ФРАНКМАСОНСТВО

ФРАНКМАСОНСТВО

Франкмасонству — одной из наиболее специфических социокультурных практик эпохи Просвещения — посвящена огромная литература, и все же, несмотря на обилие исследований, этот феномен трудно поддается интерпретации. С одной стороны, это обусловлено завесой тайны, которая всегда скрывала внутреннюю жизнь лож от взгляда «непосвященных». С другой стороны, масонская проблематика длительное время была и в значительной мере остается крайне идеологизированной, что серьезно затрудняет ее научную разработку.

Сами франкмасоны окружили историю своего сообщества множеством легенд, увязывая его возникновение и с культом «основателя геометрии» Гермеса Трисмегиста, и с легендой о строителе Соломонова храма Хираме, и с традициями друидов, поэтому происхождение масонства всегда было предметом самых различных толкований. Сегодня большинство исследователей солидарны в том, что корни этого явления следует искать не в далекой древности, а в Средневековье, породившем в Западной Европе такую специфическую форму социальных связей, как цехи и гильдии. Ремесленные и торговые корпорации, особенно развитые во Франции, на Британских островах и в германских государствах, на протяжений веков обеспечивали своим членам устойчивый социальный статус, контролировали качество орудий труда и конечного продукта, поддерживали стабильность заработков. Со временем эти замкнутые сообщества стали тормозом на пути экономического развития Европы и постепенно пришли в упадок. Французская революция упразднила гильдии в 1791 г., в Великобритании и немецких землях они исчезли в первой трети XIX в. Общей судьбы избежала лишь корпорация каменщиков, трансформировавшаяся в явление совершенно нового типа — франкмасонство.

Почему именно гильдия каменщиков оказалась способной к такой трансформации? Вероятно, свою роль сыграл коллективный характер ремесла людей, занятых в сфере строительства. Немаловажно и то, что верхушка этого сообщества обладала относительно высоким уровнем образования и культуры, поддерживала тесные контакты с архитекторами, инженерами и другими представителями интеллектуального труда. Мастерские были заинтересованы в состоятельных заказчиках и устанавливали с ними особые отношения. По этим или иным причинам так называемые «оперативные» масоны, непосредственно связанные со строительством, стали допускать в свой круг масонов «спекулятивных» (созерцательных) — лиц иных профессий и представителей привилегированных сословий. Социальный состав лож стал изменяться, и ремесленные корпорации начали превращаться в то, что американская исследовательница М. Джейкоб назвала «элитными клубами общения», — в очаги культуры, в стенах которых вырабатывался особый тип социального поведения и особый дискурс.

По сведениям британского историка Д. Стивенсона, первые шаги в этом направлении в XVII в. сделали шотландские цехи каменщиков, но вскоре те же процессы проявились и в Англии. Одним из первых к английским масонам примкнул антиквар, историк и алхимик Элайас Ашмол, человек выдающихся способностей. В 1650-е годы ряды лондонских «каменщиков» пополнили военный инженер Роберт Мори (Морей), лингвист Джон Уилкинс, архитектор и ученый Кристофер Рен (все они стояли у истоков Лондонского Королевского общества). Однако ложи XVII столетия существенно отличались от лож века Просвещения — они не образовывали единства и не имели «великой ложи», осуществлявшей общее руководство. Кроме того, в XVII в. не существовало мастерских, состоявших исключительно из «неоперативных» масонов: большинство их членов так или иначе были связаны со строительством, и даже там, где преобладали представители других профессий, настоящие каменщики все же имелись. Впервые целиком «созерцательные» ложи сложились в Англии лишь к концу 1690-х годов. Их появление можно считать моментом рождения нового масонства.

24 июня 1717 г. четыре старинных лондонских мастерских — «Гусь и Противень», «Кубок и Виноградная гроздь», «Корона» и «Яблоня» (они носили имена таверн, в которых масоны проводили свои собрания) — решили объединиться в Великую ложу Лондона и Вестминстера и избрать великого магистра. Люди, принявшие это решение, принадлежали к разным слоям общества: среди них были ремесленники, военные, врачи, деятели церкви, представители знати. Первым великим магистром стал «джентльмен» Энтони Сейер. В 1718 г. его сменил «эсквайр» Джордж Пейн, а в 1719 г. — «преподобный» Джон Теофил Дезагюлье. В 1720 г. к руководству снова вернулся Пейн, но в 1721 г. во главе ложи встал герцог Джон Монтегю, а в 1723 г. — герцог Филипп Уортон, и с этого времени жезл гроссмейстера больше не уходил из рук британской аристократии.

