужесточение налоговой системы вызывали попытки оставшихся янычар вернуть себе былые привилегии. Однако уставшее от постоянных войн население было пассивно, и янычарские бунты не имели широкой поддержки. Поэтому к концу правления Ахмеда Караманли на территории эйалета Триполи сложилось уже вполне централизованное государство с полноценным административным аппаратом, армией и флотом. Это позволило основателю династии не только обеспечивать безопасность страны и установить порядок в ее внутренних районах, но и гарантировать постоянное поступление доходов, основными источниками которых являлись корсарство, транссахарская торговля и дань с европейских государств.

Контакты Триполи с Османской империей строились на двойственной основе. С одной стороны, Ахмед Караманли считал себя независимым от Стамбула и без согласия султана заключал договоры о мире с европейскими странами — Францией (1729), Англией (1716, 1730), Голландией (1728), Священной Римской империей (1726). С другой стороны, он понимал, что без патронажа Османской империи он не смог бы добиться стабильности и долго продержаться у власти. Поэтому он неизменно выплачивал Порте дань и признавал религиозный авторитет султана как халифа всех правоверных.

При преемнике Ахмеда Мухаммеде Караманли (1745–1754) Ливия достигла наибольшего расцвета. Укреплялись вооруженные силы, были построены собственные судоверфи, развивалось сельскохозяйственное производство, росло число кустарно-ремесленных мастерских. Триполи и другие города на побережье благоустраивались, воздвигались новые городские стены, строились школы и мечети. Общественная и культурная жизнь городов заметно оживилась. Однако все эти положительные сдвиги были обусловлены своего рода инерцией долгого и успешного правления Ахмеда Караманли. К концу правления Мухаммеда Караманли его власть над корсарами ослабела, а в 1752 г. против него был организован заговор моряков-албанцев (арнаутовг), служивших на корсарских кораблях. Этот мятеж оказался верхушечным и не имел успеха, но третий из правителей династии — Али Караманли (1754–1793) постоянно сталкивался с попытками янычар и корсаров вернуть утраченные позиции. Оппозиционные Караманли силы во второй половине XVIII столетия уже не опасались открыто ориентироваться на Порту.

В 80-х годах XVIII в. в Триполитании развернулся экономический и общественный кризис. Недостаток товаров, рост цен и стихийные бедствия (голод 1784 г. и последовавшая за ним чума 1785 г.), финансовые затруднения власти и непоследовательная политика Али поставили режим Караманли на грань катастрофы. Почувствовавшая силу янычарская вольница способствовала росту междоусобиц, грабежам на дорогах и ослаблению торговли. Участились столкновения между племенами. На этом фоне Порта решилась на силовую реставрацию своего прямого управления в Триполи. В 1793 г. греческий авантюрист-ренегат Али Джезаирли при поддержке 300 наемников сверг правящую династию и вынудил Али Караманли с сыновьями бежать в Тунис. Однако воссозданная османами атмосфера репрессий и террора быстро вынудила триполийских кулугли вновь присягнуть династии в лице младшего из сыновей Али Караманли — Юсуфа. В январе 1795 г. при помощи тунисских подкреплений он смог взять Триполи и восстановить в эйалете прежние порядки.

Придя к власти, Юсуф Караманли наладил отношения с метрополией. Уже в 1796 г. он добился от султана Селима III указа (фирмана), официально признававшего его наместником эйалета Триполи. Однако Юсуф-паша лишь внешне ориентировался на Порту. Он прекратил высылать в Стамбул дань, а арабский язык при нем заменил староосманский в качестве официального языка двора и триполийского государства.

Тунис с первых лет XVIII в. оказался под властью местного арабского военачальника Хусейна ибн Али, также основавшего в 1705 г. собственную династию Хусейнидов. Уже ранних Хусейнидов можно назвать тунисской династией. Их основной общественной опорой были уже не янычары, утратившие в XVIII в. свое руководящее положение, а местная (тунисская и андалусская) элита и городские верхи. Особое положение при дворе Хусейнидов заняли также мамлюки, в основном уроженцы Кавказа. Из них комплектовалась личная гвардия бея, а наиболее способные мамлюки занимали ключевые посты в армии и администрации. Однако чувство тунисского партикуляризма и осознание обособленности Туниса не мешало Хусейнидам формально признавать себя подданными Османской империи. Стамбул использовал это двойственное положение для того, чтобы время от времени вмешиваться в местные распри и, сообразно обстановке в Северной Африке, блюсти здесь свои военные и политические интересы.

