Глава шестая Бердяев и истоки богоборчества
Глава шестая
Бердяев и истоки богоборчества
1
Город Кламар расположен в окрестностях Парижа. Именно здесь Николай Александрович Бердяев снял квартиру в 1924 году, обосновавшись после недолгой жизни в Берлине. Именно здесь в 1938 году он переехал в дом, который оставила ему в наследство друг семьи и страстная поклонница его философии англичанка Ф. Вест. Именно здесь он вёл всё тот же московский образ жизни: «У него устраивались регулярные воскресные посиделки, похожие на московские «вторники». Среди постоянных гостей можно было увидеть многих известных представителей русской эмиграции во Франции. Пьер Паскаль, регулярно посещавший бердяевские воскресения, так описывал эти собрания: «Там бывали русские, заезжие иностранцы, французы. Усаживались вокруг стола, пили чай, всегда с щедрым и великолепным угощением… и болтали о том, о сём. Николай Александрович задавал вопросы, направлял разговор к более серьёзной беседе, которая затем занимала остаток дня… Он одушевлял дискуссии, придавал им интерес, иногда прямо наслаждение своими остротами, обобщениями, категорическими выводами и… вспышками гнева…» (Волкогонова О. Д. Н. Бердяев. Интеллектуальная биография).
2
В обычный будничный вечер Николай Александрович как всегда находился в своём рабочем кабинете. Работа не ладилась, и он расположился у окна в надежде найти ту самую нить, которая вдруг оборвалась… За окном ветер боролся с тучами, но вместо того, чтобы разогнать их, наоборот, пригнал… И зарядил абсолютно сумасшедший дождь… Может, он и навеял эти воспоминания…
В революционные дни октября 17-го он всё также спокойно писал в своём кабинете очередную статью. Где-то рядом под окнами рвались снаряды, вскрикивала прислуга, оглашая дом дикими воплями. И только тогда он выходил и спрашивал: «Скажите, пожалуйста, в чём, собственно, дело? Ну, ничего же особенного не происходит». А потом снова садился за работу. Правда, однажды всё же один снаряд угодил в комнату над кабинетом и чудом не разорвался. Только когда раздался этот страшный и незабываемый удар и задрожал дом, все бросились вниз по лестнице. Не бежал только он один. И лишь разыскав свою любимую собаку, пошёл вслед за всеми. Пошёл не спеша.
В сентябре 1922 года он выехал из России навсегда. Как не запомнить не то, что писал сам, а что пережил в эти полные трагизма дни — расставания с родиной: «Мы ехали через Петербург и из Петербурга морем в Штеттин и оттуда в Берлин.
Высылаемых было около 25 человек, с семьями это составляло приблизительно 75 человек. Поэтому из Петербурга в Штеттин мы наняли целый пароход, который целиком и заняли. Пароход назывался «Oberburgemeister Haken». Когда мы переехали по морю советскую границу, то было такое чувство, что мы в безопасности, до этой границы никто не был уверен, что его не вернут обратно. Но вместе с этим чувством вступления в зону большей свободы у меня было чувство тоски расставания на неопределённое время со своей родиной. Поездка на пароходе по Балтийскому морю была довольно поэтическая. Погода была чудесная, были лунные ночи. Качки почти не было, всего около двух часов качало за всё путешествие. Мы, изгнанники с неведомым будущим, чувствовали себя на свободе. Особенно хорош был лунный вечер на палубе. Начиналась новая эпоха жизни. По приезде в Берлин нас очень любезно встретили немецкие организации и помогли нам на первое время устроиться. Представители русской эмиграции нас не встретили».
Вспомнилось, как капитан парохода говорил: «За всё время своего долголетнего плавания я не помню такого тихого моря. Обратите внимание, что на мачте во время всего нашего пути сидит птица. Это необыкновенный знак, господа!»
«Некоторое время я жил сравнительно спокойно. Положение начало меняться с весны 22 года. Образовался антирелигиозный фронт, начались антирелигиозные преследования. Лето 22 года мы провели в Звенигородском уезде, в Барвихе, в очаровательном месте на берегу Москвы-реки, около Архангельского Юсуповых, где в то время жил Троцкий. Леса около Барвихи были чудесные, мы увлекались собиранием грибов. Мы забывали о кошмарном режиме, он чувствовался меньше в деревне. Однажды я поехал на один день в Москву. И именно в эту ночь, единственную за всё лето, когда я ночевал в нашей московской квартире, явились с обыском и арестовали меня. Я опять был отвезён в тюрьму Чека, переименованную в Гэпэу. Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу. С меня взяли подписку, что в случае моего появления на границе СССР я буду расстрелян. После этого я был освобождён. Но прошло около двух месяцев, прежде чем удалось выехать за границу. Высылалась за границу целая группа писателей, учёных, общественных деятелей, которых признали безнадёжными в смысле обращения в коммунистическую веру. Это была очень странная мера, которая потом уже не повторилась. Я был выслан из своей родины не по политическим, а по идеологическим причинам».
