6

6

Пятеро всадников-венгров умчались далеко вперед по константинопольской дороге.

Кони остервенели от взрыва и летели как вихрь. В бешеной скачке один опережал другого, и прохожие сторонились уже издали, не понимая, что происходит: спасаются всадники от погони или просто скачут наперегонки.

Но как очутилась здесь Эва Цецеи?

Когда она накануне своей свадьбы встретилась с Гергеем, в ней окрепло прежнее чувство неразрывной близости с ним. Она всегда глубоко любила его, но со всех сторон на нее оказывали давление, и она не могла больше сопротивляться. У Гергея ни дома, ни земли, он гол как сокол, живет у своего опекуна. Они не могли даже переписываться, и Эва уже начала было покоряться своей судьбе.

Но появление Гергея сокрушило все доводы родителей и королевы.

— Глас сердца — глас божий! — сказала Эва Гергею. — Если ты найдешь хоть какую-нибудь лачужку, где нам можно было бы укрыться от дождя, мне во сто раз лучше будет там с тобой, чем в золоченых палатах с немилым.

Они бежали через покрытые снегом дялуйские горы, и лучи утреннего солнца озарили их уже возле Араньоша[44].

Лес оделся бледной зеленью весенней листвы. Повсюду цвели фиалки, а в долине желтели гусиные лапки, одуванчики и лютики. Воздух был пропитан целительным запахом сосен.

— Только теперь я понял, почему эту речку называют Араньош, — сказал Гергей. — Смотри, Эва, берега точно золотом усыпаны… Да что с тобой, ангел мой? Что ты задумалась? О чем печалишься?

Эва грустно улыбнулась.

— Да все тревожно мне. Девушка, а поступила не по закону!

Гергей взглянул на нее.

— Полно тебе…

— Нынче ты радуешься, что я послушалась веления сердца, но вот пройдут годы, мы состаримся, и ты припомнишь, что увел меня не из церкви, а просто из комнаты, где мы ужинали…

Мекчеи скакал впереди с румынским крестьянином, который вел их по горной дороге. Гергей с Эвой ехали на конях рядышком.

— Ты очень молод, — продолжала Эва, — и ни один священник на свете не согласится обвенчать нас.

Гергей, став серьезным, покачал головой.

— Эва, разве ты не считала меня всегда своим братом? Разве не то же самое чувствуешь ты и сейчас? Печалишься, что не было священника? Неужто ты не веришь мне? Так знай: пока мы не обвенчаемся, я буду беречь тебя пуще твоего белокрылого ангела-хранителя. Хочешь, я даже за руку тебя не возьму, не коснусь поцелуем твоего личика, пока священник нас не благословит?

Эва улыбнулась.

— Возьми меня за руку — она твоя. Поцелуй мое лицо — оно твое. — И она протянула ему руку, приблизила к его губам свое лицо.

— Как ты напугала меня! — с облегчением вздохнул Гергей. — Это в тебе катехизис заговорил. Я тоже папист, но мой наставник учил меня познавать бога не по катехизису, а по звездам небесным.

— Кто? Отец Габор?

— Да. Сам он был лютеранином, но никогда никого не желал обращать в лютеранство. Он говорил мне: истинный бог не тот, о котором говорят письмена и картины, истинный бог — не дряхлый раввин с бородой из пеньки, не истеричный старый еврей, грозящий людям из туч. О подлинной сущности бога мы не смеем даже помыслить. Мы можем постичь только его милосердие и любовь. Истинный бог с нами, Эва. Он ни на кого не гневается. Мудрость не знает гнева. Если ты обратишь глаза к небу и скажешь: «Отец мой небесный, я избрала себе Гергея спутником жизни!» — и если я скажу богу то же самое о тебе, тогда, Эва, родимая, мы супруги.

Эва, счастливая, смотрела на Гергея, слушала, как он говорит, тихо покачивая головой. «Видно, на сиротском хлебе душа созревает рано, и юноша быстро становится взрослым», — думала она.

Гергей продолжал:

— Поповские церемонии, Эва, нужны только для людей. Это вопрос приличия. Надо засвидетельствовать, что мы соединились по велению сердца и души, а не случайно, не на время, как животные. Браком, душа моя, мы сочетались с тобой еще в раннем детстве.

Мекчеи въехал на холм, поросший травой, и, остановив коня, обернулся, поджидая их.

— Не мешало бы отдохнуть немного, — сказал он.

— Ладно, — ответил Гергей, — сделаем привал. Вижу — вон там, внизу, речка. Пусть румын напоит коней.

Он соскочил с коня, помог сойти Эве, расстелил плащ на траве, и все прилегли.

Мекчеи развязал котомку, вытащил хлеб и соль. Гергей встал на колени, разрезал хлеб и первой протянул кусок Эве. Но, опустив руку, он положил ломоть и взглянул на девушку.