Великая ложа Лондона охватывала не всех британских масонов. В 1731 г. собственную Великую ложу учредили ирландцы. В 1736 г. она появилась у шотландцев. Однако в Англии процесс объединения шел особенно стремительно: в 1717 г. в Великую ложу Лондона вошли всего 4 мастерские, весной 1723 г. их было уже 20, к осени -51. Разрастание шло не за счет новых образований, а путем объединения уже существующих. Правда, из пяти десятков только две мастерские действовали вне столицы, но в 1727 г. ситуация изменилась: под эгиду Великой ложи Лондона перешли масоны Уэльса и Честера. Лишь старинная ложа Йорка, преобразованная в 1725 г. в «Великую», сохраняла свою автономию вплоть до 1792 г.

Огромную роль в оформлении франкмасонского движения сыграл устав, разработанный Великой ложей. Работа над его первой редакцией (1723) велась коллективно, но главный вклад в редакцию второго издания (1736) внес пресвитерианец Джеймс Андерсон, и в истории этот документ остался под именем «Конституций Андерсона». Важнейшими частями «Конституций» являлись «Древние заповеди вольных каменщиков» и «Общий регламент» из 39 статей. Регламент обосновывал полномочия великого магистра и порядок его выборов, фиксировал устройство Великой ложи и ее прерогативы, оговаривал порядок проведения ежегодного праздника и прочее. Наибольший интерес представляют «Заповеди», в частности их первый раздел «О Боге и Религии», который постулировал принципы толерантности и конфессионального нейтралитета. В нем говорилось: «Если в древности вольные каменщики обязаны были в каждой стране принадлежать к религии именно той страны и того народа, среди которого находятся, какой бы она ни была, в настоящее время считается более разумным обязывать их принадлежать лишь к той религии, в которой согласны между собой все люди, оставив им самим точно определять свои религиозные убеждения». «Заповеди» оговаривали, что масон не может быть «неразумным атеистом и неверующим вольнодумцем», но предоставляли ему свободу выбора конфессиональной принадлежности. Французский историк Д. Лигу полагает, что эта гибкая формула, созвучная политике толерантности, установившейся в английском обществе после Славной революции, фактически отвергала лишь тех, кто не разделял веры в «Великого Архитектора Вселенной». Верность экуменизму раннего масонства британские и американские ложи сохраняли и позднее, но на европейском континенте, в частности во Франции и в германских землях, позиция масонов в вопросах веры стала со временем более жесткой. Второй раздел «Заповедей» декларировал лояльность сообщества по отношению к государственной власти и предостерегал братьев от участия в «тайных злоумышлениях». Однако и в этом вопросе орден заявлял о своем нейтралитете: он отказывался исключать из своих рядов того, кто решится выступить против светских властей, поскольку связь масона с ложей считалась неразрывной. Следующие три раздела «Заповедей» регламентировали отношения масона с его мастерской, определяли порядок прохождения ступеней иерархии и обязывали братьев усердно трудиться. Шестой раздел регламентировал поведение масонов в ложе и вне ее.

«Конституции Андерсона» в течение XVIII в. пять раз переиздавались по-английски, пять раз выходили на французском языке и дважды — на немецком. Печатались они и на голландском, и на итальянском, и на испанском. Именно на «Конституции Андерсона», на опыт Великой ложи Лондона (с 1738 г. она именовалась Великой ложей Англии) ориентировались уставы лож «вольных каменщиков», которые с начала 1720-х годов стали стремительно распространяться на континенте и за пределами Европы.

Первыми английский опыт подхватили ближайшие соседи. В бельгийском городе Монсе ложа появилась уже в 1721 г. С этого же года некоторые исследователи отсчитывают историю масонства во Франции, хотя документально деятельность лож фиксируется там лишь с 1725 г. За Францией последовали Португалия и Испания, опередившие Италию и Германию. Вскоре процесс охватил Восточную и Северную Европу — Польшу, Россию, Швецию, Данию и другие страны. Примеру Старого Света последовал Новый: первыми ложу за океаном учредили «вольные каменщики» Бостона. Укоренение франкмасонства происходило под влиянием особенностей того или иного государства, поэтому его судьба и его отношения с властью везде складывались по-разному.