Что-то хотелось вспомнить ещё, но зашёл в гости, да ещё с такого дождя человек, неизвестный прежде человек, поговорить. Самое главное, что он был соотечественником, а ещё его интересовала волнующая и захватывающая тема. Как отказать? Пришлось бросить работу и выступить в качестве лектора. Почему? Да, потому что, один его вопрос поднимал целую глыбу, а ответить на него непременно должен был он — известный русский философ.
— Почему вы называете приёмы Петра I большевистскими? — даже не успев присесть, сразу же спросил незнакомец.
— Потому, что он хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе её жизни. И для этой цели он не остановился перед казнью собственного сына, приверженца старины. Приёмы Петра относительно церкви и старой религиозности очень напоминают приёмы большевизма. Он не любил старого московского благочестия и был особенно жесток в отношении к старообрядчеству и староверию. Пётр высмеивал религиозные чувства старины, устраивал всешутейший собор с шутовским патриархом. Это очень напоминает антирелигиозные манифестации безбожников в советской России. Пётр создал синодальный строй, в значительной степени скопированный с немецкого протестантского образца, и окончательно подчинил церковь государству.
— Так вы хотите сказать, что Пётр собственными руками унизил русскую церковь? — нервно уточнил гость.
— Нет, не он был виновником унижения русской церкви. Уже в московский период церковь была в рабьей зависимости от государства. Авторитет иерархии в народе пал раньше Петра. Религиозный раскол нанёс страшный удар этому авторитету. Уровень просвещения и культуры церковной иерархии был очень низкий. Поэтому церковная реформа Петра была вызвана необходимостью. Но она была произведена насильнически, не щадя религиозного чувства народа.
— Как это?
— Очень просто. Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации.
Но большевистская революция путём страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом её значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнув Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народом и верхним культурным и правящим слоем. Пётр секуляризировал православное царство, направил Россию на путь просветительства. Этот процесс происходил в верхних слоях русского общества, в дворянстве и чиновничестве, в то время как народ продолжал жить старыми религиозными верованиями и чувствами. Самодержавная власть царя, фактически принявшая форму западного просвещённого абсолютизма, в народе имела старую религиозную санкцию, как власть теократическая. Ослабление духовного влияния официальной церкви было неизбежным результатом реформы Петра и вторжения западного просвещения. Рационализм проник в самую церковную иерархию. Знаменитый митрополит эпохи Петра Феофан Прокопович был, в сущности, протестантом рационалистического типа. Но в Петровскую эпоху это имело свою компенсацию в ряде святых, которых не знала московская эпоха, в старчестве, в подземной духовной жизни.
Западное просвещение XVIII века в верхних слоях русского общества было чуждо русскому народу. Русское барство ХУШ века поверхностно увлекалось вольтерианством в одной части, мистическим масонством в другой. Народ же продолжал жить старыми религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу. Просветительница и вольтерианка Екатерина Вторая, переписывавшаяся с Вольтером и Дидро, окончательно создала те формы крепостного права, которые вызвали протест заболевшей совести русской интеллигенции XIX века. Влияние Запада первоначально ударило по народу и укрепило привилегированное барство. Такие люди, как Радищев, были исключением. Лишь в XIX веке влияния Запада на образовавшуюся русскую интеллигенцию породили народодюбие и освободительные стремления. Но и тогда образованные и культурные слои оказались чужды народу. Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и нижним слоем, как в петровской императорской России. И ни одна страна не жила одновременно в столь разных столетиях, от XIV и XIX и даже до века грядущего, до XX века. Россия XVIII и XIX столетий жила совсем не органической жизнью. В душе русского народа происходила борьба Востока и Запада и борьба эта продолжается в русской революции. Русский коммунизм есть коммунизм восточный. Влияние Запада в течение двух столетий не овладело русским народом. Мы увидим, что русская интеллигенция совсем не была западной по своему типу, сколько бы она ни клялась западными теориями. Созданная Петром империя внешне разрасталась, сделалась величайшей в мире, в ней было внешнее принудительное единство, но внутреннего единства не было, была внутренняя разорванность. Разорваны были власть и народ, народ и интеллигенция, разорваны бьши народности, объединённые в российскую империю. Империя с её западного типа государственным абсолютизмом менее всего осуществляла идею Третьего Рима. Самый титул императора, заменивший титул царя, по славянофильскому сознанию был уже изменой русской идее. Деспотический Николай I был типом прусского офицера. При дворе и в высших слоях бюрократии немецкие влияния были очень сильны. Основное столкновение было между идеей империи, могущественного государства военно-полицейского типа, и религиозно-мессианской идеей царства, которое уходило в подземный слой, слой народный, а потом в трансформированном виде в слой интеллигенции. Столкновение между сознанием империи, носителем которого была власть, и сознанием интеллигенции будет основным для XIX века. Власть всё более и более будет отчуждаться от интеллигентных, культурных слоев общества, в которых будут нарастать революционные настроения…
— Так вы утверждаете, что между Святой Русью и империей существовал конфликт, который и стал причиной катастрофы нашего с вами Отечества? — воспользовавшись паузой, почти шёпотом сказал незнакомец.
