Как Хрущев расправился с преемником Сталина

Как Хрущев расправился с преемником Сталина

Когда Никита Сергеевич с благословения Маленкова и Берии стал первым человеком в партии, Пономаренко сказал своему помощнику Николаеву: «Теперь нас ждут перемены. Советую тебе поискать другое место работы». Он не ошибся. Карьерный взлет сменился резким скатыванием вниз. Злопамятный и мстительный «Микита» ничего не прощал.

Правда, расправиться с Пантелеймоном Кондратьевичем было не так-то просто. Он пользовался большим авторитетом в партии, об особых симпатиях к нему вождя знали многие. Да и на всех постах, которые он занимал, проявил себя с наилучшей стороны, придраться было абсолютно не к чему. Хитроумный Хрущев нашел, как ему казалось, безошибочный ход. Он добился решения о назначении Пономаренко министром культуры. Пантелеймон Кондратьевич приходил на укрупненное министерство — в него вливалось 14 бывших министерств, комитетов и ведомств. Управлять такой махиной было крайне сложно. Теперь Пономаренко должен был иметь дело не только с послушными и дисциплинированными чиновниками, но и со строптивыми кинорежиссерами, писателями, поэтами, художниками и скульпторами. При Сталине с их мнениями, настроениями и даже капризами считались — вождь прощал людям искусства многое, только бы создавали произведения, помогающие воспитанию нового человека, реализации поставленных партией идеологических задач. Один кинорежиссер Иван Пырьев, лауреат нескольких Сталинских премий, чего стоил. Считая себя крупной фигурой в киноискусстве, он и с партийными руководителями разговаривал свысока. Один раз даже нагрубил и самому Хрущеву, который как руководитель Московской партийной организации пытался найти подходы к творческой интеллигенции.

Пономаренко, предполагал Хрущев, сломит себе на этом посту шею, потеряет авторитет среди этой распущенной и вольготно чувствовавшей себя при Сталине творческой братии. Тем более что ему были поставлены задачи усиления партийного влияния в этой среде, а Пантелеймон Кондратьевич, и Хрущев хорошо знал это, предельно добросовестно исполнял все партийные поручения. Все получилось, однако, с точностью наоборот.

Пономаренко любил искусство, прекрасно знал художественную литературу и кинематограф, причем не только отечественный, но и зарубежный и, главное, умел ладить с творческими людьми. С тем же Пырьевым, пришедшем к Пономаренко жаловаться на своих кинематографических начальников, Пантелеймон Кондратьевич нашел общий язык, тот ушел от нового министра в хорошем настроении. И потом не раз повторял своим друзьям, что новый министр в отличие от партийных дураков и невежд вроде Хрущева, разбирается в искусстве и понимает его специфику. Авторитет Пономаренко как умелого и знающего руководителя на новом посту только возрос, в творческих, да и партийных кругах стали говорить о том, что новое руководство во главе с Маленковым и Хрущевым сознательно затирают более способных и грамотных деятелей. А это все-таки была Москва, здесь располагался Центральный Комитет партии, работало правительство, да и в самой московской партийной организации было немало недовольных стилем и методами руководства новых лидеров страны. Пономаренко невольно становился фигурой, вокруг которой начинало концентрироваться это недовольство. Чувствуя это, Хрущев, легко заручившись согласием других членов Президиума ЦК, направляет Пономаренко на периферию — в Казахстан. Там планировалось крупномасштабное освоение целинных земель — мероприятие, по замыслу Никиты Сергеевича, весьма перспективное для быстрого и окончательного решения проблемы обеспечения страны зерном, но в то же время крайне сложное и рискованное. Пономаренко направляли в республику для избрания Первым секретарем ЦК компартии, под чьим руководством и должно было осуществляться освоение целинных земель.

