Отступление о Павловске

Отступление о Павловске

В благодарность за рождение долгожданного внука Екатерина подарила его родителям 362 десятины земли в пяти верстах от Царского Села. Вскоре Павел Петрович предоставил село Павловское в полное распоряжение супруги. За последующие 15 лет владения Марии Федоровны разрослись до 879 десятин. Статус города и наименование «Павловск» селение получит по распоряжению Павла, уже ставшего императором, в 1796 году.

Благоустраивать новое свое имение Мария Федоровна начала с постройки увеселительного домика Паульлуст (Павлова утеха) рядом с тем местом, где вскоре построит Павловский дворец, который и сейчас – одно из блистательных украшений пригородов Петербурга. Другую дачу назвала Мариенталь (Мариина долина). Строить оба здания пригласила прославленного Чарльза Камерона. Он, как, впрочем, и приглашенный позднее Джакомо Кваренги, неоднократно вызывал гнев хозяйки Павловска тем, что якобы не проявлял достаточного рвения к работе, был недисциплинирован и не слишком исполнителен. Зодчие же видели причины конфликтов с заказчицей в ее мелочных придирках, в том, что она вмешивалась в дела, в которых мало смыслила. Имея дело с Екатериной, они привыкли, что им доверяют, понимают: творчество невозможно регламентировать.

Мария Федоровна думала иначе: творческая работа, как и любая другая, должна подчиняться строгому порядку. Переубедить ее было невозможно: она сама – человек творческий, уж она-то знает! Она и в самом деле рисовала, лепила, гравировала, вышивала. Все это делала старательно, качественно, даже мастерски, но… без малейшего полета фантазии.

Екатерина безропотно выделяла семейству сына деньги на строительство, но в конце концов взбунтовалась, предложив владельцам Павловского обходиться своими средствами, полагая, что суммы, ассигнуемые ею для двора цесаревича, с избытком покрывают все расходы. Наследник был раздражен, обижен. Супруга, считавшая, что сердиться – абсолютно неконструктивно, уговаривала его присоединиться к своим униженным просьбам: «Мы, нижеподписавшиеся, прибегаем к милостям нашей любезной и доброй Матушки с мольбой снисходительно принять наше откровенное признание в крайней денежной нужде, в которой находимся. Причиной, правда, содержание наших загородных домов и необходимость окончить начатые работы…»

Мария Федоровна блестяще умела выпрашивать деньги у щедрой, хотя и не очень-то любящей невестку императрицы. К примеру, написала портрет возлюбленного Екатерины Александра Ланского и преподнесла свекрови. Екатерина была растрогана. Невестка получила очередную сумму на продолжение строительства своего обожаемого Павловска. Ну а то, что за глаза прилюдно осуждала «развратную старуху» за связь с мальчишкой… Кто же осмелится доложить об этом государыне? В общем, убежденность великой княгини, что лицемерие – вовсе не грех, если помогает приблизить желанную цель, оправдывалось. А цель была не просто желанна. Она была прекрасна. Павловск, ее Павловск должен превзойти Версаль и Трианон и (главное!) стать дивным напоминанием о родном Этюпе и Монбельяре. Только раннее детство она провела в Штеттине, потом семья переселилась в родовой замок Монбельяр вблизи французской границы и начала строить загородную резиденцию Этюп. С этими-то чудесными местами и были связаны самые счастливые воспоминания Марии Федоровны.

Павловск она обожала. Писала из-за границы: «Свой домашний уголок, Колоннада, Храм в Павловском доставляют мне удовольствия более, нежели все красоты Италии»; «Уверяю вас, что Италия не только не отвратила меня от Павловского, но заставила еще более его ценить».

При том, что Мария Федоровна мечтала построить дворец и парк, не уступающие лучшим европейским образцам, она была весьма экономна не только при значительных затратах по дворцу, но и во всех хозяйственных мелочах. Каждая смета художественных и обойных работ, каждый счет подрядчиков подвергался внимательному контролю владелицы Павловского. Вот несколько отрывков из писем великой княгини, свидетельствующих о ее расчетливости или, как она сама это называла, – о разумной бережливости. Адресат этих писем – Карл Иванович Кюхельбекер, первый директор Павловска, честнейший, благороднейший, безукоризненный исполнитель замыслов Марии Федоровны. Сын этого абсолютно законопослушного человека, Вильгельм, станет лицеистом, другом Пушкина, потом – декабристом.

