Глава 14

Глава 14

Прагер, Зибе и я с большим волнением следили за ракетами, взлетавшими из Тевтобургского Леса. Их следы в небе можно было видеть до горизонта. День за днем это грандиозное зрелище повторялось. Дымные шлейфы зигзагами расплывались в небе ранним утром или как раз перед полуднем, но главным образом вечером. Сверкающее красное пламя стремительно превращалось в желтовато-белый столб дыма. В течение почти минуты его было видно на горизонте. Можно было четко различить траекторию ракет, когда они начинали поворачивать на заданный курс.

– Так что, это – «Фау-2»? – задумчиво спросил Курт Зибе.

Мы втроем шли через сосновый лес, чтобы заполучить гуся для подруги Зибе.

– Хорошо, пора нам заиметь еще кое-что. «Фау-1» больше не волнуют англичан, – заметил Прагер. Начиная со своего прибытия в Фаррельбуш, он никогда не переставал ворчать. Ничто не избегало его критики, и относительно любых надежд на обещанное чудо он с горькой усмешкой говорил: это чудо, которое «так долго отлаживают, успеет съесть моль».

– Взгляните на эту. Она сошла с курса! – Я возбужденно показал на огненный след, который вместо того, чтобы, как обычно, подниматься вверх, уходил под углом 30° к Рейну.

– Вилли, я скажу вам кое-что. Это, должно быть, довольно паршивая техника. И я не хотел бы быть одним из тех, что находятся в экспериментальной группе. Я предпочитаю наш цирк.

– Чепуха, Курт. Когда приблизительно от десяти до двадцати тонн взрывчатки взлетят на воздух,[181] вы ничего не почувствуете. Все закончится слишком быстро, гораздо быстрее, чем когда один из наших парней загибается в своей кабине.

– Как вы думаете, насколько высоко они летят? – спросил Зибе.

Я произвел небольшие вычисления.

– Это простейшая задача тригонометрии, которую старый папаша Гленц преподавал мне бог знает сколько лет назад. Это очень просто. Отсюда до Тевтобургского Леса приблизительно сто километров. Самый высокий дымный след все еще виден. – Я вытянул свою правую руку, образуя треугольник. – Вон там. Так что мое плечо образует угол приблизительно 40°. Поскольку мы должны иметь прямоугольный треугольник с известной длиной одной стороны и одним известным углом (в дополнение к прямому углу), то высота там должна быть приблизительно 56 километров.

– Черт возьми! – присвистнул сквозь зубы Прагер.

Я не понял, был ли его свист вызван восхищением

моими познаниями в математике или же удивлением от колоссальной высоты полета ракеты.

– Посмотри, – сказал я, – «Фау-2» выстреливается более чем на сто километров вертикально в небо. Затем она выравнивается, и наводится с земли на цель, и, достигнув ее, падает, по крайней мере, так в теории.

– Боже Всевышний. Это должно быть ужасно. Никакая противовоздушная оборона не сможет справиться с этим, не будет даже тревоги, кажется, нет никакой возможности защищаться. А они все еще продолжают мирно ловить рыбу в Темзе.

– Старик, ты путаешь Лондон с Парижем. Англичане – это не «лягушатники», которые часами могут сидеть ловя рыбу в Сене, так ничего и не поймав. – Зибе по-ребячески засмеялся, хлопнув Прагера по плечу.

– Меня меньше всего заботит, Курт, идут ли они ловить рыбу или продолжают кутить вокруг Пикадилли,[182] или как там называют это проклятое место, но внезапно падает «Фау-2», и с ними покончено. Смерть появляется с ясного неба, и район, возможно, в несколько сотен квадратных метров просто исчезает, в одну минуту он есть, а в другую…

– Но это еще не самое худшее, Хейни. У мозга нет времени, чтобы осознать это. Но только подумайте о вечном, отвратительном страхе, ужасном чувстве неизвестности. Когда появится следующая и где она упадет?

– К черту это, Вилли. Почему мы должны беспокоиться? Только посмотрите, что они уже годами делают с Руром. Поезжайте со мной домой и посмотрите, какая там жизнь. Сирены, ревущие безостановочно, постоянная необходимость бежать из укрытий на работу, а затем назад в укрытия. Вы должны когда-нибудь вкусить это. – Хейни Прагер сердито колотил своей узловатой тростью по траве, поднимая в воздух снежинки.