— Да, я так утверждаю. Посмотрите же сами… К XIX веку Россия оформилась в огромное, необъятное мужицкое царство, закрепощённое, безграмотное, но обладающее своей народной культурой, основанной на вере, с господствующим дворянским классом, ленивым и малокультурным, нередко утерявшим религиозную веру и национальный образ, с царём наверху, в отношении к которому сохранилась религиозная вера, с сильной бюрократией и очень тонким и хрупким культурным слоем. Классы всегда в России были слабы, подчинены государству, они даже образовывались государственной властью. Сильными элементами были только монархия, принявшая форму западного абсолютизма, и народ. Культурный слой чувствовал себя раздавленным этими двумя силами. Интеллигенция XIX века стояла над бездной, которая всегда могла развернуться и её поглотить. Лучшая, наиболее культурная часть русского дворянства чувствовала ненормальность и неоправданность своего положения, свою вину перед народом. К XIX веку империя была очень нездоровой и в духовном и в социальном отношении. Для русских характерно совмещение и сочетание антиномических, полярно противоположных начал. Россию и русский народ можно характеризовать лишь противоречиями. Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать, как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как народ склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный. Эта противоречивость создана всей русской историей и вечным конфликтом инстинкта государственного могущества с инстинктом свободолюбия и правдолюбия народа.
Вопреки мнению славянофилов, русский народ был народом государственным — это остаётся верным и для советского государства — и вместе с тем это народ, из которого постоянно выходила вольница, вольное казачество, бунты Стеньки Разина и Пугачёва, революционная интеллигенция, анархическая идеология, народ, искавший нездешнего царства правды. В созданном через страшные жертвы огромном государстве-империи этой правды не было.
3
Мало кто из современников знает, что царь Николай II, последний Всероссийский император, был ещё и царём Польским, и великим князем Финляндским. Кроме звания полковника (1892), он имел чины и от британских монархов. Например, адмирала флота (1908) и фельдмаршала британской армии (1915).
Его коронация (и его супруги) состоялась 14 (26) мая 1896 года. Для этого ему пришлось накануне поселиться в Кремле и целый день принимать «целую армию свит понаехавших принцев».
И вот, наконец, день 14 мая 1896 года…. «Шествие из Кремля к Успенскому собору, — красочно расписывает этот день Э. Радзинский. — В малой бриллиантовой короне — императрица-мать, и четыре генерала несут её порфиру. Л потом под крики «ура» в собор вошли они — Николай и Александра…»
«Великий, торжественный, но тяжёлый в нравственном смысле для Алике, мама и меня день.
С 8 часов утра были на ногах. Погода стояла, к счастью, дивная. Красное крыльцо представляло сияющий вид. Всё, что произошло в Успенском соборе, хотя и кажется сном, но не забывается во всю жизнь».
Горели свечи… херувимское пение… Из рук митрополита он принял большую корону и надел её на голову. Она опустилась перед ним на колени. Он снял корону — и дотронулся ею до её головы. И вновь корона на его голове. А на её золотистых волосах уже сверкает маленькая бриллиантовая корона. Четыре фрейлины укрепляют её золотыми шпильками. Они сели на троны в древнем соборе, и императрица-мать поцеловала Ники. Потом поцелуй прежней императрицы коснулся щеки Алике…
Как молоды, как счастливы они были…
С Красного крыльца трижды, в пояс, они поклонились народу.
«В 3 часа пошли в Грановитую палату к трапезе… Обедали у мама, которая отлично выдержала всё это длинное испытание. В 9 часов пошли на верхний балкон, оттуда Алике зажгла иллюминацию на Иване Великом. Затем последовательно осветились башни и стены Кремля».
Гессенская принцесса смотрела на золотой купол великого собора: сверкала в огнях столица полумира — древняя столица Европы и Азии.
Императрица-мать действительно отлично выдержала всё это длинное испытание. Её выдержка понадобилась ей и на следующий день.
«17 мая… Час с четвертью шли поздравления дам. Началось с великих княгинь, потом фрейлины, городские дамы… Ноги немного побаливали…
Поехали в Большой [театр] на торжественный спектакль. Давали по обыкновению первый и последний акт «Жизнь за царя» и новый красивый балет «Жемчужина»…
Этот «новый красивый балет» — и был тот самый, в котором, к изумлению публики, на сцену вышла Ксешинская.
В тот вечер мать ещё раз поняла, как мягок её Ники.
Но следующее утро, 18 мая, стёрло из её памяти и злополучный балет, и торжествующую Матильду. 18 мая стал одним из страшных дней царствования её сына.
По ритуалу после коронации происходит народное гулянье с раздачей бесплатной еды, сладостей, пряников… Место для гулянья было выбрано за чертой города, на Ходынском поле.
Древнее: «хлеба и зрелищ» — Цезарь и народ.