Экономическое развитие Туниса в XVIII в. уже в большей степени опиралось на сельскохозяйственное производство и торговлю, нежели на доходы от пиратского промысла. Процветание внешней торговли в начале XVIII столетия побудило Хусейна ввести государственную монополию на вывоз товаров и заключить (безо всякого совета со Стамбулом) договоры о дружбе с Францией (1710, 1728), Англией (1716), Испанией (1720), Австрией (1725) и Голландией (1728). Однако корсарские вылазки подданных бея осложняли контакты с Европой: Франция дважды (в 1728 и 1731 г.) посылала свои корабли для бомбардировки тунисских портов.

Процветание и внутренняя безопасность Туниса, сложившиеся при Хусейне ибн Али, были серьезно поколеблены только в середине 30-х годов XVIII в., когда распри внутри хусейнидской семьи вылились в длительный мятеж Али, племянника Хусейна, не поделившего власть с его сыновьями. Эти события раскололи тунисские верхи на две враждующие лиги (соффа) — башийя (араб, сторонники паши), состоящей из сторонников нового бея, называвшего себя Али-паша, и хассинийя (араб, сторонники Хусейна), объединившей приверженцев незаконно свергнутого основателя династии. Сыновья Хусейна, возглавившие лигу хассинийя, при содействии алжирского дея свергли узурпатора в 1756 г. Утвердившись у власти при помощи алжирцев, Мухаммед-бей (1756–1759) и Али-бей (1759–1782) были вынуждены признать вассальную зависимость от Алжира.

На протяжении последующих 50 лет в Тунисе не было ни одного крупного восстания или мятежа. Братья-победители оказались людьми государственного ума. Они успешно восстановили мир и порядок в стране, страдавшей от непрерывных войн, и проводили последовательную экономическую политику. Предав забвению староосманские порядки, они отказались от государственной опеки и регламентации производства и торговли. В то же время Али-бей проявил себя как ловкий дипломат. Он благоволил Франции и вместо разрушенной французской фактории, основанной еще в XVII в., позволил французам основать сеть торговых контор в портах на севере страны.

Новая экономическая политика Али-бея получила дальнейшее развитие при его сыне Хамуда-паше (1782–1814). Этот правитель Туниса не случайно считается у историков наиболее выдающимся представителем династии Хусейнидов. Как и его отец, он искусно использовал в своих целях события в Европе. С одной стороны, открывая тунисскому судоходству путь на север, он дважды объявлял морской джихад Франции в самые сложные для французов времена — в 1789–1795 гг., пришедшиеся на Французскую революцию, а также во время схватки Англии и Франции за Мальту (1798–1800). С другой стороны, используя экономическую конъюнктуру, сложившуюся в Средиземноморье после наполеоновских войн, Хамуда-паша способствовал заметному оздоровлению экономики страны.

На рубеже XVIII и XIX веков возрождение оливководства, производства тканей, традиционных ремесел (в том числе прославленного производства фесок (илеший) для Турции и Египта) укрепило благосостояние тунисцев. Произошла постепенная консолидация тунисского общества, что предопределило и культурное развитие тунисской элиты, также бывшее в эту эпоху на подъеме. Сам Хамуда-паша был просвещенным правителем. По свидетельствам современников, он свободно говорил и писал на арабском и староосманском языках, хорошо знал итальянский. Подражая средневековым арабским эмирам, он оказывал покровительство ученым и поэтам, строил мечети, школы и государственные учреждения. В их архитектурном стиле все более проявлялось европейское влияние, что неудивительно, поскольку жители Туниса чаще выезжали в Европу, чем подданные других арабских эйалетов Османской империи. Бурное развитие торговли и мир внутри страны сделали эпоху Хамуда-паши «золотым веком» для последующих поколений.

