Глава 6 ЗИМНИЙ КРИЗИС 25 августа – 31 декабря 1941 г.

Глава 6

ЗИМНИЙ КРИЗИС

25 августа – 31 декабря 1941 г.

Мы защищаем отечество от империалистов. Мы защищаем, мы завоюем. <…> От России ничего не осталось, кроме Великой России.

Ленин, начало 1918 г.

Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена.

Толстой

Зима придет, как бомба, – вы не можете испытывать слишком большую тревогу, рассматривая текущее состояние армии.

Коленкур Наполеону, октябрь 1812 г.

Я всегда не выносил снег, Борман, вы знаете; я всегда ненавидел его. Теперь я знаю почему. Это было предчувствие.

Гитлер, 19 февраля 1942 г.

Усилившиеся надежды Запада на выживание Советского Союза, по крайней мере до 1942 года, в конце августа привели к возобновлению англо-советского диалога на более благоприятной ноте. Используя в качестве повода немецкие интриги в Персии, угрожающие нефтяным месторождениям этой опоры Ближнего Востока, англичане и русские совместно оккупировали эту мусульманскую страну, начав операцию 25 августа. Черчилль дал понять и Сталину, и Рузвельту, что самым главным мотивом этой неожиданной британской интервенции было обеспечение безопасного пути с Запада в СССР.

Учитывая огромную протяженность или опасность альтернативных путей в СССР через Владивосток и Мурманск – путей, которые в любое время могли быть перерезаны действиями стран оси, – даже при условии ужасного состояния персидских шоссейных и железных дорог, этот ближневосточный маршрут давал хотя бы какую-то гарантию против неясных перспектив союзников. Как оказалось, после перестройки и расширения персидских коммуникаций американской армией этот маршрут со временем обеспечил объем перевозки эквивалентный запасам примерно для 60 американских дивизий.

Не менее важным, чем проблема безопасной перевозки запасов в СССР, был вопрос выделения части все еще безнадежно недостаточного военного производства Великобритании и США для этой цели. Лишая недовольных британских военных их с трудом завоеванной доли англо-американского производства, 30 августа осторожный премьер частично лишил ветра русофильские паруса лорда Бивербрука, назначив его главой миссии в Москве, которой предстояло обсудить британские предложения о поставках в Советский Союз. Бивербрук был предупрежден, что не должен обескровить Великобританию, независимо от характера отношения Советов к его миссии. А чтобы его кипучий энтузиазм не пробудил ненужные надежды русских, Бивербруку напомнили, что основная часть западных поставок не сможет поступить в СССР раньше конца 1942 года, а то и в начале 1943 года – безрадостная перспектива для государства, стоящего на пороге неминуемого уничтожения.

4 сентября благодарность Сталина за предложенные Черчиллем истребители была доставлена премьеру лично советским послом Майским. Сталин писал, что британских истребителей недостаточно, чтобы спасти Советский Союз от поражения. Учитывая недавнее прибытие от 30 до 34 свежих немецких дивизий, высвобожденных, как заявил Сталин, ввиду полного отсутствия какой-либо угрозы со стороны Великобритании на западе, Сталин настоятельно требовал немедленного открытия второго фронта во Франции или на Балканах, способного частично оттянуть силы немцев из России. Одновременно Сталин просил обеспечить ежемесячную поставку минимум 400 самолетов, 500 танков и 2500 тонн алюминия начиная с октября, чтобы компенсировать потери 4000 самолетов и 5000 танков с начала кампании.

Майский подкрепил просьбу своего хозяина трогательным рассказом о тяжести момента, но, почувствовав в словах Майского скрытый упрек или даже угрозу, Черчилль разозлился и заговорил о советской поддержке Германии до июня 1941 года. Майский, давно знавший и восхищавшийся британским премьером, поспешил успокоить Черчилля. Тем не менее стало ясно, что первое официальное советское упоминание о втором фронте вернуло англо-советские отношения на прежний уровень взаимного недоверия и контробвинений.

Премьер-министр ответил Сталину сразу. Он объяснил, что нет «никакой возможности каких-либо британских действий на западе, кроме налетов авиации, которые будут оттягивать немецкие силы с востока, пока не наступит зима». Далее Черчилль сообщил, что возвращение англичан на Балканы зависит от помощи Турции, а возможность вторжения во Францию в 1942 году зависит, как и впредь будет утверждать Черчилль, от «непредсказуемых обстоятельств». Британский премьер и его штабисты могли предложить Сталину возможность проведения военных действий Великобританией на земле только в Ливии и Норвегии.

Вероятно, для возникновения и развития большого союза Великобритании, России и Соединенных Штатов Америки было хорошо, что Сталину не довелось услышать выводы британских и американских начальников штабов на Атлантической конференции, состоявшейся пятью неделями раньше. Здесь адмирал сэр Дадли Паунд, первый морской лорд, проинформировал американский Объединенный комитет начальников штабов, что британцы «не предвидят использование больших армий пехоты, как в 1914–1918 годах». Элитных британских бронетанковых сил будет достаточно в качестве катализатора, чтобы поднять народы оккупированной Европы. Хотя и не согласившись с этой британской позицией, американские начальники штабов и сами высказались против любого использования американских войск на Европейском континенте в ближайшем будущем зная, что на этом этапе это непременно приведет к вовлечению в «преждевременные и неуверенные» действия против превосходящих сил противника при неблагоприятных логистических условиях. Русские начали понимать, что в сухопутной войне, даже больше, чем в проблеме поставок, в предстоящем решающем году им придется самим позаботиться о себе.