«Уговорились ли вы насчет белой тафты? Так как с меня спрашивали рубль шестьдесят коп., я не хотела взять, думая, что с меня запрашивают…»

«Что это за счет г. Дмитриева в 165 р. за фонари и канделябры, которые – я очень хорошо помню – были, по моему приказанию, куплены моим камердинером Сидоровым и деньги за них тотчас же уплачены?»

«…майор Бенкендорф сказал мне, что каждый куст можжевельника обойдется нам в 8 копеек, он же платит только по 3 копейки; поэтому мне пришло на ум сказать вам, чтобы вы прислали сюда лошадей в воскресенье, пораньше утром. Тогда они навезут несколько возов этих кустарников, мы заплатим только по 3 копейки и, в то же время, лошади не будут отвлечены от работ на понедельник».

Написано это в 1785 году. Марии Федоровне всего 26 лет. Но она не оставляет своими заботами тех, кто работает в ее любимом Павловском: «Что поделывают наши больные? Ради Бога остерегитесь, чтобы чего не приключилось теперь, при вскрытии реки: несравненно лучше потерпеть какие-нибудь повреждения, нежели допустить несчастный случай с кем бы то ни было». «Ради Бога, не жалейте ни денег, ни расходов, ни забот, чтобы предупреждать болезни».

Павловск до конца дней останется предметом ее гордости и неустанных забот. С детства знакомая с сельским хозяйством, особенно с цветоводством, она украсит свой парк изумительными цветами, привезенными из разных уголков Европы. С годами научится подбирать талантливых помощников для воплощения своей мечты, научится доверять им, и это даст впечатляющие результаты.

Вся декоративная часть садов и парка была предоставлена блистательному Гонзаго. Печать его таланта лежит на всей планировке и устройстве парка. Посредством рубки, группировки деревьев, подбора их сортов при посадках художник превращал самые глухие места в те живые, прелестные пейзажи, которыми и сегодня славен Павловский парк.

После страшного пожара, уничтожившего в 1803 году (уже после смерти Павла Петровича) все интерьеры парадных залов Павловского дворца, возглавить восстановительные работы вдовствующая императрица пригласила Андрея Воронихина, уже прославившего свое имя многими блестящими постройками (правда, Казанский собор был еще не окончен, но стало уже очевидно: это – шедевр).

В первые годы она не умела найти общего языка с великими Камероном и Кваренги, раздражала их мелочными придирками и замечаниями. Опыт общения с большими художниками научил ее щадить самолюбие творцов, не разыгрывать перед ними роль всемогущей повелительницы. Воронихину она не мешала спокойно творить, поддерживала все его неожиданные, смелые решения. О деньгах можно было не беспокоиться:

Александр I щедро финансировал возрождение матушкиного любимого дворца.

Павловск становился еще прекраснее. В это время, воодушевленная, поверившая в возрождение того, что после пожара казалось утраченным навсегда, она писала Нелидовой: «Павловск похож на очаровательную женщину, которая перенесла тяжелую болезнь. Печать пройденных страданий еще пугает, но мало-помалу в ней появляются прежние милые черты, тот же шарм, и люди говорят друг другу: „Как только она опять почувствует себя хорошо, следы болезни будут совсем незаметны и она приобретет свежесть“. Так будет и с Павловском. Я благодарю Бога за то, что осталось».

Отечественная война 1812 года на время прервала работы по благоустройству: если бы императрица-мать продолжала вкладывать огромные суммы в свою летнюю резиденцию, ее едва ли поняли бы даже доброжелатели. Но как только война окончилась, можно было снова заняться Павловском. Безвременная смерть Андрея Воронихина заставила искать нового зодчего.