Во Франции процесс обозначился в полной мере в 1732–1739 гг., когда ложи во множестве стали появляться в провинциальных городах. Первенство же скорее всего принадлежало Ложе святого Фомы, названной в честь Томаса Бекета и действовавшей с 1725 г. в одной из английских таверн парижского предместья Сен-Жермен. Во всяком случае ее существование подтверждается документально. «Английский фактор» был поначалу силен: именно британцы выступали основателями ранних французских лож, а первым французским гроссмейстером стал бывший великий магистр Великой ложи Лондона, известный либертин герцог Уортон (1728). Высокая активность иностранцев-протестантов обусловила легкость укоренения «вольных каменщиков» в городах с протестантскими общинами и в крупных портах (Бордо, Ла-Рошель, Марсель, Монпелье, Ним), не говоря о таком регионе, как Эльзас. Но скоро к ордену потянулись и католики. После образования Великой ложи Франции (1738), получившей патент от Лондона, французское масонство начало объединяться, его численность резко выросла, и по степени влияния оно начало догонять английское, а затем и перегнало его. В то же время его история не обходилась без внутренней борьбы. Конфессиональные трения спровоцировали в 1740-е годы разделение французского масонства на два течения — «английское» (протестантское) и «шотландское» (католическое). В 1750-х годах Великая ложа Франции, где возобладали янсенистские настроения, начала отходить от экуменизма «Конституций Андерсона» и ориентироваться на католическую ортодоксию. Часть мастерских не приняла подобной политики, и в 1760 г. разразился серьезный конфликт, усугубившийся соперничеством титулованной аристократии с представителями третьего сословия. В 1771 г. произошел окончательный раскол: Великая ложа Франции распалась и возникло новое образование — «Великий Восток Франции» (1771–1789).

Масонское движение привлекло к себе немало выдающихся просветителей Франции. Членами братства «вольных каменщиков» были Монтескье, Даламбер, Гельвеций, Гольбах, Кондорсе и многие другие. Триумфальная церемония инициации Вольтера (1778), состоявшаяся незадолго до его смерти в парижской ложе «Девяти Сестер», была воспринята многими как своеобразная передача интеллектуальной эстафеты от философов к масонам.

Особым преследованиям во Франции «вольные каменщики» не подвергались, хотя их отношения с властями не всегда были безоблачными. В 1736 г. Королевский совет выступил против «многолюдных собраний», проводимых без санкции монарха, а в 1737–1738 гг. полиция пыталась припугнуть масонов, разглашая в прессе тайны их обрядов и устраивая облавы. Однако последние в основном коснулись кабатчиков, под крышей у которых ложи проводили свои заседания, а эдикт 1736 г. безнаказанно нарушался. Осудившая масонство булла Климента XII «In eminenti» (1738) государственным законом не стала: Парижский парламент ее не зарегистрировал, посчитав, что одного лишь «королевского неудовольствия» достаточно, чтобы покончить с тайными обществами. Когда же в 1743 г. великим магистром стал принц крови Луи де Бурбон-Конде граф де Клермон, орден и вовсе оказался под покровительством членов королевского дома. Показательно, что накануне революции парижская полиция, пытавшаяся всесторонне контролировать жизнь столицы, деятельностью лож практически не интересовалась.

В Португалию масонство проникло рано, но к моменту публикации «In eminenti» в Лиссабоне действовали всего две ложи: католическая — организованная ирландцами, и протестантская — у ее истоков стояли англичане. Ирландская ложа самораспустилась, как только известия о булле докатились до Лиссабона. Английская продолжила действовать в одиночку, покуда приток в Португалию ремесленников из Франции не стимулировал появление еще одной структуры: в 1741 г. в столице возникла ложа, на три четверти состоявшая из французов, но через два года она подверглась разгрому, а ее основатель был приговорен к четырем годам галер. После восшествия на престол Жозе I (1750) позиция властей смягчилась, поскольку фактический правитель страны маркиз Себастьян Жозе Помбал относился к деятельности масонов терпимо, а возможно, и сам принадлежал к их числу. Толерантность во времена Помбала вынужденно проявляли и церковные власти, поэтому в 1774 г. «Регламент» инквизиции не упомянул масонов в ряду врагов святой веры. Сеть португальских лож постепенно разрасталась. Ремесленников в них стали вытеснять военные и даже представители духовенства. Ситуация снова переменилась после смерти Жозе I: суд над Помбал ом знаменовал политику «искоренения дурных нравов и идей». С 1777 г. на масонов обрушились репрессии, побудившие многих бежать из страны. Тем не менее в 1793 г. некоторые ложи возобновили свою деятельность в Коимбре, Лиссабоне и Порту.