К этому времени мы вышли из леса. Это было недалеко от птицефермы. Зибе отправился вперед, а Прагер и я сказали, что подождем его здесь.

– Вы знаете, Прагер, все это больше не развлекает меня. Это чистое убийство, безжалостное, мерзкое уничтожение. Времена подлинного воинского искусства, мужественности, чести и долга ушли навсегда. Посмотрите, мы, солдаты, рискуем своей жизнью и проливаем свою кровь, чтобы еще раз отвоевать для Германии место под солнцем, что другие мировые державы хотят предотвратить. Помогаем своей родине приобрести славу и богатство, сделать ее большой и сильной, чтобы она могла стать процветающей, хорошо организованной страной, гарантирующей нашим семьям приличное будущее.

И как офицер, я, как предполагается, должен давать людям блестящий пример, чтобы они следовали за мной с истинным и преданным чувством товарищества. Но в этот ад… нет.

Современная война не более чем ужасный молох. Пока он остается на линии фронта, я ничего не имею против, поскольку за права, которые нельзя отстоять интеллектуальным и моральным оружием, всегда должен сражаться бронированный кулак, но убийство нельзя переносить в глубокий тыл. Мы вступили в войну, чтобы защитить женщин и детей,[183] то есть выполнить задачу, которая всегда стояла перед людьми с тех пор, как они стали людьми, но убивать женщин и детей врага, жечь его дома и здания – это омерзительный и постыдный акт.

Я больше не могу помогать этому, Хейни, и не хочу больше иметь дела ни с чем подобным. Я ненавижу эту массовую резню, и моя ненависть не знает границ. Любой, кто хочет остаться приличным человеком и спасти свою душу, должен кричать своим верхам: «Хватит войны!»

– Вы думаете, что я не чувствую того же самого? Сейчас появился шанс. Полагаю, что ни один из нас не сказал бы это два или три года назад.

– Вы правы, мой друг. В те дни я страстно изучал Клаузевица[184] и других великих военных теоретиков. Но возможно, Клаузевиц был прав. Конечно, в свой период, когда сказал, что война – это первопричина всего.

– В соответствии с сегодняшним положением вещей я хотел бы сказать, что лишь это страшное испытание может привести народы земли к миру. Победитель будет фактически столь же беден, как побежденный, и человеческому сознанию, возможно, понадобится время, чтобы осознать, что люди должны посвятить свою жизнь решению общих экономических проблем.

– Вы неисправимый идеалист, Вилли. Мне уже почти не на что надеяться. Даже во времена наемников был широко распространен лозунг «Уцелевший всегда прав». И я надеюсь, что вы доживете до конца этой войны, чтобы увидеть, как большевики, янки и томми будут победно размахивать кнутом. Адольф тогда уже будет мертв, а все несущие вместе с ним ответственность уничтожены. Люди смогут испить варево, которое они сами состряпали. Но кто-то все еще верит в право. Бог и мир будут чертовски одурачены.

– К сожалению, вероятно, вы правы. Что случится в конце войны? Они предадут нас, когда петух еще трижды не прокукарекает. Уважение к чести умирает вместе с честью, благоговение умирает со страхом и уничтожением всех храмов. Нас, солдат, будут встречать словами позора и упрека. Победители будут делать это, а наш собственный народ будет порочить нас через уста нового правительства. «Вы хотели этого», – будут говорить нам с презрительной усмешкой. Долой форму. Сорвите свои ордена и знаки отличия.

– Люди только будут рады сорвать с нас символы изнурительной борьбы, страданий и смерти, и горе тем несчастным из нас, которые окажутся в руках жаждущих мести.

Будет восстановлен рабский труд старых времен. Никакой человек не может быть собственностью другого, кроме как по собственному согласию. Это называется «Права человека», не так ли?

И опять горе постигнет человека, который имеет смелость высказывать собственное мнение. Его можно сравнить с сумасшедшим, шагающим ночью через наполненный грабителями лес с зажженной свечой.

Мы будем загнаны в какой-нибудь угол наших разрушенных городов, чтобы сидеть на корточках и умирать от голода.

Под адскими, слепящими лучами мести каждый из нас должен будет найти свой собственный путь, подобно одинокому страннику, потерявшемуся в лесу, прорубающему своим топором тропинку сквозь джунгли, останавливающемуся время от времени и внимательно вслушивающемуся в слабые отдаленные звуки, которые доказывают, что и другие находятся на той же самой тропинке, что и он сам.