Она вспомнила: когда-то Воронихин представил ей юного Карло Росси, говорил, что юношу ждет блестящее будущее. Почему бы не попробовать? Первой работой Росси в Павловске была пристройка к Розовому павильону Большого зала для приема Александра, вернувшегося из Парижа после победы над Наполеоном. Мария Федоровна пришла в восторг. Росси стал ее любимым архитектором. Он строил в Павловске, перестраивал Аничков и Елагин дворцы, подаренные матушке щедрым сыном Александром Павловичем (каким путем она добивалась таких подарков, явно превышающих ее потребности, расскажу далее. – И. С.). По ее заказу Росси построил Михайловский дворец для ее младшего сына (сейчас там Русский музей). Она очень неохотно отпускала своего любимца «поработать на стороне». Такой работой было, к примеру, строительство гениальных ансамблей Главного штаба и Сената и Синода. Нельзя не отдать ей должного: Росси и все, кто с ним работал, получали от нее деньги, награды, чины. После ее смерти положение великого зодчего резко изменилось к худшему.

Любопытно, что ходили слухи – и Мария Федоровна о них наверняка знала, – будто отцом архитектора был не кто иной, как Павел Петрович (в то время еще великий князь). Матерью же – знаменитая балерина Гертруда Росси, которая потом вышла замуж за придворного балетмейстера Ле Пика. Семья поселилась в Павловске. Талантливого мальчика заметил Винченцо Бренна, любимый архитектор Павла, взялся обучить премудростям зодчества, постоянно приглашал помогать при выполнении многочисленных заказов великого князя, а потом и императора. Такое вот странное скрещение судеб…

Частыми гостями вдовствующей императрицы были Василий Андреевич Жуковский, Иван Андреевич Крылов, Иван Иванович Дмитриев, Александр Николаевич Оленин, Николай Иванович Гнедич, Николай Михайлович Карамзин. Она сумела очаровать их, окружив трогательной заботой. Только Карамзин знал, что скрывается за приветливой улыбкой Марии Федоровны. А в жизни Жуковского она сыграла роль поистине замечательную. Прочитав его «Певца во стане русских воинов», она пришла в восхищение, повелела за свой счет выпустить роскошное издание патриотической песни, а автора пригласила в Павловск. Если бы не это приглашение, у поэта не было бы никаких шансов попасть ко двору (сам он никогда не стал бы этого добиваться). Он не смог бы стать учителем и другом невестки Марии Федоровны, будущей императрицы Александры Федоровны; воспитателем ее сына, будущего царя-освободителя. Если бы этого не случилось, возможно, история России была бы несколько иной (высокие идеалы, внушенные воспитаннику Жуковским, стали одним из стимулов реформаторской деятельности Александра II).

Жуковский был благодарен Марии Федоровне и любил Павловск, особенно романтический парк, так созвучный его душе. Элегию «Славянка» он посвятил хозяйке Павловска:

Я на брегу один… окрестность вся молчит…

Как привидение, в тумане предо мною

Семья младых берез недвижимо стоит

Над усыпленною водою.

Вхожу с волнением под их священный кров;

Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;

Как бы зефирное там веет меж листов,

Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,

С сей очарованной мешаясь тишиною,

Душа незримая подъемлет голос свой

С моей беседовать душою…

Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет,

Опять в видении прекрасном воскресает;

И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет,

С надеждой к сердцу прилетает.

«Славянка» произвела такое впечатление, что молодежь в учебных заведениях заучивала ее как образец стиха, доведенного до совершенства. И Пушкин заучивал. Ученик, победивший учителя.

К своей элегии Василий Андреевич написал объяснение, которое дает яркую картину Павловска, воплотившего все лучшее, что было в душе Марии Федоровны. «Славянка – река в Павловске. Здесь описываются некоторые виды ее берегов и, в особенности, два памятника, произведения знаменитого Мартоса. Первый из них воздвигнут государынею вдовствующею императрицею в честь покойного императора Павла. В уединенном храме, окруженном густым лесом, стоит пирамида: на ней медальон с изображением Павла; перед ним гробовая урна, к которой преклоняется величественная женщина в короне и порфире царской; на пьедестале изображено в барельефе семейство царское: государь Александр представлен сидящим; голова его склонилась на правую руку, а левая рука опирается на щит, на коем изображен двуглавый орел; в облаках видны две тени: одна летит на небеса, другая летит с небес навстречу первой.

