Историки и географы Древней Греции

Историки и географы Древней Греции

Сенека считал, что основной наукой античности является философия, ибо только она «исследует весь мир». Но философия без истории все равно что душа без тела. Разумеется, одни лишь мифы и поэтические картины исторического процесса при всей красочности и яркости не могли удовлетворить зарождающуюся науку. Мысль требовала не только этих сказочных или полусказочных образов, но точных имен, дат, фактов. Жизнь требовала реалистичного и точного описания мира. Одним из первых, кто попытался выделить в мифах собственно исторический материал, был Гекатей Милетский (ок. 546—480 гг. до н.э.). Стараясь ввести в процесс восприятия истории элемент объективности и истинности, он предваряет свою «Историю» следующей фразой: «Так говорит Гекатей Милетский: я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны, как мне кажется». Автор подводит к более понятному и, главное, точному восприятию описываемых в мифах событий. У него присутствуют начала научной критики мифа. Тем не менее даже для отца истории Геродота миф все еще остается важнейшей частью истории.

Орфей, Эвридика и Гермес

Мифология и история переплетены столь тесно, что они воспринимаются им как два равновеликих начала… И лишь Фукидид решительно выступает за первенство историзма. Требуя от ученых прежде всего надежности приводимых ими сведений при подаче материала, Фукидид заявляет: «Как ни затруднительны исторические изыскания, но все же недалек от истины будет тот, кто признает ход событий древности приблизительно таким, как я его изобразил, и предпочтет не верить поэтам, которые преувеличивают и приукрашивают воспеваемые ими события, или историям, которые сочиняют логографы (более изящно, чем правдиво), историям, в большинстве ставшим баснословными и за давностью не поддающимися проверке. На основании приведенных выше очевидных доказательств он сможет убедиться, что результаты исследования столь древних событий достаточно надежны». На первые роли выходят понятия точности, надежности, достоверности описываемых авторами событий. Это – непременное, главное условие того, что труд создается творцами «как достояние навеки, а не для минутного успеха у слушателей».

Одежды греков и римлян (пеплос, туника, хитон, тога)

Заметную, если не сказать решающую, роль в воспитании античного юношества всегда играла история. «История – древний автор» (Болингброк). Примерно с 750—753 годов до н.э. греки стали систематически излагать свою историю, соблюдая строгий порядок и ясность. Варрон охарактеризовал этот период как «рассвет, или начало исторического времени». Напомним, что тогда же был основан Рим. Чуть раньше берут начало и Олимпийские игры (776 г. до н.э.). Первыми историками греков были Кадм Милетский и Акусилай Аргосский. Сюда же относят Гекатея. Цицерон «отцом истории» называл Геродота. Другие считают не совсем верным отдавать ему пальму первенства, говоря, что Геродоту в развитии эллинской историографии принадлежит скорее «серединное, центральное, а ни в коем случае не передовое положение». Начало историографии обычно возводят ко времени более раннему, когда еще только начиналась обработка мифологических и легендарных событий. Историческая наука возникла в Ионии, в том числе в Милете, в первой половине VI века до н.э., причем история, как и проза, возникла позже поэзии.

Геродот

Древнейшие произведения греческой прозы носили название «логос» («слово», «рассказ»). Поэтому первых историков иногда и называли логографами. Историзм есть и у «кикликов», что располагали события во временной последовательности. Их описания имели хронологию и т.д. и т.п. (VIII—VI вв. до н.э.). Говорится и о том, что некоторые сочинения об отдельных эллинских и варварских народах и странах, включавшие как легендарные, так и исторические, географические или прочие данные, составлялись до Геродота и использовались позже Фукидидом, Платоном, Аристотелем, Страбоном и другими авторами. Они черпали из них сведения и различные варианты, «которые отсутствуют в историях Геродота».

