Очерк 4 Долгий путь к венчанию на царство, «потомки августа» и их «холопы»

Очерк 4

Долгий путь к венчанию на царство, «потомки августа» и их «холопы»

В период правления Ивана III после ликвидации зависимости от Орды и во время княжения Василия III Ивановича (1505–1533 гг.) продолжалось расширение московских владений за счет русских земель. В 1485 г. было присоединено Тверское княжество,[1103] после чего вся Северо-Восточная Русь (древняя «Суздальская земля») оказалась под властью Ивана III. В 90-х гг. XV в. и в первые годы XVI столетия в результате войн с Литвой к Москве отошли обширные территории по верхней Оке, Десне и Сейму (бывшая Черниговская земля), а также восточная часть бывшей Смоленской земли.[1104] В 1510 г. была ликвидирована независимость Псковской земли.[1105] В 1514 г., в результате очередной московско-литовской войны, был занят Смоленск.[1106] Наконец, в 1521 г. осуществилось присоединение последнего формально независимого русского княжества — Рязанского.[1107]

Параллельно с ростом государственной территории шло постепенное утверждение представления о царском достоинстве великого князя московского. Еще в 1480 г. архиепископ Вассиан Рыло, стремясь подвигнуть Ивана III на активные действия против Ахмата, не только объявлял последнего самозваным «царем», но и настойчиво именовал «царем» Ивана III (а его державу — «царством»).[1108] Впоследствии царская титулатура применялась и к Ивану III, и к Василию III, причем не только внутри Московского государства, но и во внешнеполитических сношениях: правители Ливонского Ордена, ганзейских городов и Священной Римской империи нередко именовали великих князей московских императорскими титулами (imperator, kayser).[1109]

Примечательно, что ничего подобного не было в отношениях с ханствами — наследниками Орды. Более того, в начале 1502 г., в условиях войны одновременно с Великим княжеством Литовским, Ливонским Орденом и союзной Литве Большой Ордой, Иван III в ходе переговоров с ханом последней Ших-Ахметом (сыном Ахмата) выразил готовность признать свою зависимость и прислал в Большую Орду «выход».[1110] Разумеется, это была дипломатическая игра: одновременно великий князь направил посла в Крым с целью подвигнуть своего союзника Менгли-Гирея к выступлению в поход на Большую Орду для нанесения ей решающего удара (что и произошло в мае-июне того же года — Менгли-Гирей «взял» Орду Ших-Ахмета).[1111] Но показательно, что Иван III не посчитал зазорным притворно признать себя ханским вассалом: очевидно, традиционное представление об ордынском «царе» как правителе, имеющем права на сюзеренитет над Русью, было еще живо.

Рудименты его проявлялись и в отношениях московского великого князя с крымским ханом: хотя они изначально строились как отношения «братьев и друзей», в дипломатических документах вплоть до Ивана IV отображалось представление о крымском хане как правителе более высокого ранга (его послания великому князю оформлялись как «ярлыки» — документы, направляемые от хана к нижестоящему, а послания великого князя хану — как «челобитья»).[1112]

Традиционно считается, что существовавшая в Московской Руси в XVI–XVII вв. практика именования представителей знати по отношению к государю «холопами», т. е. термином, издревле обозначавшим людей лично несвободных, распространяется с конца XV столетия, причем ее появление расценивается как свидетельство уподобления отношений великого князя и знати отношениям господина и его холопов.[1113] Тем самым подразумевается, что данная терминология была взята из внутрирусских реалий, будучи перенесена с «низов» социальной лестницы на «верхи», и была призвана маркировать ужесточение зависимости элитного слоя от монарха. Высказывалась точка зрения, что существовал и внешнеполитический аспект такого употребления термина «холоп»: тем самым великий князь уподоблялся византийскому императору, поскольку в поздней Византии представители знати назывались его «рабами» (??????); заимствование могло быть связано с влиянием на Ивана III окружения его второй жены, племянницы последнего византийского императора Софьи Палеолог, приехавшей в Москву в 1472 г..[1114] Прозвучало также предположение, согласно которому «подобная форма обращения возникла в сфере русско-ордынских или русско-крымских отношений», поскольку в конце XV в. «холопами» называли себя по отношению к Ивану III его послы в Крым.[1115] Однако до сих пор не было обращено внимание на то, что применение термина холоп по отношению к знатным лицам встречается в русских источниках намного ранее конца XV столетия.