Спустясь к реке Славянке, сливающейся перед самым дворцом в небольшое озеро, находишь молодую березовую рощу: эта роща и называется семейственною, ибо в ней каждое дерево означает какое-нибудь радостное происшествие в высоком семействе царском.

Далее, на самом берегу Славянки, под тенью дерев, воздвигнут прекрасный памятник великой княгине Александре Павловне. Художник умел в одно время изобразить и прелестный характер, и безвременный конец ее: вы видите молодую женщину, существо более небесное, нежели земное; она готова покинуть мир сей, она еще не улетела, но душа ее смиренно покорилась призывающему ее гласу…»

Василий Андреевич умолчал еще об одном памятнике. Наверное потому, что он стоит не на берегу Славянки, а замыкает перспективу одной из двенадцати дорожек. Это памятник родителям работы того же Мартоса. В конце 1780-х годов ежегодные потери близких преследовали Марию Федоровну: сначала умерла сестра Фредерика, потом отец, следом за ним мать, вскоре не стало сестры Елизаветы и брата Карла. Ее мир («мирок», как снисходительно именовала Павловск Екатерина II) был бы неполным, если бы в нем не нашлось места, где можно предаться грусти о покинувших ее близких. Задумала поставить памятник, еще будучи великой княгиней. Осуществила мечту уже вдовствующей императрицей. Три барельефа на античные сюжеты украшают постамент из серого мрамора. Они символизируют бессмертие душ умерших. Профили родителей в медальоне. И скорбная женская фигура в царском венце, изображающая Марию Федоровну, пришедшую поклониться памяти незабвенных родных.

В последний раз она была в Павловске в середине сентября 1828 года. Внесла множество поправок в план развития на 1829 год, предложила несколько перестроек и новых сооружений. Планам этим не суждено было сбыться: 24 октября Мария Федоровна скончалась.

Прошло без малого 100 лет, и в павильоне, построенном Росси недалеко от дворца и особенно любимом когда-то вдовствующей императрицей, появился памятник: на высоком постаменте из полированного красного гранита сидит величественная, благообразная женщина, жена императора, мать двух императоров. Лицо ее спокойно, взгляд умиротворен: она сделала все, что могла. И именно так, как хотела.

В первые годы отношения Марии Федоровны и Павла Петровича были безоблачны. В январе 1788 года, через 12 лет после свадьбы, Павел собирался на южный фронт (шла война против Турции) и занялся распоряжениями насчет своих семейных и государственных дел на случай, если погибнет. Отрывок из духовного завещания великого князя доказывает, как ценил он в то время свою супругу:

…Должен тебе отворить сердце мое. Тебе самой известно, сколь я тебя любил и привязан был. Твоя чистейшая душа перед Богом и человеки стоила не только сего, но и почтения от меня и от всех. Ты мне была первою отрадою и подавала лучшие советы. Сим признанием должен перед всем светом о твоем благоразумии. Привязанность к детям залогом привязанности и любви ко мне была. Одним словом, не могу довольно благодарности тебе за все сие сказать, равномерно и за терпение твое, с которым сносила состояние свое, ради меня и по человечеству случающиеся в жизни нашей скуки и прискорбия, о которых прошу у тебя прощения…

Поездка Павла в южную армию не состоялась – Екатерина не отпустила цесаревича на театр военных действий ввиду нездоровья Марии Федоровны, которая была в то время беременна. Но, прочитав это завещание, великая княгиня еще раз уверилась в преданной любви супруга.

Вскоре началась короткая война со Швецией, на которую Екатерина все-таки отпустила сына. С дороги Мария Федоровна получила письмо от любящего мужа и счастливого (уже – или пока – в шестой раз!) отца: «Мое дорогое сердце, мой друг, я ничего не могу сказать вам, вы видели мои горькие слезы; всю мою жизнь я такой в отношении к вам. Пока я жив, я не забуду того, чем обязан вам». Казалось, семейной идиллии не будет конца. Но вскоре великая княгиня узнала, что с той же почтой Екатерина Ивановна Нелидова получила письмо, в котором Павел заверял, что если ему придется пасть на поле сражения, последняя его мысль будет о ней… Так начался новый, неожиданный этап супружеской жизни Марии Федоровны.