— Вица, дорогая, прежде чем мы с тобою будем делить хлеб, заключим пред лицом господа нерушимый союз.

Эва тоже опустилась на колени. Она не знала, чего хочет Гергей, но, слыша, как вздрагивает его голос, чувствовала что-то священное и торжественное в его словах и подала юноше руку.

— Мне, что ли, сочетать вас браком? — удивленно спросил Мекчеи.

— Нет, Пишта, нас сочетает тот, кто сотворил наши души. — Гергей снял шапку и взглянул на небо. — Господь, отец наш! Мы в твоем храме. Не в соборе с куполами, созданными руками человека, а под сводом небесной тверди, под роскошными колоннами деревьев, созданных тобой. Твое дыхание доносится к нам из лесу. Твои очи взирают на нас с высоты. Эта девушка с детства — моя нареченная, она милее мне всех девушек на свете. Только ее одну я люблю и буду любить вечно — до гроба и за гробом тоже. Воля людей помешала нам сочетаться браком с благословения людей, так дозволь же, чтобы она стала моей женой с твоего благословения! Девушка, перед лицом господа объявляю тебя своей женой!

Эва прошептала со слезами на глазах:

— А я объявляю тебя мужем своим! — И склонила голову на плечо Гергея.

Гергей поднял руку.

— Клянусь, что никогда тебя не покину! Ни в какой беде, ни в какой нужде. До самой смерти твоей, до самой смерти моей. Да поможет мне бог!

— Аминь! — торжественно возгласил Мекчеи.

Эва тоже подняла руку.

— Клянусь в том же, в чем ты поклялся. До самой моей смерти. До самой твоей смерти. Да поможет мне бог!

— Аминь! — снова проговорил Мекчеи.

И юная чета обнялась. Они поцеловали друг друга с таким благоговением, словно ощущали над собой благословляющую десницу божию.

Мекчеи примостился опять возле хлеба и покачал головой.

— На многих свадьбах я бывал, но такого венчания еще не видел. Пусть меня заживо склюют вороны, если я неправду сказал: по-моему, союз этот более свят и крепок, чем тот, который вы, сударыня, заключили бы перед девятью попами в городе Дялу.

Они улыбнулись и, сев на траву, принялись за трапезу.

К вечеру прибыли в Хунядскую крепость. Янчи ждал их с ужином (он каждый день поджидал их то с обедом, то с ужином).

За столом сидел и священник крепости — болезненный старик с обвислыми усами, мирно старевший в тиши замка вместе с липами. Молча, с улыбкой слушал он рассказ о побеге юной четы.

— Я пригласил его преподобие для того, чтобы обвенчать вас, — сказал Янчи Терек.

— Мы уже обвенчались! — весело воскликнул Гергей, махнув рукой.

— Как так?

— Мы совершили таинство брака пред лицом господним.

— Когда? Где?

— Сегодня в лесу.

— В лесу?

— Да. Так же, как Адам и Ева. Разве они не сочетались законным браком?

Священник глядел на них с ужасом.

— Per amorem!

— Что такое? — возмутился Мекчеи. — Если господь желает благословить брак, он может обойтись и без попа.

Священник покачал головой.

— Может. Да только свидетельства о браке вам не выдаст.

Гергей передернул плечами.

— А мы и без свидетельства будем знать, что женаты.

— Правильно, — кивнул священник. — Но вот внуки ваши этого не будут знать.

Эва покраснела.

Гергей почесал себе за ухом.

Священник рассмеялся.

— А все же неплохо, что поп под рукой оказался.

— Ваше преподобие, а вы обвенчаете нас?

— Конечно.

— Без разрешения родителей?

— Придется. В Священном писании не сказано, что для бракосочетания нужно разрешение родителей… А вы не родственники?

— Только душою сроднились. Правда, Вица?.. Так что ж, дорогая, обвенчаемся ради свидетельства, ладно?

— Но только сейчас же, — торопил Янчи. — Каплун еще не зажарился, так что все равно придется подождать немного.

— Можно и сейчас, — согласился священник.

Они перешли в часовню, и в несколько минут старик священник обвенчал их и занес имена новобрачных в церковную книгу. Свидетелями подписались Янчи Терек и Мекчеи.

— Метрическую выпись о браке я пошлю родителям, — сказал священник, когда они вновь сели за стол. — Помиритесь с ними.

— Постараемся помириться как можно скорее, — ответила Эва, — но сразу никак нельзя. Нужно переждать месяц-другой. Мой супруг и повелитель, где мы проведем эти два месяца?

— Ты, милая моя жена, побудешь здесь, в Хуняде, а я…

— Мы можем ей все сказать, — вмешался Янчи Терек. — Ведь вы теперь едины и впредь не будете иметь тайн друг от друга. Пусть и наш священник узнает. По крайней мере, если с нами беда случится, он через два месяца известит мою матушку.