На Ходынском поле стояли палатки, цветастые, со сладостями. И кружки должны были давать — коронационные, с гербами, и всё бесплатно. Но между палатками и собравшейся в ночь с 17-го (17!) толпой находились забытые рвы. Забытые благодаря разгильдяйству властей. Много пришло людей на даровое угощение… Сошлось, сгрудилось не менее полумиллиона, так спрессовались — ядром не пробить. Все ждали, когда начнётся раздача подарков. И тут раздались крики — задыхались люди в толпе. Кто-то решил — лакомства дают! И поднапёрли. Сдвинулась груда тел, и попадали люди в ямы, а по головам, по раздавленным грудным клеткам — толпа…»
В. А. Гиляровский, известный московский журналист и писатель, которого знала буквально вся столица, вспомнит, как в 1896 году, перед самыми коронационными торжествами, к нему приехал М. А. Саблин и от имени редакции попросил давать для газеты описания событий, связанных с торжествами.
«Около двухсот русских и иностранных корреспондентов прибыло к этим дням в Москву, но я был единственный из всех проведший всю ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся и умиравшей на Ходынском поле.
Накануне народного праздника вечером, усталый от дневной корреспондентской работы, я прямо из редакции «Русских ведомостей» решил поехать в скаковой павильон на Ходынку и осмотреть оттуда картину поля, куда с полудня шёл уже народ.
Днём я осматривал Ходынку, где готовился народный праздник. Поле застроено. Всюду эстрады песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и мёда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М. В. Лентовского и актёра Форкатия, и, наконец, главный соблазн — сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.
Хорошенькие эмалевые белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шёл на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку. Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. Рядом с ним уже совсем не праздничным жёлтым пятном зиял глубокий ров — место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем её, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками».
Выйдя из Чернышевского переулка на Тверскую, Гиляровский взял у Страстного лихача, надел ему на шляпу красный кучерский билет (выданный для проезда всюду), и через несколько минут оказался на скачках. Немного посидев на балконе членского павильона, затем отправился на Ходынку… После того как всё произойдёт, известный журналист запишет: «В девять часов утра я пил в семье чай и слушал рассказы об ужасах на Ходынке:
— Говорят, человек двести народу передавили!
Я молчал.
Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошёл в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера. Отдающего приказание пожарным, приехавшим на площадь на трёх фурах, запряжённых парами прекрасных желтопегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне:
— Поглядите, Владимир Алексеевич, последние пары посылаю!
И объяснил, что с Ходынки трупы возят.
Я вскочил на фуру без пальто, во фраке, в цилиндре, и помчался. Фуры громыхали по каменной мостовой. Народу полна Тверская.
Против фабрики Сиу, за заставой, повстречались две пожарные фуры, полные покойников. Из-под брезентов торчат руки, ноги и болтается ужасная голова.
Никогда не забыть это покрытое розовой пеной лицо с высунутым языком! Навстречу ехали такие же фуры.
По направлению к Москве плетётся публика с узелками и кружками в руках: подарки получили!
У бегущих туда на лицах любопытство и тревога, у ползущих оттуда — ужас или безразличие.
Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет даёт право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом — трупы… трупы…
Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, ещё стоя в толпе, и упали уже мёртвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли ещё с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Многие сотни! А сколько ещё было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять вёрст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома!»
В своём дневнике Николай II подавлено запишет: «18 мая 1896 года. До сих пор всё шло как по маслу, а сегодня случился великий грех: толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружек, напёрла на постройки, и тут произошла страшная давка, причём ужасно прибавить — потоптано около 1300 человек. Я об этом узнал в десять с половиной… Отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 с половиной завтракали, а затем отправились на Ходынку, на присутствование на этом «печальном народном празднике»…
Смотрели на павильоны, на толпу, окружавшую эстраду, музыка всё время играла гимн и «Славься»…»
И действительно: «Праздник над трупами начался! — свидетельствует Гиляровский. — В дальних будках ещё раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху — лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мёртвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачёвки.
— Живой этот! — кричит казак, бережно поднимая его кверху из колодца. Поднятый шевелил руками и ногами, шубою) вздохнул несколько раз, открыл глаза и прохрипел:
— Мне бы пивца, смерть пить хотца!
И все расхохотались.
Когда мне это рассказывали, тоже хохотали».
Так и принял Россию новый и последний русский император, в которой, по данным впервые проведённой переписи в январе 1897 года, проживало всего 125 миллионов человек. Только для 84 миллионов русский язык был родным, а грамотными считались не более 21 процента (в том числе 34 % имели возраст 10–19 лет).
4
Как известно, власть Николая II была дискредитирована в том числе скандалами, связанными с влиянием Григория Распутина и его «ставленников».
Но прежде он предстал перед очами самого… Случилось это в ноябре 1905 года. Именно тогда Николай II запишет в дневнике: «1-го ноября. Вторник. Холодный ветреный день. От берега замёрзло до конца нашего канала и ровно полосой в обе стороны. Был очень занят всё утро. Завтракали: кн. Орлов и Ресин (деж.). Погулял. В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицией и Станой. Познакомились с человеком Божиим — Григорием из Тобольской губ. Вечером укладывался, много занимался и провёл вечер с Алике».