Я спрашиваю вас, после всех наших страданий, лишений и смерти, мы, солдаты, действительно заслужили это?

Мои слова с трудом выходили наружу, словно через толстый слой ваты.

– Поступайте так, как я делаю, Вилли. Полностью наслаждайтесь жизнью. С одной стороны смерть, а с другой – лишнее мгновение яркой, роскошной жизни. Вы часто хмурились, старина, когда я вел себя как сумасшедший, но будьте справедливы. Разве я не вправе взять все, что мир может дать мне? Если мы должны потерпеть неудачу, то давайте идти на дно с развевающимися флагами под звуки органа, пока вся эта проклятая ситуация не взорвется.

В этот момент показался и стал быстро приближаться Зибе, державший под мышкой гуся. Правой рукой он зажимал клюв птицы, чтобы гогот не выдал его присутствие незнакомым ушам.

Темнота опустилась на лес, когда мы возвращались обратно домой. Мы спешили в барак Бартака, где должны были убить и выпотрошить птицу. К своему изумлению, мы обнаружили нашего друга спящим.

– Тихо, – прошептал Прагер, приложив указательный палец к губам. – Приготовьтесь включить свет.

Он положил гуся на грудь Бартака. Заново обретя свободу, испуганная птица загоготала, вперевалку прошлась по лицу спящего человека и неистово захлопала своими крыльями. Такой шум разбудил бы мертвого.

Раздался булькающий вскрик. Я неожиданно включил свет. Гусь метался по кровати, хлопая крыльями и дико крича.

– Какого черта вы сделали это? Вы почти до смерти напугали меня.

– Идите сюда, выпейте шнапса, и все пройдет.

Мы веселились так долго, что раздражение лейтенанта постепенно спало.

Наконец, Зибе достал свой складной нож и зарезал гуся. Он был большим специалистом в этом деле.

Оказалось, что этот жареный гусь стал последней пищей для обер-лейтенанта Бартака, который на следующий день был сбит над Райне в бою со «Спитфайрами».

Окна автобуса, который тем зимним утром 29 декабря вез пилотов на аэродром, покрылись льдом. Окружающая местность изменилась словно по мановению волшебной палочки, и везде вокруг ярко сверкали кристаллики льда.

Внезапно стало очень холодно. Область высокого давления, сформировавшаяся над Азорскими островами, накануне ночью достигла Северо-Западной Германии, которая в течение недель находилась в зоне низкого давления. Наступил прозрачный, холодный зимний день, и, когда над лесами юго-восточнее Клоппенбурга поднялось бледное солнце, белый заснеженный пейзаж запылал замечательной смесью оттенков от темно-красных до золотисто-желтых и синевато-белых. Темно-синее небо над сосновыми лесами, тонкие деревья покрыты толстым слоем снега, а свежий утренний ветер мечтательно раскачивает их белые кроны. Золотой дождь падал с ветвей на землю.

Ранним утром начались интенсивные боевые действия. Было приказано вылетать эскадрильями, поскольку сообщалось о наличии вражеских соединений, распределенных над обширной областью небольшими группами. Это снова были ставшие уже обычными штурмовые атаки «Тандерболтов» с шахматной окраской и «Мустангов» с красными носами[185] – они были старыми знакомыми «Зеленого сердца».

7-я и 10-я эскадрильи поднялись в воздух. Достигнув некоторого успеха, они вернулись в сектор Оснабрюкка.

Солнце стояло высоко, и его лучи тысячекратно отражались от яркого, слепящего снега, покрывавшего землю вокруг Райне.

Дортенман сидел в своей кабине в готовности к взлету, ожидая лишь команды на старт. Сообщалось о новых атаках истребителей-бомбардировщиков в районе Дортмунд – Райне.

В штабе находились командир группы, я со своей компанией и офицер из службы связи. В этот момент пришло сообщение о соединении четырехмоторных бомбардировщиков, появившемся над побережьем Голландии. Вайсс серьезно посмотрел на своих офицеров, и мы поняли, что этот красивый, солнечный день станет трудным испытанием для нас. Никаких признаков облаков, которые могли бы послужить прикрытием.

Из громкоговорителя раздался приказ для «Зеленого сердца». Вайсс схватил пистолет «Вери», открыл окно и выстрелил зеленую ракету – сигнал на взлет Дортенману.

