Глава 17

Глава 17

Дни проходили стремительно.

Пилоты уже знали каждый сантиметр местности между Везером и Рейном: Тевтобургский Лес, Зауэрланд, Эйфель, яркий зеленый массив около Мюнстера, лежащие в руинах города Рура. Каждый день совершались новые боевые вылеты, велись новые воздушные бои и случались новые потери…

Хертогенвальд[213] к югу от Ахена стал громадным кладбищем. Несколько раз он переходил из рук в руки, а затем немецкий фронт разрушился под натиском численно превосходящих сил противника.

Снова и снова истребители мчались из своих секторов между Лингеном и Фехтой, Клоппенбургом и каналом Миттельланд через зенитный барьер, организованный против вражеского проникновения в Рур, чтобы оказать поддержку частям на линии фронта. Но больше не в их власти было произвести какой-либо видимый эффект, вследствие того, что больший процент воздушных боев проходил над районом Мюнстера.

Почти в каждой большой деревне за старой посеревшей от времени стеной местного кладбища появлялись могилы погибших пилотов «Зеленого сердца».

Дортенман с двадцатью пятью «Фокке-Вульфами» был переведен в другое место. Теперь он взлетал из Бабенхаузена[214] между Дармштадтом и Ашаффенбургом и докладывал об успехах в схватках с истребителями-бомбардировщиками в секторе Рейн-Майн.[215] Я надеялся, что туда будет направлена вся группа. Там был мой собственный дом, а в такой мрачный период войны любой хотел бы быть поближе к дому, насколько это возможно.

Но этой надежде не суждено было сбыться. Через две недели Дортенман вернулся назад в Фаррельбуш. Он неожиданно добился там успеха, но очень большой ценой. Четверть его пилотов заплатила за это своей жизнью в ожесточенных боях с «Тандерболтами» над Таунусом.[216]

– Ханс, вы со всем почтением отнеслись к моей родине? – спросил я со смехом, приветствуя скитальцев.

– Могу держать пари, что это так, старый брюзга. – А затем худощавый, жилистый уроженец Вюрцбурга представил свой рапорт. – Я только не могу понять, – сказал он, – почему они вслед за мной не послали вас и почему я должен вернуться сюда. Туда намного проще возвращаться, и, прежде всего, линия фронта гораздо ближе, и мы не должны были бы так далеко летать, чтобы добраться до нее, но теперь я тоже начинаю понимать, что у этих кретинов совсем не осталось мозгов.

– Кто это там? – спросил Дортенман, когда в столовую уверенно вошел гауптман Таппер, который совсем недавно был направлен в нашу группу.

– Вы, Ханс, теперь получше следите за своими поступками. Это осведомитель, посланный шпионить за нами, трусливыми летчиками-истребителями.

Я с улыбкой представил этих двух человек друг другу:

– Обер-лейтенант Дортенман, командир 10-й эскадрильи, а это – гауптман Таппер, наш национал-социалистический уполномоченный.

Никто хорошо не относился к этим господам-шпионам, которые ходили вокруг на цыпочках и своими закоснелыми нацистскими лозунгами пытались влиять на управление эскадрильями. Они всегда были известны как «артель пресмыкающихся ослов».

Все мы ненавидели этих комиссаров и рассматривали их присутствие среди нас как оскорбление. Поэтому Таппера практически исключили из нашего круга, и каждый раз, когда он появлялся, наша беседа внезапно прекращалась или ее тема полностью менялась.

– «Автобан»! Какая обстановка?

Группа летела в южном направлении на высоте 3,7 тысячи метров над гребнем Тевтобургского Леса. Между толстыми грядами облаков мы могли видеть внизу маленькие участки земли. «Фокке-Вульфы» летели сквозь мощный обширный верхний слой кучевых облаков.

– Говорит «Автобан». Ваш сектор свободен от вражеских самолетов. Соединения четырехмоторных бомбардировщиков находятся над Южной Голландией.

Легкий доворот на курс 250°. Я решил лететь по прямой в район Дуйсбург – Ахен.