На протяжении XVIII столетия сложился как государство и янычарский Алжир. Хотя закат османского могущества отразился на его мощи и боеспособности его войска, в эту эпоху обрел окончательную форму режим алжирских деев. Алжирское государство являло собой выборную монархию, но в отличие от янычарских командиров деи выбирались без ограничения срока полномочий. По кандидатуре дея требовалось единогласие янычарских ага и пиратских капитанов, причем выборы превращались в долгую процедуру, сопровождавшуюся закулисными сделками и подкупами. Стороны нередко выясняли отношения при помощи оружия, однако налицо была стабилизация дейской власти: из 10 деев, правивших Алжиром в 1710–1798 гг., только трое были убиты в ходе переворотов.

Деи, присвоившие себе с 1711 г. полномочия османских пашей, выступали одновременно в роли главы государства и главы правительства. Свои функции они осуществляли вместе с правительственным советом (диваном), в состав которого входили 50–60 человек из числа видных военных, гражданских сановников и представителей мусульманского духовенства. Дей выступал в качестве главного хранителя янычарских традиций. С воцарением в своей резиденции Дженина он уже не принадлежал себе. Как все янычары, он жил отдельно от семьи и навещал собственный дом только раз в неделю. Руководя Алжиром, он не получал никаких доходов, кроме жалованья янычара. Однако деи всегда имели обильные побочные доходы, состоявшие из подношений должностных лиц, даров консулов, доли в пиратской добыче или коммерческих предприятиях. По сути дела правители Алжира были заложниками янычарского войска, и навязчивый страх за свою жизнь нередко толкал их на немотивированные расправы с возможными заговорщиками.

Управление Алжиром было децентрализовано. Реальная власть деев распространялась на приморскую равнину (1/6 территории страны), тогда как горцы Кабилии и пустынные племена им обычно не подчинялись. Обладая слабым государственным аппаратом и малочисленным войском (несколько тысяч янычар и кулугли), деи и беи все же удерживали в относительном повиновении большую часть населения страны. Это достигалось за счет ловкого использования межплеменных противоречий, контроля над рынками и торговыми путями, взятия заложников. Помощь дейскому правительству оказывали освобожденные от налогов служилые племена (ахль аль-махзен), расселенные в приморье и на окраинах Сахары. Но в целом турки, более интересовавшиеся морскими преимуществами алжирского побережья, чем подчинением самого Алжира, вступали лишь в слабое политическое и культурное взаимодействие с населявшими его народами.

Внешняя политика дейского государства в течение всего XVIII столетия не отличалась особым динамизмом, что было связано прежде всего с военным упадком. Янычарский оджак почти не восполнялся малоазийскими контингентами, и его численность катастрофически сокращалась — с 11 тыс. человек в начале века до 5–6 тыс. в его конце. Не лучшей была участь и пиратского сообщества. В XVIII в. ясно обозначилось военно-техническое превосходство европейцев на море. Поэтому деям поневоле приходилось выполнять свои обязательства перед державами. В то же время частые нападения французских и английских эскадр и нехватка опытных экипажей угнетали корсарский промысел. По сравнению с XVII в. добыча алжирских пиратов сократилась более чем в десять раз, вместо 30–35 тыс. пленников теперь в Алжире находилось менее 1 тысячи, а некогда грозный алжирский флот обветшал и частично вышел из строя: в 1724 г. его силы состояли из 24 кораблей, ав 1788 г. — уже только из 17.

Однако европейские державы и США заставляли деев уважать свои интересы скорее деньгами и подарками, чем военно-морскими кампаниями. Полномасштабное нападение на Алжир позволила себе только Испания: в 1775 г. Карл III организовал крупную экспедицию с целью расширить свои владения в Западном Алжире. Однако испанский десант был окружен под стенами алжирской столицы и полностью разгромлен. Бомбардировки Алжира испанским флотом (1783–1784) ничего не дали, и в 1786 г. Мадрид вынужден был подписать мирный договор с деем Мухаммедом бен Османом (1766–1791), а через шесть лет сдать алжирцам главный город Западного Алжира — Оран (1792). Заключение мира с Испанией в конце XVIII в. обернулось для Алжира некоторым возрождением пиратских традиций позднего Средневековья.