Двигатели заревели, воздушные струи от винтов отбрасывали позади самолетов снежные вихри. Машины неслись по летному полю в направлении штаба.

Все офицеры в штабе изумленно смотрели на это. Именно в этот момент гауптман Функ возбужденно закричал:

– «Индейцы» над аэродромом!

Все бросились к окну, словно хотели увидеть забаву. Маленькие черные точки с каждой секундой становились все больше в полуденном небе. Вайсс схватил наушники.

– Вайсс – Дортенману. Атака на малой высоте из-за позиций зениток. У вас на хвосте «индейцы».

Слишком поздно. В следующее мгновение началась дикая гонка. «Мустанги», наши старые противники с красными носами, приблизительно тридцать машин.

Зенитчики начали стрелять из всего, что у них было. Развернулась схватка на крутых виражах. Самолеты над самой землей бросались в сумасшедшие горки, делали головокружительные бочки и развороты с набором высоты на грани сваливания, чтобы вырвать преимущество у врага.

С потемневшими лицами мы снизу смотрели на ужасную игру, развернувшуюся на гигантской арене вверху. Вайсс продолжал отдавать по радио инструкции, но он не мог ничего сделать. Там, наверху, каждый пилот держал свою судьбу в своих руках.

Три упавших «Мустанга» горели на «палубе», но и четыре «Фокке-Вульфа» завершили свой последний полет. В такой близости от земли не было никакой возможности выпрыгнуть с парашютом. Тела разлетались на куски вместе с разбивающимися самолетами.

Красная «единица» Дортенмана неслась над летным полем, преследуя «Мустанг», который отчаянно пытался уйти. Затем Дортенман открыл огонь, «Мустанг» сделал последнее отчаянное усилие, чтобы отвернуть, и на полной скорости врезался в хранилище топлива. Спустя несколько секунд пламя поднялось на сотни метров вверх над аэродромом.

Дортенман покачал крыльями в знак победы. Однако потом он должен был обороняться, поскольку, когда он выполнял вираж в противоположном направлении, на его хвосте оказались три преследователя.

Ветеран сохранил спокойствие. Он выполнил крутую горку и на головокружительной скорости заскользил на крыло над аэродромом. Враг теперь был справа от него.

Мы внизу затаили дыхание. Пока все шло хорошо, но ему еще предстояло справиться с ними. Если он хотел уберечь свою жизнь от неприятностей, то должен был немедленно садиться.

Те три «Мустанга» последовали за ним вниз. Они хотели сбить его, в то время как он пытался совершить вынужденную посадку.

Дортенман приземлился, «Фокке-Вульф» снова подпрыгнул в воздух, словно взбесившийся козел; но он был опытный пилот и заставил свой самолет прижаться к земле. Оставив на белом снегу черный след длиной около 300 метров, он остановился только на краю аэродрома и загорелся.

Приятели Дортенмана с облегчением вздохнули, когда тот выскочил из кабины и нырнул в окоп, в котором ему были не страшны трассеры атакующих «Мустангов».

Это было плохое начало дня. Взлетевшие с соседнего аэродрома, сильно поврежденные «Фокке-Вульфы» садились с разных направлений. Они понесли тяжелые потери. Разбились четыре «Мустанга», но пять человек из 8-й эскадрильи были мертвы. Два раненых пилота были отправлены в госпиталь в Клоппенбурге. Дортенман был ранен в левое плечо.

Спустя полчаса я взлетел с 9-й эскадрильей. Мы летели в восточном направлении к озеру Дюммер,[186] чтобы встретить приближавшийся поток четырехмоторных бомбардировщиков. Это, конечно, повлекло бы за собой драку. Поднимаясь на 5,5 тысячи метров, я изменил курс на запад. Вскоре мы увидели приближающиеся вражеские истребители. В двух-трех тысячах метров ниже нас, вспыхивая на солнце, волна за волной пролетал их авангард. В течение нескольких минут должны были появиться четырехмоторные бомбардировщики.

– Ведущая группа бомбардировщиков над Везелем, – прокаркал радиоприемник.

Вскоре после этого мы получили приказ направляться к Райне, где все еще действовали истребители-бомбардировщики.

Над Эмскими болотами[187] я повернул на юг. Через несколько минут мы должны были быть над Райне. Зибе доложил, что он снижается, поскольку из его двигателя течет масло.