Громадные облака поднимались вверх мощными слоями. Ровно отрезанные ниже 1,8 тысячи метров, они напоминали дрожащее желе, помещенное на гигантскую стеклянную тарелку.

Вскоре мы были над Мюнстером. Мы еще раз погрузились в молочную пелену, сквозь которую заметили случайный проблеск города, который растворился словно призрак.

– Парни, держитесь. Наверху «Боинги», – закричал чей-то возбужденный голос по двусторонней связи.

Быстрый взгляд вверх. Увиденного было достаточно, чтобы кровь застыла в наших жилах. Едва ли в 30 метрах над нами с правого борта приближались «Боинги», летевшие крылом к крылу. Открытые бомбоотсеки зияли словно черные пасти.

– Это группа, предназначенная для Мюнстера. Они в любой момент могут начать сброс бомб.

– Позвольте им вывалить свои «яйца». – Это был неугомонный Прагер, сохранявший спокойствие даже в такой страшный момент.

«Он, должно быть, имеет вместо нервов стальные тросы там, где у других лишь тонкие нити», – подумал я.

Вокруг засвистели бомбы.

Кувыркаясь и вращаясь, они летели вниз. Бомбы, бомбы, бомбы… Мы могли отчетливо видеть каждый из этих смертоносных объектов, когда они вылетали из бомбоотсеков.

Затаив дыхание, шестьдесят похолодевших пилотов сжимали ручки управления. Мрачные, перекошенные лица, руки на красных рукоятках сброса фонарей кабин, хотя не было никакого шанса на спасение, если одна из этих бомб попадет в самолет.

Это выглядело так, словно они извергали смертельный яд. Это были никакие не «яйца», как их обычно называли среди истребителей. Это был алчный ливень, вытекающий словно икра из бьющейся рыбы.

Наконец, мы миновали этот поток.

Ни один из нас не был поражен. Это было просто невероятно!

– Тьфу! – вырвался у кого-то вздох облегчения, и в наушниках можно было практически услышать биение сердец.

– Хейлман – «Автобану». Какого черта вы, проклятые идиоты, не предупредили о бомбардировщиках, которых мы едва не протаранили?

– «Автобан» – Хейлману. Нас не известили.

– Вас не известили. – Я передразнил голос, доносившийся по радио. – Хорошо, я надеюсь, что никто не будет извещен, когда один из вас лишится своей проклятой задницы. Прошу разрешения атаковать. Жду ответа…

– «Автобан» – Хейлману. Вы должны выполнить свою боевую задачу на линии фронта.

– Не будьте такими болванами. В облаках мы никогда не получим другого шанса атаковать «Боинги».

– «Автобан» – Хейлману. Продолжайте полет к вашей цели, как приказано.

– Вы, чертова баба,[217] я надеюсь, что вы еще будете сожалеть об этом.

Едва я приземлился, как меня вызвали к генералу Вольфу, который подверг меня сокрушительному разносу. Я никогда бы не поверил, что генерал способен на такой поток брани, хотя он был известен своей энергией и неистовым поведением. Нет, я никогда не предполагал, что он мог быть настолько вульгарен.

– Я восхищен вашей речью, мой дорогой, но если это когда-либо повторится, я должен буду отдать вас под трибунал.

– Так точно, герр генерал. – Вскинутая в приветствии рука едва не задела за лицо взбешенного генерала, ругавшегося без передышки.

– Что вы знаете о потребностях линии фронта? Предположим, что была запланирована массированная атака, а за пять минут до назначенного времени люфтваффе отказались от нее, потому что вам подвернулась возможность сбить несколько бомбардировщиков.

– Так точно, герр генерал.

Мой мозг работал хладнокровно. Это был один из тех проклятых парадных шаркунов, который, несмотря на свой «взлет», не имел никакого представления, говоря о массированной атаке истребительной авиации всего с шестьюдесятью самолетами, и рассуждал о сотнях «Боингов» как о нескольких бомбардировщиках!

Затем генерал предложил мне настоящую темную «гавану» – истинное удовольствие после тех эрзац-сигар, которые мы курили. Мы повели весьма приятную беседу в облаке голубого дыма и с рюмкой коньяку. Эта шишка, как оказалось, была не таким уж плохим парнем. Служба службой, а коньяк – это коньяк, и наш достаточно односторонний разговор протекал вполне миролюбиво.