* * *

Хрущев знал о крайне сложной ситуации, сложившейся в Центральном Комитете компартии Казахстана, первым секретарем которой был Ж. Шахмаятов. Там шли непрерывные конфликты и разборки, негативно сказывавшиеся на работе республиканской партийной организации. По информации, которую он получил, члены казахстанского ЦК ни за что не избрали бы своим руководителем чужака со стороны, а значит, Пономаренко на Пленуме республиканского ЦК, где голосование было тайным, неизбежно бы «прокатили». Вот тогда, по замыслу Хрущева, Пономаренко как не справившегося с поручением Президиума ЦК КПСС, можно было окончательно вывести из состава высшего партийного руководства (Пантелеймон Кондратьевич еще оставался кандидатом в члены Президиума ЦК партии) и, как говорится, окончательно списать в политический архив.

Но Хрущев просчитался и на сей раз. Еще перед своей поездкой в Казахстан Пантелеймон Кондратьевич выяснил, что в республике сложилась практика, когда приходящие на руководящие посты представители Западного Казахстана тянули за собой земляков, естественно, вне зависимости от их заслуг и деловых качеств. Точно так же поступали и представители Восточного Казахстана. Это и было основным источником конфликтов и трений в руководстве республики. Пономаренко решил сыграть на этом обстоятельстве, а заодно и покончить с порочной практикой, которая создавала нездоровую атмосферу в республиканской и областных партийных организациях.

Выступление Пономаренко на съезде коммунистов Казахстана было коротким. Он подчеркнул, что перед партией, перед страной стоят большие стратегические задачи. Самая магистральная среди них — предстоящее освоение целинных земель. Новые задачи требуют нового стиля и методов руководства. А партийное руководство республики предпочитает работать по старинке, административными методами. У товарища Шахмаятова и многих его коллег есть одно преимущество. Они местные, казахи. Ну а мы, русские, посланные Центральным Комитетом партии, также имеем одно преимущество. Мы знаем про вашу традицию: приходит человек из Западного Казахстана — подбирает и расставляет кадры из Западного Казахстана, приходит из Восточного — действует таким же образом, по принципу землячества. А для нас — вы все равны. И будем дружно трудиться и с товарищами из Западного, и с товарищами из Восточного Казахстана.

Пономаренко говорил «мы», потому что прибыл в республику с кандидатом на пост второго секретаря компартии республики Леонидом Ильичем Брежневым. Тот после смерти Сталина также был сильно понижен в должности, но затем сумел найти подходы к Хрущеву. Никита Сергеевич, почувствовав амбициозность и, вместе с тем, угодливость Леонида Ильича, предпринял хитрый маневр — приставил Брежнева к Пономаренко с тем, чтобы он присматривал за действиями своего прямого начальника. А заодно и дал понять, что положение Пономаренко не так уж прочно, и что Брежнев вполне может рассчитывать на его место. Леонид Ильич при всей своей кажущейся мягкости и уступчивости был человеком угодливым и тщеславным — другой бы в начавшуюся хрущевскую оттепель высоких постов не достиг. Сохраняя внешне лояльность своему непосредственному начальнику, он в то же время передавал в Москву информацию, которая могла ему навредить. Очень уже хотел Леонид Ильич стать первым, да и вообще подняться как можно выше по карьерной лестнице.

С Брежневым, кстати, Пономаренко работал довольно слаженно. «Леонид Ильич, — вспоминал он, — считался тогда человеком с открытой душой, был компанейским: на охоту — пожалуйста, на рыбалку — пожалуйста, по бабам — пожалуйста… Вот только я никогда не видел, что он что-нибудь читал…». Пантелеймон Кондратьевич пытался приобщить его к чтению серьезной, в том числе научной литературы, но все было бесполезно. Брежнева интересовало совсем другое — он любил комфорт, красивые безделушки, стал первым в Казахстане, у кого в квартире появилась большая ванна, где он нежился после напряженного рабочего дня. Короче, любил пожить в свое удовольствие и давал также пожить и другим. Душа-человек. Только вот часто его личная доброта вредила интересам дела. Но на это хрущевское руководство обращало все меньше внимания, так что путь к вершинам власти Леониду Ильичу был открыт.

* * *

Результаты тайного голосования на съезде, а затем на организационном Пленуме ЦК были для Пономаренко и Брежнева благоприятными. Они прошли на свои планируемые посты единогласно. Когда об этом сообщили Хрущеву, он долго не мог поверить и, несмотря на свои известные чувства к Пономаренко, был вынужден поздравить его с большим успехом. Однако своих попыток расправиться с ним не оставил.

