3. Репетиция Большой Игры

3. Репетиция Большой Игры

Путешествуй кто-нибудь весной 1810 года по Северному Белуджистану, он мог бы заметить небольшую группу вооруженных людей на верблюдах, отправившихся из кишлака в отдаленном оазисе Нушки в сторону афганской границы. Яркие зарницы освещали вдалеке темное небо, в окружающих горах время от времени слышались раскаты грома. Казалось, надвигается сильная буря, и по мере углубления в пустыню всадники инстинктивно все сильнее кутались в свои одежды.

Один всадник ехал немного впереди, его кожа была явно светлее, чем у спутников. Те считали его татарином, торговцем лошадьми; так сказал он сам, и они не видели основания сомневаться в его словах. Их наняли для того, чтобы сопровождать его в поездке через опасную, кишащую бандитами страну, лежащую между оазисом Нушки и расположенным в 400 милях к северо-западу на персидско-афганской границе древним укрепленным городом Гератом. Там, по словам торговца, он надеялся закупить лошадей для своего богатого хозяина, живущего где-то в далекой Индии. Дело в том, что Герат был одним из крупных центров на караванных путях Центральной Азии и особенно славился своими лошадьми. Так случилось, что он представлял немалый интерес для тех, кто отвечал за оборону Индии.

Путник прибыл в Нушки несколько дней назад в сопровождении спутника того же облика, которого представил своим младшим братом, работающим на того же индийского купца. В Нушки они прибыли из Келата — скопища глинобитных построек, именовавшегося столицей Белуджистана, где сошли на берег с небольшого местного судна, пришедшего из Бомбея. Путешествие от побережья заняло у них почти два месяца, ведь они не торопились, задавая по пути множество вопросов, хотя и старались не показаться слишком любопытными. В Нушки они разделились: старший со своими сопровождающими отправился в Герат, младший направился на запад и далее в сторону Кермана в Южной Персии. Там, по его словам, он тоже надеялся купить для хозяина лошадей.

Перед тем как отправиться в разные стороны, мужчины распрощались друг с другом в уединенном местном доме, который сняли на время недолгого пребывания в Нушки. Они были очень осторожны и тщательно убедились, что их не подслушивают. Действительно, если бы какому-то любопытному довелось заглянуть через щелку, он немало изумился бы тому, что сумел увидеть и услышать. Там происходило нечто куда большее, чем обычное прощание двух братьев. Понизив голоса и не спуская внимательных взглядов с двери, мужчины с не характерной для жителей Азии точностью обсуждали детали предстоящих путешествий и самые крайние меры на случай, если что-то пойдет не так. Обсуждали они и другие вопросы, которые подслушивающий вряд ли бы понял. Ведь если бы правда вышла наружу (а это означало немедленную смерть для них обоих), то оказалось бы, что ни один из них не был торговцем лошадьми, как, впрочем, и татарином. И уж если речь зашла об этом, то они не были и братьями. Это были молодые английские офицеры, которым поручили выполнить для генерала Малкольма секретную разведывательную миссию в диких регионах, где не существовало никаких законов и в которые никогда до того не ступала нога исследователя.

Капитан Чарльз Кристи и лейтенант Генри Поттинджер из 5-го Бомбейского пехотного полка собирались приступить к самой опасной — и самой ценной для пославших их — части своей миссии. По ходу неспешного с виду путешествия от побережья им уже удалось собрать немало информации относительно здешних племен, их вождей и числа подвластных им воинов. Они тщательно фиксировали все данные относительно оборонных возможностей тех территорий, по которым путешествовали. Как иностранцы, даже и татары-мусульмане, они явно вызывали подозрение. Не раз им приходилось выпутываться из неприятностей, приукрашивая и улучшая свои легенды прикрытия, чтобы приспособить их к текущим обстоятельствам. Если бы страстно оберегавшие свою независимость белуджи обнаружили, кто они на самом деле, то сразу заключили бы, что англичане исследуют эти земли с намерением их захватить. Но к счастью для Кристи и Поттинджера, ни один обитатель этих отдаленных краев никогда в глаза не видел европейца. Так что пока обман их оставался нераскрытым — или по крайней мере так казалось.

Тем не менее, пожелав на прощание друг другу удачи, они ясно понимали, что это могла быть их последняя встреча. Впрочем, если предположить, что все пройдет хорошо, после завершения миссии они планировали встретиться вновь на условленном месте в относительно безопасных владениях шаха. Если бы к определенной дате один из них не прибыл, другой должен был заключить, что тот либо оказался вынужден прервать путешествие, либо погиб. В таком случае прибывший на встречу должен был один отправиться в Тегеран и доложить обо всем генералу Малкольму. Если кто-то из них попадет в трудную ситуацию, он должен попытаться оповестить товарища или британскую миссию в Тегеране, чтобы можно было организовать какую-то помощь.

После отъезда 22 марта Кристи и его людей Поттинджер остался в Нушки, готовя свой собственный маленький караван. Малкольм поручил ему изучить обширные пустыни, которые, как предполагалось, лежат на западе. На них рассчитывали как на главное препятствие для наступающей армии. Но 23 марта поступили тревожные новости. Друзья, которыми они с Кристи обзавелись в столице Белуджистана Келате, предупреждали, что туда прибыли люди из расположенного неподалеку Синда с приказом арестовать их обоих. Те сказали хану Келата, что Кристи и Поттинджер такие же торговцы лошадьми, как они сами, и их легенда придумана для того, чтобы изучить страну в военных целях, что угрожало обоим народам.