Сам термин «историк» (historicos) возник позднее у греческих историков (Диодора Сицилийского, Плутарха, Фукидида), впервые встречаясь у Фукидида. Что надобно для того, чтобы стать приличным историком? Талант наблюдателя, ум аналитика, мастерство писателя, трудолюбие крестьянина, мужество бойца. Болингброк в «Письмах» отмечал: труд философа начинается с деятельности разума и заканчивается работой воображения. Историк же действует как бы в обратной последовательности: он начинает свой труд, опираясь на источники, и иногда даже заканчивает его, обращаясь к ним. Что идет первым – действительность или источник, повествующий о событиях прошлого и настоящего, не столь важно. Не станем разъединять эту неразлучную пару – воображение и разум. Словно птицы, парят они высоко над нами, обозревая все происходящее и устремляясь вперегонки за добычей. Знание – их пища. Говорил же Лао-цзы: «Кто имеет знания и имеет вид незнающего, тот на высоте…» Ученого, историка, философа должна питать любовь к истине, отечеству. Как и художник, он движим жаждой совершенства! Историки и поэты древности стремились к красоте. Сам дух эпохи способствовал появлению богатых, целостных натур. Таковым был и великий греческий историк Геродот.

Публичные чтения отрывков из него буквально полонили пылкое воображение афинян. Следы его влияния видны в пьесах Софокла, Еврипида, Аристофана. «Отец истории» Геродот (ок. 480—425 гг. до н.э.) был родом из Галикарнаса (западное побережье Малой Азии). Земли находились тогда под властью персов. В роду его были известные поэты (Панассий), так что он повенчан с музами с детства.

В 455—447 годах до н.э. он, покинув родину, около 8—10 лет провел в путешествиях. Жизнь его наполнена событиями и богата приключениями. Историк объездил огромное пространство от Ливии до Вавилона, от Ассирии до Экбатана, побывал и в Египте, собирая сведения от местных греков, смешанного греко-туземного населения и от жрецов. Геродот путешествовал по Малой Азии и Северному Причерноморью, посетил Ольвию, был в ряде греческих государств Балканского полуострова и на островах Эгейского моря. В молодости он принял участие в политической борьбе. Тогда же погиб его дядя Паниасид. В итоге же и ему самому пришлось покинуть родину. Приютил будущего историка о. Самос, к которому он сохранил на всю жизнь глубокую благодарность. Принял он участие в основании общеэллинской колонии Фурии, которую ранее (на месте разрушенного Сибариса) думал основать Перикл. Следует подчеркнуть: как говорят, Геродот был вхож во власть. Судя по всему, он входил в знаменитый кружок Перикла-Аспасии (Перикл, Протагор, Софокл), что позволяло быть хорошо осведомленным о всех важнейших событиях, законах, лицах и т.д. Главную его заслугу видят в том, что он сделал попытку нарисовать историю всего греческого мира, написать очерк всемирной истории. Ранее логографы описывали местные истории. Так вот появилась состоящая из девяти книг «История». В основе ее – история вражды между Грецией и Персией, а также последовавших за сей враждою греко-персидских войн. Поскольку большую часть жизни он провел в Афинах, история полиса занимает центральное место в его труде. Видимо, потому афиняне столь высоко оценили его труд, выделив ему за его дар награду (сумму в 10 талантов, около 30 000 золотых рублей). Напомню, что Пиндар получил за свой дифирамб в честь Афин лишь ¹/₆ таланта.

Дорога из Элевсина в Афины

Конечно, своей объективностью он нажил себе немало врагов. Редко где зависть и злоба принимают столь изощренные и иезуитские формы, как среди иных деятелей науки и искусства. Плутарх разразился речью («О злокозненности Геродота») и заявил, что греки наградили его «за свою лесть им». Вряд ли это так. Столь весомая награда историку, по словам С. Лурье, скорее объясняется немалыми заслугами на ниве дипломатии или в области организационных усилий. Интересен его подход к истории. Геродот выстроил такую модель, в которой боги неминуемо наказывают тех, кто забирает больше счастья, чем ему отведено судьбой. Иначе говоря, Геродот призывал всех к умеренности в их желании славы, власти и денег. Меру он считал основным законом истории. Книги иллюстрируют этическую норму божественного провидения.