– Смотрите в оба, Курт, – передал я ему по двусторонней связи. Когда Зибе отворачивал, мы все видели черные масляные пятна на ветровом стекле его кабины. Это точно выводило его из борьбы.

Райне. Четко выделяется станция.

Далеко внизу под «Фокке-Вульфами» кружилось множество теней. Хорошо знакомые контуры «Мустангов». Их можно было опознать по крестообразной форме, когда размах крыльев имел тот же размер, что длина фюзеляжа. В наставлении по идентификации самолетов их фамильярно называли «летающими крестами».

– Хейлман – Островитцки. Оставайтесь со своим звеном наверху и прикрывайте нас сзади.

Я отвернул, и восемнадцать машин последовали за мной в атаку. Пилоты «Мустангов» имели острое зрение и немедленно увидели своего противника. Они поспешно сформировали оборонительный круг.

Мы все знаем, что будет дальше, подумал я. Теперь они вызовут помощь. Мы должны сделать все самое большее за пять минут, иначе они завяжут нас в узел.

Моя эскадрилья смогла в первой же атаке разорвать оборонительный круг. Два «Мустанга», вращаясь, падали к земле. Затем началась «собачья схватка».

Я вызвал Патта. Эта новая атака сверху посеяла замешательство среди «Мустангов». На минуту они утратили самообладание. Еще два задымились и вышли из боя. Затем внизу около фермы поднялся третий столб пламени. Оставшиеся семь машин отчаянно метались, пытаясь стряхнуть своих преследователей, которые теперь имели численное преимущество.

«Фокке-Вульфы» были быстрее и крепко вцепились в них, отчаянно стреляя по самолетам, за которыми стелился черный дым, означавший, что их двигатели работают на пределе. Загорелся еще один «Мустанг».

Я заложил вираж и приказал своим людям перегруппироваться.

Не потеряно ни одной машины! Несмотря на наше численное превосходство, это ни в коей мере не было неизбежным. Мы на малой высоте пролетели над районом, где упали «Мустанги». Люди махали нам руками. Это было любимое зрелище летчиков-истребителей, только слишком редко они видят символы своих успехов, пылающие на земле. Я известил Фаррельбуш, что мы возвращаемся.

– Подождите немного, – ответили мне. – Здесь сложная ситуация. Если вы не получите сообщения от нас, то садитесь в Фехте.[188]

– Хорошо вам так говорить. Небо там полно «ящиков».

Едва мы покинули Райне, как позади нас с обеих сторон появились вражеские машины – «Спитфайры» и «Темпесты». Меня охватило отчаяние. «Этот орешек может оказаться нам не по зубам», – подумал я.

– Хейлман – всем пилотам. Внимание, в воздухе «Темпесты». Держите строй, мы быстрее их. Резкий разворот и набор высоты.

Скоро мы оказались в урагане огня. В этом бою положение «Фокке-Вульфов» было несколько хуже. Нам пришлось драться приблизительно с двадцатью «Спитфайрами» и по крайней мере дюжиной «Темпестов». Пилоты «Фокке-Вульфов» отчаянно сражались, чтобы получить преимущество в высоте. Лейтенант Шмаузер[189] оказался слишком близко от моего хвоста. Выполняя энергичный разворот, чтобы избежать столкновения, он влетел прямо в поток огня, который фактически предназначался мне. Он загорелся и пошел вниз. Затем он жалобно закричал по радио, моля о помощи.

– Парень, прыгай! – тяжело прохрипел я, защищаясь от двух «Темпестов». – Я никак не могу подойти ближе.

«Фокке-Вульф» Шмаузера свалился в штопор, за ним струился длинный шлейф пламени.

Отчаянно маневрируя, я спикировал до высоты деревьев и, почти задевая живые изгороди, понесся на север. Короткая передышка. В течение минуты я был один. Около деревни лежал внешне неповрежденный «Спитфайр»; со всех сторон бежали люди, чтобы поймать убегающего пилота.

Я летел так низко, как только мог, уклоняясь от верхушек деревьев… Вздрогнув от ужаса, я резко ушел вверх. Поперек моего курса промчался «Фокке-Вульф», преследуемый парой «Темпестов».