Двух англичан следовало схватить и доставить в столицу Синда Хайдарабад, где их ждало жестокое наказание. Сообщение предупреждало, что воины Синда следуют за ними в Нушки и находятся всего в пятидесяти милях. Им с компаньоном советовали, пока еще есть время, скрыться, ведь воины Синда не делали секрета, что забьют их палками до смерти. Понимая, что это будет, пожалуй, самое меньшее, что может ждать его в Хайдарабаде, Поттинджер решил немедленно тронуться в путь. На следующее утро в сопровождении вооруженной охраны из пяти белуджей он поспешно выехал на запад, с глубоки благодарностью вспоминая друзей из Келата, которые рисковали собственными жизнями, чтобы спасти его и Кристи.

* * *

В то же самое время, ничего об этом не зная, Кристи, чей маленький отряд приближался к афганской границе, столкнулся с иной опасностью. Незадолго до отъезда из Нушки знакомый пастух предупредил, что тридцать вооруженных афганцев собираются его ограбить и уже залегли в засаде в овраге на пути. В довершение к прочим неприятностям гроза, которая только собиралась, когда Кристи выехал из Нушки, теперь разразилась со страшной силой. Все промокли до нитки, все имущество тоже, ведь в этой бесплодной местности не было ни малейшего укрытия. Едва ли это можно было оценить как обнадеживающее начало невообразимо трудного предприятия, которое Кристи предстояло проделать в одиночку. Однако на следующее утро гроза прекратилась, вместе с ней рассеялись и их враги. Тем не менее опасность нападения бандитов в государстве, где законов просто не существовало, была постоянным испытанием и для Кристи, и для Поттинджера, и для всех последующих участников Большой Игры.

Надеясь заручиться хоть какой-то защитой от бандитов, Кристи решил отказаться от своей легенды о торговце лошадьми и принять личину набожного хаджи — мусульманского паломника, возвращающегося из Мекки. Планируя путешествие, он не вдавался в детали, но в этом превращении рассчитывал на помощь индийского купца, которому вез секретное послание. Тому предстояло помочь ему избавиться от одной охраны и нанять другую. Однако новая легенда создавала собственные проблемы и опасности, и вскоре ему пришлось здорово попотеть, когда местный мулла затеял с ним теологический спор. Разоблачения удалось избежать, объяснив, что он — суннит, а не шиит, как собеседник. Судя по всему, Кристи был исключительно находчивым человеком, так как в какой-то момент сумел получить фальшивый laissez—passer (пропуск — фр.) от местного хана, слывшего жестоким тираном, причем на пропуске стояла его настоящая печать. Этот пропуск обеспечил ему теплый прием у соседнего хана, который даже пригласил его во дворец.

Теперь Кристи оставалось всего четыре дня пути до цели его путешествия — таинственного города Герат, который до того осмелился посетить только один европеец. Город лежал на границе Афганистана с Восточной Персией по обе стороны широкого трансазиатского караванного пути. Его базары были широко известны от Коканда до Кашгара, Бухары и Самарканда, Хивы и Мерва, тогда как другие дороги вели на запад к старинным караванным городам Персии — Мешхеду, Тегерану, Керману и Исфахану. Но для англичан в Индии, опасавшихся вторжения с запада, Герат имел более зловещее значение. Он стоял на одном из традиционных путей завоевателей Индии, по которому вражеские войска могли достичь любого из двух главных проходов — Хайберского или Боланского перевалов. Хуже того, в регионе обширных пустынь и непроходимых горных массивов он стоял в богатой и плодородной долине, которая, как полагали в Индии, была способна накормить и напоить целую армию. Задача Кристи заключалась в том, чтобы выяснить, так ли это на самом деле.

18 апреля — через четыре месяца после того, как они с Поттинджером отплыли из Бомбея, — Кристи миновал главные ворота Герата — большого города, обнесенного стеной. Он отказался от легенды о паломнике и снова превратился в торговца лошадьми, поскольку вез с собой рекомендательные письма для жившего в городе индийского купца. Кристи предполагал провести там около месяца, тщательно фиксируя все, что могло оказаться интересным для его целей. «Город Герат, — отмечал он, — расположен в долине, окруженной высокими горами». Долина, протянувшаяся с востока на запад, занимала тридцать миль в длину и пятнадцать в ширину. Долину орошала река, сбегавшая с гор; вся долина интенсивно обрабатывалась, всюду, куда доходил взгляд, были разбросаны кишлаки и сады. Сам город, занимавший около четырех квадратных миль, был окружен массивной стеной и рвом. На его северном конце, взбиравшемся на холм, высилась крепость из обожженного кирпича с башней на каждом углу. Ее окружал второй ров, через который был перекинут подъемный мост, а за ним шла еще одна высокая стена и третий ров, хотя и сухой. Все это выглядело очень эффектно для любого приезжего, но не произвело впечатления на Кристи. «В целом, — писал он, — как оборонительное сооружение все это выглядит весьма жалко».