История Алауитского Марокко первой половины XVIII в. прошла под знаком царствования целеустремленного и властного государя — Мулай Исмаила (1672–1727), объединившего марокканские провинции и наведшего невиданный до его правления порядок в государственных делах. Он вступил на престол в 26 лет и скончался на нем же глубоким стариком. Европейские источники сохранили колоритный облик этого выдающегося монарха. Худощавый, высокий, светлокожий шатен с раздвоенной бородкой, Исмаил поражал современников жгучим проницательным взглядом, живостью ума, порывистостью движений и большой физической силой: даже в возрасте шестидесяти лет он вскакивал на коня одним прыжком. Вспыльчивость и жестокость шерифского султана вошли в Марокко в поговорку: всякая неудача или конфликт приводили его в бешенство, а его гнев на придворных нередко заканчивался убийством провинившегося. Исмаил страстно любил деньги и редко останавливался перед преступлением, чтобы пополнить казну или личный бюджет. В то же время в быту он был экономен и питал презрение к роскоши и чревоугодию. Лишь в одном он не отказывал себе на протяжении всей жизни — в любви к женщинам. В его гареме жили более 500 наложниц всех цветов кожи, включая европеек знатного происхождения, а число только его сыновей к концу правления достигло семисот. Сильный темперамент султана, его неистощимая энергия и выдумка проявлялись и в военном деле: он находил удовольствие в войнах, не щадил себя и отличался отвагой. Все эти качества своеобразно сочетались в его характере с истовой набожностью.

На протяжении своего полувекового правления Исмаил сделал почти невозможное для традиционного Марокко — распространил влияние и контроль правительства на всю территорию страны. Даже племена Высокого Атласа, веками не признававшие никакой внешней власти, вынуждены были временами ему подчиняться. Во многом успех его политики обусловило создание мощного и хорошо вооруженного профессионального рабского войска, которое он сначала набирал из темнокожих невольников Западного Судана, а затем наладил его воспроизводство, выдавая воинам в жены юных негритянских рабынь. Всего негритянская армия Исмаила, получившая название абид (араб, рабы), насчитывала до 150 тыс. человек. Хорошо зная непокорность своей страны, Исмаил разместил постоянные гарнизоны новых войск в укрепленных опорных пунктах (касбах), расположенных в мятежных районах, вдоль торговых путей, а также поблизости от крупных городов. Крупным военным центром стал и новый столичный город — Мекнес, выстроенный Исмаилом к юго-западу от Феса среди оливковых плантаций и фруктовых садов.

Внешняя политика Исмаила была активной. Он приложил немало усилий для того, чтобы освободить марокканское побережье от европейцев. В конце XVII в. он вынудил англичан эвакуироваться из Танжера и отобрал у испанцев приатлантические крепости Лараш, Арсилу и Ультрамар (Маамуру). Таким образом, на атлантическом фасаде страны осталась одна европейская военная база (португальский Мазаган), но испанцы еще держались на средиземноморском побережье в крепостях (пресидиос), крупнейшими из которых были Сеута и Мелилья. Другим очагом напряженности при Мулай Исмаиле был северо-восток, где шерифское войско часто сталкивалось с янычарскими отрядами алжирских деев. Защищая целостность страны, Мулай Исмаил проявлял немало внимания к развитию торговли. Играя на противоречиях между европейскими державами, он в 1682 г. подписал с французским королем Людовиком XIV договор о свободе мореплавания и торговли, но в начале XVIII столетия уже благоволил к англичанам. Интерес Мулай Исмаила к Англии заметно усилился после того, как британцы в ходе войны за Испанское наследство (1701–1714) овладели крепостью Гибралтар и создали там военно-морскую базу. В начале XVIII столетия, явно предпочитая торговлю пиратству, шерифский государь разрешил европейским купцам селиться в Марокко, благоприятствовал выкупу христианских пленников, расширял порты и пристально следил за безопасностью караванных трасс.

Мулай Исмаил, султан Марокко. Гравюра. 1726 г.