Иная картина наблюдалась в Испании. Хотя первая ложа появилась в Мадриде уже в 1728 г., распространения в XVIII в. масонство там не получило. Исследователи говорят лишь о его «спорадическом присутствии» и объясняют это противодействием испанских монархов и сильными позициями католической церкви. В 1738 г. в ответ на «In eminenti» великий инквизитор Испании издал эдикт, угрожавший «вольным каменщикам» повторным отлучением от церкви (помимо папского) и высокими штрафами. В 1740–1750 гг. состоялись первые процессы (большинство обвиняемых были военными, инициированными за границей). В 1751 г., вслед за второй антимасонской буллой «Providas Romanorum» папы Бенедикта XIV, преследования усилились и вылились в декрет короля Фердинанда VI: орден был объявлен врагом церкви и государства. Его главное прегрешение состояло в нежелании сообщать монарху о своих целях и уставах. В метрополии и колониях, в частности в Лиме, прошли новые антимасонские процессы, причем на скамье подсудимых оказалось немало иностранцев. С началом Французской революции борьбу с масонством подстегнули политические соображения: испанские власти опасались распространения революционных идей. Не случайно особенно много процессов пришлось на 1793–1794 гг. Таким образом, в XVIII в. интегрироваться в испанское общество масонству не удалось.

В германских землях, напротив, оно получило широкое распространение, но развивалось особым путем. Первая немецкая ложа — «Авессалом» — появилась в Гамбурге в 1733 г. и была официально зарегистрирована в 1737 г. Вслед за Гамбургом ложи возникли в Берлине, Мюнхене, обоих Франкфуртах, Марбурге, Лейпциге и других городах. Посвящение в масоны наследника прусского престола, будущего Фридриха II (1738), подтолкнуло к ордену многих владетельных князей Германии. Поддержка представителей власти способствовала тому, что немецкое масонство окрепло и приобрело самостоятельность. «Вольные каменщики» Германии принялись развивать собственные обряды («циннендорфский», «египетский» и др.), в которых огромное значение получили христианские мотивы, религиозная экзальтация и мистицизм. В Германии родилось и влиятельное движение розенкрейцеров, следовавшее изобретенной бароном Карлом фон Гундом системе «строгого послушания». В целом немецкое масонство было довольно консервативным и иерархичным. Тем не менее ложи оставались пространством интеллектуального диалога, что привлекало к ним таких выдающихся мыслителей, как Иоганн Вольфганг Гёте, Кристоф Мартин Виланд, Готхольд Эфраим Лессинг, Георг Форстер, Фридрих Генрих Якоби. Радикальный в политическом отношении баварский орден «иллюминатов» — «просветленных» (1776–1787), основанный приверженцем французского материализма Адамом Вейсгауптом, стал известен именно благодаря тому, что сознательно имитировал масонство.

В России присутствие масонства отмечается с 1731 г., хотя оформление лож началось лишь после 1740 г., когда Великая ложа Лондона назначила генерала Джеймса Кейта, состоявшего тогда на русской службе, «провинциальным великим мастером» России. Как и во многих других странах, ложи поначалу пополнялись иностранцами, но с 1750-х годов стало постепенно расти число россиян, в том числе представителей знати. В 1772 г. по инициативе тайного советника И.П. Елагина была конституирована Великая ложа России, под управлением которой работали полтора десятка мастерских. Примерно в это же время около десятка лож в разных городах основал барон Иоганн Готтлоб (Иван Карлович) Рейхель, директор наук в Сухопутном шляхетном кадетском корпусе. В 1776 г. елагинские и рейхелевские ложи объединились. В начале 1780-х годов временное распространение в России получила так называемая «шведская система» масонства, а затем началось становление русского розенкрейцерства. Всего в XVIII в., по данным А.И. Серкова, было учреждено не менее 136 лож. Большинство из них действовали в Санкт-Петербурге и Москве, куда к концу столетия переместился центр масонской активности и где на первый план выдвинулись такие крупные фигуры, как И.Г. Шварц и Н.И. Новиков. Деятельность московских розенкрейцеров («мартинистов») в 1786–1792 гг. исследователи считают этапом наивысшего развития русского масонства. Не оставалась в стороне и провинция. Российская география «вольных каменщиков» XVIII столетия включала в себя Архангельск, Вологду, Житомир, Казань, Киев, Орел, Пермь, Петрозаводск, Харьков, Ярославль и другие города. Особенно высока была численность лож на северо-западе империи — в Риге, Вильно, Митаве, Ревеле и Белостоке.

