Шайка-лейка

Шайка-лейка

Более того, «чистой политикой» дело не ограничивалось. Позиционируя себя как «классических социал-демократов европейского типа», меньшевики таковыми ни на копейку не являлись, что бы при этом сами о себе не думали. Просто потому, что для установления «классической социал-демократии» в тогдашней Грузии не имелось ни малейшей опоры. Ни продвинутого рабочего класса, то есть мощных тред-юнионов, ни развитого среднего сословия, ни хотя бы серьезного фермерства не существовало. Была лишь огромная масса взбаламученного социальными катаклизмами традиционного населения (крохотный рабочий класс, в общем, не в счет) – и оседлавший волну интеллигентский «бомонд», подстегивавший массы красивыми, но совершенно фантастическими лозунгами, однако решительно неспособный (вспомним хотя бы, как буксовала земельная реформа) претворить их в жизнь. Недаром же с момента возникновения власть меньшевиков, как мы уже видели, неуклонно дрейфовала от «классической социал-демократии» к странному симбиозу идей Маркса, которого Жордания считал учителем, и Чавчавадзе, которого учителем не считали, но на статьях которого, тем не менее, росли.

То есть, о чем уже говорилось, к «национал-социализму».

К тому самому. Пусть и в зародыше, но все-таки.

Зато большевики, общаясь с упомянутой массой (алчущими земли крестьянами, только-только врастающими в город фабричными «пред-пролетариями», люмпенами, «пробуждающимися малыми нациями»), чувствовали себя, как рыба в воде. Влияния в «безусловной» Грузии они, в сущности, не имели лишь потому, что прочно, начиная с весны 1918 года, сидели в подполье. Выход на свет автоматически означал начало «большого пути» в народ. Что, кстати, прекрасно понимали и в Москве, где ничуть не сомневались в том, что яблочко очень скоро упадет к ним в руки само, и в Тифлисе, где легализованных «идео-кузенов» практически мгновенно начали сажать. Между прочим, вполне по делу, поскольку заняться легальной парламентской борьбой, отказавшись от курса на вооруженное восстание, большевики не могли. Да и не собирались – превращаться в еще одних меньшевиков, только второй свежести, не имеющих никаких шансов на власть, в их планы вовсе не входило. Еще и в силу специфики, так сказать, партийного строительства в местных условиях, где круг «этих революционеров» был невероятно узок.

В сущности, это были люди одной тусовки, где (ах, эта провинция!) все всех знали в лицо, а идеологическое размежевание определялось, в основном, не идейными разногласиями, а личностными соображениями. Костяк меньшевиков формировался в основном из «чистой» публики, из «просвещенной общественности» с княжескими титулами, а нередко и с имениями, и тифлисского «бомонда», разбуженного в свое время великим Ильей Григорьевичем. Группа лидеров кристаллизовалась по принципу «да, он человек нашего круга», людям попроще и провинциалам типа Цхакая, а позже Джугашвили, и тем паче «не совсем своим», вроде «этого кинто» Тер-Петросяна (Камо), предлагались вторые, а то и третьи роли. На что они были категорически не согласны, предпочитая уходить к Ленину, у которого свободных мест было полно, а сословных предрассудков не было вовсе. Впрочем, и сам «бомонд» дробился и делился по тому же признаку: если в одном семействе старший брат или кузен делал карьеру под крылышком Жордания, остальным кузенам гордость не позволяла быть у него на подхвате. В итоге сплошь и рядом случались казусы a la семья Гегечкори, где батони Евгений быстро вышел в лидеры меньшевизма, а затем и в министры иностранных дел, зато батони Александр («Саша»), начав карьеру там же, после ссоры с кузеном нашел себя в кругу Сосо Джугашвили. Позже, между прочим, выдав их общую племянницу, сиротку Нино, замуж за молодого, нищего, социально чуждого, но идейно своего в доску большевика Лаврентия Берия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.