Его путь к царской семье был своеобразным, полным приключений и случайностей…
В 21 год Распутин женился. От брака с Прасковьей Дубровиной он стал отцом троих детей. Известно, что в молодости он очень много болел и после паломничества в Верхотурский монастырь обратился к религии.
В 24 года Распутин странствовал по святым местам России, побывав на горе Афон в Греции и в Иерусалиме. В этот период (1893) он встречался и обзаводился знакомствами с представителями духовенства, монахами и странниками. Более того, в странствиях он научился практически безошибочно распознавать людей.
В1900 году Распутин отправился в новое странствие в Киев, а на обратном пути продолжительное время жил в Казани, где познакомился с отцом Михаилом, имевшим отношение к Казанской духовной академии, и приехал в Петербург к ректору духовной академии епископу Сергию (Страгородскому).
«Впервые Григорий Ефимович Распутин прибыл в Петроград зимою во время русско-японской войны из города Казани с рекомендацией ныне умершего Хрисанфа, викария Казанской епархии. Остановился Распутин в Александро-Невской Лавре у ректора Петроградской Духовной академии епископа Сергия», — покажет на допросе в Чрезвычайной комиссии Феофан, епископ Полтавский (тогда архимандрит, инспектор Санкт-Петербургской академии).
Словом, прибыв в Петербург с неким рекомендательным письмом, Распутин был не просто принят Сергием, но и поселен тут же в самой Лавре.
«Кстати, Хрисанф не случайно дал Распутину письмо именно к Сергию, — утверждает Э. Радзинский. — Это имя гремело тогда не только в церковной среде. В те годы 40-летний епископ вёл знаменитые религиозно-философские собрания. Они воистину стали событием в жизни общества и… отчаянной попыткой преодолеть губительное разъединение официальной церкви и интеллигенции.
Узкий вытянутый зал петербургского Географического общества набит до отказа. Представители духовенства и знаменитые деятели русской культуры говорят о духовном кризисе в стране, об опасной деятельности сект. Интеллигенция с горечью упрекает церковь в том, что она всё чаще ассоциируется в обществе с мракобесием, что проповедники не раскрывают пророческую и мистическую сущность христианства, но говорят лишь о «загробном идеале», забывая о земной жизни.
Епископ Сергий, автор смелых богословских исследований, недавно назначенный главой Духовной академии, сумел в накалённой обстановке, в ярости споров найти нужный тон. Он представал перед собравшимися не исполненным важности иерархом, но просто добрым христианином, который будто говорил: «Любите друг друга, не надо ссориться, и только так спасём страну…»
Всего состоялось 22 встречи, 22 жарких диспута. В апреле 1903 года обер-прокурор Победоносцев запретил собрания. (…)
Хрисанф верно выбрал покровителя Распутину: будущий патриарх был открыт новым веяниям, народный пророк из Сибири был ему очень интересен. И Распутин не обманул ожиданий — «особенное» в пришельце воистину поразило Сергия. И он представил Распутина «высокопоставленным».
Из показаний Феофана в «Том Деле»: «Как-то он (Сергий. — Э. Р.) пригласил нас к себе пить чай и познакомил впервые меня, нескольких монахов и студентов с прибывшим к нему Божьим человеком или «братом Григорием», как мы тогда называли Распутина… Он поразил всех нас психологической проникновенностью. Лицо у него было бледное, таза необыкновенно проницательные, вид постника. И впечатление производил сильное».
В Петербурге уже ходили слухи о необычайном даре Распутина, и «высокопоставленные» захотели пророчеств. И «брат Григорий» потряс их…
«В то время, — продолжает Феофан, — находилась в плавании эскадра адмирала Рожественского. Поэтому мы спросили Распутина: «Удачна ли будет её встреча с японцами?» Распутин на это ответил: «Чувствую сердцем, утонет»… И это предсказание впоследствии сбылось в бою при Цусиме».
Впервые дело на Распутина было заведено Тобольской консисторией по доносу 1903 года. Его обвиняли в распространении лжеучения, подобного хлыстовскому, и образовании общества последователей своего лжеучения. Согласно документам, дело было начато 6 сентября 1907 года, а закончено и утверждено Тобольским епископом Антонием (Каржавиным) 7 мая 1908 года. На основе собранных данных и фактов член Тобольской консистории протоиерей Дмитрий Смирнов подготовил рапорт с предложением отзыва о рассматриваемом деле Дмитрия Михайловича Берёзкина, инспектора Тобольской духовной семинарии. Также известно, что завёдший первое дело «о хлыстовстве» на Распутина епископ Тобольский Антоний лишь за это и был переведён из Сибири на Тверскую кафедру и возведён на Пасху в сан архиепископа. Дело же было отправлено в архив Синода. И всё же, если быть точным, то следствие было прекращено чьим-то могущественным давлением, непременно из столицы…
«Нынче, будто из небытия, в Тобольском архиве выплыла папка с надписью: «Дело Тобольской консистории по обвинению крестьянина слободы Покровской Тюменского уезда Григория Ефимовича Распутина-Новаго… в распространении им лжеучения, подобно хлыстовскому, и образования общества последователей своего лжеучения. Начато 6 сентября 1907 г.», — продолжает Э. Радзинский. — В «деле» было отмечено: пока Распутин пребывал в Петербурге, Тобольскому епископу сообщили сведения, касавшиеся таинственного периода его странствий. По этим «собранным и проверенным… сведениям… названный крестьянин из своей жизни на заводах Пермской губернии вынес знакомство с учением ереси хлыстовской и её шаварями». Затем, «проживая в Петербурге, приобрёл себе последовательниц, которые, по возвращении Распутина в слободу Покровскую, неоднократно приезжали к нему и подолгу жили в его доме».
