Иоганнесбург, 2 июня 1900 г.

Иоганнесбург, 2 июня 1900 г.

Пришло утро, и армия поднялась, готовая, в случае необходимости, продолжить сражение. Но враг бежал. Главный хребет Ренда все еще лежал у нас на пути. Его защитники оставили все свои позиции под покровом темноты. Эскадрон Френча уже карабкался вверх по склону на востоке и гнал своих лошадей на север, на Эландсфонтейн. Войска Гамильтона, которым предстояло проделать всего шестимильный переход до Флориды, не спешили, и у нас было время осмотреть место вчерашнего сражения. Проехав днем по той местности, где проходила атака шотландцев Гордона, мы были еще более поражены теми трудностями, которые им пришлось преодолеть. На том месте, с которого я [527] наблюдал за сражением, мне казалось, что буры удерживают длинную черную гряду высотой около сорока футов, которая резко поднимается над травянистой равниной. Теперь же оказалось, что иллюзия крутизны склона была вызвана тем, что на этом месте была выжжена трава, — это укорачивало перспективу. На самом же деле там почти не было никакого подъема, а то, что мы принимали за вражескую позицию, было лишь скальным выходом, который отделяла от настоящей позиции полоса голой земли шириной около 200 ярдов.

Я не проехал еще и сотни ярдов, как увидел печальную картину. Около груды камней лежали в ряд восемнадцать мертвых шотландцев, их ноги в серых носках — ботинки с них уже сняли — выглядели очень жалко. Они лежали здесь, застывшие и холодные, у знаменитой рудной жилы Банкет Риф. Я знал, насколько более драгоценной была их жизнь для их соотечественников, чем все эти золотые копи, из-за которых, по утверждению лживых иностранцев, шла война. И все же при виде этих мертвых и земли, на которой они лежали, ни я, ни бывшие со мной офицеры не могли сдержать необъяснимую злость, и мы хмуро посмотрели на высокие трубы Ренда.

Все силы Гамильтона выступили к десяти часам, но еще до этого передовые отряды вошли во Флориду и выставили пикеты на холмах за городом. Флорида — это Кью Гарденс Иоганнесбурга. Прочная дамба, построенная поперек долины, образует глубокое красивое озеро. Аккуратно посаженные австралийские сосны со всех сторон дают приятную тень. Черные с белым высокие трубы над шахтами заметно выделяются на фоне темной листвы. Здесь имеется маленький, но удобный отель, который называется «Убежище» (The Retreat), куда по воскресеньям, в мирное время, приезжают в поисках уединения или разнообразия изнуренные биржевые дельцы, чей разум расшатан колебанием курсов. Повсюду вдоль рудной жилы можно видеть следы индустрии и коммерции. Повсюду расходятся хорошие, покрытые щебенкой дороги, взгляд привлекают яркие рекламные плакаты. Над головой тянутся провода телефона и телеграфа. Земля аккуратно размечена маленькими каменными обелисками на «глубины» и «концессии», на них имеются таблички со всеми теми чудными именами, что заполняют коммерческие колонки газет. [528]

Поскольку солдаты съели свой последний двойной рацион, и еда, которую они получили утром, состояла из всяких остатков, сохранившихся в полевых кухнях, было необходимо как-то пополнить запасы провизии. Фельдмаршал приказал, чтобы никакие войска не входили в Иоганнесбург без особого приказа; однако, найдя мало чего съедобного во Флориде, Гамильтон послал своего интенданта и один эскадрон до самого Марайсбурга, откуда они вернулись с некоторым количеством консервированной крольчатины и сардин, и с новостями о том, что буры занимают позицию рядам с копями Ланглаагте.

Этим утром мы захватили поезд и несколько пленных. Поезд возвращался из Потчефстроома под охраной шести вооруженных бюргеров, но когда на него навели ружья, он послушно остановился и сдался. Среди пленных был командант Бота — но не Луи и не Филип, а Бота из Зутспанберга, храбрый и честный малый, который прошел всю войну от Талана Хилл и до последнего сражения. Он был вполне доволен своей участью и решил, что ему хватит воевать. Узнав, что он содержится под стражей недалеко от штаба, я пошел навестить его. Он не выказывал никакой горечи и, казалось, готов был принять ту судьбу, которую уготовила ему война. Пока мы разговаривали, другой пленный бур, внимательно смотревший на меня, вдруг неожиданно сказал на хорошем английском: «Когда мы виделись в последний раз, вы были в моем положении, а я — в вашем».