После предупреждения президента Рузвельта, что Советы снова могут пойти на сепаратные условия с рейхом, Черчилль 5 сентября телеграфировал британскому послу в Москве сэру Стаффорду Криппсу подробное разъяснения причин невозможности действий Британии на другом берегу Канала. Премьер заявил, что британцы не имеют шансов на успешную высадку и закрепление на позициях во Франции из-за тяжелых немецких фортификационных сооружений и вероятного немецкого превосходства в наземных силах над британцами. Однако в объяснении, данном премьером своим начальникам штабов, Черчилль подчеркнул более серьезную проблему – нехватку тоннажа, которая может сделать невозможной любую большую наземную операцию на континенте. Только впоследствии, оглядываясь назад, Черчилль подробно остановился на вопросе нехватки на этом этапе войны десантных кораблей для широкомасштабного вторжения во Францию. Создается впечатление, что в тот период все, за исключением отчаявшихся русских, не понимали того, что Черчилль называл «характером амфибийных операций, необходимых для высадки и обеспечения большой армии на хорошо защищенном вражеском берегу».

Какими бы многообразными ни были объяснения невозможности открытия британцами второго фронта на протяжении последующих тридцати месяцев, одна очень реальная причина британских трудностей заключалась в том, что миллион человек были приписаны к Королевским военно-воздушным силам и первоочередные приоритеты были отданы производству тяжелых бомбардировщиков. Нравилось это Сталину или нет, но ему пришлось получать помощь британцев главным образом в воздухе, по крайней мере до последних десяти месяцев войны. В Великобритании Уинстона Черчилля больше не рассматривались потери пехоты в масштабах русских или времен Первой мировой войны – ни при каких обстоятельствах.

7 сентября Криппс доложил, что нашел Сталина удрученным, измученным и склонным вернуться к своему прежнему отношению подозрения и недоверия. Сталин заверил, что русские не помышляют о сепаратном мире с Германией, но не стал обещать, что они смогут продолжать активные операции, если будут вынуждены отступить за Волгу, что будет означать потерю двух третей военной промышленности. 13 сентября, когда захлопнулась немецкая ловушка вокруг русских армий на Украине, Сталин снова призвал к переводу 25–30 дивизий на русский фронт через Архангельск или Персию. Как справедливо заметил Черчилль по поводу этой логистической фантазии, «представляется бесполезным спорить с человеком, мыслящим совершенно нереальными категориями». Командиры Красной армии в Киеве и Белостоке уже на себе испытали страшную правдивость этого вывода британского премьера во время трагического периода военного невежества и отчаяния Сталина.

После ожесточенных споров между собой, продлившихся всю вторую половину сентября, правительства Великобритании и Соединенных Штатов договорились совместными усилиями обеспечить поставку в СССР ежемесячно 400 самолетов и 500 танков в течение следующих девяти месяцев. Лорд Бивербрук и господин У. Аверелл Гарриман – представитель Соединенных Штатов – в конце месяца отправились в Россию, чтобы провести переговоры относительно первого российского протокола о военной помощи Советскому Союзу. В рекомендательном письме лорда Бивербрука, направленного Черчиллем Сталину, содержалось следующее объяснение: «Вы понимаете, – писал британский премьер, – что наша армия в пять или шесть раз меньше, чем ваша или немецкая. Наша первейшая обязанность и необходимость – держать открытыми моря, вторая обязанность – обеспечить решающее превосходство в воздухе. Именно они в первую очередь требуют привлечения максимума людских сил из числа 44 миллионов человек, живущих на Британских островах. Мы не можем и надеяться иметь армию или военную промышленность сравнимую с теми, что могут себе позволить великие континентальные державы».

Последнее утверждение британского премьера определенно не соответствовало действительности во время Первой мировой войны, да и в части производства вооружений во время Второй мировой войны тоже было далеко от истины. Тем не менее Сталин получил еще одно предупреждение: не стоит рассчитывать на то, что британская армия будет проливать кровь, как в 1916–1917 годах, в бесполезных попытках спасти русских. Однако Черчилль еще раньше написал Сталину, что одной из целей британской политики является получение «большого приза» того, что он впоследствии назовет «могущественной» турецкой армией. Черчилль должен был знать, что эта нейтральная армия была достаточно эффективной против англичан в Первой мировой войне, получив немалую пользу от немецкой помощи и командования.

Прибыв 28 сентября в Москву для трехдневных переговоров со Сталиным, Бивербрук и Гарриман убедились в том, что советский диктатор нервничает и пребывает в большом напряжении. В начале беседы Сталин косвенно признал уничтожение большей части советских танковых сил, упомянув о превосходстве немцев в танках над Красной армией 3:1 или 4:1 (если сравнить с фиктивным немецким превосходством 5:4 в начале кампании). Что касается количества дивизий, по словам Сталина, у стран оси их было 320, а у Красной армии – 280. Хотя советское правительство не выказывало интереса к началу стратегических дискуссий с генерал-майором сэром Гастингсом Исмеем, который сопровождал с этой целью лорда Бивербрука, Сталин дал ответ на предложение британцев перебросить часть своего небольшого персидского гарнизона на Кавказ, чтобы освободить советские дивизии для активных операций. Продемонстрировав типичное недоверие старого большевика к британскому присутствию в этом регионе, Сталин коротко ответил, что на Кавказе войны нет, но он всегда может использовать британские части в операциях на Украине. Говорят, на предложенную лордом Бивербруком британскую сменяющую часть в Архангельске советский диктатор ответил сухим замечанием, что, по крайней мере, Черчилль знает, как туда попасть.