Также отмечалось, что «письма его последовательниц X. Берладской… О. Лохтиной и 3. Манчтет говорят… об особом учении Распутина», что эти последовательницы «водят Распутина под руки и… на глазах у всех он их часто обнимает, целует и ласкает… В верхнем этаже новоприобретённого Распутиным большого дома поздними вечерами бывают особенные молитвенные собрания… на этих собраниях он надевает полумонашеский чёрный подрясник и золотой наперсный крест… собрания эти иногда заканчиваются поздно и, по слухам, в бане при прежнем доме Распутина совершается «свальный грех»… Между жителями слободы Покровской ходят слухи, что Распутин учит хлыстовству…»
Когда в 1912 году Дума заявила о своём отношении к Распутину, то Николаю II ничего не оставалось, как приказать возобновить дело Святейшего синода о «хлыстовстве» Распутина. Тогда же архиепископ Антоний (Храповицкий) откровенно писал, что Распутин хлыст и участвует в радениях.
Новый Тобольский епископ Алексий не просто взялся за это дело, но и лично изучил материалы, да ещё и затребовал сведения от причта Покровской церкви. Беседовал он и с самим Распутиным. А 29 ноября 1912 года было утверждено заключение Тобольской духовной консистории. В нём Распутин-Новый был назван «христианином, человеком духовно настроенным и ищущим правды Христовой». Кстати сказать, хитрый мужик перед этим успел добровольно покинуть столицу и совершить паломничество в Иерусалим. После положительного заключения одни говорили, что таким образом епископ Алексий в октябре 1913 года получил назначение Экзарха Грузии и был возведён в сан Карталинского и Кахетинского со званием члена Святейшего синода. А другие, что такое возвышение состоялось лишь благодаря преданности Алексия царствующему дому. Однако ничего в этой жизни просто так не бывает!
По утверждению протопресвитера Гергия Шавельского, члена Синода до революции, «в Синоде царила тяжёлая атмосфера недоверия. Члены Синода боялись друг друга, и не без оснований: каждое слово, открыто сказанное в стенах Синода противниками Распутина, немедленно передавалось в Царское Село». О церковном управлении до революции он же писал: «В конце 1916 г. ставленники Распутина уже фактически держали в своих руках управление. Обер-прокурор Св. Синода Раев, его товарищ Жевахов, управляющий канцелярией Св. Синода Гурьев и его помощник Мудролюбов были распутинцами. Эту же веру исповедовали митрополиты Питирим и Макарий. Целый ряд епископов епархиальных и викарных были клиентами Распутина».
К слову сказать, по воспоминаниям старшей дочери Распутина, Григорий-Новый свои первые уроки письма и чтения начал брать только лишь в Петербурге.
При этом при своей жизни умудрился издать две книги: «Житие опытного странника» (1907 г.) и «Мои мысли и размышления» (1915 г.). Конечно же, все в Петербурге.
В главном архиве России ГАРФ на хранении находятся 1796 телеграмм Николая П, отправленные им из ставки в Могилёве в период с 1915 по 1917 г. — семье, министрам и, безусловно, Распутину. У него насчитали аж целых сто канонических пророчеств, среди которых часто цитируют одно-единственное: «Покуда я жив, будет жить и династия».
При этом ещё в 1914 году Иоанн Кронштадтский, встретившись с Распутиным, спросил его: «Как твоя фамилия?» А когда тот ответил, то о. Иоанн сказал: «Смотри, по фамилии твоей и будет тебе».
5
В связи с двумя событиями в истории России Николая П народная молва, конечно, не без помощи радикальной оппозиции, окрестила Николаем Кровавым.
Первое — это событие на Ходынке, а второе — 9 января 1905 года, или Кровавое воскресение.
В 1905 году в Петербурге в среде зубатовских рабочих союзов (по имени полицейского реформатора Зубатова), появляется священник Гапон. Э. Радзинский в своей книге «Николай II» пишет: «В эти трудные годы военных поражений и оскудения Гапон призывает рабочих пойти к царю с петицией, рассказать о бедствиях простых людей, о притеснениях фабрикантов.
Шествие рабочих назначено на 9 января. С хоругвями, портретами царя, святыми иконами тысячи верноподданных рабочих под водительством Талона готовятся прийти к своему царю.
Сама идея этой манифестации была воплощением заветной мечты Николая — «народ и царь» (…)
И вдруг накануне шествия царь покидает столицу, он уезжает в Царское Село. (…)
Департамент полиции отлично осведомлён о верноподданнических настроениях шествия. Ибо устраивающий эту демонстрацию Гапон — агент этого Департамента (и будет разоблачён впоследствии Боевой организацией эсеров). Тем не менее спецслужба начинает пугать царя.