Затем он рассказал мне, что он был в том отряде, который уничтожил бронепоезд. «Мне было очень жаль вас тогда», — сказал он.

Я заметил, что гораздо хуже попасть в плен в начале войны, чем в конце, как он.

— ««Вы думаете, это конец войны?» — тут же спросил командант. «Мне хотелось бы спросить вас об этом». — «Нет, нет, это еще не конец. Они еще немного повоюют. Возможно, они будут защищать Преторию. Может быть, вам придется отправиться в Лиденбург, хотя долго это теперь не продлится».

Затем, поскольку и он, и его товарищ участвовали в кампании в Натале, мы стали обсуждать различные сражения. Пока мы разговаривали, пришел Ян Гамильтон. Я только что сказал команданту, что, с нашей точки зрения, буры совершили роковую [529] стратегическую ошибку, бросив свои основные силы на Наталь вместо того, чтобы просто удерживать перевалы, маскировать Мафекинг и Кимберли и двигаться на юг, на колонию, со всеми людьми и пушками, какие у них были. Он признал, что это, возможно, и так, «Но, — сказал он, — нашей большой ошибкой было то, что мы не стали штурмовать Ледисмит — позицию у Платранда, в тот день, после нашей победы при Ломбарде Коп. Мы виним за это Жубера. Многие из нас тогда хотели пойти туда. Укреплений там еще не было, солдаты были деморализованы. Если бы мы взяли Платранд (Лагерь Цезаря), вы не смогли бы удержать город. Сколько людей у вас было там на вершине?»

— ««В первую неделю — только один пикет», — ответил генерал. «О, я знал, что мы могли бы сделать это. Что бы тогда случилось?» — «Нам пришлось бы выгнать вас оттуда».

Командант улыбнулся с чувством собственного превосходства. Генерал продолжал: «Да, выгнали бы штыками ночью или еще как-нибудь, если, как вы говорите, город нельзя было бы удержать».

— ««В настоящее время, — сказал Бота, — вы подтянулись, но в те три дня после Никольсон Нек штыков никто не боялся. Если бы мы тогда пошли на штурм (тогда все наши люди были при нас, и не приходилось думать о Буллере), тогда бы вы нас не смогли выгнать».

Гамильтон подумал. «Возможно, нет, — сказал он после некоторой паузы. — А почему же Жубер не попытался?»

— ««Слишком старый, — ответил тот с полным пренебрежением, — для войны нужны молодые люди».

На этом, насколько я помню, наша беседа закончилась. Две недели спустя я встретил Боту на улицах Претории уже свободным человеком. Он рассказал мне, что его отпустили под честное слово; возможно, что его откровенный и мужественный разговор с генералом подействовал на последнего.