Галицкий летописец середины XIII в., рассказав о визите князя Даниила Романовича к Батыю (1245 г.), горестно восклицал: «О зл?е зла честь татарьская! Данилови Романовичю князю бывшу великоу, обладавшоу Роускою землею, Кыевомъ и Володимеромъ и Галичемъ со братомь си, ин?ми странами, ньн? с?дить на кол?ноу и холопомъ называеться (вар.: называет и), и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять».[1116] Эмоциональный характер данного текста вроде бы склоняет к истолкованию термина холоп как метафоры — «унизился, как холоп» (вероятно, поэтому его употребление здесь не привлекло внимания исследователей). Но по прямому смыслу текста речь идет о наименовании Даниила «холопом» (после чего следует отнюдь не метафорическое «дани хотят»): если правильно чтение «называеться», то он сам назвал себя холопом хана, если «называет и» (т. е. «называет его») — то Даниила назвал своим холопом Батый.

Согласно московскому летописанию 70-х гг. XV в., боярин И. Д. Всеволожский в своей речи к хану Улуг-Мухаммеду в 1432 г., во время спора Василия II с Юрием Дмитриевичем в Орде о великом княжении, назвал себя «холопом» великого князя: «Государь волныи царь, ослободи молвити слово мн?, холопу великого князя».[1117]

Дважды употребляет термин «холоп» по отношению к представителям индийской знати Афанасий Никитин в своем «Хожении за три моря» (путешествие его имело место в конце 60-х — начале 70-х гг. XV в.): в одном случае Асад-хан, лицо, близкое к великому везиру Бахманидского султана Махмуду Гавану, определен как его «холоп» («Ту есть Асатхан Чюнерскыа индийскый, а холоп Меликътучаровъ. А держит сем темъ от Меликъ-точара»), в другом «холопом» султана Мухаммед-Шаха III назван либо Мелик Хасан, султанский наместник Телинганы, либо тот же Махмуд Гаван («А земля же таа Меликъханова, а холоп салтанов»).[1118]

Связать эти случаи применения термина «холоп» к знатным лицам с влиянием окружения Софьи Палеолог невозможно.