Странности продолжаются. Из полиции ползут слухи: во время манифестации произойдут кровавые беспорядки, подготовленные революционерами. Возможен захват дворца. Великий князь Владимир, командующий петербургским гарнизоном, напоминает о событиях начала Французской революции.
И Николай уезжает в Царское Село.
В ночь шествия в казармах начинают раздавать патроны. Маршрут, намеченный Талоном, чрезвычайно удобен для обстрела. Готовятся лазареты. В это время Гапон держит последнюю речь к рабочим — полицейский провокатор призывает идти ко дворцу. Так было подготовлено Кровавое воскресенье.
Утром тысячи людей направляются к Дворцовой площади. Плывут над толпой царские портреты, в толпе множество детей. Впереди Гапон. На подступах к площади ждут войска. Шествию приказывают расходиться. Но люди не желают — Гапон обещал: царь их ждёт. И они вступают на площадь… Раздались выстрелы. Убито более тысячи, ранено — две тысячи… Детские трупы на снегу… Днём по городу разъезжают сани — в санях мертвецы, связанные верёвками.
Ночью после расстрела Гапон обратился к рабочим:
«Родные, кровью спаянные братья! Невинная кровь пролилась! Пули царских солдат… прострелили царские портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам и всем грабителям несчастной земли русской. Смерть им!»
«Проклятому народом царю» — вот что написал провокатор Департамента полиции. Простреленные портреты царя…
В Царском Селе Николаю доложили, что он избавился от смертельной опасности, что войска должны были стрелять, защищая дворец, в результате были жертвы — двести человек.
Так была создана полицейская версия события и официальные цифры для царя. И он записал в дневнике:
«9 января 1905 года. Тяжёлый день! В Петербурге произошли серьёзные беспорядки… вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять, в разных местах города много убитых, раненых. Господи, как больно и тяжело!»
А потом в Царское Село были привезены два десятка рабочих. Они сказали царю верноподданные слова. Николай произнёс ответную речь, обещал исполнить их пожелания. Очень сокрушался о двухстах жертвах на Дворцовой площади.
Он так и не понял, что произошло…»
Сама по себе идея шествия к дворцу принадлежала самому Талону, а возникла всего лишь 6 января. В этот и последующие дни петиция царю зачитывалась в отделах так называемого Собрания. А под её текстом собирались подписи, которых в итоге было собрано не менее 7 тысяч (по другим данным, не менее 40 тысяч).
Как утверждают исследователи, 6 января Гапон составил текст петиции на имя царя на основании предложенных ему набросков. В её основу была положена мартовская «программа пяти», к которой от себя он добавил лишь предисловие и краткое заключение. Например, предисловие было написано им в стиле церковного красноречия и включало в себя обращение к царю, описание бедственного положения и бесправия рабочих, а также требование немедленного созыва Учредительного собрания.
«Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе! — говорилось в заключение. — Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя своё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь, не отзовёшься на нашу мольбу, — мы умрём здесь, на этой площади, пред твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем! У нас только два пути: — или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них, мы пойдём по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь к смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России! Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим её!»
И Гапону удалось в буквальном смысле наэлектризовать толпу!
Из воспоминаний Л. Я. Гуревич: «Быть может, никогда и нище ещё революционный подъём oipoMHbix народных масс — готовность умереть за свободу и обновление жизни — не соединялся с таким торжественным, можно сказать, народнорелигиозным настроением».
Из записки прокурора Петербургской судебной палаты: «Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нём со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эху сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощёчину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом».
В 1905 году русскому православному священнику было 35 лет от роду. Будучи сыном зажиточного крестьянина он по совету сельского священника поступил сразу же во второй класс Полтавского духовного училища. Там он стал одним из лучших учеников и получал от одного из преподавателей запрещённые сочинения Л. Н. Толстого. Именно под влиянием идей великого русского писателя Гапон понял суть религии, которая теперь выражалась для него не во внешних обрядах, а в доброй жизни и любви к ближнему.
Поступив в Полтавскую духовную семинарию, он в очередной раз попал под влияние другого толстовца, пришедшего из Ясной Поляны, — И. Б. Фейнермана. В семинарии Гапон стал вполне открыто высказывать толстовские идеи, что привело его к конфликту с начальством. В 1893 году Георгий Аполлонович успешно закончил второе учебное заведение, но не получив диплома первой степени, устроился работать в земской статистике.
В следующем году Гапон женился на купеческой дочери и по совету молодой жены решил принять духовный сан. Гапона поддержал полтавский епископ Илларион, ставший его покровителем. Сначала его рукоположили в дьяконы, а затем в священники. Дали Талону и должность в бесприходной церкви Всех Святых при полтавском кладбище. Незаурядный талант проповедника, безвозмездные духовные требы для бедных прихожан из соседних церквей, а также растущая популярность привели Талона к конфликту со священниками соседних приходов.