После завтрака мне очень захотелось попасть в Иоганнесбург и, если возможно, пройти через него. Только что произошло важное сражение, и его свидетелями были только два или три корреспондента. А поскольку между нашими силами и телеграфным проводом находился враг, нельзя было послать домой никаких известий. Конечно, Гамильтон послал двух Римингтоновских [530] Проводников с донесениями рано утром, но им предстоит сделать большой крюк к югу, и даже если они вообще сумеют пройти там, то доберутся до лорда Робертса только к вечеру. Самая короткая и, пожалуй, самая безопасная дорога лежала прямо через Иоганнесбург. Но стоило ли ради всего этого так рисковать? Пока я обдумывал это, сидя на веранде у временного генерального штаба, со стороны города подъехали два велосипедиста. Я завел разговор с одним из них, французом, по имени мсье Лотре. Он приехал с шахты Ланглаагте — предприятия, с которым он был как-то связан. По его словам, буров там не было. Может, они и есть в городе, а может, и нет. Есть ли возможность проникнуть туда постороннему? Конечно, ответил он, если только его не остановят и не станут расспрашивать. Он вызвался быть моим проводником, если я захочу попасть в город, и поскольку отправить телеграммы было необходимо, я решил, после некоторых сомнений, принять его предложение. Генерал, который хотел послать более подробный рапорт о своих действиях и сообщить о своем прибытии во Флориду, был рад воспользоваться даже таким ненадежным каналом. Дело было немедленно улажено. Друг Лотре, очень покладистый малый, безропотно слез с велосипеда и предоставил его в мое распоряжение. Я снял хаки, надел обычный гражданский костюм, который был у меня в саквояже, и сменил шляпу с полями на мягкую кепку. Лотре положил депеши в свой карман, и мы отправились без лишних слов. Дорога была плохая. Она извивалась между холмов, местами утопая в песке, но велосипед был хороший, и мы двигались довольно быстро. Лотре, который знал здесь каждый дюйм, избегал больших проезжих дорог и вел меня обходными путями от одной шахты к другой, мимо огромных куч шлака, через маленькие частные узкоколейки, небольшие еловые рощи, между огромными сараями с техникой, стоявшей сейчас без дела. Через три четверти часа мы добрались до Ланглаагте, и здесь встретили одного из разведчиков Римингтона, который осторожно пробирался к городу. Мы перекинулись с ним несколькими словами, укрывшись за домом, поскольку он был вооружен и в униформе. Ему было неизвестно, что нас ждет впереди, однако он точно знал, что войска еще не вошли в Иоганнесбург. «Но, — сказал он, — корреспондент „Таймс“ отправился туда часа за два до меня». [531]

— ««Верхом?» — спросил я.

— ««Да, на лошади» — ответил он.

— ««Ах, — сказал мой француз, — это плохо. На лошади он туда не проберется. Его арестуют». Он был очень возбужден нашим приключением и добавил: «Впрочем, мы его все равно перегоним, даже если он ускользнет от буров».

Мы поспешили вперед. Дорога шла под уклон, домов стало больше. Наконец мы выехали на городскую улицу. «Если нас остановят, — сказал мой проводник, — говорите по-французски. Les francais sont en bonne odeur ici. Вы говорите по-французски, не так ли?»

Я подумал, что мое произношение вполне сойдет для того, чтобы обмануть голландца, и сказал, что говорю. С этого момента мы продолжали разговор по-французски.

Мы избегали главных улиц, выбирая дорогу через бедные кварталы. Вокруг нас лежал Иоганнесбург, тихий, почти всеми покинутый. Кое-где по углам стояли группы угрюмых людей, говоривших между собой, они подозрительно глядели нам вслед. Магазины были закрыты. Почти во всех домах заперты ставни. Быстро приближалась ночь, и ночные тени, казалось, усиливали уныние, нависшее над городом в последний день его существования под властью Республики.

Неожиданно, когда мы пересекали боковую улицу, я увидел на соседней улице, параллельной той, по которой мы ехали, трех всадников в широкополых шляпах, с патронташами, имевших тот самый особый иррегулярный вид, который я привык связывать с бурами. Останавливаться или поворачивать назад было бы роковой ошибкой. В конце концов, когда враг стоит у ворот, у них, должно быть, хватает своих забот. Мы беспрепятственно проскочили на центральную площадь, и мой спутник, который держался с поразительным хладнокровием, указал мне на почту и другие общественные здания, говоря все время по-французски. Уклон перед нами был таким крутым, что пришлось слезть с велосипедов и вести их рядом с собой. Пока мы шли, я услышал за спиной топот конских копыт, весьма меня обеспокоивший. Я с трудом сдерживал себя, чтобы не обернуться.

— ««Encore un Boer», — тихо сказал Лотре. Я не мог вымолвить ни слова. Человек приблизился, обогнал нас и свернул на [532] одну из боковых улиц. Я не смог удержаться и взглянул на него — это было естественно, а потому благоразумно. Он наверняка был буром, к тому же, похоже, иностранцем. Вооружен с головы до пят. Его лошадь несла весь комплект воинского снаряжения, притороченный к английскому седлу. Сумки, седельные мешки, кружка, чехлы — все было при нем. Ружье висело у него за спиной, две патронные ленты крест накрест через плечо, а третьей подпоясан — довольно опасный клиент. Я посмотрел ему в лицо, и наши глаза встретились. Затем он беззаботно отвернулся, пришпорил коня и ускакал. Я снова вздохнул свободно. Лотре рассмеялся. «В Иоганнесбурге полно велосипедистов. Мы выглядим вполне обыкновенно, никто нас не остановит».