Долгое время власти смотрели на деятельность русских масонов снисходительно. Когда же в начале 1780-х годов «вольные каменщики» стали оказывать влияние на общественное мнение и к тому же вознамерились сделать главой русских масонов великого князя Павла Петровича, Екатерина II повела с ними борьбу. Поначалу она действовала цензурными методами и высмеивала масонство в своих пародиях и комедиях («Тайна противонелепого общества» и др.). Затем начались политические гонения, кульминацией которых стало дело Н.И. Новикова (1792) и вынесенный ему приговор (15 лет заключения в Шлиссельбургской крепости). Антимасонские акции последнего десятилетия XVIII в. лежали в русле общих изменений правительственного курса, вызванного Французской революцией, но Н.Д. Кочеткова полагает, что их следует объяснять не только политическими причинами: это было также моральное поражение Екатерины в борьбе за идейное влияние на общество.

С активным противодействием столкнулось масонство в империи Габсбургов. Там движение «вольных каменщиков» сначала охватило Австрийские Нидерланды, в 1740-х годах достигло Вены, а затем Венгрии и Трансильвании. Непримиримая позиция светской власти (в правление Марии Терезии деятельность ордена была запрещена) и католической церкви сдерживала численность лож, но полностью остановить процесс распространения масонства не могла. Число масонов продолжало расти, особенно среди представителей свободных профессий, и к 1775 г. Вена стала одним из главных центров розенкрейцерства. Когда в 1784 г. получила патент венская Великая ложа, под ее началом оказались более четырех десятков мастерских. С воцарением Иосифа II политика в отношении масонства практически не смягчилась: декрет 1785 г. запретил подданным членство в иностранных ложах, подтвердил запрет на деятельность лож в центре империи и сократил число бельгийских лож до трех. Венский «Великий Восток» подчинился властям: ликвидировав «бунтарские» ложи в Австрийских Нидерландах, он составил список «благонадежных» масонов и проинформировал Иосифа И, что «общее управление масонством отныне полностью соответствует императорским эдиктам». Тем не менее в 1786 г. были запрещены и последние мастерские.

Франкмасонство не было единым ни в организационном, ни в идейном плане. Однако, распространяясь по свету и приспосабливаясь к реалиям различных стран и регионов, оно сохраняло некоторые общие генетические черты. Его закрытость от внешнего мира не была абсолютной, и масштаб явления доказывает, что доступ в ложи повсюду был относительно свободным. Французский историк П.И. Борепер подчеркивает, что масонство эпохи Просвещения не следует трактовать исключительно как «тайное общество». Скорее это было «общество со своими тайнами» — общество, служившее «камерной сценой», на которой представители европейских элит могли свободно самовыражаться в кругу избранных друзей.

Все события в жизни каждой ложи, которая воплощала собой «храм мудрости и света», подчинялись тщательно разработанным церемониям. Театрализованная масонская обрядность, бурно развивавшаяся на протяжении всего XVIII в., использовала сложную символику и атрибутику, в том числе и такую, которая вела свое происхождение от орудий труда каменщиков и строителей (фартук, мастерок, циркуль, линейка и пр.). Специфическая масонская терминология имела иудео-христианские корни. Между братьями (слово «брат» стало традиционным обращением масонов друг к другу) царила многостепенная иерархия, но в ложах практиковались такие демократические процедуры, как выборность должностей и подчинение меньшинства большинству, а также, по крайней мере формально, действовал принцип равенства, в силу которого в стенах ложи теряли значение социальные различия. Формирование пространства эгалитарной социализации — один из важнейших вкладов масонства в культуру Просвещения.

Центральной категорией масонского дискурса была «дружба». Ее производные — тема «союза», «согласия», «гармонии сердец» звучала как в названиях лож, так и в масонских гимнах, речах и текстах. Огромную значимость для масонов имели такие понятия, как «искренность», «умеренность», «чистосердечие», «добродетель», «мудрость». В системе ценностей эпохи масонство немало способствовало утверждению филантропии, благотворительности и гуманности. Оно провозглашало своей целью развитие гражданских качеств и духовное совершенствование «вольных каменщиков». Однако свою задачу орден видел не только в нравственном укреплении братьев, но и в совершенствовании всего человечества в целом, и это возвышенное устремление было созвучно тому, о чем мечтали философы-просветители. Причины невероятного успеха масонства в XVIII в. еще требуют дальнейшего прояснения, но можно уверенно признать: цели и задачи, которые ставили перед собой «вольные каменщики», лозунги, которые они выдвигали, отражали умонастроения, царившие в рядах просвещенной элиты европейского общества.