Фермопильское ущелье

В уста персидскому вельможе Артабану, поучающему Ксеркса, он эту мысль влагает: «Ты видишь, как божество молнией поражает живые существа, выдающиеся над другими, не дозволяя им возноситься; напротив, мелкие существа не раздражают его. Ты видишь также, что божество всегда мечет свои перуны в наибольшие здания и в самые высокие деревья; божеству ведь приятно калечить все выдающееся… Божество не терпит, чтобы кто-нибудь другой, кроме него самого, мнил высоко о себе». В этих его словах некоторые увидят попытку обосновать неравенство и неравноправие. Вряд ли стоит упрекать Геродота в таком грехопадении, хотя он не был энтузиастом и демократии, принимая ее с очень большой оговоркой.

Поражают тщательность и особое внимание к деталям, которое видим в его книгах. Думая о Греции, он не забыл уделить достойное место также истории древней Персии, Египта, Вавилона, Скифии и т.д. Детальное описание Вавилона, его стен позволяет предположить, что Геродот доехал до него (речной дорогой по Евфрату), побывав и в Финикии. Он признался, что одна из главных его задач: «описать замечательные достижения, как наши собственные, так и варварских (азиатских) народов». Возможно, уже то, что он родился в точке соприкосновения Европы и Азии, побуждало его стремиться к соединению культур двух материков.

Геродоту совершенно чужд узкий местнический «патриотизм», от которого порой попахивает шовинизмом. Во всяком случае, он честно старался сообщить читателю все точки зрения, донести весь доступный ему как историку материал.

В этом он видел главное условие для развития в людях самостоятельности мышления. Мы уже приводили его слова: «Я обязан сообщать все, что мне говорят, но верить всему не обязан». Он подвергал критике всех и вся, поддерживая тех, чьи взгляды ему ближе, даже если это был тиран или чужеземец. Панэллинский патриотизм вовсе не был главным стержнем книг Геродота. Хотя отсюда не следует делать вывод, что ему чужды и идеи патриотизма. С. Лурье писал, что речь в этом случае не могла идти о таком живом и великом явлении, «как русский патриотизм» (или французский), скорее о сравнении с такими «мертворожденными и по существу реакционными учениями», как «паневропеизм», или, скажем, «панисламизм». Как видим, время меняет акцент: паневропеизм и панисламизм стали довольно популярными идейными течениями.

Фигура греческого воина

Геродота можно назвать одним из лучших писателей-историков, поэтом истории. То, что главной темой его книг стала освободительная война греков против персов, естественно. Историк только тогда оправдывает свой хлеб, если он пишет о том, что представляет самое важное и нужное для страны и народа. Такова наша позиция… Если первые четыре книги и начало пятой «Истории» можно назвать рассказом о прошлом Эллады и связанных с нею цивилизаций Востока, то последующая часть труда выглядит как история современности. Ведь Геродот был современником Пелопоннесской войны, начавшейся в 431 году до н.э., когда ему было чуть за 50. Война захватила практически весь тогдашний мир. Описывает он ее довольно объективно. Думаю, дело даже не в том, что сам историк был родом из Галикарнаса, входившего в состав персидской державы, правители которого были в близких отношениях с двором царя персов. Просто, стараясь быть объективным историком, он считал этот момент – объективность – главным условием самого существования науки история.

Столкновение цивилизаций

Некий анонимный критик даже называл его «самым гомерическим писателем», тем самым намекая на близость его произведений по стилю к трудам великого Гомера. Стоит прочесть хотя бы изумительный отрывок, что гласит о подвиге спартанского царя Леонида. Во главе 300 спартанцев он сумел в Фермопилах остановить армию персов в 300 или 400 тысяч человек (пусть и не многомиллионную; видимо, цифры преувеличены)… Полчища Ксеркса стали подходить. Эллины во главе с Леонидом вышли на смертный бой, группируясь в самом узком месте прохода в ущелье. В первые дни часть спартанцев защищала стену, тогда как другие бились с врагом в самой теснине, куда они отступили. Теперь же эллины бросились врукопашную уже вне этого прохода.