Мы приблизились к юго-восточным окраинам города. Если наши войска следуют первоначальному плану наступления, то передовые бригады лорда Робертса должны быть уже близко. Лотре сказал: «Может быть, мы спросим?» Но я подумал, что лучше пока подождать. По мере того, как мы продвигались, улицы становились все более пустынными, и, наконец, мы остались совсем одни. На протяжении полумили нам не встретился ни один человек. Наконец мы увидели какого-то оборванца. Никого не было рядом, ночь была темной, а человек был старый и слабый, поэтому мы решились спросить его. «Англичане, — сказал он с усмешкой, — что ж, их часовые уже вон там, на вершине холма». — «Как далеко?» — «Минутах в пяти отсюда, даже меньше».

Ярдов через двести мы увидели трех британских солдат. Они были без оружия и довольно легкомысленно направлялись в город. Я остановил их и спросил, из какой они бригады. Они ответили: «Максвелла». «А где линия пикетов?» — «Мы не видели пикетов» — сказал один из них. «А что вы здесь делаете?» — «Ищем чего-нибудь поесть. Рацион очень маленький». — «Вас возьмут в плен или застрелят, если войдете в город». «Это как же, начальник?» — сказал один из них, заинтересовавшись такой необычной перспективой.

Я повторил, добавив, что буры все еще патрулируют улицы.

— «Ну, тогда не стоит туда лезть. Пойдем обратно, поищем чего-нибудь поближе к лагерю».

Мы пошли вместе. [533]

Я не нашел никаких пикетов на окраине города. Возможно, у Максвелла они где-то и были, но, во всяком случае, они никому не мешали свободно ходить туда и сюда. Нас никто не окликнул, пока мы шли, и вскоре мы оказались в центре большого бивуака. Теперь я мог быть в какой-то степени полезен своим спутникам: если они знали дорогу, то я знал армию. Вскоре я нашел знакомых офицеров, и от них мы узнали, что штаб-квартира лорда Робертса находится не Эландсфонтейне, на юге, а в Гермистоне, почти в семи милях отсюда. Было совершенно темно, все признаки дороги исчезли, но Лотре заявил, что он знает дорогу, во всяком случае, послания — и официальное, и для прессы — должны быть доставлены.

Мы покинули лагерь бригады Максвелла и пошли напрямик, рассчитывая выйти на главную южную дорогу. Велосипеды превратились теперь в изрядную помеху, поскольку тропинки, по которым мы шли, петляли среди густых хвойных зарослей, а путь нам постоянно преграждали проволочные изгороди, овраги, ямы и высокая трава. Лотре, однако, уверял, что все в порядке, и, как оказалось, он был прав. Медленно продвигаясь таким образом в течение часа, мы дошли до железной дороги и, увидев слева какие-то костры, повернули и пошли вдоль нее. Через полмили мы вышли еще к одному бивуаку, где нас также никто не остановил. Я спросил у одного солдата, из какой он бригады, но он не знал, что с его стороны было достаточно глупо. У огромного костра в нескольких ярдах от нас расположилась группа офицеров, и я направился к ним. По случаю я попал на офицерский ужин генерала Такера. Я знал командира седьмой дивизии по Индии, когда он стоял в Секундерабаде, и он приветствовал меня со своей обычной веселой учтивостью. В полдень он был послан со своей передовой бригадой сделать попытку соединиться с Френчем и завершить окружение Иоганнесбурга, но темнота воспрепятствовала его продвижению. Кроме того, никаких сообщений от кавалерии пока не поступало, и он не знал точно, где находится Френч. Я получил от него немного виски с водой и точные указания, как найти штаб-квартиру фельдмаршала. Он расположился, как оказалось, примерно в двух милях за Гермистоном, в полутора милях к западу от дороги, в одиноко стоящем доме на небольшом [534] холме, расположенном за большой цистерной. На тот случай, если этими указаниями будет трудно воспользоваться в темноте, он повел нас вверх по склону и указал на мерцавшие в ночной темноте огни. Это был лагерь одиннадцатой дивизии. Где-то рядом с ней находилась и штаб-квартира военачальника. Получив эти указания, мы продолжили путь.