Не был замечен и тот факт, что к периоду, когда термин «холоп» уже постоянно применяется в качестве обозначения знати Московской Руси по отношению к своему правителю, относится большое количество фактов его употребления в сфере межгосударственных отношений. В грамоте, присланной грузинским (кахетинским) царем Александром Ивану III в 1483 или 1491 г., Александр именует себя «холопом» московского князя («Великому царю и господарю великому князю ниское челобитье. Ведомо бы было, что из дальные земли ближнею мыслью менший холоп твой Александр челом бью… И холопству твоему недостойный Александр»).[1119] В 1497–1502 гг. термин «холоп» неоднократно употребляется в переписке Великого княжества Литовского с Большой Ордой и Крымским ханством. «Холопом» именуется здесь преимущественно Иван III. В посланиях хана Большой Орды Ших-Ахмета великому князю литовскому Александру Казимировичу 1497, 1501 (четыре письма), 1502 гг., Александра Ших-Ахмету (1500 г.) и «князя» Большой Орды Тевекеля Александру (1502 г., два письма) он назван «холопом» Ших-Ахмета;[1120] в еще одном послании Александру 1497 г. Ших-Ахмет, вспоминая о событиях 1480 г., называет Ивана «холопом» своего отца Ахмата и отца Александра — короля Казимира IV;[1121] в послании Александра Менгли-Гирею 1500 г. «холопами» предков крымского хана поименованы предки Ивана III.[1122] Наконец, согласно одному из посланий Тевекеля Александру 1502 г., Иван III сам предложил Ших-Ахмету быть его «холопом».[1123] Можно было бы, конечно, объяснить такую терминологию стремлением унизить политического противника, напомнив о его недавней зависимости от Орды применением уничижительного определения. Но в одном послании Ших-Ахмета Александру 1501 г. «холопом» хана назван бывший тверской князь Михаил Борисович, живший в Литве и являвшийся потенциальным союзником Орды: «Ино тепер бы вамъ то зведомо было, што жъ Михаило Тверскии мои холопъ был, ино я его хочу на его отъчыну опять князем вчынити».[1124] Наиболее же примечательно послание 1505 г. Довлетека, одного из высших сановников Крымского ханства, Александру Казимировичу (в то время уже не только великому князю литовскому, но и королю Польши). В нем Довлетек неоднократно именует себя «холопом» короля: «На мое, холопа своего, слово гораздо веръ. отъ мене, холопа своего, ведаи. На мое, холопа своего, слово, гораздъ уведавъ.» Причина этого определения видна из текста послания: Довлетек вспоминает, что его предок «правъдою служил» Витовту, троюродному деду Александра.[1125] Ясно, что автор послания не видел в таком словоупотреблении ничего для себя уничижительного. Византийское влияние на употребление термина «холоп» в татарско-литовской переписке конца XV — начала XVI в., разумеется, следует исключить.

Термины холоп /холопство (и соответствующие им тюркские кул / куллук) часто встречаются в документации, связанной с отношениями предводителей Ногайской Орды (не являвшихся Чингизидами, т. е. не имевших прав на ханский титул) с соседними правителями в конце XV — первой половине XVII в. В 1492 г. ими определяли себя по отношению к крымскому хану мурзы Муса и Ямгурчей («От холопа царю челобитье и поклон»; «Слово то стоитъ: мы о чем тебе били челомъ, и ты пожаловалъ, наше холопство соб? принялъ, на твоемъ жаловань? челомъ бьемъ»).[1126] В 1508 г. мурза Шейх-Мамай в письме Василию III определял себя в качестве «холопа и брата» своего старшего брата Алчагира (занимавшего в Ногайской Орде более высокое положение) и предлагал великому князю назвать его также своим «холопом и братом» («Молвя, ведомо бы было з братом моим с Олчагыром мурзою в дружбе и в братстве ся еси учинил, а мы з того мурзы и холопи и братия, и ты нас холопом и братом назовешь, а другу твоему друзи есмя, и недругу твоему сколько нашие силы недрузи»).[1127] Со второй половины XVI в. ногайские предводители называют себя «холопами» российских царей в тех случаях, когда идут на признание своей зависимости.[1128]

Из приведенных данных следует, что в сфере международных отношений термин холоп использовался для обозначения зависимого правителя, «вассала». Большинство случаев применения термина указывает на зависимость того или иного правителя (реальную или мнимую, как в отношении Ивана III в конце XV — начале XVI в.) от хана. Некоторые из иных случаев также могут быть связаны с ордынской политической практикой. Афанасий Никитин применяет термин «холоп» для обозначения отношений между мусульманскими правителями — здесь естественно предполагать употребление им, человеком, хорошо знакомым с татарскими обычаями, ордынской терминологии. В переписке татарских ханов с Литвой именование знатных лиц «холопами» по отношению к польско-литовским правителям встречается только под пером татар, т. е. здесь, скорее всего, следует видеть перенос на отношения с великими князьями литовскими татарской терминологической традиции. Ногайские правители начинают определять себя в качестве «холопов» правителей московских после того, как Иван IV венчается на царство и овладевает Казанским и Астраханским ханствами, что дало право степнякам рассматривать его как хана.[1129]

Что касается грамоты грузинского царя Ивану III, то здесь не исключено влияние как византийской традиции (оригинальный текст грамоты, вероятнее всего, был составлен на греческом языке[1130]), так и ордынской, с которой в Грузии также должны были быть хорошо знакомы.