– Вы первый человек, – сказал генерал, – за всю мою военную карьеру, который сделал в мой адрес подобные высказывания. Скажите мне, а что действительно означает «баба»?

– Вы должны извинить меня, герр генерал. Это выражение, которое используется у нас в Рейнгессене.[218] Оно имеет то же значение, что и «чурбан» – в Кёльне, «простофиля» – в Мюнхене, или в обычной беседе – простите меня, герр генерал, – «проклятый идиот».[219]

– Хм-м. Я должен сказать, что это очень, очень «лестно».

– Я искренне извиняюсь, герр генерал. Я понятия не имел, что вы лично были на связи. – Я едва не сказал «на линии фронта».

– Хорошо, молодой человек; но в следующий раз, пожалуйста, выбирайте другой тон и другие выражения.

Несколькими днями позже произошел аналогичный инцидент.

Целью нашего вылета опять была линия фронта. Снова облачность благоприятствовала нам – на сей раз в ней было довольно много разрывов, – и снова «Автобан» сообщил, что сектор свободен от вражеских самолетов.

И опять это случилось над Мюнстером.

На этот раз «Зеленое сердце» вышло из облаков выше «Боингов», которые летели волна за волной.

– Хейлман – «Автобану». Над Мюнстером тяжелые «автобусы». Вынужден вступить в бой.

На сей раз я поступил обдуманно. Я просто доложил, что подвергся атаке. Я должен сбросить дополнительные топливные баки, и Ахен сегодня подождет.

– Хейлман – всем пилотам. Мы заходим.

Я не осмелился отдавать своим людям точные приказы относительно атаки, чтобы на земле не поняли и не начали угрожать мне трибуналом, как в предыдущем случае.

Постепенный разворот вправо, чтобы атаковать в лоб, что является наилучшим направлением для атаки четырехмоторных бомбардировщиков. Машины внутри радиуса разворота сохраняли свою позицию рядом со мной, сбрасывая скорость и снижаясь, в то время как те, кто был слева от моего самолета, набирая высоту, выполняли полный разворот на 90°. В ходе этой перегруппировки каждая машина должна была выполнить абсолютно идентичный разворот.

Дальность 400 метров.

– Атака сверху.

300 метров.

«Боинги» появились в прицелах, полностью заполняя их.

– Огонь!

Трассеры безжалостно колотили в их толстые фюзеляжи. Янки не были покорными наблюдателями, и, в то время как пилоты упрямо держали свой курс, с каждого «Боинга» в нападавших бил град свинца из двенадцати пулеметов. Мы отвечали, и четыре ствола[220] кромсали большие бомбардировщики на части. Отлетали панели, дым струился из двигателей, вспыхивали самолеты.

Американские самолеты имели на борту великолепную аппаратуру пожаротушения. Небольшие возгорания, особенно в двигателях, легко устранялись. Топливные баки были защищены каучуком, который самозатягивался, когда его пробивала пуля. Требовались прямые попадания, чтобы поджечь и сбить один из этих «ящиков».

Вдали справа от меня один из «Боингов» взорвался в воздухе.

Пока они еще не сбросили свои бомбы.

Еще два «Боинга» были разнесены взрывами, и можно было увидеть белые купола парашютов, распустившиеся в небе.

Наконец, атакуемый поток бомбардировщиков начал сброс бомб. Даже не сделав больше ничего иного, истребители могли считать свою атаку успешной.

Гигантская тень вырисовывалась перед моим ветровым стеклом. Я нажал на спуск и начал стрелять из всего, что у меня было. Мои пули и снаряды врезались в плексигласовое ветровое стекло перед местом пилота.

Затем я бросил «Фокке-Вульф» влево, пронесся ниже следующего «Боинга» и спикировал вниз, чтобы уйти из зоны досягаемости огня американцев.

– Сбор в ходе разворота влево. Мы заходим для второй атаки.

Больше половины группы присоединились к командирской машине с хвостовым оперением, окрашенным в красный цвет.