Вскоре по ряду безошибочных признаков Пантелеймон Кондратьевич понял, что из высшего партийного руководства его убирают. Дело в том, что телефонные звонки членов Президиума из Москвы стали идти напрямую второму секретарю республиканского ЦК Брежневу, что было нарушением сложившейся субординации и означало, что Пономаренко впал в явную немилость. Вскоре ему уже напрямую позвонил Молотов и сказал, что Пантелеймону Кондратьевичу предстоит заняться зарубежной работой, связанной с Варшавским Договором. Это было непонятно: ведь в Варшавском Договоре верховодили военные, и неясно было, какую ему там должность могли предложить.

Все прояснилось, когда в Москве Хрущев сообщил Пономаренко о решении партийного руководства назначить его послом в Польшу. Это было фактически «тихой» отставкой. Но, понимая это, он все-таки поблагодарил Никиту Сергеевича за назначение, чем несказанно удивил его. Хрущев ожидал протесты или, по крайней мере, просьбы оставить его на партийной работе. Но Пантелеймон Кондратьевич прекрасно понимал, что изменить уже ничего не сможет. Новая же работа давала возможность отстаивать интересы государства на крайне важном для Советского Союза направлении, да и быть подальше от Москвы, где Хрущев вовсю раскручивал свои бестолковые реорганизации и реформы.

После Польши, где Пономаренко сумел установить дружеские связи с руководством этой страны и особенно В. Гомулкой, его направили Чрезвычайным и Полномочным Послом Советского Союза в Индию, затем в Непал и, наконец, в Голландию. Здесь и произошел инцидент, который поставил крест на его дальнейшей дипломатической карьере. В этой стране остался советский гражданин, врач по профессии. А его жена пришла в наше посольство и сказала, что хочет вернуться на Родину. Был самый разгар «холодной войны», и в дело вмешались влиятельные антисоветские политические силы. Голландские официальные лица и, естественно, печать этой страны подняли страшный шум, утверждая, что женщину насильственно удерживают в посольстве и что ее надо присоединить к мужу.

И хотя сама она несколько раз заявляла о нежелании оставаться в Голландии, ей оттуда просто не давали выехать.

Как раз в это время должен был состояться Пленум ЦК, и за Пономаренко, как членом Центрального Комитета, прислали самолет. Он посадил в свою машину женщину и доставил ее на борт самолета. Однако голландские полицейские во главе с руководителем ворвались туда, на что, кстати, не имела права — самолет все же советская территория — и попытались силой высадить отчаянно сопротивлявшуюся женщину. Пономаренко вступился за нее и в возникшей потасовке сломал палец полицейскому начальнику. Голландцы вынуждены были убраться восвояси, но шум вокруг этого инцидента был поднят невероятный. Пономаренко отозвали из Голландии. Хотя в том, что произошло, советского посла было трудно упрекнуть. Он не относился к числу тех, кто думал о себе, своей карьере, когда нужно было оказать помощь человеку, попавшему в беду, тем более женщине. Сильный, цельный по натуре человек, он напоминал в чем-то Сталина, который мог возмутиться и вспылить, одергивая зарвавшегося наглеца.

Некоторое время Пономаренко работал в международном агентстве по атомной энергии — МАГАТЭ. Он хорошо разбирался в научных и технических вопросах, так что приносил там немалую пользу. Ну а потом преподавательская работа, с которой ушел незадолго до смерти.

Когда Пантелеймону Кондратьевичу назначали пенсию, Хрущев позаботился о том, чтобы она была минимальной. В военной же пенсии ему отказали, хотя как начальнику Центрального штаба партизанского движения ему было присвоено звание генерал-лейтенанта. Человек скромный, непритязательный, в личной жизни, но отягощенный заботой о родственниках, которых очень любил, он испытывал значительные материальные трудности и был вынужден продать свою личную библиотеку, которую собирал всю жизнь.