Строгая централизация власти и государственная дисциплина, введенные Мулай Исмаилом, столь явно противоречили традициям Дальнего Магриба, что сразу же после смерти султана (1727) его режим рухнул. Горские племена отказывались платить государственные налоги и спускались на равнины для грабежа, в городах разгорались бунты, кочевники организовывали набеги на плодородные приатлантические равнины и ввязывались в распри с их населением. Тем временем многочисленные сыновья Исмаила начали затяжную борьбу за престолонаследие, известную как междуцарствие или Тридцатилетняя смута (1727–1757). В ходе этого длительного братоубийства ключевую роль сыграли «черные преторианцы» Исмаила, осознавшие, что они являются единственной организованной силой в Дальнем Магрибе. При их участии дети Исмаила часто менялись на престоле, в частности законный эмир-наследник Мулай Абдаллах в ходе боевых действий был четыре раза низложен (1728, 1735, 1736, 1745 гг.) и пять раз призван на правление (1727, 1729, 1736, 1740, 1745 гг.) различными общественно-политическими силами. Все это время Дальний Магриб оставался театром борьбы между темнокожими гвардейцами (абид), остававшимися хозяевами положения, горожанами Феса и Марракеша, привилегированными служилыми арабскими племенами и берберскими кочевниками. Возобновление кочевых миграций, частое разорение городов противоборствующими сторонами, засухи и голодный мор, поразившие страну в 40-х годах XVIII в., поставили под вопрос не только объем власти Алауитской династии, но и само ее существование.

Равновесие между противоборствующими силами Тридцатилетней смуты удалось восстановить лишь внуку Мулай Исмаила — Сиди Мухаммеду ибн Абдаллаху (1757–1790). Усталость населения от войн и ослабление негритянской гвардии позволили этому незаурядному правителю постепенно восстановить мир и относительный порядок в стране. В своих объединительных усилиях новый султан не мог полагаться на проведение силовой политики. Его военные силы были незначительны, а длительное междуцарствие и анархия раздробили Дальний Магриб на племенные территории, земли вольных портовых городов, владения влиятельных мурабитов и удельные княжества членов династии. Дальний Магриб слабо поддавался централизации. Наместники провинций были почти независимы от центра, а подчиненная власти султана территория редко превышала 1/3 площади Марокко. Духовная власть шерифских правителей признавалась марокканцами повсеместно, тогда как их претензии на сбор налогов решительно отрицались населением труднодоступных Атласских гор и полупустынных областей юга.

Поэтому Сиди Мухаммед и его преемники Мулай Язид (1790–1792) и Мулай Слиман (1792–1822) старались пользоваться своим шерифским престижем, который был довольно высок, а также междоусобицами суфийских братств и берберских племен. Управление страной по-прежнему осуществлялось в традиции «кочующего двора». В XVIII–XIX вв. Марокко имело четыре столицы — Фес, Марракеш, Рабат и Мекнес — и в каждой из них султан пребывал по несколько месяцев в году, постоянно перемещаясь с семьей, приближенными и армией по провинциям своего султаната и взимая налоги. Слабость внутрихозяйственных связей, кочевые миграции и межплеменные столкновения чрезвычайно затрудняли деятельность султанской администрации. Стабилизация внутреннего положения в Марокко была приостановлена только реформами Мулай Слимана. В начале XIX в. этот султан, подражая аравийским Саудидам, попытался ликвидировать автономию суфийских братств и вольницу берберских племен. Однако проваххабитские меры Мулай Слимана нарушили хрупкий баланс в отношениях государства и деятелей «народного ислама». В итоге насильственное очищение марокканского ислама от «незаконных нововведений» настроило против монарха-реформатора влиятельных местных мурабитов и суфийских наставников, обладавших безраздельным авторитетом у населения. Потерпев поражение в войне 1812–1822 гг. с берберскими племенами, Мулай Слиман вынужден был прекратить все реформы и отречься от трона.

К югу от Марокко, в приатлантической Сахаре с начала XVIII в. начали формироваться государства-эмираты. Их лидеры (эмиры) еще разделяли власть с собранием племенной знати (джама ‘а), но пост эмира уже переходил по наследству. Сами же джама‘а в эмиратах все реже переизбирались племенем и превращались из племенного «парламента» в совещательный орган при вожде. Однако власть эмиров оставалась непрочной, а их государства были слабо централизованы. Эмир сохранял скорее военную, чем политическую власть. Его отношения с арабской элитой, берберами и негроидами представляли собой своеобразный «вассалитет», основанный не на свободном договоре (как в феодальной Европе), а на военном принуждении, когда подданных заставляли платить натуральную дань. Поскольку вожди покоренных племен постоянно стремились к автономии, арабские «сюзерены» вынуждены были постоянно подтверждать свои права карательными походами и набегами для пополнения своих средств к существованию.