Но если Кристи и не был восхищен способностью Герата к защите от атаки армии, вооруженной современной артиллерией, вроде той, какая была у Наполеона или царя Александра, на него произвели большое впечатление его очевидное процветание и изобилие, и потому — способность поддержать и снабдить любую армию вторжения, в чьи руки он может попасть. Вокруг города были великолепные пастбища с обильным кормом для лошадей и верблюдов, в изобилии росли пшеница, ячмень и фрукты всех сортов. Население Герата Кристи оценил примерно в 100 000 человек, включая 600 индусов, главным образом зажиточных купцов. 18 мая, удовлетворенный тем, что больше ничего искать не нужно, Кристи объявил, что, прежде чем вернуться в Индию с лошадьми для своего хозяина, он совершит недолгое паломничество в священный город Мешхед, расположенный в Персии в 200 милях к северо-западу. Это позволило ему покинуть Герат без покупки лошадей, нужных для поддержки его легенды. На следующий день с явным облегчением он уже пересекал Восточную Персию. После месяцев лжи и уверток Кристи наконец-то почувствовал себя в безопасности. Теперь даже если бы обнаружилось, что он — переодетый офицер Ост-Индской компании, установившиеся хорошие отношения Англии с Персией были залогом тому, что ничего серьезного ему не угрожало. Девять дней спустя он свернул со старой дороги паломников на Мешхед, направляясь на юго-запад в сторону Исфахана, куда, по его расчетам, уже должен был прибыть лейтенант Поттинджер.

* * *

За два месяца, прошедших с момента их расставания в Нушки, с его названным братом (Поттинджером. — Прим. ред.) много чего случилось. Без помощи карты (таких карт просто не существовало) 20-летнему младшему офицеру предстояло совершить путешествие через Белуджистан и Персию протяженностью в 900 миль. Он выбрал дорогу, которой за следующие сто лет не рискнул воспользоваться ни один европеец. Впрочем, прежние завоеватели пользовались именно этим путем. Путешествие должно было продолжаться три месяца: на пути лежали две опасные пустыни, где только редкие ориентиры позволяли пробираться от родника к роднику среди банд кровожадных разбойников.

Несмотря на болезнь и другие проблемы, лейтенант вел тайные, но детальные ежедневные записи всего, что он видел и слышал и что могло иметь ценность для армии вторжения. Он отмечал родники и реки, посевы сельскохозяйственных культур и прочую растительность, количество осадков и характер климата. Намечал лучшие места для обороны, описывал укрепления попадавшихся по пути кишлаков и детально перечислял индивидуальные черты местных ханов и их союзников. Он даже описывал развалины и памятники, мимо которых проезжал, хотя, не будучи археологом, вынужден был полагаться на сомнительные рассказы местных жителей относительно их возраста и истории. Кроме того, он тайно составлял кроки своего маршрута, которые позднее превратились в первую военную карту западных подступов к Индии. Правда, как он умудрялся это делать и остаться неразоблаченным, лейтенант в последующих описаниях своего путешествия умалчивал, видимо, желая сохранить свой секрет на будущее.

31 марта, обойдя по юго-восточному краю огромную пустыню Гельмунд и тем самым подтвердив слухи о ее существовании и приблизительном расположении, Поттинджер с небольшим отрядом из пяти человек вступили в первую из двух пустынь, которые им предстояло пересечь. Лейтенант понимал, что наличие на пути захватчика таких обширных естественных препятствий должно было стать чрезвычайно приятной новостью для тех, кто отвечал за оборону Индии. Вскоре он обнаружил, почему эти пустыни пользуются у белуджей столь дурной репутацией: на протяжении нескольких миль они ехали среди гряд почти вертикальных дюн из мелкого красного песка, некоторые из них достигали высоты в двадцать футов. «Большая их часть, — записывал он, — с подветренной стороны поднимается перпендикулярно земле… С большого расстояния их легко принять за новую кирпичную стену». Однако сторона, обращенная к ветру, плавно спускается к основанию следующей дюны, оставляя проход между ними». «Я старался держаться в этих местах до тех пор, пока позволяло направление, в котором нужно было двигаться, — добавляет он. — Заставить верблюдов двигаться по этим волнам было очень нелегко, особенно когда нужно было карабкаться на подветренные стороны дюн, причем в этих попытках мы потеряли очень много времени». На следующий день условия стали еще хуже. Непрерывное сражение с песчаными дюнами было, по словам Поттинджера, «пустяками по сравнению с физической болью, которую испытывали от летящих частичек песка не только я и мои люди, но и верблюды». Дело в том, что над пустыней висел слой абразивной красной пыли, попадавшей в глаза, ноздри и рот. Это вызывало ужасные страдания, не говоря уже о жажде, которая усиливалась палящим солнцем.