Все авторы, писавшие об этом времени, пересказывают трогательную историю: Мария Федоровна пришла к свекрови и, захлебываясь слезами, рассказала, что Павел ее больше не любит, что предпочел Нелидову. Екатерина утерла невестке слезы, подвела ее к зеркалу и сказала: «Посмотри на себя, какая ты красавица, и вспомни petite monster (маленькую уродку. – И. С.)». Безупречная супруга, да еще и страдалица. Образ, который вполне устраивал и саму Марию Федоровну, и обоих ее сыновей-императоров. Но кое-кто из придворных, слышавших этот разговор, добавлял: свекровь, утешая невестку, посоветовала отомстить неверному супругу той же монетой. На Екатерину похоже. К тому же отношения с сыном испортились к этому времени настолько, что любой способ досадить Павлу казался вполне приемлемым.

Нужно ли было Марии Федоровне разрешение свекрови? Едва ли, если поверить, что у нее уже был фаворит, ее статс-секретарь Муханов. Человек это был весьма достойный, всего тремя годами младше великой княгини. К тому же всегда находился под рукой. И все-таки, получив неожиданный совет, великая княгиня почувствовала себя спокойнее: теперь знала – если роман откроется, защита всемогущей свекрови ей обеспечена.

Коль уж речь зашла о Сергее Ильиче Муханове, прослужившем при Марии Федоровне до воцарения Павла, потом попавшем в опалу, а после смерти царственного соперника вернувшемся к исполнению своих обязанностей, небезынтересно вспомнить, что, со слов отца, писала его дочь, Мария Сергеевна: «Жизнь ее с супругом была самая несчастная, но она любила его до конца… это было скорее по правилам нравственности, нежели по естественному чувству: трудно любить того, кто нас не любит». Замечание весьма проницательного человека. Стоит вспомнить, в каких правилах воспитывалась юная София Доротея, от рождения предназначенная в жены кому-то из европейских владык. Это мог быть правитель одного из карликовых немецких княжеств, но все равно – не простой смертный. Ей с детства внушили: муж – единственный мужчина в ее жизни, только его она должна почитать и любить, выполнять все его прихоти. Волею судьбы и императрицы Екатерины этим единственным оказался наследник российского престола. И она его с готовностью полюбила (или ей показалось, что полюбила).

И вот через два года после памятного разговора со свекровью Мария Федоровна влюбилась. Похоже – в первый раз. Похоже – по-настоящему. Совсем недавно она так яростно осуждала «развратную старуху»! Теперь ее избранник, красавец гоф-фурьер Данила Бабкин, был на 13 лет моложе своей возлюбленной: ей – 36, ему – 23. Невестка определенно пошла по стопам свекрови. Но очень скоро она остановится. Или научится надежно хранить свои тайны. Кто знает… От любимого она родила сначала дочь Анну, которая станет королевой Нидерландов, потом сына Николая. Он в 1825 году станет российским императором.

Этот малыш вызвал восторг Екатерины: «Мамаша родила огромнейшего мальчика. Голос у него бас… длиною он аршин без двух вершков (62 сантиметра. – И. С.), а руки немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря», – писала она Гримму. Интересно, знала ли она, кто отец ребенка? Думается, если знала, то ее это не особенно огорчало.

А вот Павел знал. Он писал близкому своему другу Федору Васильевичу Растопчину:

…Сегодня для меня священный день памяти в Бозе почившей цесаревны Натальи Алексеевны, чей светлый образ никогда не изгладится из моей памяти до моего смертного часа. Вам, как одному из немногих, которым я абсолютно доверяю, с горечью признаюсь, что официальное отношение ко мне цесаревича Александра угнетает. Не внушили ли ему пошлую басню о происхождении его отца мои многочисленные враги? Тем более грустно, что Александр, Константин и Александра – мои кровные дети. Прочие же?… Бог весть!… Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест о признании сына моего Николая незаконным, но Безбородко (канцлер князь Александр Андреевич Безбородко. – И. С.) умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к «дядям», с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов (генерал-прокурор Петр Хрисанфович Обольянинов. – И. С.) правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать.

Пребываю к Вам благосклонный Павел.