Масонство являлось пространством широкой религиозной свободы, но «вольные каменщики» эпохи Просвещения не ставили под сомнение духовно-нравственные принципы христианства и не отказывались от своей связи с ним. Более того, несмотря на заявленную религиозную толерантность, «Конституции Андерсона» пытались закрыть двери ордена перед атеистами. Это не помешало примкнуть к масонству материалисту Гельвецию и некоторым его единомышленникам, но все же в XVIII столетии атеизм казался настолько провокационным, что подорвал бы доверие к ложам, если бы они принялись его проповедовать. В реальности традиционным институтам церкви угрожал не атеизм, а содержавшаяся в масонском дискурсе идея естественной религии, философским выражением которой являлся деизм. Папские буллы были направлены не столько против теологических построений масонов, сколько против попыток духовной эмансипации от власти официальной церкви.

Одним из своих основополагающих принципов франкмасонство провозглашало космополитизм. Официальные документы, рождавшиеся в недрах лож, и тексты, выходившие из-под пера их членов, изобиловали утверждениями, что «родина масона — вселенная», и что «весь мир — одна большая республика, в которой нации являются семьями, а индивиды — членами этих семей». Но космополитизм масонов нередко входил в противоречие с их «патриотизмом». Особенно чувствительными к своей национальной идентичности были французы. С конца 1760-х годов Великая ложа Франции активно сопротивлялась влиянию иностранного, и прежде всего английского, масонства у себя на родине. В 1786 г. «Великий Восток Франции» приветствовал эдикт Иосифа II, запретивший австрийским братьям членство в иностранных мастерских. Французские ложи, особенно ревностно следовавшие иностранным уставам, вступали в конфликт с национальным сообществом. И все же внутри лож национальных барьеров не существовало. П.И. Борепер установил имена более тысячи иностранцев, принятых во французские мастерские на протяжении XVIII столетия. Разумеется, список этот далеко не полон, но и он поражает разнообразием: британцы, канадцы, швейцарцы, голландцы, португальцы, испанцы, итальянцы, датчане, шведы, австрийцы, уроженцы германских земель, остзейцы, ливонцы, россияне, венгры, поляки… Двери французских лож открывались даже для христиан Северной Африки (их членами стали ливанский принц, негоциант-маронит, семеро моряков-алжирцев), хотя в целом исследования Борепера лишний раз доказывают сугубо европейский характер масонства.

Члены лож смотрели на мир как на «единую республику», но у этой республики имелись четкие границы, очерченные христианством. «Конституции Андерсона» изначально предоставляли масонам право «самим определять свои религиозные убеждения», но регламенты лож впоследствии были отредактированы так, что формулу «каждый каменщик должен подчиняться той религии, которую он исповедует», сменило требование подчиняться христианской религии. В 1742 г. «Апология ордена вольных каменщиков» утверждала: «Орден принимает в свои ряды только христиан; вольным каменщиком не может и не должен стать ни один человек, не принадлежащий христианской церкви. Евреи, магометане и язычники исключаются из ордена как неверные». В 1776 г. эти слова почти дословно повторил анонимный автор популярных «Философских размышлений о франкмасонстве».

Вопрос о том, следует ли допускать в ложи евреев, периодически дебатировался в разных странах. Английские масоны не проводили такой дискриминации, во всяком случае в документах она не отразилась. Первое свидетельство о членстве еврея в лондонской ложе восходит к 1732 г. Из 23 человек, подписавших петицию об учреждении новой мастерской, поданную в Великую ложу Лондона в 1759 г., более половины были евреями. В том же году в английской столице появилась ложа, состоявшая из одних только евреев, хотя подобная ситуация все же была исключением. В Нидерландах евреи также не встречали серьезных преград для вступления в ложи. Политику открытости вели и ложи США.

Зато французские масоны занимали жесткую позицию. Они проводили различие между ассимилированными евреями, чьи культурные практики почти не отличались от привычек христиан, и теми, кто имел мало контактов с христианским сообществом. Последним доступ во французские ложи был полностью закрыт, а первые все-таки имели некоторые шансы, и многое зависело от имущественного положения и личных способностей человека. Однако даже очень богатым и просвещенным евреям, стремившимся к полноценной социализации, приходилось бороться за право участвовать в культурной и филантропической деятельности ордена, и не всегда эта борьба оказывалась успешной. «Английская ложа» Бордо в начале 1740-х годов лишила членства еврея, обнаруженного в своих рядах, а в 1747 и 1749 гг. дважды отказала в приеме уроженцу Амстердама, принадлежавшему к еврейской общине (позже он без проблем был инициирован у себя на родине). В 1764 г. двери перед иудеем закрыла «Идеальная дружба» Тулузы. Байонская ложа «Ревностная», в создании которой изначально участвовали евреи, распалась, пережив глубокий кризис. Переломить эту ситуацию смогла лишь Французская революция.