Особый вопрос — именование боярином И. Д. Всеволожским себя «холопом» Василия II в 1432 г. Поскольку он называет себя так в речи, обращенной к хану, можно было бы допустить, что перед нами намеренное подражание ордынской терминологии. Но возможно и другое допущение — что данное летописное известие отображает факт именования московских бояр по отношению к великому князю «холопами» уже в первой половине XV в. или по меньшей мере в третьей четверти (когда составлялся дошедший до нас летописный текст с пересказом перипетий визита Василия II в Орду). Дело в том, что документы, с которых традиционно начинают отсчет истории именования представителей знати «холопами», — письма Ивану III его послов и наместников в приграничных городах конца 80 — начала 90-х гг. XV в. — не имеют предшественников, аналогичных документов ранее 1489 г., авторы которых себя «холопами» не именовали;[1131] поэтому можно было бы предположить, что данная терминология возникла много ранее конца XV в., просто об этом не сохранилось данных источников (кроме летописного рассказа о событиях 1432 г.). Однако есть документы, которые позволяют воздержаться от такого предположения. Это формулярный извод крестоцеловальной записи великому князю, составленный между 1448 и 1471 гг., и составленная по нему запись Ивану III служилого князя Д. Д. Холмского от 8 марта 1474 г. Д. Д. Холмский именует себя не «холопом» великого князя, а «слугой» («и осподарь мои князь велики меня, своего слугу, пожаловал, нелюбье свое мне отдал»),[1132] а в формулярном изводе в соответствующем месте стоит «своего человека».[1133] Таким образом, обязательным именование себя «холопом» при обращении к государю стало, видимо, между 1474 и 1489 гг.; известие об И. Д. Всеволожском может говорить только об эпизодическом употреблении такой терминологии ранее этого времени.

В целом можно заключить, что употребление термина «холоп» по отношению к знатным лицам вряд ли может быть возведено как к внутрирусским отношениям господ и холопов, так и к реалиям Византии. Оно явно восходит к ордынской политической практике. Вероятнее всего, исходным значением термина «холоп» по отношению к знатному лицу было «правитель, зависимый от хана», по-русски — царя. Можно полагать, что эта терминология восходит к монгольской традиции, где термин богол («раб») использовался для обозначения политической зависимости.[1134] Этим термином, а позднее, вероятно, его тюркским эквивалентом кул определялись по отношению к ханам Орды в числе прочих зависимых правителей и русские князья от Даниила Галицкого и его современников до Ивана III. Русским эквивалентом и монгольского, и тюркского терминов являлся холоп. Когда московские бояре начали определять себя по отношению к великому князю в качестве «холопов», сказать невозможно, но последовательным такое определение стало между 1474 и 1489 гг., а это означает, что зависимые от Ивана III знатные люди начали в обязательном порядке именоваться так, как было принято называть вассалов царя — т. е. «холопами» — после того, как великий князь обрел независимость от ордынского «царя» и сам стал претендовать на царское достоинство.

Безусловно, в Московском государстве конца XV–XVI в. степень зависимости знати от монарха возрастала и стала очень далека от вольной боярской службы XIII–XIV вв., не говоря уже о дружинных отношениях более раннего времени. Однако появление обозначения «холоп» при обращении знатных людей к правителю не являлось следствием ужесточения их зависимости: оно имело целью не уничижение знати, а поднятие статуса великого князя, т. к. приравнивало его к правителям «царского» ранга.[1135]