Вскоре они достигли сухого ложа реки шириной около 500 метров. Кишлак на ее берегу недавно был покинут обитателями из-за засухи. Там они остановились и после длительных раскопок сумели добыть два бурдюка воды. Характер пустыни изменился, и теперь вместо песка она была покрыта твердым черным гравием. Вскоре после этого стало душно, по пустыне закружились небольшие смерчи, а потом разразилась страшная гроза. «Дождь падал такими крупными каплями, которых мне никогда не приходилось видеть, — отмечает Поттинджер. — Вокруг так потемнело, что я был абсолютно не способен различить что-либо даже в пяти ярдах». Но проводник сказал, что эта гроза была еще терпимой по сравнению с теми, что обрушиваются на пустыню в разгар лета, когда она считается непроходимой для путешественников. Горячий как из печки ветер, сопровождающий эти грозы, был известен среди белуджей как «огонь» или «чума». В своей ярости он мог не только убить верблюдов, но и содрать живьем кожу с незащищенного человека. По словам спутников Поттинджера, которые утверждали, что сами были тому свидетелями, «мышцы несчастного страдальца каменели, кожа ссыхалась, по всему телу распространялось ужасное ощущение, что мышцы горят…». Кожа жертвы, уверяли они, покрывается «глубокими ранами, вызывающими кровотечение, которое быстро приканчивает жертву», хотя иногда агония страдальца может продолжаться несколько часов, если не дней. (То, что это было чрезвычайно сильным преувеличением, сегодня очевидно, но во времена Поттинджера очень мало знали насчет путешествий через пустыни, так что в таких неизученных регионах, как этот, должно было казаться возможным все, что угодно.)

Поскольку в пустыне не было никаких наземных ориентиров, проводник прокладывал их путь, ориентируясь по отдаленной гряде гор. Но когда однажды Поттинджер решил выступить в полночь, чтобы избежать палящего дневного зноя, они быстро заблудились, не зная, в каком направлении двигаться дальше. У Поттинджера был компас, который он прятал на теле. Тайком от спутников он вытащил его, поднял крышку, нащупал пальцами стрелку и определил направление, в котором им следует идти. Когда на рассвете, оказалось, что они едут правильно, его люди были потрясены и несколько дней говорили об этом, как «об удивительном доказательстве моей мудрости». Обычно Поттинджер тайком пользовался компасом для составления своих кроков, но пару раз ему не удалось сделать все скрытно. Пришлось объяснить, что это Каббала-ноома, или указатель на Мекку, который показывает ему направление на Каббалу, или могилу Мухаммеда, чтобы во время молитвы простираться на земле в нужном направлении.

В тот день они не останавливались девятнадцать часов, проделав сорок восемь миль и доведя до изнеможения и людей, и верблюдов. Запасы еды и воды опасно таяли, и Поттинджер хотел продолжать путь, пока они не достигнут гор, где, по крайней мере, будет вода. Однако его люди слишком устали, так что пришлось остановиться на ночь. Они разделили остатки воды, но есть ничего не стали. На следующий день в полдень они приблизились к кишлаку Куллуган в славившемся своим беззаконием районе, известном как Макран. Проводник Поттинджера, который, как оказалось, был женат на дочери сардара, или главы деревни, настаивал, что должен войти в деревню первым, и объяснял, что таков в этом опасном районе обычай для чужеземцев. Вскоре он вернулся, чтобы сообщить, что Поттинджера будут рады видеть, но сардар приказал, чтобы ради своей собственной безопасности тот принял облик хаджи, иначе он не гарантирует безопасности даже в собственном доме.

«Вы больше не во владениях хана Келата! — объяснили ему. — Так что впредь не стоит рассчитывать на столь же любезный прием и безопасность. Вы теперь в Макране, где каждый от рождения бандит и где не поколеблются ограбить собственных братьев и соседей». Как торговец лошадьми, работающий на богатого купца в Индии, он был особенно уязвим, так как предполагалось, что у него должны быть деньги, даже пусть и чужие. О дурной репутации Макрана Поттинджера предупреждал еще сардар Нушки, так что он немедленно переоделся, обретя новый облик и придав соответствующее религиозное выражение лицу.

Въехав в кишлак, он остановился и сошел с верблюда у мечети, где был официально принят сардаром и старейшинами. Позже его проводили в жилище, жалкую лачугу из двух комнат, где была приготовлена еда для него и его людей. Ничего не евшие в течение последних тридцати часов, они с аппетитом навалились на нее и уплели в два счета. Однако запастись продуктами для дальнейшего путешествия оказалось гораздо труднее. Как им объяснили, из-за засухи продовольствия очень мало, и в результате цены на него поднялись до астрономических высот. Так что им удалось достать только несколько фиников и немного ячменной муки из личных запасов сардара.

Поттинджера предупредили, что следующий кишлак на его 700-мильном пути до Кермана находится в состоянии войны с Куллуганом, его жители только три недели тому назад напали на них и ограбили. Попытаться пробраться туда было просто самоубийством; ему вообще не советовали двигаться дальше на запад без дополнительного конвоя. Проводник заявил, что не тронется с места без охраны, и вместо этого предложил проводить его обратно в Нушки. Поттинджер неохотно согласился нанять для следующего этапа путешествия еще шесть человек, вооруженных ружьями с фитильными замками, и был разработан новый маршрут, позволявший обойти опасного соседа.