В жестокой схватке варвары гибли тысячами. Не помогло даже то, что персов подгоняли бичами начальники их отрядов.

В результате давки многие персы упали в море и погибли. Немало врагов было раздавлено своими. На погибших никто не обращал внимания. Эллины дрались с мужеством обреченных. Они безусловно знали, что им грозит неминуемая смерть от персов, обходивших гору. Поэтому греки, проявляя величайшую боевую доблесть и отвагу, бились отчаянно. Когда у спартанцев сломались копья, те стали поражать персов мечами. В последовавшей жестокой схватке пал царь Леонид, а с ним много других знатных спартанцев. За его тело между персами и спартанцами началась яростная схватка. Наконец эллины вырвали павшего героя из рук врага.

«Свет и тени в своем огромном историческом полотне он (Геродот) распределил под сильным влиянием политической ситуации, сложившейся к тому времени, когда он писал свой труд, – писал В. Борухович. – Это было время назревания Пелопоннесской войны, когда политические противоречия между двумя сильнейшими политическими объединениями Эллады – Афинским и Пелопоннесским союзами – достигли крайнего обострения и перешли в открытые военные действия. Можно с уверенностью утверждать, что «отец истории» был сторонником Афин и выражал в своем труде главным образом афинскую точку зрения на все то, что происходило тогда в Элладе. Причина заключалась в том, что Афины стали второй родиной Геродота. Историк не только подолгу жил в этом городе, но входил в кружок наиболее выдающихся деятелей культуры и науки, который группировался вокруг Перикла. Туда же входили художник Фидий, поэт Софокл, философ Анаксагор. Возможно, что именно эти обстоятельства сыграли решающую роль в выборе им темы своего сочинения. Афины были ведущей политической силой Эллады во время греко-персидских войн, организатором борьбы против персов». Геродот называет афинян «спасителями Эллады». Такие люди, как Перикл, смогли по достоинству оценить масштаб его замысла. Его ценили вовсе не потому, что он восхвалял род Перикла. Он славит родину, свою страну, взявшую на себя роль организатора борьбы против захватчиков. И хотя в ряде случаев политические пристрастия Геродота очевидны, мне это импонирует, тем более что он оказался по большинству вопросов на уровне поставленных им же самим великих задач.

Вероятно, Геродот был первым, кто стал разрабатывать столь популярную сегодня тему столкновения цивилизаций… И здесь он оказался поистине непревзойденным мастером. Историк Хаммонд писал: «Как Гомер превзошел авторов эпических песен, создав великую эпическую поэму, так и Геродот превзошел своих предшественников, вплетая свои «сказки» в историческую канву. Его плавный стиль даже в переводе обладает непревзойденной прозрачностью и очарованием, превосходно подходя для устного чтения длинного рассказа. Полем его исследований служило все протяжение человеческой памяти и границы известного мира; он сочинял собственные «сказки» или привязывал «сказки» предшественников к конкретным районам. Единство его материала обеспечивалось не только складом его ума, но и центральной драматичной темой – конфликтом между Западом и Востоком».

К слову сказать, Геродот писал и о наших предках скифах, выделяя их из всех народов по эту сторону Понта: «Ни одного народа мы не можем предложить, мудростию известного, ни одного мужа, ученостью знаменитого, кроме народа скифского и царя Анахарсиса». Видимо, он лично общался со скифами. Приводит он их самоназвание – «сколоты» (от «сокол», который являлся одним из главных символов наших предков-славян). Согласно греческой традиции, Геродот считал, что скифы (славяне) произошли от Геракла. Одним из трех сыновей Геракла и женщины-полузмеи и был Скиф. Сами скифы считали, что их первопредок – Таргитай, рожденный от любовной связи Зевса и дочери реки Борисфена (Днепра). Отдавая должное их мужеству, Геродот не скрывал того, что его неприятно поразило в скифах. Анализируя факт захвата скифами Азии, он крайне невысоко оценил их управленческие способности. Он писал: «Всё в ней (Азии) приведено было в расстройство спесью их и презрительностью». Довольно верная оценка их натуры.