Что касается позиции России, Сталин проявил явную заинтересованность в приготовлениях к послевоенному расширению англо-советского альянса, так же как и к условиям возможного мирного договора. Британцы тщательно уклонялись от таких деликатных вопросов, считая их слишком опасными для обсуждения в создавшейся ситуации, и в конце концов получили совет Сталина, заключавшийся в том, что, «если Британская империя уцелеет, она должна стать не только морской, но и сухопутной державой». Неудивительно, что такой несочувствующий наблюдатель, как генерал Немей, вознегодовал по поводу хулиганства русских, с которым пришлось мириться англичанам.

Энтузиазм лорда Бивербрука, искренне желавшего оказать помощь русским, не уменьшился из-за приема, оказанного им в Москве. Он вернулся в Англию, еще больше исполненный решимостью стать адвокатом советского дела. И в газетах, и в частных беседах лорд Бивербрук доказывал необходимость открытия второго фронта, вопреки желаниям британского правительства и военных. Назвав переход британцев в Персию незначительным, лорд Бивербрук в меморандуме, копию которого показал Гарри Хопкинсу, написал, что всеобъемлющая британская концепция войны стала полностью устаревшей в день, когда Россия подверглась нападению. Далее он писал, что британские начальники штабов хотят заставить страну ждать, пока «к последним гамашам будет пришита последняя пуговица», прежде чем поведут в атаку [очевидно, во Франции]. В заключение Бивербрук сделал вывод, что, не получив немедленно помощи, Россия может потерпеть поражение.

Что касается американцев, полковник американской армии Филипп Феймонвиль, посланный Гарри Хопкин-сом в Москву для проработки вопроса поставки грузов в СССР, также подвергся критике со стороны своих более пессимистично настроенных сослуживцев за постоянные заявления о том, что советская армия переживет зиму. Конечно, это общее заключение Хопкинса и Бивербрука было необходимым условием эффективной программы помощи России. Временами, даже не говоря о советской пропаганде по этому вопросу, трудно утверждать, в какой степени враждебность к коммунистической России как таковой способствовала развитию западного военного пессимизма, – два аспекта западного отношения постоянно были рядом друг с другом.

Не желая показаться нечувствительным к давлению со стороны русских, усиленному поднимающимися требованиями открытия второго фронта в Англии, премьер-министр напряженно искал возможность сделать что-нибудь для России, кроме поставок, но его возможности были слишком ограниченны. От рейдов на континент после короткого обсуждения пришлось отказаться – позиция британских начальников штабов была твердой. В середине октября Черчилль даже пожаловался, что его генералы не желают воевать с немцами. Военные советники выступили против и более серьезной операции в норвежском Тронхейме, необходимой для обеспечения безопасности морских конвоев в Россию. Как сказал лорд Бивербрук, континент теперь считается закрытым для посещения британскими военными, полностью лишившимися иллюзий в результате плохо подготовленных высадок, за которыми следовало дорогостоящее и унизительное бегство от одерживавших постоянные победы немцев.

Ожидая в России самого худшего, глава имперского Генерального штаба фельдмаршал сэр Джон Дилл выступал против того, чтобы лишать англичан танков ради русских. Королевским ВВС были остро необходимы самолеты на Дальнем Востоке против растущей японской угрозы, а Королевский ВМФ и так несет дополнительную нагрузку – занимается охраной опасных конвоев, направляющихся в советскую Арктику. Американцы проявляли не больше оптимизма в этом вопросе, чем их английские коллеги, и предложили 200 с лишним американских дивизий для замены разбитой Красной армии в начале 1942 года. При таких обстоятельствах Гитлера едва ли можно винить за излишнюю уверенность.

Британский премьер, не сумев подтолкнуть своих военных к действиям, волей-неволей вернулся к переписке со Сталиным. В день, когда был отвергнут его норвежский план, то есть 12 октября, Черчилль повторил в письме предложение Сталину заменить советские дивизии на Кавказе англо-индийскими дивизиями из Персии, освободив красноармейцев для фронта. Вскоре сэр Стаффорд Криппс выдвинет предположение, что британское правительство серьезно просчиталось, отказавшись направить две свои дивизии в Ростов или Мурманск. Однако страх Черчилля их потерять, принеся «символическую жертву», так же как бесспорный факт, что их переброска окажет вредное влияние на и без того перегруженный персидский маршрут в Россию, не позволил ему действовать.

Отказ британцев принести символические жертвы России после того, как это было сделано для Норвегии и Греции, особенно в сочетании с тенденцией Черчилля ставить в вину Сталину его прежние взаимоотношения с Гитлером, заставляет предположить, что британский премьер не был в большом восторге от своего нового союзника. Да и у русских были основания для неприязни. Понимание того, что они в этот ужасный момент оказались в изоляции, вовсе не прибавляло оптимизма.