В тот вечер старейшины кишлака, включая самого сардара, пришли в жилище Поттинджера, чтобы обсудить с ним различные вопросы, включая, к его немалому беспокойству, религиозные. Поскольку он выдавал себя за религиозного авторитета, его взгляды были очень интересны для людей и к его мнению почтительно прислушивались. Несмотря на свое почти полное невежество в мусульманской теологии, лейтенант удачно блефовал и не вызвал подозрений. Он не только сумел избежать элементарных ошибок, но даже разрешил некоторые споры, в том числе о природе солнца и луны. Один из жителей деревни утверждал, что это одно и то же. Но, если это так, возражал другой, то почему мы иногда видим их одновременно? Ах, отвечал первый, просто одно является отражением другого. Они спросили мнение Поттинджера по этому поводу. Того начинала раздражать эта незваная публика, кроме того, он хотел спать, так что высказался в поддержку второй точки зрения, что решительно прекратило дебаты, которые, как он опасался, могли бы продолжаться ночь напролет — ведь местным жителям практически нечем было заняться.

На следующий день сардар предложил, чтобы Поттинджер перед отъездом посетил службу в мечети. Это было бы, как писал позднее Поттинджер, «актом двуличия, которого до сих пор мне удавалось избегать». Но у него не было выбора, так как сардар сам пришел за ним. «Я понял, что выбора не остается, — отмечает Поттинджер, — поэтому просто погрузился в прострацию, сосредоточив свой взгляд на сардаре и бормоча что-то про себя». К его удивлению, никто ни в чем его не заподозрил. Дружелюбно настроенный сардар, предложивший новую легенду для прикрытия, прекрасно знал, что его гость вовсе не святой, но по крайней мере полагал его правоверным мусульманином, не подозревая, что он-то — христианин и британский офицер. Это был не последний случай, когда необходимость выдавать себя за праведника вызывала у Поттинджера немалое беспокойство.

Проведя в седлах всю ночь, они добрались до деревни Гулл, где Поттинджера тепло встретил мулла и пригласил на завтрак. «Я увидел четверых или пятерых хорошо одетых почтенных мужчин, восседавших на ковре под тенистым деревом, в деревянных тарелках перед ними были хлеб и молочная пахта», — рассказывает Поттинджер. Они поднялись, чтобы приветствовать его, после этого он оказался сидящим справа от муллы. Когда все поели, один из мужчин предложил Поттинджеру произнести благодарственную молитву. «Это, — вспоминает Поттинджер, — было столь же неожиданно, сколь и неприятно, и на какое-то время я был основательно ошеломлен». К счастью, перед отъездом из Бомбея он не поленился выучить у своего слуги пару главных мусульманских молитв; при этом ему даже в голову не приходило, что когда-нибудь это сможет его спасти и избавить от весьма серьезных неприятностей. Они с Кристи намеревались выполнить свою миссию, выдавая себя за торговцев лошадьми, а не за паломников, иначе он взял бы на себя труд затвердить молитвы более тщательно. Отчаянно пытаясь вспомнить хотя бы одну из них, Поттинджер поднялся, понимая, что все взгляды устремлены на него. «Я принял очень важный вид, — рассказывал он, — со всей вообразимой важностью огладил бороду и пробормотал несколько фраз». Лейтенант внимательно следил за тем, чтобы произносить «достаточно отчетливо» такие слова, как Аллах, Русоол (Пророк) и Шукр (благодарю). Он чувствовал, что в молитве такого рода эти слова должны быть ключевыми. Столь рискованная уловка сработала вновь, раз ничего не подозревающий мулла и его односельчане благожелательно улыбались своему набожному гостю.

На следующий день в другой деревне Поттинджер вновь оказался на волосок от гибели. Он покупал на рынке пару обуви (один из его башмаков ночью утащил шакал), когда старик в толпе, собравшейся вокруг, указал на его ноги и заявил, что Поттинджер явно не из тех, кто привык жить тяжким трудом и знаком с бедностью. «Я немедленно надел башмаки, — рассказывает Поттинджер, — но несмотря на то, что настойчиво выставлял ноги на солнце, так никогда и не смог придать им тот загорелый вид, который имели мое лицо и руки». Стараясь избежать дальнейших вопросов, он вернулся к своему верблюду (а старик все не отставал) и поспешно покинул деревню.

Два дня спустя Поттинджер со своим отрядом прибыли в небольшой глинобитный кишлак Мугси, где собирались заночевать. Но, узнав о том, что там произошло, решили не задерживаться. Как им рассказали, всего за несколько дней до этого шайка вооруженных бандитов убила сардара и его семью и захватила кишлак. Одному из сыновей старосты удалось бежать, и именно в тот момент бандиты осадили дом, в котором тот укрылся. Все это показали Поттинджеру и его людям. Несчастному юноше, чей отец отказался наделить бандитов землей возле кишлака, заявили, что либо он выйдет из дома на расправу, либо его уморят голодом. Никто из жителей кишлака не попытался его защитить, и небольшой отряд Поттинджера был бессилен что-либо сделать. У них не оставалось другого выхода, как продолжить свой путь, предоставив несчастного его судьбе.