Народы Великой Степи (скифы)

Описание Геродотом двухвековой истории греков дало ту фундаментальную основу, которую не мог в прошлом и не может ныне игнорировать ни один историк. По словам Дионисия Галикарнасского, Геродот поднял историю на высшую, более достойную ступень: он решил написать о делах не одного государства и не одного народа, но «соединил в изложении многочисленные и разнообразные рассказы, европейские и азиатские». Уже со II века н.э. подражание стилю и языку Геродота стало модой. Похоронен он в Южной Италии, в бывшей общеэллинской колонии. На могиле его оставят эпитафию, о которой Стефан Византийский писал:

Гроб сей останки сокрыл Геродота,

Ликсова сына.

Лучший историк из всех, кто

по-ионийски писал,

Вырос в отчизне дорийской, но,

чтоб избежать поношенья,

Сделал Фурии он новой отчизной себе.

Иные даже увидели в нем первого «космополита», первого «глобального историка», хотя это – отнюдь не синонимы. Так, в отличие от Фукидида, считавшего не нужным изучать чужие миры, мифы, религию, обычаи, традиции, Геродот с большим интересом внимательнейшим образом исследует нравы, обычаи, порядки народов. Английский историк О`Брайен, давая оценку деятельности Геродота, отметил среди его заслуг и то, что тот пренебрег узколобым европоцентричным подходом и представил в «Истории» широкий обзор не только эллинистического мира, но и Египта, Индии, Вавилонии, Аравии, Персии. Он, по его собственным словам, хотел сохранить в памяти прошлое, записав поразительные достижения «наши и азиатских народов». Можно сказать, что Геродот, подавая в хронологической последовательности важнейшие события, что происходили в разных странах, на нескольких континентах в течение длительного времени, тем самым дисциплинировал, упорядочил историю. Конечно, прославляя прежде всего победы греческих полисов (главным образом Афин) над Персидской империей, представляя конфликт между Западом и Востоком в духе борьбы цивилизаций или культур, он не избежал очевидных слабостей «европейского триумфализма». В его трактовке победителем в споре систем стал Запад, ибо на стороне того были завоевания свободы, демократии, цивилизации.

Изображение Геродота и Фукидида

О`Брайен продолжает: «Глобальные историки восхищаются Геродотом: широтой его взглядов, целеустремленностью и пристальным интересом к достоинствам варваров, которые он без особых колебаний противопоставлял порокам греков. Они сожалеют о большом провале в написании светской всемирной истории, который длился вплоть до тех нескольких коротких десятилетий перед самым началом Французской революции, когда Вольтер и его современники-просветители вновь выдвинули этот проект. И с недоумением отметят, что, за исключением горстки стоиков (Диодора, Полибия и Дионисия), а также географов и этнографов (Страбона, Птолемея и Плиния), всемирная история не привлекала других ученых, творивших в греко-римскую эпоху». Автор считает просчетом древних то, что те, проживая в империях, включавших в себя множество разных культур, граничивших или контактировавших с ними (африканская, арабская, персидская, индийская, китайская), всецело заняты Европой. «Их произведения… были в основном посвящены политическим событиям и скандалам в Риме или (как у Фукидида) войнам между греками». Энциклопедист, что и говорить, редкий тип даже в истории.