После задержки, вызванной необходимостью перебросить 2-ю танковую группу Гудериана с Украины, 30 сентября немцы начали наступление на Москву – операцию «Тайфун». Иными словами, она началась значительно позже, чем это планировал даже фюрер, не говоря уже о Верховном командовании армии. Собрав все три танковые группы, включая 3-ю танковую группу из-под Ленинграда, Бок командовал 61 дивизией, из которых 14 были танковыми и 7 моторизованными. Но почти все его дивизии были уставшими и неукомплектованными. Гитлер не хотел возмещать войскам в России утраченные материальные средства из небольшого промышленного производства Германии.

Советское командование, не верившее, что немцы начнут наступление на Москву так поздно, снова было захвачено врасплох. 3 октября танки Гудериана ворвались в город Орел, причем настолько стремительно, что по улицам города продолжали ездить легковые автомобили, а заводское оборудование, которое еще только подготовили к отправке на Урал, было захвачено абсолютно невредимым.

Генерал Еременко, командовавший Брянским фронтом юго-западнее Москвы, попросил разрешения вывести три находившиеся под угрозой советские армии, пока они не оказались в ловушке. 5 октября в Ставке разрешения он не получил. На следующий день Брянск пал, и в результате грандиозного удара Гудериана русские лишились большей части 3-й, 13-й и 15-й советских армий. В это же время, к несчастью для немцев, немецкие танкисты впервые встретили высокоманевренные советские танки Т-34, которые в условиях осенней распутицы многократно превосходили немецкие танки. Начались дожди, быстро превратившие плохие русские дороги в обширные болота, непроходимые для любой техники, кроме гусеничной.

10 октября генерал Жуков сменил маршала Тимошенко на посту командующего Западным фронтом. В его распоряжении было не менее 40 % советских войск европейской части России. Группа армий Бока успешно организовала еще одну ловушку в районе Вязьмы. Вместе с Брянским котлом она дала немцам более 660 000 советских пленных из семи российских армий, а также 5500 орудий и 1200 танков. И снова поспешные решения Адольфа Гитлера оказались удачными, и даже осторожный Гальдер 8 октября признался, что «при хорошем руководстве и умеренно хорошей погоде мы не можем не достичь успеха в окружении Москвы».

Гитлер, ожидая падения Москвы через две, максимум три недели, 3 октября официально заявил, что Красная армия повержена и «больше никогда не поднимется». 9 октября это заявление повторило нацистское министерство пропаганды – к большому недовольству его проницательного главы доктора Геббельса. Предыдущие приказы о сокращении размеров немецкой армии и урезании и так недостаточного производства военной продукции были подтверждены, а 7 октября торжествующий фюрер приказал не принимать капитуляцию Москвы и Ленинграда. Следовало всячески поощрять бегство населения из этих городов, чтобы избавить немецких победителей от необходимости впоследствии кормить лишних людей, а также увеличить хаос и неразбериху из-за большого числа беженцев в советском тылу.

Румыны после весьма продолжительной и дорогостоящей осады 16 октября захватили Одессу. Так же как и с другими военно-морскими базами на Черном море, русские благодаря постоянному господству в этих водах сумели сначала бесперебойно снабжать, а потом эвакуировать большинство своих сил из Одессы в Крым, который теперь находился под угрозой. Правда, почти вся техника досталась жадным и плохо оснащенным румынам.

Не только немцы верили, что Москва вот-вот падет. Впрочем, это и неудивительно. Лишь немногие – если таковые были вообще – армии могли продолжать борьбу после потери нескольких миллионов пленных и основной массы техники. Хаос и деморализация, царившие на советском Западном фронте, теперь дошли до Москвы. Зловещие призывы советского правительства по радио 13 и 14 октября, внезапный перевод 15 октября дипломатического корпуса в Куйбышев, информация о подходе немцев 18 октября к Можайску – все это породило в городе панику.

За полумиллионом граждан, которые систематически вывозились из города до этого, последовали правительственные и партийные чиновники, которые, пользуясь любыми подвернувшимися транспортными средствами, уезжали на восток. Повсеместно шли грабежи, в спешке уничтожались официальные документы, а 19 октября даже поступили приказы из Москвы о приостановке деятельности советским разведчикам за границей. В общем, все говорило о том, что русские ожидают падения своей столицы.

Покидал Сталин на короткое время город или нет, точно неизвестно, но объявление 19–20 октября осадного положения, так же как и то, что немецкие танки застряли в грязи в период дождей, позволило несколько улучшить ситуацию в Москве, где вновь воцарилась ставшая уже привычной апатия. Полмиллиона горожан были спешно направлены на строительство оборонительных сооружений в столице; одновременно велось укрепление фортификационных сооружений, построенных в августе и сентябре вокруг Москвы. Два известных коммуниста – генерал Жуков и Георгий Димитров, не являвшиеся поклонниками Сталина, – заявили о его мужестве в период кризиса.

К 7 ноября, когда Сталин принял военный парад на Красной площади и выступил с речью в ознаменование годовщины социалистической революции, советский режим пережил самую страшную угрозу своему политическому господству за всю Вторую мировую войну. Представляется важным, что в другой речи, произнесенной 6 ноября, Сталин говорил о «великом русском народе», который немцы имели «наглость» попытаться уничтожить. В то же время он говорил об обещании неизбежного открытия второго фронта на западе как о форме помощи Красной армии.