Если бы не это письмо, я бы, честно говоря, никогда не поверила, что Мария Федоровна могла изменить законному супругу: такая она правильная, такая добродетельная жена, мать и, что уж совершенно бесспорно, – лучшая на свете вдова. Но если допустить, что ее самый любимый ребенок, Николай, – незаконнорожденный, можно легко понять, ради чего, вернее, ради кого она играла эту роль непогрешимой вдовы. И перед кем играла! Поначалу (пока не сменились поколения при дворе) – перед людьми, на глазах которых муж унижал ее; многие из них помнили его приказание свите: «Уважение – к Нелидовой, презрение – к великой княгине». Ну, а уж как он оскорблял жену, когда фавориткой стала Лопухина, ни забыть, ни простить просто невозможно. Думается, она и не простила. А уж не забыла – наверняка. Но ни у кого не должно было возникнуть ни малейшего сомнения в ее безусловной верности мужу, а значит – в безусловной законности происхождения ее любимца. Ради этого она была готова на все. А пришлось всего-навсего играть роль безутешной вдовы. Долго? Почти 30 лет? Какая мелочь! Ведь от ее успешной игры зависела судьба сына. Кстати, и судьба трона. И – судьба России. Но последнее ее занимало куда меньше.

Она – не Екатерина. Ее отношение к России – не любовь, а сознание необходимости выполнять долг, возложенный на нее судьбой. Сердцем она всегда оставалась там, на родине, уютной, понятной, предсказуемой.

Первые 20 лет, пока ждала смерти Екатерины, переносить разлуку помогала вожделенная цель: трон российских государей, который (она, как и Павел, была в этом уверена) отняла у ее мужа властолюбивая свекровь. Они оба идеализировали Петра III, не желая допустить даже мысли, что, будь он жив, едва ли назначил бы сына от постылой жены своим наследником; забывая, что тот хотел развестись с Екатериной и жениться на Елизавете Романовне Воронцовой и что от любимой женщины у него скорее всего были бы дети, которым и завещал бы трон. Они прекрасно знали, что верховная власть в России переходит к следующему монарху по завещанию или – чаще всего – к тому, кто имеет силу властвовать. Закона о престолонаследии не существовало. Его разрабатывали они, Павел Петрович и Мария Федоровна, тайком, еще за 8 лет до смерти Екатерины. Но пока этот закон – лишь бумажка. Она станет законом только после того, как ее подпишет первое лицо государства. Павел, став императором, подпишет.

И тем самым, на мой взгляд, подпишет приговор династии. Наверное, сторонникам правового государства это утверждение покажется крамольным. И, наверное, они будут правы: управление государством должно подчиняться строгим, внятным законам. Но, к сожалению, наша история убеждает: неизбежность передачи власти законному наследнику, даже если у него полностью отсутствуют качества, необходимые для руководства страной, приводит к ослаблению власти, ее деградации, а в итоге к событиям 1917 года. Екатерина утверждала: «Революции вспыхивают в России, когда народ опасается безвластия, а не когда страдает от деспотизма». Она оказалась права. К сожалению…

Закон, разработанный Павлом Петровичем и Марией Федоровной, гласил: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется, младший брат. От интеллектуальных, волевых и нравственных качеств наследника ничего не зависит. Но пока – все в руках царствующей императрицы. Уж они-то, авторы первого в Российской империи закона о престолонаследии, не могли не понимать, что своей надеждой заполучить когда-нибудь вожделенный трон обязаны только Екатерине, сразу после коронации официально назначившей сына своим наследником. Но ненависть к великой государыне была уже так сильна, что они не могли признаться даже себе, что чем-то обязаны ей. У них уже не оставалось сил ждать.

Тем не менее супруга наследника вынуждена была делать вид, что всем довольна, и улыбаться ненавистной свекрови (Екатерина если и не простила Елизавете, отнявшей у нее сына, то поняла; Мария Федоровна и не поняла, и не простила). Она пишет матушке жалостливые письма о распутстве двора, о меняющихся фаворитах стареющей императрицы. Пишет молоком: упаси Бог, узнает Екатерина! С некоторых пор приходится терпеть еще и наглую фаворитку недавно такого надежного, верного, такого любящего Павла. Ту самую Нелидову, которую в день похорон Натальи Алексеевны привезла во дворец Екатерина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.