Через полчаса, как и обещал Лотре, мы вышли на хорошую твердую дорогу, и велосипеды быстро компенсировали нам все то время, что мы тащили их за собой. Было довольно холодно, и мы с удовольствием проехались со скоростью около десяти миль в час. Двигаясь такими темпами, мы уже через двадцать минут оказались в Гермистоне. Сомневаясь, смогу ли найти здесь ужин и ночлег, я остановился у отеля и, увидев внутри свет и признаки жизни, зашел туда. Там я нашел мистера Лайонела Джеймса, корреспондента «Таймс». Я спросил его, добрался ли его подчиненный из части Гамильтона. Он ответил — нет, и когда я сообщил ему, что тот отправился в путь часа на два раньше меня, очень обеспокоился; француз же не смог скрыть злорадной гримасы. Я предложил ему рассказать кое-что о сражении, чтобы он мог воспользоваться этой информацией (что может быть хуже завидующего журналиста?), но он ответил, что раз мне так повезло и я сумел пробраться, то он не смеет лишать меня моего преимущества.

Мы поспешно и не очень хорошо поужинали, зарезервировали за собой половину бильярдного стола — на тот случай, если не удастся найти более подходящего места для ночлега — и двинулись дальше, к тому времени уже очень устав и сбив себе ноги. Пройдя еще две мили по пыльной дороге, мы достигли лагеря. Я встретил нескольких офицеров, которые знали, где расположен штаб, и, наконец, в половине десятого мы добрались до одиноко стоящего дома. Мы передали туда депеши с ординарцем, через несколько минут к нам вышел лорд Керри и сказал, что начальник желает видеть посланцев.

И вот, впервые за всю войну, я оказался лицом к лицу с нашим прославленным полководцем. Комната была маленькая, скромно обставленная; он и его штаб, только что закончившие ужинать, сидели вокруг большого стола, занимавшего почти всю комнату.

Фельдмаршал встал, поздоровался с нами за руку и весьма церемонно пригласил нас присесть. Он прочитал половину донесения [535] Гамильтона. «Первую часть, — сказал он, — мы уже знаем. Два проводника, кажется из Римингтоновских, добрались сюда около часу назад. Они проделали опасный путь, за ними была погоня, но они ускользнули. Я рад слышать, что Гамильтон во Флориде. Как вы сюда добрались?»

Я вкратце рассказал ему. Его глаза блестели. Я никогда раньше не видел человека с такими необыкновенными глазами. Лицо остается совершенно неподвижным, но глаза выражают сильнейшие эмоции. Иногда они пылают гневом и в них виден горячий желтый огонь. Тогда лучше говорить коротко и ясно и поскорее закончить. В другой раз — серый стальной блеск, холодный и непримиримый, очень отрезвляюще действующий на собеседника. Но сейчас глаза сверкали ярко, весело, может быть, оценивающе, но, во всяком случае, дружелюбно.

— ««Расскажите мне о сражении», — попросил он.

Я рассказал ему все, что знал, примерно то же самое, что написано здесь, хотя и не так подробно, однако не думаю, что рассказ от этого проиграл. Время от времени он задавал вопросы, касающиеся концентрации артиллерии, ширины фронта атакующей пехоты и прочих технических деталей, о которых, к счастью, я имел подробные сведения. Затем он спросил, что мы собираемся делать. Лотре ответил, что намерен тут же вернуться обратно, но главнокомандующий сказал: «Лучше оставайтесь здесь на ночь, мы найдем для вас постель». Мы, конечно же, остались. Он спросил меня, собираюсь ли я вернуться назад утром. Я ответил, что поскольку уже доставил свои послания до телеграфа, то мне не стоит больше рисковать. Лучше дождаться, пока британские войска не займут город. Он рассмеялся и сказал, что я совершенно прав, было бы совершенно ни к чему попасться еще раз. Затем он сказал, что утром отправит со мной письмо Гамильтону, пожелал нам спокойной ночи и удалился в свой вагон. Я же нашел удобную постель, впервые за целый месяц, и, поскольку страшно устал, немедленно уснул.