Тем не менее в начале ноября, когда трудности будущих операций приближающейся зимы становились все более очевидными, немцы имели причины надеяться на победу над русскими в 1942 году. В ноябре – декабре 1941 года общий объем промышленного производства в районах, находившихся под контролем советского правительства, составлял менее половины от достигнутого в июне 1941 года. 40 % населения СССР находилось под властью противника, равно как и две трети советского производства угля и чугуна в чушках, 38 % зерновых полей, 41 % железнодорожных линий. Из-за прекращения производства, вызванного перемещением заводов на восток, производство стали в СССР снизилось на две трети, а производство шарикоподшипников, незаменимое для всего машиностроения, составляло 3 % нормального уровня. Только за предыдущие два месяца производство боевых самолетов упало, составив всего четверть от объема производства в сентябре. Только в производстве боеприпасов наблюдался рост (в отличие от немецкой армии), хотя этот рост все еще не обеспечивал потребности советских частей на фронтах.

Вряд ли стоит удивляться заявлению Черчилля в конце октября, что из-за потери своего военного производства Россия вскоре будет низведена до уровня «второстепенной военной державы», даже если Москва и Ленинград устоят против немцев. Черчилль, как и Гитлер, полагал, что немецкая армия в ближайшем будущем освободится и направит свои основные силы против англичан на Средиземноморье или Ближний Восток.

В октябре грандиозные победы немцев на подступах к Москве привели к одобрению ОКВ пассивной в основном ситуации на Финском фронте, но 26 октября группа армий «Север» Лееба начала финальное наступление, чтобы соединиться с финнами на реке Свирь за Ладожским озером, тем самым перерезав последний путь снабжения Ленинграда через Ладогу. Без помощи неподвижно стоявших финнов или своих танков, теперь занятых в операции против Москвы с севера, наступление Лееба остановилось в Тихвине в самом начале ноября. До места встречи с самым северным скандинавским союзником Германии оставалось еще более 100 километров. Но эта неудачная операция принесла рейху неожиданные дополнительные преимущества, приведя к новой стычке между англичанами и русскими.

8 ноября, отвечая на послание Черчилля, искавшего альтернативу британскому объявлению войны Финляндии и другим континентальным союзникам Германии, Сталин с горечью назвал бездействие Британии «нетерпимой» публичной демонстрацией отсутствия единства в рядах союзников. Черчилль поступил мудро и не стал немедленно отвечать на этот яростный крик Советов. Не сделали англичане попытки и помочь полякам, когда эти неудачливые союзники в середине сентября обнаружили, что большинство их пленных офицеров, раньше бывших в Советском Союзе, уже давно исчезли без следа.

Одновременно с возобновлением немецкого наступления на Москву поступили фантастические приказы Гитлера развить киевский успех на Украине, продвинувшись до зимы более чем на 600 километров на юго-восток к линии Сталинград – Майкоп. Фюрер, чтобы обеспечить гарнизоны для столь обширных территорий, с радостью принял добровольное предложение еще шести дивизий от Муссолини, дивизий, которые, по замыслу фюрера, должны быть со временем использованы на новом итальянском жизненном пространстве Закавказья – в теплых регионах Грузии и Армении.

После захвата в конце октября Харькова и Донбасса Гитлер поручил еще одно наступление группе армий Рундштедта, а именно прорваться через Перекопский перешеек и занять Крымский полуостров. Танковый генерал Эрих фон Манштейн, теперь назначенный командующим 11-й (пехотной) армией в этой идеальной для танков стране, сумел в начале ноября сокрушить довольно слабые укрепления на перешейке и захватить большую часть Крыма, пленив 100 000 военных из советской 51-й армии. Однако в это время Манштейну не хватило резервов, чтобы взять фанатично защищаемую русскими военно-морскую базу Севастополь. Вследствие этого немецкая 11-я армия еще долго была привязана к любимому Гитлером авианосцу (Крыму) и не имела возможности реализовать чрезмерные амбиции Гитлера дальше на восток. По крайней мере, тогда Гитлеру пришлось все-таки осознать, что захват нефтяных месторождений Кавказа придется отложить до весны 1942 года.

С недоверием рассмотрев приказ Гитлера о начале продвижения к Волге и Кавказу еще осенью 1941 года, Рундштедт 9 ноября выступил за общее прекращение наступления немецких армий в России, включая группу армий Бока. Поскольку это предложение было отвергнуто даже ОКХ, 21 ноября Рундштедт с неохотой направил свои танковые и мотопехотные части вперед к Ростову – воротам Кавказа, чтобы уничтожить важные мосты через Дон.

К сожалению, вынужденный держаться на этой непригодной для обороны позиции и из-за приказов Гитлера, и благодаря пропаганде Гиббельса, Рундштедт не смог отдать распоряжение своим танкам отойти на зиму на предварительно подготовленные оборонительные позиции на реке Миус. У Рундштедта было больное сердце; его состояние здоровья ухудшилось, и 30 ноября он подал в отставку. Фюрер ее немедленно принял. Но его преемник, убежденный нацист фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау, все равно получил разрешение отвести III танковый корпус к реке Миус, только на день позже. Маршал Тимошенко взял Ростов в конце ноября – это было первое большое успешное советское наступление с начала войны и являлось угрожающим знаком для измученной немецкой армии, готовившейся встретиться с суровой русской зимой.