Три дня спустя Поттинджер поймал себя на мысли, не наступил ли и его собственный последний час. В селение Пухра он прибыл с рекомендательным письмом от сардара предыдущего кишлака. Письмо это он представил хану Пухры, который поручил своему чиновнику — мирзе — прочитать его вслух. К своему величайшему смущению, Поттинджер услышал высказанное в письме подозрение, что этот паломник, прошедший через их кишлак, на самом деле — человек высокого происхождения, возможно, даже хан, который отрекся от привилегированной жизни, чтобы вести скромную жизнь праведника. Поттинджер не сомневался, что все это было написано с самыми лучшими намерениями, чтобы обеспечить ему доброжелательный прием. Но одновременно это могло напрямую привести к тому, что его разоблачат не только как фальшивого паломника, но, более того, неверного, христианина и вдобавок англичанина. Причем его разоблачение последовало с самой неожиданной стороны.

Когда было прочитано письмо сардара, окружившая Поттинджера толпа жителей кишлака принялась с новым интересом его разглядывать. И именно в этот момент неожиданно подал голос мальчуган лет 10—12. «Если бы он не сказал, что он паломник, я бы поклялся, что он приходится братом тому европейцу Гранту, который приезжал в прошлом году в Бампур…». Наблюдательный малыш был недалек от правды. Годом раньше капитан В.П. Грант из Бенгальской туземной пехоты был направлен для обследования побережья Макрана с тем, чтобы выяснить, сможет ли вражеская армия пройти в Индию этим путем (он доложил, что это возможно). В ходе своей разведывательной миссии он на несколько дней проник внутрь страны, в город Бампур в Восточной Персии, к которому Поттинджер как раз приближался. По удивительно несчастливому стечению обстоятельств этот мальчик, вероятно единственный из присутствующих, видевший живого европейца, умудрился его встретить и подметить известное сходство.

Потрясенный Поттинджер постарался скрыть свое беспокойство. «Я попытался игнорировать замечание паренька, — писал он, — но мой смущенный вид меня выдал». Заметив это, хан спросил, правда ли, что он на самом деле европеец. К облегчению Поттинджера, он добавил, что, если это и так, ему нечего бояться, никакого вреда ему не причинят. Поняв, что продолжать запираться не имеет смысла, Поттинджер признался, что он действительно европеец, но состоит на службе у богатого индийского купца. В начале путешествия подобное признание вполне могло стоить ему жизни, так как немедленно последовал бы вывод, что он — английский шпион. Но теперь он был совсем рядом с персидской границей и, следовательно, чувствовал себя в большей безопасности, хотя отнюдь не в полной. Более того, его легенда была раскрыта лишь частично. Его истинная профессия и действительная цель присутствия в этом районе оставались тайной.

К счастью, хан был восхищен его уловкой и не нашел ничего оскорбительного в том, что неверный выдает себя за мусульманского праведника. Но одураченный проводник Поттинджера принялся восхвалять его достоинства. Сначала он отказался поверить в признание Поттинджера и угостил хана и собравшуюся толпу рассказами о теологических дебатах, которые ему довелось вести с праведником. Хан смеялся от всего сердца, когда тот описывал, как Поттинджер брал над ним верх в вопросах религии, в которую, как теперь выяснилось, он не верил. Замешательство проводника еще более усилилось после того, как один из спутников Поттинджера заявил, что он с самого начала знал, что тот не паломник, хотя и не подозревал, что он — европеец.

Придя в ярость от того, что его аргументы были опровергнуты, проводник обвинил того, что он — сообщник в тщательно спланированном Поттинджером обмане. В конце концов положение спасло хорошее настроение хана, который заметил, что обманулись и все остальные, включая его самого. А к моменту их отъезда спустя сорок восемь часов Поттинджер обнаружил, что и проводник его простил. В промежутке между этими событиями Поттинджер превратился в знаменитость, и его жилище осаждали те, кого он описал как «толпу ленивых и шумных белуджей, пристававших ко мне с бестолковыми вопросами и замечаниями». Однако в полдень прибыл настоящий праведник, на этот раз индусский факир, что облегчило Поттинджеру «задачу развлекать весь кишлак».

Пять дней спустя Поттинджер въезжал в трудно описуемый словами кишлак Басман, последнее обитаемое место в Белуджистане к востоку от огромной пустыни, которую он намеревался пересечь по дороге к безопасным землям шаха. 21 апреля, отдохнув до вечера в кишлаке, Поттинджер со спутниками отправились к пустыне, до которой добрались ранним утром. Здесь не было ни воды, ни какой-либо растительности, тогда как жара, как рассказывает Поттинджер, «была самой сильной и совершенно подавляющей по сравнению с тем, что мне приходилось испытывать после отправления из Индии». Их все время дразнили миражи— как их называли белуджи, сухраб, или «вода в пустыне».

В дневниковых записях Поттинджер постоянно преуменьшает опасности и неудобства своего путешествия, но при описании перехода через пустыню он впервые позволяет читателю разделить с ним мучительные страдания от жажды. «Человек с терпением и надеждой может выдержать, — пишет он, — усталость и голод, жару или холод, и даже длительное полное отсутствие естественного отдыха. Но чувствовать, что у вас в горле все пересохло так, что вы с трудом можете вздохнуть, опасаться пошевелить языком во рту, боясь при этом задохнуться, и не иметь возможности избавиться от этого ужасного ощущения, это… это самое страшное испытание, которое может ждать путешественника ».