Но всё резко меняется, когда из-за внезапной болезни умирает молодая жена (1898). Ради избавления от тяжёлых мыслей он уезжает в Санкт-Петербург, где поступает в духовную академию. И, несмотря на диплом второй степени, который не давал ему права на это поступление, Талона вновь выручает епископ Илларион. Он пишет рекомендательное письмо своему другу обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву, а дальше дело техники. Но учёба в академии не приносит священнику радости. Он не находил в ней ответа на вопрос о смысле жизни. Только поэтому Гапон бросает учёбу и уезжает на лечение в Крым. Новым поворотом в судьбе Талона стала встреча с художником В. В. Верещагиным. Он первым посоветовал ему «сбросить рясу» и работать на благо своего народа.
Вернувшись в столицу, Георгий Аполлонович принял активное участие в работе «Общества религиозно-нравственного просвещения». Его первые выступления в качестве проповедника прошли в церкви Скорбящей Божьей Матери в Галерной Гавани.
С 1900 года Гапон служит настоятелем сиротского приюта св. Ольги, а также законоучителем и священником приюта Синего Креста, где вновь приобретает огромную популярность, но уже в петербургских придворных кругах. Более того, несколько раз его даже приглашают служить на торжественные праздники вместе со св. Иоанном Кронштадтским и будущим патриархом Сергием Страгородским. Однако эти успехи не помогли ему избежать конфликта с попечительским советом приюта Синего Креста.
Его отстраняют от должности и отчисляют с 3-го курса академии. При этом Гапон настраивает свою паству против этого совета и, уходя из приюта, забирает с собой воспитанницу Александру Уздалёву. Впоследствии она станет его гражданской женой.
И снова крутой поворот… По доносу в Охранное отделение председателя попечительского совета Н. М. Аничкова Георгия Аполлоновича вызывают туда на допрос.
Там и происходит ещё одно судьбоносное знакомство…
Уже осенью 1902 года Гапона восстанавливают в духовной академии, а в 1903 году он успешно заканчивает её, получив должность священника при тюремной церкви св. Михаила Черниговского. В этом же году Гапон знакомится с начальником особого отдела Департамента полиции С. В. Зубатовым, который занимался созданием подконтрольных полиции рабочих профсоюзов. Ему, в частности, было предложено принять участие в этой работе. Долго размышляя над этим предложением, Гапон не отказался. И когда в 1903 году Зубатов был отправлен в отставку, их связь не прекратилась. Но созданное Зубатовым «Собрание» нашло благодаря Гапону в столице весьма хорошую почву. Число его членов росло. И как писал начальник петербургского охранного отделения A.B. Герасимов, «это было обычное общество с настоящими рабочими во главе. В их среде и Гапон забыл о тех мыслях, которыми руководствовался вначале. Достаточно было небольшого толчка, чтобы это изменившееся положение выявилось».
Есть множество мнений, что Гапон дезинформировал Департамент полиции об истинных настроениях рабочих. Сам же он впоследствии прямо заявлял о своей хитрой политике: «Я с самого начала, с первой минуты водил их всех за нос. На этом был весь мой план построен».
В конце 1904 года контакты Гапона с полицией прекратились, а в январе 1905 года он был объявлен в розыск.
После расстрела демонстрации Гапона увёл с площади эсер Рутенберг. Его тут же переодели и постригли, а затем прятали на квартирах, в том числе и писателя Горького. Затем с помощью всё того же эсера Гапона без документов переправили за границу.
«Через некоторое время после приезда Гапона в Женеву, — вспоминала Н. К. Крупская, — к нам пришла под вечер какая-то эсеровская дама и передала Владимиру Ильичу, что его хочет видеть Гапон. Условились о месте свидания на нейтральной почве, в кафе. Наступил вечер. Ильич не зажигал у себя в комнате огня и шагал из угла в угол. Гапон был живым куском нараставшей в России революции, человеком, тесно связанным с рабочими массами, беззаветно верившими ему, и Ильич волновался перед этой встречей… Владимир Ильич, придя со свидания с Гапоном, рассказывал о своих впечатлениях. Тогда Гапон был ещё обвеян дыханием революции. Говоря о питерских рабочих, он весь загорался, он кипел негодованием, возмущением против царя и его приспешников. В этом возмущении было немало наивного, но тем непосредственнее оно было. Это возмущение было созвучно с возмущением рабочих масс. «Только учиться ему надо, — говорил Владимир Ильич. — Я ему сказал: «Вы батенька, лести не слушайте, учитесь, а то вон где очутитесь», — показал ему под стол».
Кроме Ленина, Гапон встречался с Г. В. Плехановым, В. М. Черновым, Б. В. Савинковым, Ж. Жоресом, Ж. Клемансо. Например, в Лондоне Гапон встретился с П. А. Кропоткиным, идеями которого увлёкся.
31 января 1905 года Талона лишили сана священника и исключили из духовного звания, а уже в мае этого года он на короткое время вступил в партию эсеров, но вскоре рассорился с её руководством из-за желания быть во главе партии и дела.
6
Данный текст является ознакомительным фрагментом.