К началу ноября приход морозов в Москве, так же как и сильная усталость немецких сил на подступах к русской столице, заставил немецких штабистов серьезно пересмотреть свои взгляды на будущее наступление. Граф Чиано получил информацию о том, что немецкая армия в России до крайности изнурена в результате недальновидного руководства Гитлера, и сам фюрер 9 ноября признал, и это было совершенно необычно для него, что признание невозможности уничтожения друг друга Германией и Россией приведет к миру на основе компромисса. На следующий день командующий армией фельдмаршал фон Браухич перенес сердечный приступ, но продолжал соглашаться с Гальдером и Боком, что сопротивлению русских вот-вот придет конец.

13 ноября на совещании с начальниками штабов трех немецких групп армий в Орше Гальдер убедил сомневающихся военных в необходимости возобновления наступления на Москву, подчеркнув особую опасность промедления для группы армий «Центр» из-за ожидающегося прибытия свежего сибирского пополнения в советскую столицу. Армии Бока, тронувшиеся по наконец замерзшим дорогам неукомплектованные и не имеющие зимней одежды, имели весьма амбициозную первоначальную цель – повреждение железных дорог, ведущих в Москву с востока. Через два дня, при отрицательных температурах, немцы столкнулись с сибирским пополнением Жукова, и по предложению фельдмаршала фон Клюге командование армии было вынуждено изменить свои нереальные планы перерезать московские железные дороги к востоку от города.

Теперь уставшим солдатам группы армий «Центр» предстояло всего лишь пробиться в советскую столицу, но сделать это в любом случае до зимы. Фюрер утешился в своем разочаровании, приказав немедленно после взятия Москвы взорвать Кремль, что будет символизировать падение большевизма.

Хотя к 19 ноября Гитлер согласился отложить операции за Москвой и Ростовом до весны 1942 года, исходя из известной аналогии битвы при Марне, 22 ноября фельдмаршал фон Бок убедил своих подчиненных предпринять еще одну попытку взять советскую столицу. На следующий день сам Гудериан не сумел повлиять на ОКХ с тем, чтобы остановить атаку, очевидно, из-за прямого давления Гитлера. Подавленный грузом ответственности, имея паникующие войска и самые дурные предчувствия, Гудериан получил приказ продолжить наступление, обойдя исторический центр оружейников Тулу, навстречу свежим силам прекрасно обмундированных сибиряков. И наверное, не стоит жалеть, что, находясь в своем передовом штабе в Красной Поляне, Гудериан не знал, что Туле уже приходилось спасать Москву и от татар, и от белых генералов.

Хотя Красная армия в европейской части Советского Союза уменьшилась до 2 миллионов часто необученных и деморализованных людей, а танков в распоряжении Западного фронта оставалось не более семи сотен, с одобрения Ставки 30 ноября генерал Жуков представил Сталину план советского контрнаступления перед самыми воротами Москвы. Несмотря на необычное немецкое численное превосходство и в танках, и в артиллерии, сильное истощение вермахта, неприспособленность немецкой техники к функционированию в зимних условиях, огромные логистические преимущества русских (Московская железная дорога функционировала исправно), а также частичное восстановление превосходства русских в воздухе (из-за морозной погоды и отвлечения части сил люфтваффе на Средиземноморье) – все это давало Красной армии исключительные возможности для нанесения удара.

Только когда немецкая артиллерия подошла вплотную к Москве, Сталин неохотно согласился на план наступления, разработанный Ставкой, и, памятуя о прошлых ошибках, на этот раз ограничил свое вмешательство принятием предложения военных. Немецким пехотным дивизиям, уменьшившимся почти наполовину, должны были противостоять 20 советских пехотных дивизий, постоянно прибывающих в Москву из районов Дальнего Востока и Центральной Азии. Спасением России, кроме зимы и рельефа местности, стала фатальная инертность японцев на Амуре. Если бы сибирские дивизии прибыли на запад раньше, в период полного и разрушительного сталинского контроля советской стратегии, эти прекрасные военные части тоже были бы уничтожены тогда еще очень сильной немецкой армией.

К 1 декабря даже сторонник решительного наступления на Москву фельдмаршал фон Бок доложил в вышестоящие инстанции, что представляется возможным лишь незначительное продвижение вперед. Еще через два дня финальный удар немецкой 4-й танковой армии в 10 километрах от северо-западных окраин Москвы был остановлен советскими танками и отрядами ополчения, при этом резервы, концентрируемые для будущего советского контрнаступления, опасности не подвергались. В условиях сильного похолодания (температура упала до 30 градусов ниже нуля) 5 декабря войска Калининского фронта генерала И.С. Конева нанесли удар по немецким частям к северу от Москвы. А 6 декабря войска Западного фронта Т.К. Жукова ударили по уже отступающей 2-й танковой армии Гудериана к югу от советской столицы. Русским помогла внезапность, так же как и то, что немногие немецкие танки, пережившие осеннюю распутицу, теперь замерзли. Мощный удар русских вызвал новую волну споров в рядах немецкого Верховного командования.

Гальдер, Йодль и даже Кейтель с большим опозданием все же признали, что наилучшим тактическим решением в России была бы остановка и отступление на более пригодные для обороны позиции. Однако первой реакцией Гитлера было назвать своего самого преданного подхалима Кейтеля идиотом и отказаться признать необходимость отдыха и восстановления немецкой армии в России до начала следующего наступления. Не далее как 7 декабря совершенно отчаявшийся Гальдер записал в своем дневнике, что Браухич превращен в мальчика на побегушках, а Гитлер общается непосредственно с командующими группами армий через его голову. Йодль, хотя и расстроенный слухами о возможности своей замены, как обычно, успешно выполнил миротворческую миссию и даже сумел успокоить Кейтеля, всерьез помышлявшего о самоубийстве.