Нечто подобное наблюдалось и в германских государствах. Немецкие ложи принимали у себя евреев-иностранцев, прошедших инициацию в других странах, но чинили препятствия немецким евреям, хотя против этого протестовали многие видные масоны, в том числе Лессинг. Приобщиться к ордену не смог даже Мозес Мендельсон — один из самых ярких представителей берлинского Просвещения. Большинство немецких масонов, в том числе и либералы, благосклонно относившиеся к эмансипации евреев, считали, что первым шагом для вступления в ложу непременно должен быть отказ от иудаизма и принятие христианства, пусть даже формальное. Лишь в 1784 г. немецкие евреи получили доступ в Орден азиатских братьев — венскую ложу розенкрейцеров. Сугубо христианским союзом масонское братство считалось и в России: известен лишь один случай приема иудея в петербургскую ложу, относящийся к 1797 г.

В отношении тех, кто исповедовал ислам, дискриминация была повсеместной. Пьер де Сикар, основавший в Льеже «Союз сердец», оговаривал в уставе запрет принимать «евреев, магометан, готов и иных людей, подвергшихся обрезанию при крещении». Жозеф де Местр, упомянув в переписке об одной константинопольской ложе, состоявшей якобы из турок, выражал неподдельное недоумение: как такое могло случиться!? Впрочем, ложи, действовавшие на Востоке, в частности в Константинополе, состояли из негоциантов-христиан, и сведения о проникновении в них мусульман ничем не подтверждаются.

Дискриминация проводилась и в отношении чернокожих. На континенте они еще были редкими гостями, поэтому данная проблема стояла не так остро. Но во французских колониях она ощущалась, и здесь исследователи обращают внимание на двойственность масонства: ложи активно участвовали в обсуждении перспектив общественного прогресса, исподволь способствуя расшатыванию Старого порядка в Европе, но в то же время защищали основы колониализма, поддерживая дистанцию между белыми и цветными. Масон Виктор Малуэ, комиссар на Сан-Доминго, разрабатывавший планы колонизации Гвианы, писал: «Если черный человек уподобится белому, мы увидим, как мулаты становятся дворянами, финансистами и негоциантами… Именно так портятся, деградируют и разлагаются индивиды, семьи и нации».

Наконец, объектом дискриминации были женщины. «Конституции Андерсона» определяли масонство как сугубо мужское сообщество, утверждая: «Люди, принимаемые в члены ложи… не могут быть данниками, ленниками и женщинами». Однако популярность масонских идей в просвещенных кругах делала ложи притягательными для дам, и дело было не только в моде на ношение масонской печатки. Женщины играли важную роль в жизни европейских элит XVIII столетия. Именно они чаще всего царили в салонах, расцветших в XVIII в. по всей Европе и в Америке. И хотя современники иногда посмеивались над «учеными дамами», их права на участие в интеллектуальных дебатах просвещенный век не оспаривал. Почему же такой инструмент самореализации и влияния на общественную жизнь эпохи, как ложи, оставался для них недоступным? Представительницы слабого пола не желали мириться с этой несправедливостью и порой находили поддержку «просвещенных масонов», таких, например, как автор «Опасных связей» Шодерло де Лакло. В результате ситуация стала меняться.

Одни историки утверждают, что первая смешанная мастерская возникла в 1751 г. в Гааге. Другие полагают, что это произошло в 1738 г. в Руане. Тем не менее большинство специалистов уже не отрицают факт существования «женского масонства», уточняя, что «адоптивные ложи» (допускавшие женщин к некоторым видам своей деятельности) действовали только в континентальной Европе (по большей части — во Франции) и что британские и американские «вольные каменщики» остались верны принципам, заложенным «Конституциями Андерсона». Во Франции «адоптивные ложи» долгое время игнорировались официальными масонскими инстанциями, но в 1774 г. «Великий Восток» признал за ними право на существование. Для дам устанавливался особый — более «приличный» и «щадящий нервы» — ритуал, поэтому большинство братьев считали женское масонство развлечением аристократок. Действительно, «адоптивные ложи» имели подчеркнуто светский характер. Социальная принадлежность в них была важнее, чем пол. Масонами были, в частности, герцогиня Бурбонская, принцесса Ламбаль, госпожа Гельвеций. В 1789 г. число «адоптивных лож» приближалось к сотне. Большинство из них не пережили Французской революции, и в эпоху Империи их осталось не более двух десятков.