Первым государством, возникшим у арабов Присахарья, был эмират Бракна, расположенный к северу от р. Сенегал. Он был создан еще в конце XVI в. и достиг наибольшего могущества в конце XVII столетия. Однако в следующем, XVIII веке на его окраинах возникли несколько сепаратистских движений. В 1718 г. вассальное племя трарза подняло восстание против эмира Бракны и отказалось платить дань. Лидер повстанцев Али Шандора, успешно отразив первые атаки Бракны, в 1720 г. заручился поддержкой султана Марокко Мулай Исмаила. В 1721 г. он разгромил при помощи марокканцев эмират Бракна и укрепился в собственном эмирате Трарза на землях между устьем Сенегала и атлантическим побережьем. В 60-70-е годы XVIII в. против Бракны подняли восстание сильные союзы берберских племен. Они основали в глубине Присахарья новые эмираты — Тагант и Адрар. Укрепляя свои силы в борьбе с берберами, Трарза заключила союз с негрским государством Вало и к концу века покорила его. Бракна же, сначала положившись на марокканские дружины из потомков завоевателей империи Сонгай (1591 г.), в середине XVIII в. навязала вассальную зависимость местной фульбской династии Фута Торо.

Обстановка анархии и усобиц между эмирами Присахарья в немалой степени отражала обострение соперничества европейцев за монополию над атлантической торговлей у берегов Африки. В конце XVII — начале XVIII столетия главными соперниками в этом споре по-прежнему были Голландия и Франция. После франко-голландской морской войны у берегов Африки (1718–1727) Голландия была вынуждена уступить Франции оба своих опорных пункта у сахарского побережья — остров Арген и торговую базу Портендик. Затем Голландию в качестве соперника Франции сменил намного более сильный противник — Великобритания. Франко-английское согласие в Присахарье продолжалось недолго. После войны за Австрийское наследство (1740–1748) резко обострилось морское соперничество двух держав, в том числе у берегов Западной Африки. В середине XVIII в. в Европе активно развивалась текстильная промышленность, и спрос на сенегальскую камедь резко возрос. Еще в ходе европейских баталий Англия заключила с Трарзой соглашение (1746), по которому эмират соглашался продавать всю камедь «Ройял Африкен компани» в Портендике. Но междоусобицы в Трарзе в 40-50-е годы XVIII в. смягчили трудности французов, поскольку претенденты на пост эмира охотно продавали камедь в Сен-Луи в обмен на огнестрельное оружие и боеприпасы.

В ходе Семилетней войны в Европе (1756–1763) Англия успешно действовала против французского влияния в Присахарье: в 1758 г. английский флот захватил Сен-Луи, а в 1762 г. — о. Арген. Согласно условиям Парижского мирного договора 1763 г. Англия получила полный контроль над всем западноафриканским побережьем. Временный реванш Франции произошел в конце XVIII столетия, когда французское правительство поддержало освободительную войну американских колоний против метрополии (1775–1783) и вернуло себе по Версальскому мирному договору 1783 г. права на атлантическое побережье Африки. Но в период Французской революции и наполеоновских войн Франция не смогла удержать свои позиции в приатлантической Сахаре и долине р. Сенегал в силу морских поражений от британцев (при Абукире в 1798 г., при Трафальгаре в 1805 г.) и явного господства Англии в Средиземноморье.

В то время, когда европейские государства усиленно соперничали за преобладание в различных частях арабо-мусульманского мира, османская государственность втягивалась в болезненный системный кризис. Это выразилось в утрате прямого контроля Османов над Египтом, Хиджазом, Ираком и Магрибом. На протяжении всего XVIII в. Порта не предпринимала сколько-нибудь значительных шагов по совершенствованию административного управления в своих сирийских владениях. Действительно, как раз в XVIII столетии процесс ослабления связей имперского центра и подвластных Порте арабских провинций принял практически необратимый характер. Однако сокращение османского военного присутствия в арабских эйалетах еще не означало того, что местные элиты полностью утрачивали внятные политические ориентиры и погружались в пучину анархии и безвластия.

