I
I
В подвальном этаже музея восковых фигур Гревена изображена в естественную величину сцена убийства Марата. Весьма осведомленные историки писали в свое время, что она изображена довольно точно. Это замечание нужно, однако, приписать снисходительности историков. Левая часть сцены действительно почти не оставляет желать лучшего в смысле точности, но правая целиком выдумана. Ошибка руководителей музея заключалась в том, что они, для усиления эффекта, хотели в одной сцене изобразить и убийство Марата, и арест убийцы. В действительности же Шарлотта Корде была схвачена не в ванной, а в передней, куда она выбежала после убийства[1]. Для эффекта придуман и врывающийся в ванную солдат с пикой: Шарлотту задержал штатский комиссионер Лоран Ба, случайно находившийся в момент убийства в квартире Марата и не имевший, разумеется, никакой пики. Полиция явилась позднее.
Создатели восковой сцены, по-видимому, увлеклись желанием придать ей возможно больше «движения». На мой взгляд, картина вышла бы не только точнее, но и эффектнее, если бы в ней были оставлены лишь два действующих лица: Марат и Шарлотта. Оба они — и убитый, и убийца — вылеплены скульптором Бернштамом с большим искусством (если здесь можно говорить об искусстве). Эта восковая фотография одной из самых драматических сцен в истории производит немалое впечатление.
Однако главный эффект группы музея Гревена не в восковых фигурах, а в ванне. Как известно, это та самая ванна, в которой действительно был убит «друг народа». По крайней мере, так утверждает дирекция музея. Подлинной считает эту ванну сам Ленотр, историк недоверчивый и осторожный. Почему он с уверенностью считает ее подлинной, мне, правду сказать, не совсем понятно. Но нет оснований и для обратного утверждения.
Дело было так. В 1885 году газета «Фигаро» сообщила, что у сельского священника, аббата Ле Косса, живущего в глухом углу Бретани, хранится ванна, в которой 13 июля 1793 года был зарезан Марат. Ванна эта перешла к аббату от престарелой графини Каприоль де Сент-Илер; а ей она досталась по наследству от отца, который когда-то купил эту историческую достопримечательность в одной из парижских лавок.
И аббат, и графиня, и ее отец, по общим отзывам, были правдивейшие люди. Не подлежит сомнению, что ванна действительно попала в их утолок в начале XIX века. Однако нет никаких доказательств того, что в парижской лавке графу была продана подлинная ванна Марата. Говорят, что на дне ванны музея Гревена до сих пор видны следы крови (заглянуть в нее теперь невозможно: мешает восковая кукла Марата), — но чего только не проделывают владельцы таких лавок? В свое время французским архивам предлагали купить другую ванну, где также был убит Марат. Правительство от покупки отказалось, не слишком веря продавцу[2].
Как бы то ни было, сообщение «Фигаро» наделало много шума. Музей Гревена не поскупился и приобрел у аббата Ле Косса ванну за 3000 франков (деньги огромные по ценам всевозможных достопримечательностей в то время).
Зловещая ванна имеет форму сапога — теперь совершенно необычную, а в XVIII веке довольно распространенную. Все гравюры и картины революционной эпохи свидетельствуют о том, что «друг народа» был убит в ванне приблизительно такой формы. Однако лишь «приблизительно».
Два художника могли видеть в 1793 году настоящую ванну Марата. Один из них Дюплези. Ванна на его картине существенно отличается от ванны музея Гревена; но Дюплези был фантазер, и вся изображенная им сцена убийства Марата не имеет ничего общего с историей. Гораздо больше значения могла бы иметь знаменитая картина Давида (теперь принадлежащая Брюссельскому музею). Давид, близкий друг Марата, по всей вероятности, побывал на месте убийства в тот самый вечер, когда оно было совершено: весь Париж тогда бросился на улицу Кордельеров. Во всяком случае, Давид писал все с натуры, — и тело Марата, и Шарлотту Корде[3], и комнату, и кинжал, и ванну. Его ванна чуть-чуть отличается от ванны музея Гревена. Глаз у Давида был непогрешимый, и самой легкой разницы было бы совершенно достаточно, чтобы признать ванну музея поддельной, если б Давид руководился одним стремлением к исторической точности. Для него, однако, гораздо важнее были разные соображения, касающиеся композиции, света, теней, — ради них он с мелочами, наверное, совершенно не считался.
Итак, будем считать ванну музея подлинной. Надо ли говорить, что она интересует меня не сама по себе, а как символ: как символ исторического культа, очень близкого к тому, который уже восемь лет свирепствует в России[4].