– Крумп – Хейлману. Внизу «Мустанги». Количество такое же, как и у нас.

– Где?

– Прямо под бомбардировщиками. Летят на 900 метров ниже в том же направлении.

– «Виктор».

Затем мы зашли для атаки снизу следующего потока. Снова в перекрестьях прицелов появились огромные, отчаянно стреляющие тени.

– Полный газ, компрессор наддува!

Возросшие обороты двигателя увеличивали темп

стрельбы.

Неумолимо и не дрогнув, мы приближались к врагу через убийственный заградительный огонь. Как было бы замечательно, если бы мы обладали для атаки превосходящей скоростью реактивных самолетов.

«Огонь!» Множество пылающих машин и парашюты. Маленькие вспышки пробежали по моему правому крылу. Попадания. Черт с ними, это не имеет больше значения.

Яростно горя, тяжелая машина в моем прицеле зашаталась, на мгновение встала на дыбы, а затем завалилась на правое крыло и перешла в крутое пикирование.

Коренастый баварец, ефрейтор Зенс доложил о повреждении двигателя. По двусторонней связи я мог слышать его ругательства. Он, должно быть, получил прямое попадание. Это не было удивительно, бортстрелки «Боингов» тоже сражались за свою жизнь.

Затем мы снова проделали путь сквозь их боевые порядки и сделали разворот с набором высоты.

– Крумп, где вы?

– Я вышел из боя. Их становилось все больше. Я уже над Тевтобургским Лесом.

– «Виктор». Мы следуем за вами.

Последний самолет спикировал прочь от места боя на скорости почти 650 км/ч. Мы неслись к гребню Тевтобургского Леса, который вырастал перед нами словно стена.

Тем же вечером мы узнали, что обломки двадцати четырех стратегических бомбардировщиков были рассеяны по сельской местности внизу; но более важным было то, что целый поток бомбардировщиков приблизительно из двухсот машин сбросили бомбы на открытой местности, не долетев до Мюнстера. Это стоило жизни двенадцати нашим товарищам, но при этом были спасены тысячи мужчин, женщин и детей. Этот вылет действительно стоил затраченных на него сил.

Снова на германской границе в секторе Ахена вспыхнули ожесточенные бои. Казалось, враг предпринял решительное, последнее наступление.

Петер Крумп сидел в своей комнате, стараясь услышать по принадлежавшей союзникам радиостанции «Запад»[221] новости о своем родном городе. Остальные пошли в столовую смотреть новый фильм. Каждый вечер там показывали новую пленку, чтобы как-то занять наше внимание.

Но Петер Крумп не испытывал никакого желания идти в кино. Томми могли в любой момент появиться у него дома. Он не мог не думать о своих родителях, старых, больных людях.

Я полностью одетым упал на свою раскладушку. Сигарета была безвкусной. Я нервно вскочил, вышел в коридор и постучал к Прагеру и Крумпу. Не хотели бы они сыграть партию в скат в моей комнате? Я достал из своего буфета бутылку «Хеннесси».

Джазовая музыка прервалась. «Говорит радиостанция „Запад“. Передаем самые последние новости с линии фронта».

Ни одному из нас не приходила мысль, что мы не повиновались строжайшему приказу Геббельса, угрожавшего каторжными работами, концентрационным лагерем или штрафным батальоном – бесславными 500-м и 999-м штрафными батальонами, из которых не было никакого спасения. Все мы слушали вражеские радиопередачи. Соединяя их со сводками нашего собственного командования, любой здравомыслящий человек мог получить представление об истинном положении дел. Прежде всего, из радиопередач Би-би-си мы узнавали новости о наших пропавших без вести товарищах. Так, более чем неделю мы изо дня в день слушали длинный список пилотов, которые остались на той стороне после хотя и успешной, но гибельной для нас новогодней атаки.

– Тише, – попросил Петер, нервно махнув рукой, хотя никто и так не проронил ни слова.

Начали сообщать о положении в секторе Ахена. Ситуация там все еще была запутанная; но англичане пока не взяли город.

– Петер, это может продлиться еще некоторое время.