Если вчитаться в анналы арабских хронистов XVIII в., то обыденная жизнь в них чаще всего представляется непрерывной чередой трагедий и катастроф, сменяемых лишь периодами ожидания прихода новых катаклизмов. Печальную констатацию марокканского историографа Ахмеда ан-Насири «Очарование молодости государства сменилось безобразием дряхлости» можно смело применить и к реалиям арабо-османского мира. В подобных заключениях ярко проявляется характерная для традиционного восточного сознания неуверенность в завтрашнем дне, ощущение постоянной близости неумолимо надвигающихся несчастий. Однако оценки подобного рода, будучи односторонними, фиксируют внимание читателя только на изъянах османского имперского механизма и росте центробежных тенденций в державе Османов. В то же время искусство маневрирования Порты в ее взаимодействии с арабскими провинциями едва ли стоит недооценивать. Назначая представителей местной элиты на высокие посты в провинциальной администрации, Стамбул умело использовал их энергию и авторитет в своих целях. Древнее ближневосточное речение «целуй ту руку, которую не в силах укусить» по-прежнему сохраняло свою актуальность для арабских подданных падишаха, который, в свою очередь, руководствовался не менее древним правилом «разделяй и властвуй».

В. Эриксен. Екатерина II. 1762 г.

Р. Пил. Джордж Вашингтон. 1795 г.

Дж. Б. Тьеполо. Европа. Фрагмент фрески «Аполлон и континенты». Вюрцбург. 1752–1753 гг.

Дж. Б. Тьеполо. Азия. Фрагмент фрески «Аполлон и континенты». Вюрцбург. 1752–1753 гг.

Дж. Б. Тьеполо. Америка. Фрагмент фрески «Аполлон и континенты». Вюрцбург. 1752–1753 гг.

Дж. Б. Тьеполо. Африка. Фрагмент фрески «Аполлон и континенты». Вюрцбург. 1752–1753 гг.

Ж.-Б. Пигаль. Смерть. Фрагмент надгробия Морица Саксонского. 1771–1776 гг. Церковь Сен-Тома, Страсбург

Д. и Дж. Масса. Фрагмент майолики из монастыря Санта-Кьяра в Неаполе. 1742–1745 гг.

«Monsieur des Trois Etats». Эстамп. 1789 г.

Карикатура на Старый порядок. Эстамп. 1789 г.

М. ван Майтенс. Торжественный въезд принцессы Изабеллы Пармской в Вену по случаю ее бракосочетания с эрцгерцогом Иосифом. 1760 г.

Собрание английских масонов. Гравюра XVIII в.

А.Ш.Г. Лемонье. Салон мадам Жоффрен в 1755 г. 1812 г.

Г. де Сент-Обен. Салон 1767 года в Лувре. 1767 г.

Ж.-Б.С. Шарден. Мальчик с юлой. 1741 г.

Ж.Л. Давид. Антуан Лоран Лавуазье с супругой. 1788 г.

Битва при Таньере (Мальплаке) 11 сентября 1709 г. Эстамп

Картуш «Карты российских и турецких земель Северного и Южного Причерноморья» Д.Ф. Зоцмана. 1788 г.

Портрет императора Канси. Конец эпохи Канси

Портрет императора Юнчжэна. 1723–1735 гг.

Дж. Кастильоне. Портрет императора Цяньлуна. 1739 г.

«Дворец ветров» в Джайпуре. Ок. 1799 г.

Утагава Тоёхару. Наслаждение прохладой у моста Эйтай на р. Сумида, Фукагава. Эстамп. Ок. 1771 г.

Ж.М. Моро Младший. Робеспьер. Ок. 1793 г.

Палач, сам отрубающий себе голову. Сатира на Робеспьера. Эстамп. Ок. 1794 г.

С. Рома. Восток предлагает свои богатства Британии. 1778 г.

Н. Дане Холланд. Джеймс Кук. Ок. 1775 г.

Карта Африки И.М. Хазе. 1737 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.