Теория «масонского заговора» родилась в самом начале Французской революции. У ее истоков стоял человек, некогда занимавший в масонской иерархии важный пост. Огюстен Шайон де Жонвиль, бывший некогда помощником гроссмейстера Великой ложи Франции графа Клермонского, выпустил в 1789 г. брошюру «Истинная философия», в которой выдвинул против «вольных каменщиков» серьезные обвинения. Тему подхватил аббат Жак Франсуа Лефран. Его памфлеты «Тайна Революции» (1791) и «Заговор против католической религии и государей» (1792) убеждали читателей, что потрясения, похоронившие привычный уклад и традиционную политическую систему, явились результатом злоумышлений могущественного ордена «вольных каменщиков». Его доказательства строились на принадлежности к ордену некоторых видных деятелей революции и на сходстве дискурса и практик масонских лож с дискурсом и практиками Учредительного собрания. К примеру, отмена дворянских титулов и привилегий была, по его мнению, продиктована уставами лож, запрещавшими братьям подчеркивать друг перед другом свой социальный статус. Книги Жонвиля и Лефрана не получили большого резонанса — отчасти из-за слабости аргументации, отчасти потому, что в момент их публикации революция находилась на подъеме и подобная теория не могла заинтересовать широкую аудиторию. Слава разоблачителя «масонского заговора» досталась иезуиту Огюстену Баррюэлю.

Четырехтомные «Записки по истории якобинизма» (1797–1798) эмигрант Баррюэль опубликовал в Англии. «Якобинцами» он окрестил три «секты», которые, по его мнению, выступили единым фронтом «против Бога и Евангелия, против всего христианства в целом», столкнув Францию в пучину революции: помимо масонов в число «якобинцев» он включил французских философов-просветителей и баварских иллюминатов. Расширив круг «заговорщиков», Баррюэль пошел по пути, предложенному Лефраном: он проводил параллели между революционным законодательством и принципами, которые исповедовали «заговорщики», а также вскрывал масонские корни лидеров революции, игнорируя при этом тот факт, что члены лож действовали по обе стороны баррикад. Баррюэль использовал широкий круг источников, и его рассуждения показались современникам убедительными. К тому же изменились исторические обстоятельства. К моменту публикации «Записок» Франция уже пережила и эйфорию первых лет революции, и ужасы Террора, и Термидор. К власти пришла Директория, Европа содрогалась под ударами армии Бонапарта, поэтому антиреволюционный обличительный пафос оказался востребованным. «Записки» имели успех, неоднократно переиздавались и переводились. Идеи Баррюэля, подхваченные Л. Хервасом-и-Пандуро в Испании, Дж. Робисоном на Британских островах, И. фон Штарком в германских землях, оказали немалое влияние на образ революции в общественном сознании: многие начали ассоциировать масонство с подрывной антигосударственной деятельностью, хотя прежде в нем видели лишь инструмент интеллектуального воздействия на общество.

Уже в 1801 г. бывший депутат Учредительного собрания Ж.Ж. Мунье попытался опровергнуть Баррюэля, утверждая: «Франкмасоны не имели ни малейшего влияния на революцию». С тех пор на протяжении двух столетий «теория заговора» систематически подвергалась критике, однако идеологические мотивы зачастую брали верх над научными доказательствами. Оборотной стороной стремления категорически отмести «теорию заговора» стало то, что любые попытки подойти к проблеме «масонство и революция» с мерками научного исследования казались подозрительными. В последние десятилетия ситуация изменилась. Разумеется, речь не идет о реанимации «теории заговора» — сегодня под ней не подпишется ни один профессиональный историк. Однако, сходясь во мнении, что никаких доказательств целенаправленной деятельности ордена по свержению Старого порядка не существует, ученые признают, что Баррюэль поставил целый ряд серьезных проблем. Их решение не может ограничиться прямолинейным отрицанием или подтверждением «теории заговора» и не должно заканчиваться спорами о том, следует ли нам признавать участие масонства в революции институциональным, или мы вправе говорить лишь об индивидуальной, хотя и массовой, активности членов лож. Масштабы участия «вольных каменщиков» в разработке политического дискурса Просвещения, популяризации тех принципов, которые впоследствии попыталась воплотить в жизнь Французская революция, требуют дальнейшего уточнения. Современные исследования вписывают феномен масонства в широкий социокультурный контекст XVIII столетия и рассматривают ложи как один из множества инструментов социализации, «изобретенных» той эпохой, как специфический тип социальных контактов, который содействовал распространению в обществе идеалов и ценностей Просвещения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.