8 декабря в военной директиве № 39 Гитлер признал, в свою очередь, что зашел слишком далеко. Фюрер обвинил «удивительно раннюю» зиму и признал необходимость перехода к обороне вдоль всей линии фронта. Необходимо только захватить Севастополь в Крыму. Обоснованием для этого шага, однако, было получение возможности укомплектовать уменьшившиеся танковые и пехотные дивизии пополнением из рейха, Франции и Балкан. В это время уже сделанный козлом отпущения за неудачи в России фельдмаршал фон Браухич подал в отставку ввиду ухудшившегося состояния здоровья.

Признание фюрером необходимости остановки вдоль всей линии фронта в России подоспело как раз вовремя, поскольку 9 декабря русские нанесли внезапный и сильный удар по незащищенному немецкому выступу в Тихвине, на Ладожском озере, и вскоре вся немецкая северная группа армий была вынуждена отступить на позиции вдоль реки Волхова. Больше она не могла полностью перекрывать пути подвоза, проходившие по льду Ладожского озера в голодающий Ленинград. К 16 декабря мощные атаки русских по немецким клещам севернее и южнее Москвы дали первые существенные результаты. Гитлер злобно отметил, что как раз потому, что русские осуществили несколько глубоких проникновений в немецкие позиции, было бы «фантастикой» думать о создании позиций в тылу.

Наконец, сытый по горло тем, что Гитлер отдает приказы командующим группами армий в России в обход его, Браухич 17 декабря подал прошение об отставке. Даже признавая огромную политическую необходимость в козле отпущения, учитывая надвигающуюся катастрофу в России, Гитлер принял отставку 19 декабря. После некоторых колебаний относительно замены Браухича фюрер принял решение выбрать себя на роль полководца, военачальника, тем самым доведя до катастрофического завершения фатальный процесс, начатый еще Веймарской конституцией, понижения Верховного командования армии до уровня практического бессилия.

Никоим образом не заботясь о военных последствиях назначения любителя с политическим складом ума главой вооруженных сил одного для трех родов войск, Гитлер объяснил сомневающемуся Гальдеру, что такие «пустяки», как оперативное командование армией, является задачей, которую способен выполнить кто угодно. Однако Гальдер после длительных размышлений решил еще некоторое время потянуть на должности начальника штаба в надежде максимально ограничить ущерб. Самой важной функцией Верховного главнокомандующего армией, по мнению Гитлера, являлось обучение армии в духе национал-социализма. Поскольку Гитлер не знал ни одного генерала, который мог бы взять на себя этот важнейший аспект оперативного командования, ему пришлось заниматься этим лично. При таких обстоятельствах неудивительно, что генерал-лейтенант Хойзингер, руководитель оперативного отдела ОКХ, вскоре стал жаловаться на то, что хаос в Верховном командовании усиливается ежеминутно.

На следующий день, 20 декабря, пока нацисты публично призывали собирать зимнюю одежду для армии в России, генерал Гудериан посетил Гитлера в его угрюмом штабе, метко названном «Волчье логово», в Растенбурге (Восточная Пруссия). Он хотел сделать очередную попытку убедить фюрера в том, что армия в России чрезвычайно устала и подвергается серьезным опасностям.

Гитлер заверил своего танкового генерала, что хорошо знает и глубоко впечатлен страданиями своих солдат на фронте. «Поверьте мне, все видится яснее, когда смотришь с большого расстояния», – сказал фюрер.

Все, чего добился Гудериан, предложив Гитлеру заменить его штаб людьми, имевшими опыт полевых операций и знающими условия России, – ярость фюрера. Названный фюрером трусом за безрассудную храбрость, Гудериан через неделю был смещен с поста командующего 2-й танковой армией в результате нового отступления без разрешения завистливого вышестоящего командира фельдмаршала фон Клюге. Так создатель германского танкового рода войск, которого, как писал Вальтер Герлиц, русские боялись больше, чем любого другого танкового командира, вернулся в рейх дискредитированной и бессильной жертвой первого германского поражения на земле во Второй мировой войне.

После принятия отставки по состоянию здоровья командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока 20 декабря Гитлер отдал приказ всей группе армий, разбросанной по обширной местности перед Москвой. Центральная группа не должна отступить ни на шаг. Каждый человек должен сражаться там, где он стоит. Как Рейхенау на Украине, новому командиру – фельдмаршалу фон Клюге – вскоре все равно пришлось отступать, но Клюге подставил еще одного из своих подчиненных – танкового генерала Эриха Гепнера – под увольнение из армии за неподчинение приказу фюрера. Пожалуй, только Гальдер понимал, что войска просто не могут продержаться при температуре 30 градусов ниже нуля. В следующем месяце он записал в своем дневнике, что «такое командование приведет к уничтожению армии».

Отношение военных к приказам Гитлера, отданным армии в России, занимать самые передовые позиции любой ценой было неоднозначным. Сам фюрер утверждал, что «генералы должны быть жесткими, безжалостными людьми… такими, как имеются у меня в партии. Это солдаты, которые умеют навязывать свою волю». Генерал Курт фон Типпельскирх заявил, что приказ Гитлера удерживать русские города, даже оказавшись в советском окружении, был «великим достижением фюрера. В критический момент войска помнили, что они слышали об отступлении Наполеона из Москвы, и жили под тенью этого воспоминания. Если бы началось отступление, оно превратилось бы в паническое бегство».