* * *

Поздним вечером 14 октября 1964 года Пономаренко, приехав с дачи, встретил Брежнева на лестничной площадке в доме на Кутузовском проспекте в Москве, где они жили еще со сталинских времен. Леонид Ильич как раз возвращался с Пленума ЦК, который снял Хрущева со всех его постов, о чем Брежнев сразу же и сообщил своему бывшему сослуживцу. «Ну и кого избрали вместо него?» — поинтересовался Пантелеймон Кондратьевич. «Представь себе, меня», — со смехом ответил Брежнев.

Он знал о бедственной ситуации бывшего секретаря и члена Президиума ЦК и поспешил ободрить его: «Не беспокойся, теперь твое положение изменится». И не удержался, чтобы похвастаться: «Смотри, что мне подарили». Леонид Ильич с явным удовольствием показал Пономаренко массивный дорогой перстень с драгоценными камнями на пальце своей руки. Тот не выдержал: «Опять ты за старое, Леонид! Сколько раз тебе говорил еще там, в Казахстане — страсть к этим побрякушкам до добра не доведет». Брежнев промолчал и быстро прошел к себе в квартиру.

На ответственную руководящую работу Пономаренко так и не пригласили, хотя он был еще полон сил и энергии и мог принести немалую пользу. Наверно, потому, что не изменил железному правилу сталинской школы — говорить в лицо правду всем, в том числе и партийным вождям.

Удивляться тут, впрочем, нечему. Хрущев начал, Брежнев продолжил. Полным ходом шло то самое «соскальзывание» к капитализму, которое прикрывалось лозунгами «совершенствования» социализма и освобождения его от «сталинских извращений». На самом деле «извращали» социализм именно они, а не Сталин. Ну Хрущев с его невежеством и невероятными амбициями понятно, «дурак с инициативой», как называл его Сталин. А вот Брежнев… Его ведь до сих пор считают, и даже среди сторонников социализма, неплохим, особенно по своим человеческим качествам, руководителем, не чета хамовитому и жестокому Хрущеву. Спору нет, добренький был папаша, мухи не обидит. Но такая «доброта» для государства хуже предательства и измены. Брежнев как-то в одном из своих отчетных докладов умилялся тогдашней общественной атмосфере, в которой-де «спокойно жилось» и «легко работалось» и где «уважительно, по-товарищески относились друг к другу». Вот она, физиономия мелкобуржуазного перерожденца-обыватепя на высоком партийном посту! В стране годами не решались острейшие проблемы, нарастало ее отставание от передовых государств, в партийном и государственном аппарате свили себе гнезда серые, бездарные, никчемные деятели вроде кипучего болтуна Горбачева, во все щели, как тараканы, ползли всякие жулики, паразиты, проходимцы, а то и просто преступники. А якобы «коммунистический» лидер вместе с другими членами политического руководства наслаждается «спокойствием», «легкой» жизнью и «товарищеской «атмосферой!

Тех же, кто бил тревогу, кто старался вернуть страну на ленинские рельсы, убирали с ключевых постов подальше. Пономаренко здесь был не один. Именно так расправились с Шелепиным, Семичастным, Егорычевым, Машеровым, другими настоящими, преданным делу социализма людям. Убирали именно за то, что они отличались от молчаливого большинства постоянным беспокойством за общее дело, высокой активностью и непримиримость ко всему, что мешало строительству нового. Короче, отстраняли настоящих коммунистов, а приближали липовых, тех самых, кого Ленин и Сталин поганой метлой гнали из партии, предупреждая, что такие люди могут погубить социализм.