— Так узнай же, ненаглядная юная моя супруга, — сказал Гергей, — что мы решили направиться в Константинополь и остановила нас только весть о том, что тебя выдают замуж. Мы втроем дали нерушимую священную клятву освободить нашего отца, милостивого господина Балинта.

— Если удастся, — добавил Янчи Терек.

Новобрачная серьезно и внимательно слушала мужа. Потом, склонив головку набок, сказала:

— Не повезло вам со мной, дорогой мой супруг. (С тех пор как они повенчались, Эва все время обращалась к Гергею то на «ты», то на «вы».) Я охотно ждала бы вас два месяца в этом дивном замке, но разве я не поклялась сегодня, и даже дважды, никогда не покидать тебя?

— Да неужто…

— Я, кажется, езжу верхом не хуже любого из вас!

— Но, ангел мой, это ведь не прогулка верхом, но опасный путь.

— Я и фехтовать умею, — меня учил итальянский мастер. А стрелой я попадаю в зайца. Из ружья тоже не первый день стреляю.

— Золото, а не женщина! — воскликнул Мекчеи и с воодушевлением поднял чашу. — Завидую тебе, Гергей!

— Ладно, ладно, — нахмурился Гергей. — Но ведь женское-то племя привыкло спать в кружевной постели.

— А в дороге я не буду женщиной, — ответила Эва. — Сюда я приехала в мужском платье и туда поеду в мужской одежде. Очень уж быстро вы пожалели, ваша милость, что женились на мне! Ваше преподобие, сию же минуту разведите нас — этот человек глумится надо мной: в первый же день хочет покинуть меня!

Но священник трудился над каплуном, старательно отделяя мясо от косточек.

— Церковь не расторгает узы брака! — сказал он.

— Эва, но ведь ты и по-турецки не говоришь, — беспокоился Гергей.

— Дорогой выучусь.

— Мы тоже будем ее учить, — сказал Янчи. — Это не так уж трудно, как кажется. Например, по-турецки яблоко — эльма, по-венгерски — алма; по-турецки мое — беним, по-венгерски — энем; баба (отец) — по-нашему папа; пабуч (туфли) — папуч; дюдюк (дудка) — дуда; по-турецки чапа (кирка) — по-венгерски…

— …чакань! — быстро подхватила Эва. — А я и не знала, что говорю и по-турецки.

Слуга, подававший обед, наклонился к Мекчеи.

— Какой-то человек просит, чтобы пустили его к вам. Велел передать только, что он здесь. Скажи, говорит, «Матяш здесь».

— Матяш? Что это еще за Матяш?

— Фамилии он не назвал.

— Да кто он? Барин или крестьянин?

— Похоже, что слуга.

Мекчеи расхохотался.

— А ведь это ж Мати, черт бы его побрал! Впусти его, послушаем, что он скажет.

Мати, обратившийся в Матяша, вошел в комнату красный как рак и, смущенно моргая глазами, взглянул на Мекчеи.

— Господин лейтенант, прибыл в ваше распоряжение!

— Вижу. А где ты был вчера вечером?

— Я и вечером сразу пришел в себя. Но вы, господин лейтенант, так быстро изволили уехать, что я не мог вас догнать.

— Ты же был мертвецки пьян.

— Не совсем, прошу прощения.

— А на чем ты приехал? Ведь я увел твоего коня.

Мати поднимал то плечи, то брови.

— Коней там было вдоволь.

— Так ты, мошенник, украл лошадь?

— Зачем «украл»! Как только вы, ваша милость, уехали, я велел посадить себя на коня. Меня другие конюхи подсадили — самому бы мне ни за что не взобраться. Так разве я виноват, что меня посадили на чужого коня?

Все общество развеселилось, и Мати получил полное прощение. Гергею больше всего понравилось то, что конюх, даже пьяный, ухитрился удрать.

— Ты откуда родом, Мати? — спросил он, улыбаясь.

— Из Керестеша, — ответил парень.

— Где же этот Керестеш? — спросил Гергей. — Где-нибудь у черта на куличках?

И, конечно, не мог ведь конюх дать такой ответ: «Эх, бедный Гергей! Вы, ваша милость, в один злополучный день узнаете, где находится Керестеш. Когда вы будете, ваша милость, красивым бородатым мужчиной и знатным господином, турок заманит вас в Керестеш, как в ловушку, и закует вам руки и ноги в кандалы. И оковы эти снимет с вас только смерть…»

Через три дня они собрались в путь. Мати ехал в качестве возницы. Четверо остальных менялись ролями и по очереди изображали то дэли, то невольников. Повозка стала одновременно и спальней Эвы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.