Я бросил свою машину в сторону, чтобы зайти им в хвост. Заработал компрессор наддува, «Фокке-Вульф» вздрагивал и вибрировал, в то время как мой товарищ впереди выполнил резкий разворот влево. Эти два «Темпеста» последовали за ним, но радиус их разворота был слишком большим, и они отстали. В азарте погони англичане не заметили меня. Я сделал горку, выполнил переворот через крыло и спикировал. Теперь я отсек один «Темпест». Большое дело. Задняя машина оказалась в моем прицеле. Я настолько энергично дернул ручку управления, что за крыльями появился конденсационный след, а у меня потемнело в глазах.

– Ради Христа, стреляйте в него, – раздалось по радио. – Разве вы не видите, что я пытаюсь держаться на прямой?

Я нажал на кнопку спуска. Длинная очередь. Трассеры пролетели мимо хвоста противника. Пилот «Темпеста» наконец заметил нового врага, сделал полубочку и отвернул вправо. Он был сумасшедший… Он летел точно на линию моего огня.

– Отличная работа. Теперь давайте действовать совместно.

– Какие нервы! Это может быть лишь Прагер или Патт, а?

– Нет, это Дед Мороз! – последовал ответ.

Мы взяли второй «Темпест» в клещи, но англичанин не стал испытывать судьбу и, имея некоторое преимущество в скорости, ушел от нас.

Оба «Фокке-Вульфа» сблизились.

Прагер помахал рукой.

– Вы сделали доброе дело, Вилли. Я не знал, как избавиться от той проклятой парочки.

– Я надеюсь, что в следующий раз вы, Хейни, сделаете то же самое для меня.

Мы летели крылом к крылу на бреющей высоте, направляясь к близлежащему аэродрому.

Мы выполнили круг над летным полем, поскольку в тот момент взлетала девятка самолетов. Это был командир группы с зелеными новичками.

– Хейлман – Вайссу. Удачи и хорошей охоты.

– Благодарю, Вилли, и мои поздравления.

В то время как командир группы исчез в южном направлении, Прагер и я приземлились.

Мы были последними, и напрасно ждали остальные отсутствовавшие машины. Из двадцати двух участвовавших в бою семь были сбиты врагом. Все пилоты погибли. Среди них были лейтенант Бартак, лейтенант Шмаузер и унтер-офицер Рейнхардт из Мангейма.[190]

Все еще слегка запыхавшийся Прагер и я достигли штаба. Там находился Дортенман с левой рукой на перевязи.

– Что происходит? Почему вы все такие мрачные? – спросил я.

Нойман медленно произнес:

– Вайсс попал в очень тяжелую ситуацию в ужасном воздушном бою над Райне. Они, кажется, наткнулись на огромную группу «Спитфайров».

После безумного хаоса в громкоговорителе уже две минуты царила тишина. Кикс продолжал напрасно вызывать командира. Гауптман Функ был очень бледен и смотрел на всех глазами полными страдания. Затем он спихнул Кикса с его места и поднес микрофон к своему рту.

– Роберт, Роберт. – Его кулаки были сжаты, а руки тряслись. Напряжение было невыносимым. – Роберт, Роберт.

Ничего, лишь небольшой шум в громкоговорителе.

– Он, должно быть, забыл включить свою рацию, – сказал он, поворачиваясь к остальным со слезами на глазах.

Функ не мог представить, что с Робертом Вайссом могло что-нибудь случиться. Никто не мог поверить в это. Страшное 29 декабря уже получило от «Зеленого сердца» достаточно жертв.

Группа напрасно ждала возвращения своего командира и его эскадрильи.[191] Недалеко от Райне были найдены остатки самолетов. Тела были почти неузнаваемы.

Гауптман Роберт Вайсс, очень храбрый человек и любимый всеми командир III./JG54, который несколькими неделями раньше был награжден дубовыми листьями с мечами,[192] погиб, а вместе с ним еще восемь летчиков из его группы.[193] Все девять машин, посланных к Райне, стали добычей численно превосходившей их группы «Спитфайров».

Несколькими днями позже пришел приказ по войскам, который был зачитан группе. В нем говорилось о храбром уроженце Вены, который со своей группой «Зеленое сердце» одержал самое большое число побед на фронте вторжения.

Но эти слова не могли ничего исправить, поскольку были сказаны слишком поздно, и они были так же бесполезны и бессмысленны, как приказ, который бросал истребители одиночными эскадрильями против масс вражеских самолетов, хозяйничавших в ярком голубом небе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.