Через два дня такой тяжелой езды, обычно по ночам, чтобы избежать жары, путники достигли небольшого кишлака Реган на границе с Персией в дальнем конце пустыни. Тот был окружен мастерски выстроенной высокой стеной, длина которой по каждой стороне достигала 250 ярдов, а толщина у основания — 5 или 6 футов. Как потом узнал Поттинджер, жители кишлака пребывали в постоянном страхе нападения племен белуджей, которые, как он рассказывает, «редко пропускали возможность совершить один-два раза в год ужасный набег сюда или в какой-либо другой район персидской территории». Помимо охраны у единственных ворот вдоль стены через определенные интервалы располагались часовые, вооруженные фитильными ружьями. Они дежурили всю ночь, «часто аукаясь и перекликаясь, чтобы подбодрить друг друга и показать затаившемуся врагу, что они начеку».

Неожиданное появление из пустыни отряда Поттинджера вызвало испуг и напряжение. «Дело в том, что никто не мог понять, — писал он, — как мы могли незамеченными пересечь всю страну». Хан, который тепло его принял, выразил удивление по поводу того, что белуджи позволили ему пройти через их страну и притом оставили его в покое. Но все равно ему пришлось провести ночь вне крепости, так как существовало непреложное правило, по которому ни одному чужестранцу не позволялось спать за его стенами.

Теперь Поттинджер спешил к столице провинции Керману, крупному и сильно укрепленному городу, где правил персидский принц. По всей Центральной Азии город славился великолепными шалями и фитильными ружьями. Именно там они с Кристи договорились встретиться после завершения своих секретных миссий. Восемь дней спустя, покинув пустыню и миновав ухоженные кишлаки и снежные шапки гор, он прибыл туда и снял себе комнату в караван-сарае неподалеку от базара. Новость о его прибытии быстро разнеслась по городу, и вскоре у двери его жилища сгрудилась обычная любознательная толпа, на этот раз в несколько сотен человек, и начала донимать вопросами. Хотя теперь у него уже не было необходимости скрывать свою личность, Поттинджер все еще был одет как местный житель в выцветший голубой тюрбан, грубую рубашку белуджей и грязные и рваные штаны, которые когда-то были белыми. «Зато в тот вечер, — вспоминает он, — избавившись от своих мучителей и досыта поев, я всей душой отдыхал и спал с таким спокойствием, какого не испытывал ни в одну из ночей за последние три месяца».

По прибытии Поттинджер направил письмо принцу с просьбой об аудиенции. Одновременно он отправил курьера в Шираз, где, как он считал (ошибочно, как выяснилось впоследствии), должен был находиться его шеф, генерал Малкольм. В письме он сообщал, что благополучно прошел весь маршрут и что его миссия успешно завершена. Принц ответил письмом, в котором приветствовал его и приглашал назавтра к себе во дворец. Приглашение несколько озадачило Поттинджера, так как ясно было, что нельзя появиться перед принцем в том наряде, в котором он прибыл в город. Однако, по счастью, удалось одолжить одежду у жившего по соседству в караван-сарае индийского купца, и на следующий день в десять утра он стоял перед воротами дворца.

Миновав несколько внутренних двориков, лейтенант был встречен Урз Беги — или церемониймейстером, — который провел его в шахские покои. Принц, симпатичный бородатый мужчина в черной каракулевой шапочке, сидел у окна футах в десяти от них и смотрел в маленький дворик с фонтаном в центре. «Мы низко ему поклонились, — рассказывал Поттинджер, — затем продвинулись на несколько метров и поклонились еще раз, а потом сделали то же самое в третий раз, причем на каждый наш поклон принц отвечал легким кивком головы». Поттинджер ждал, что ему предложат сесть. «Но моя одежда была не в лучшем состоянии, — писал он впоследствии. — Поэтому, полагаю, меня сочли недостаточно представительным для такой чести и препроводили во двор, где вдоль стен стояли вооруженные шахские гвардейцы. После этого принц спросил „очень громким голосом, где я был, что заставило меня предпринять такое путешествие и как мне удалось избежать тех опасностей, которые обязательно должны были в ходе него возникнуть“.

Хотя теперь лейтенант спокойно мог признать, что является европейцем, что на самом деле он английский офицер, но истинную цель путешествия не следовало раскрывать даже персам. Поэтому он рассказал принцу, что его и еще одного английского офицера направили в Келат для закупки лошадей для индийской армии. Его компаньон вернулся другой дорогой, тогда как он прошел сухопутным путем через Белуджистан и Персию, где надеялся встретиться с Малкольмом. Казалось, принц принял его версию и через полчаса его отпустил. Никаких признаков Кристи по-прежнему не было, никаких сообщений от него тоже не поступало, так что Поттинджер решил еще немного задержаться в Кермане, прежде чем отправиться на доклад к Малкольму. Принц не возражал, и Поттинджер с пользой проводил время, собирая любые сведения о характере и привычках персов, и в частности о городских укреплениях.