Противоположным было мнение Рундштедта. Он считал, что «именно решение Гитлера об оказании жесткого сопротивления стало главной угрозой. Она бы не возникла, если бы он позволил временно вывести войска». По этому поводу сам Типпельскирх признавал, что такая политика зимой «разрушила люфтваффе». Самолеты в зловещем ожидании Сталинграда использовались для переброски припасов окруженным частям, находящимся в ужасающих условиях. Более того, жесткая политика Гитлера «ни шагу назад» оказалась весьма дорогостоящей в плане потерь, даже если занятые города удавалось удержать. Гитлер убедил себя, что его судьбоносное заимствование советской политики не допускать отступления, как раз когда Сталин был близок к отказу от нее, было подтверждено выживанием немецкой армии в первую ужасную зиму в России.

Напомним, что приказ Гитлера от 8 декабря остановить наступление в России исключал осажденную советскую военно-морскую базу Севастополь в Крыму. Поэтому, несмотря на отступление немецкой армии в Центральной России, 17 декабря, на три недели раньше графика, 11-я немецкая армия начала наступление на Севастополь. Ставка приказала перебросить в Севастополь морем новые резервы с Кавказа, и в конце декабря за этой временной мерой последовала высадка двух целых армий в слабых местах на Керченском полуострове, чтобы отвлечь внимание немцев от Севастополя. Хотя небольшая 11-я армия Манштейна, с немалыми трудностями, сумела отрезать эти армии на Керченском полуострове, советские амфибийные операции все же ослабили немецкие атаки на Севастополь, и к концу декабря Манштейн, будучи реалистом, признал невозможность захвата исторической русской крепости, по крайней мере в тот момент.

Прибытие более 20 сибирских дивизий для участия в зимнем контрнаступлении русских стало возможным, когда советское правительство осознало, что, несмотря на концентрацию японских войск в Маньчжурии, действительные устремления японцев направлены в другую сторону. Имея полную и достоверную информацию из Токио от своего великолепного агента Рихарда Зорге, советское правительство почти наполовину сократило свои войска в Дальневосточном регионе в период между мартом 1941 года – весной 1942 года, когда ожидалось нападение японцев после завершения амбициозных проектов Токио на Тихом океане. К моменту провала и ареста Зорге в октябре 1941 года советское правительство уже было убеждено в том, что японцы недовольны ходом немецкой кампании в России.

В действительности в начале октября генерал Хидеки Тойо, которому предстояло вскоре стать японским премьером, уже проинформировал немцев о том, что операция «Барбаросса» была ошибкой, и предложил перенаправить наступление немцев с России на предпочтительную для японцев цель – Британскую империю. В середине ноября японцы были предупреждены немецким военным атташе в Токио не рассчитывать на успех «Барбароссы». В свою очередь, немецкий атташе был вынужден ответить на настойчивые вопросы японских военных относительно вероятности немецкой вооруженной поддержки в случае японо-американской войны. Японцы получили 29 ноября утвердительный ответ министра иностранных дел Риббентропа относительно полной немецкой вооруженной поддержки в случае войны с Америкой, хотя одновременно Риббентроп признал, что немецкая кампания в России, может быть, еще не завершится в 1942 году. На следующий день Токио предупредил Берлин, что разрыв с Соединенными Штатами неизбежен, и добавил к этой мрачной перспективе обещание встретить любую, теперь в высшей степени маловероятную, советскую атаку полноценным сопротивлением. Тот факт, что намерения японцев в отношении России на Дальнем Востоке оставались исключительно оборонительными, снова был доведен до немцев 6 декабря, когда Токио объяснил, что не станет даже захватывать советские суда, везущие американские поставки по ленд-лизу во Владивосток.

Несмотря на многочисленные японские предупреждения, которые в любом случае стимулировались глупыми обещаниями немцев об официальной поддержке против Соединенных Штатов, нападение японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря вызвало в Берлине шок. То ли из-за давно назревавшего возмущения, то ли от облегчения, вызванного получением союзника на Тихом океане, который сможет отвлечь американцев из Атлантики, 11 декабря Гитлер согласился на непрекращающиеся требования японцев об объявлении немцами войны Соединенным Штатам. В тот же день Вашингтон узнал, что у русских нет намерений совершать подобную неосмотрительность и ввязываться в не являющуюся необходимой наступательную войну против мирной и удаленной невоюющей стороны. Осторожный Сталин, во всяком случае пока война с Германией не будет выиграна, не собирался усугублять и без того тяжелейшее положение России. Гитлеру было бы лучше последовать совету проницательного грузина.

Решив напасть на Соединенные Штаты вместо России, как отметил Уинстон Черчилль, «Япония упустила лучший шанс реализовать свои мечты». East Wind Rain («Восточный ветер, дождь») – основной японский план войны против Соединенных Штатов пришел на смену North Wind Rain («Северный ветер, дождь») – японскому плану войны против Советского Союза. В свое время фундаментальная ошибка стран оси во Второй мировой войне, воплощенная в East Wind Rain, приведет к появлению Rainbow № 5 («Радуга»), американскому плану военного вмешательства в Европе, независимо от планов японцев на будущее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.