– Может быть, вы правы, Хейлман, но дела не могут идти так дальше.

– Выключите эту проклятую штуку. Все это только мусор, – пробормотал Прагер сердито. Выпустив через ноздри сигаретный дым, он спросил меня: – Когда поступит это новое оружие, о котором они продолжают говорить? Я имею в виду, что уже западная часть Рейна должна быть эвакуирована, и все прочее.

– Да. Мы будем продолжать отступать до дня, пока не будем вынуждены поднять руки.

Раздался стук в дверь.

– Войдите.

Это был Курт Зибе. На его обожженном лице появилась улыбка легкого смущения.

– Так, Курт, и без своей Густи? – пошутил Прагер.

– Что вы знаете, старина? Она ждет меня в моей комнате, и именно поэтому я искал вас. Я передаю вам ее наилучшие пожелания, и мы хотим побыть одни, вы понимаете? Так что вы не потревожите нас, не так ли?

– Хорошо, старый ночной истребитель. Наслаждайтесь.

Зибе смеясь покинул комнату.

Я налил коньяк.

– Удачи, парни.

– Ваше здоровье.

Прагер прочистил горло.

– Не понимаю, почему эти знатоки так высоко ценят французский коньяк. На мой вкус он слишком сильно отдает мылом. Тьфу!

Крумп перетасовал карты. Снял и раздал их.

Но фактически наши мысли были сосредоточены не на игре. Я продолжил разговор, прерванный Зибе.

– Есть самолеты-снаряды способные попадать в цель размером с яблоко, – сказал я.

– Вы все еще верите в сказку о сапогах-скороходах? Я не такой глупый, – сердито бросил Прагер. – Давайте карты. Достаточно разговоров о смерти и разрушениях.

– Успокойся, Хейни, – произнес Петер Крумп. – Когда начинают перешептываться о «летающей бомбе», то дыма без огня не бывает. Это наша беда. Вот лишь одно: эти бомбы обсуждались на последнем совещании гаулейтеров.[222] Вчера крайслейтер Клоппенбурга встречался с Таппером и упомянул, что он уже видел ее проект.

– Хорошо, сегодня главное несчастье Германии – это люди. Любая деревенщина становится мелким или крупным уполномоченным по обороне рейха, и мы, кто действительно озабочены ею, только и слышим от этих чирикающих воробьев всякий вздор о чудо-оружии. Я удивляюсь, что еще не каждый ребенок знает о том, что происходит в Пенемюнде.[223]

– Пенемюнде? Это подразделение исследовательского центра в Куммерсдорфе?

– Нет, ребята. Это кое-что иное, – ответил я. – В Куммерсдорфе и Рехагене[224] находится армейский испытательный центр. В 1939 г. я встретил там девушку, которая стала моей женой. После того как ее подразделение было передано фон Брауну в Пенемюнде, я в феврале 1940 г. женился на ней, чтобы вытащить ее из этого ящика с порохом. Я могу сказать вам лишь одно, и вы можете верить мне или нет, это как вам нравится: даже сегодня моя жена не обмолвилась бы ни словом, которое могло бы нарушить ее обязательство сохранять секретность. Я знаю много, но парни из партии, умышленно используя доверчивость масс, трубят обо всем на весь мир, что в целом ничуть не меньше чем государственная измена.

– Но мы все еще не знаем, что готовится в Пенемюнде, – заметил Прагер.

– О, это весьма просто. Оружие «Фау», разработка ракет, это все как-то связано с этой таинственной бомбой.

– Я не буду бомбить свой собственный родной город, – произнес Крумп, сжав губы, – даже если должен буду в последний момент поднять мятеж.

– Не слишком беспокойтесь об этом, Петер, – сказал я, пробуя успокоить его. – Я думаю, что уже, должно быть, слишком поздно использовать это оружие в нашей собственной стране, даже если оно действительно существует.

– Хорошо, какой прок от обсуждения всего этого? Давайте продолжим игру. По крайней мере, мы тут точно знаем, что к чему.

Не прекращая отпускать свои комментарии, Прагер раздал карты. Тоскливая ночь продолжалась…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.