Ну а что касается Горбачева и Ельцина, то они уже открыто побросали свои партийные билеты и заявили о своей ориентации на «общечеловеческие», то есть буржуазно-либеральные ценности. Первый опирался в своей политике на образованное, профессорско-интеллигентское мещанство с его надклассовыми иллюзиями и слепой верой в идеалистические постулаты «миром правит разум» и «все люди братья». Второй был ближе к «рядовому» обывательскому большинству, не лишенный смекалки и здравого смысла в повседневных, текущих делах, но проявляющий невероятную тупость и невежество, когда речь заходит о «дальних» государственных и политических интересах страны. Оба, и Горбачев, и Ельцин, будучи деятелями мелкобуржуазного толка, объективно, вне зависимости от своих личных симпатий и пристрастий, действовали в интересах крупного капитала олигархии, которая в «демократической» России не только самым тесным образом связана с Западом, но и фактически работает на него. Прогрессирующая утрата суверенитета и независимости, подчинение развития совсем еще недавно великой державы стратегическим, экономическим и иным интересам своих недавних «геополитических» противников, в первую очередь США — конечная стадия растянувшегося на несколько десятилетий процесса убийства социализма, у истоков которого стоял Хрущев.

* * *

Вспомним, что Сталин не раз и прямо в лицо говорил своим соратникам об опасности буржуазной реставрации. И о том, что они не могут распознавать классовых врагов, которые «передушат их как цыплят». И о том, что перессорятся после его смерти. И о том, что в результате «просрут» социализм. В историко-мемуарной литературе часто приводятся, правда, в разных формулировках, эти сталинские слова. И приводятся для того, чтобы показать, насколько «мнительным» и «подозрительным» был стареющий вождь, впавший из страха потерять свою абсолютную власть чуть ли не в маразматическое состояние. Но кто в него впал, еще вопрос. Не те ли господа и ряд «товарищей», которые предпочитают закрывать глаза на всем очевидное. Ведь все сталинские предупреждения, увы, оправдались. Его преемники действительно перессорились между собой — сначала убрав Берию, потом «антипартийную группу», затем самого Хрущева, а потом, после длительного брежневского застоя в ходе горбачевской «катастройки» и саму Советскую власть. Короче, действительно «просрали» социализм. Ну а враги социалистического государства, которых действительно не удалось распознать, пришли, как и предвидел Сталин, с самой неожиданной стороны. Так вот спрашивается, кто трезво и прозорливо оценивал обстановку, причем на многие годы вперед, а кто даже сегодня не может признать, что дважды два это четыре, или, точнее, что один плюс один будет два…

И вот сегодня Сталина даже в патриотических и социалистических кругах, продолжают упрекать в том, что он был слишком придирчив и даже жесток по отношению к своим соратникам и подчиненным. Поистине, безнадежно слепы те, кто не желает замечать происходящее вокруг! На самом же деле он, напротив, слишком доверял тем, кого нельзя было держать на высоких постах, с кем давно надо было расстаться.

Сталина обвиняют в незаконных репрессиях, расправах с невинными людьми, в том числе и своими бывшими соратниками, В реальности же он, наоборот, не сумел вовремя сместить и наказать, то есть «репрессировать» тех из них, кто после его смерти своими действиями или бездействием разрушал социализм, создавая предпосылки для капиталистической реставрации. Его просчеты были связаны с отходом от ленинской теории классовой борьбы, за что на практике пришлось заплатить дорогой ценой.

Как уже говорилось, Мао Цзэдун к этой теории был гораздо ближе, он сумел вовремя убрать из партийного и государственного руководства, по его выражению «лиц, идущих по капиталистическому пути», подготовив необходимую для успешного строительства социализма кадровую смену. «Кровавый деспот», «диктатор»», насильник», «самодур», — несется до сих пор в его сторону визгливая брань так называемых «объективных» аналитиков и исследователей китайской истории.

Да, издержки и эксцессы в своей кадровой политике Председатель Мао допускал, спору нет… Но что важней — сохранение на своих постах оторвавшихся от народа, ведущих дело к буржуазной реставрации нескольких сот руководителей, или интересы десятков, сотен миллионов человек, кому эта реставрация принесла бы неисчислимые лишения и страдания? Конечно, кое-кто из этих руководителей попал в число репрессированных необоснованно. Увы, без таких несправедливостей и жестокостей не обходилось ни одно крупное историческое свершение, — пусть приведут хоть один пример, когда это было не так. Лучше уж посмотреть на то, где сейчас Китай, и где Россия, все более превращающаяся в отсталую, полуколониальную, зависимую от Запада державу. А уж затем делать выводы, кто все-таки оказался прав.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.