Когда он провел в Кермане несколько дней, ему представилась возможность познакомиться с персидской юстицией в действии. Сидя у того же окна, из которого он обращался к Поттинджеру, принц разбирал дело и вынес приговор нескольким людям, обвинявшимся в убийстве одного из его слуг. Город в тот день пребывал в ужасном возбуждении. Ворота были закрыты, вся жизнь практически замерла. Приговоры были приведены в исполнение немедленно на том самом месте, где несколько дней назад стоял Поттинджер, и принц с удовлетворением наблюдал за этим ужасающим спектаклем. «Некоторым, — писал Поттинджер, — выкололи оба глаза, отрезали уши, носы и губы, вырвали языки, отрубили одну или обе руки. Других лишили их мужских достоинств, а также отрубили пальцы на руках и на ногах, и после этого всех вывели на улицы, а жителям города было приказано не помогать им и не вступать с ними ни в какие беседы». Во время отправления судебной процедуры, как рассказывал Поттинджер, принц был одет в специальный желтый халат, который назывался гузуб-пошак, или одежда мести.

Вскоре после этого Поттинджер получил из первых рук подтверждение того, какими методами пользуется принц. Его тайно посетил дворцовый чиновник средних лет и попросил разрешения побеседовать частным образом. Только после того как Поттинджер закрыл дверь, его посетитель разразился длинной речью, в которой восхвалял достоинства христианства, а в конце заявил, что хочет его принять. Подозревая, что человек этот — провокатор, подосланный принцем, Поттинджер сказал, что он сожалеет, но не имеет ни каких-либо прав, ни достаточных знаний, чтобы обращать в какую бы то ни было религию. Тогда посетитель попробовал действовать по-другому. Он тотчас же заверил Поттинджера, что не меньше 6000 жителей Кермана мечтают, чтобы пришли англичане и освободили их от тиранического правления принца. А потом спросил, когда можно ожидать прибытия британской армии? Опасавшийся быть втянутым в такой опасный разговор, Поттинджер сделал вид, что не понял вопроса. В этот момент появился другой посетитель, и первый поспешил удалиться.

Поттинджер находился в Кермане уже около трех недель, но о его коллеге-офицере по-прежнему не было ни слуху ни духу. Услышав, что собирается караван в Исфахан, он решил присоединиться к нему. Одиннадцать дней спустя они достигли Шираза, а спустя еще шестнадцать дней прибыли в Исфахан, и только там он узнал, что Малкольм находится в Марагедже, в северо-западной Персии. Наслаждавшийся в Исфахане комфортом дворца для почетных гостей, Поттинджер однажды вечером был извещен, что с ним хотят поговорить. «Я спустился вниз, — писал он позднее, — и так как там было очень темно, то не смог рассмотреть посетителя». Несколько минут он объяснялся с чужестранцем, пока неожиданно не понял, что этот потрепанный, измученный путешествием человек и есть Кристи. Добравшись до Исфахана, Кристи узнал, что в городе находится еще один фиринджи, или европеец, и попросил отвести к нему. Как и Поттинджер, он поначалу не узнал своего дочерна загоревшего друга в персидском наряде. Но спустя несколько секунд мужчины уже обнимались, преисполненные радости и облегчения от того, что видят друг друга живыми. «Тот момент, — писал Поттинджер, — стал одним из самых счастливых в моей жизни».

Случилось это 30 июня 1810 года, больше трех месяцев спустя после их расставания в Нушки. В конце концов после того, как он впервые вступил в Белуджистан, Кристи проехал по одной из самых опасных стран в мире 2250 миль, тогда как Поттинджер превысил этот рекорд еще на 162 мили. Это были удивительные примеры отваги и выносливости, не говоря уж о научной ценности их путешествий. Случись такое двадцать лет спустя, после основания Королевского географического общества, они оба наверняка были бы удостоены столь желанной золотой медали за исследования, которую получили за не менее опасные путешествия столько их последователей, участников Большой Игры.

Как позднее выяснилось, инициатива и смелость путешественников не остались незамеченными их начальниками, восхищенными ценностью доставленной разведывательной информации. Молодые офицеры были отмечены как обладающие выдающейся инициативой и соответствующими способностями. Лейтенанта Поттинджера, которому еще не было 21 года, ждало быстрое продвижение по службе, многолетняя работа и выдающаяся роль в приближавшейся Большой Игре и заслуженное рыцарское звание. Помимо секретных докладов, которые они с Кристи подготовили по военным и политическим аспектам путешествий, Поттинджер написал отчет об их приключениях, который потряс читателей на их родине и даже сегодня разыскивается коллекционерами редких и важных научных трудов. Дело в том, что их ход с маскировкой под паломников для проникновения в запретные районы был применен примерно за полвека До того, как аналогичный поступок увенчал бессмертной славой сэра Ричарда Бартона.

К сожалению, Кристи оказался не столь удачлив, как Поттинджер, его дни уже были сочтены. Когда Поттинджера отозвали в Индию, генерал Малькольм предложил Кристи остаться в Персии, чтобы согласно условиям нового соглашения помочь в обучении шахских войск для противостояния русской или французской агрессии. Два года спустя, командуя персидской пехотой, которую он обучал для борьбы с казаками на Южном Кавказе, Кристи был убит при необычайно драматических обстоятельствах.

Но нам следует продолжать наш рассказ, так как до того много чего случилось. В начале 1812 года, к огромному облегчению Лондона и Калькутты, рухнула пугающая дружба Наполеона с Александром. В июне того года Наполеон напал не на Индию, а на Россию и, к удивлению всего мира, потерпел самое катастрофическое поражение в истории. Угроза Индии исчезла. По крайней мере так казалось обрадованным англичанам.