Официального провозглашения великого князя московского царем не произошло ни при Иване III, ни при Василии III. Но именно в правление последнего была сформулирована идеологическая концепция, обосновывавшая «царские» притязания московских правителей. Ею стала не идея о Москве как третьем Риме, наследнице двух других — собственно Рима и Константинополя — столиц христианских царств, которые «пали» в результате отхода от истинной веры.[1136] Официальной доктриной, послужившей обоснованием для провозглашения правителя России царем, стала концепция, сформулированная в т. н. «Сказании о князьях владимирских». Она развивала представление об обладании царским достоинством правителями Киевской Руси (проявившееся еще с начала XV в. в наименовании в ряде произведений «царем» крестителя Руси Владимира Святославича[1137]). Согласно «Сказанию о князьях владимирских», во-первых, московские князья вели свой род от «сродника» римского императора («царя») Августа, чьим потомком был основатель русского княжеского рода Рюрик. Во-вторых, Владимир Мономах, прямой предок московских князей, получил от византийского императора знаки царского достоинства и «наречеся царь Великиа Русия».[1138] Легенда о получении Владимиром Мономахом царских инсигний вошла затем в чин венчания русских царей.[1139] Утверждение, что русские князья сродни древнеримским «царям», а царское достоинство к ним перешло от «Греческого царства» — Византии еще в период ее могущества, во-первых, делало Российское царство более древним по сравнению с татарскими — как уже не существующей Ордой, так и ханствами Крымским, Казанским, Астраханским, Сибирским (чьих правителей-Чингизидов на Руси продолжали именовать «царями»); во-вторых, отвергало преемственность от поздней Византии — бессильной и в конце концов погибшей.

Венчание Ивана IV на царство в 1547 г. знаменует собой начало нового, «имперского» периода в русской истории. Русь сложилась как моноэтничное в основе, восточнославянское государство (см. Часть II, Очерк 3). Таковыми же были и «земли» XII–XIII вв. Процесс складывания нового единого государства в XIV — начале XVI в. происходил также на территории, заселенной почти исключительно восточнославянским, русским населением. Но с середины XVI столетия, буквально сразу после принятия великим князем московским царского титула, началось активное включение в состав России крупных территориальных массивов, заселенных неславянским и неправославным населением (в ряде случаев имевшим свою государственность), сохранявшим после присоединения свои язык, веру, а отчасти и общественную структуру; первым шагом здесь стало завоевание Казанского ханства в 1552 г.

В социально-экономическом развитии XIV–XV вв. были в Северо-Восточной Руси временем интенсивных раздач государственных земель в вотчину великокняжеским служилым людям — боярам и дворянам. С конца XV в. возникает и получает быстрое распространение поместье — условная форма земельного владения, при которой служилый человек получал землю на время несения службы и без права передачи ее по наследству.[1140] Условное землевладение крепче привязывало служилых людей к великокняжеской власти. В результате раздач земельных владений на вотчинном и поместном праве к середине XVI столетия в центральной части Российского государства почти не осталось государственных земель. Система отношений «индивидуальный земельный собственник — живущие на его земле крестьяне»,[1141] ранее занимавшая скромное место по отношению к системе «государство — зависимые только от него крестьяне», выдвигалась на первый план. До закрепощения отсюда еще было далеко: в конце XV в. только закрепилась в качестве общегосударственной норма, согласно которой крестьяне могли переходить от одного землевладельца к другому раз в году — за неделю до и неделю после Юрьева дня осеннего (26 ноября).[1142] Но потенциально переход от превалирования «государственно-феодальных» отношений к «частнофеодальным» такую возможность в себе нес. Ядром Российского государства стали территории, на которых сильнее, чем в Южной Руси, сказывались характерные для Восточноевропейского региона неблагоприятные природно-географические условия, обусловливавшие постоянный недостаток прибавочного продукта, необходимого для обеспечения деятельности государства.[1143] Переход значительного количества земель в руки отдельных владельцев сужал возможности господствовавшего прежде механизма изъятия прибавочного продукта через государственные институты. Это вызвало к жизни необходимость поиска другого механизма, которым стала (в эпоху, находящуюся уже за хронологическими рамками этой книги) система крепостного права.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.