Другой греческий историк, Фукидид (ок. 460—404/400 гг. до н.э.), успел еще застать славное время Геродота. Византийский писатель отмечал: «Говорят, будто однажды Геродот читал публично свою «Историю», а присутствовавший при этом Фукидид, слушая чтение, заплакал. Геродот, заметив это, сказал отцу Фукидида: «Олор, натура твоего сына жаждет знания»». Будучи человеком знатным и богатым, Фукидид в зрелые годы был назначен стратегом и принял самое активное участие в Пелопоннесской войне. Но в 424 году до н.э., после поражения в битве за Амфиполь, его изгоняют на 20 лет из Афин (во Фракию). Пребывание там дало досуг для написания 8 книг знаменитой «Истории Пелопонесской войны». Труд сей ценен прежде всего обилием этнографического, историко-экономического и социально-исторического материалов. Во главу угла своих исследований он ставил достоверность, а не вероятность. Историк, подчеркивал он, просто обязан точно излагать все, что происходило в действительности. А так как природа человека остается неизменной, значит и события в будущем (при всех вариациях) будут повторяться. Фукидида еще называют основоположником, создателем прагматической историографии. Описательной историографии, выразителем которой был Геродот, он противопоставил реальную историю. По словам Ницше, в его трудах обрела законченное выражение культура реалистов. Фукидид – «великий итог, последнее откровение сильной, строгой, суровой фактичности, которая коренилась в инстинкте более древнего эллина». «Мужество перед реальностью различает в конце концов такие натуры, как Фукидид и Платон: Платон – трус перед реальностью, – следовательно, он ищет убежища в идеале; Фукидид владеет собою, следовательно, он сохраняет также и владычество над вещами». Оставим на совести Ницше упреки Платона в сомнительной его трусости и похвалу в адрес Фукидида, в которой тот вовсе и не нуждается.

Надгробие афинского всадника. Мрамор

Ища и находя причинные связи между историческими событиями и движущими силами, определявшими характер тех или иных событий, историк особое внимание уделяет личностному фактору. Фукидид уверен: какова личность лидера, вождя, такова и история страны… Взгляд на события политической и социальной жизни страны с точки зрения антрополога, психолога, клинициста (а в последние годы мы стали привыкать и к такому подходу), бесспорно, интересен. С Плутарха и Фукидида берет начало традиция изучения жизни замечательных людей. Его труды известные историки (Гоббс, Нибур, Ранке) считали для себя образцовыми.

Полагаю, современным историкам неплохо бы вспомнить советы, которые дает во введении к «Истории» Фукидид: «И все же не ошибется тот, кто примет эти события скорее такими, какими я описал их по упомянутым свидетельствам, а не такими, как воспели их поэты с их преувеличениями и прикрасами, или как сочинили прозаики, в своей заботе не столько об истине, сколько о приятности слуха, сообщающие известия недоказуемые и за давностью времени превратившиеся большею частью в невероятные сказки. Пусть знают, что события мною восстановлены по достовернейшим свидетельствам, настолько полно, насколько это позволяет давность… Что же касается событий войны, то я не считал достойным писать все, что узнавал от первого встречного или что сам мог предполагать, но записывал то, что было при мне самом или о чем я узнавал от других, посильно точно исследовав каждую подробность. Изыскания были трудны, потому что очевидцы событий передавали об одном и том же не одинаково, но в меру памяти или сочувствия к той или другой из сторон. Быть может, такое отсутствие басен покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все, кто пожелают ясно понимать то, что было и что впредь, по свойству человеческой природы, может быть еще такое же или подобное. Труд мой слажен не звучать в скоротечном состязании, а быть достоянием навеки». Но чтобы стать «достоянием навеки», работа историка должна быть не только фактологически точной, но острой и уверенной, как скальпель гениального хирурга. Для этого надо отсечь всю мифологию (или если и оставить ее, то как литературный сюжет).

А. Ф. Лосев пишет, что такое отпадение мифологии впервые сделало возможными исторические исследования как исследования фактографические (в смысле описания фактов) и как прагматические (в смысле объяснения их причин). Им были сделаны попытки установления и более точной хронологии событий. Не имеет большого значения то, что Фукидид широко пользовался «Сицилийской историей» Антиоха Сиракузского при написании его истории, ни разу не упомянув об этом.

 Фукидид

А вот учет разницы подходов в описании истории Геродотом и Фукидидом немаловажен. На эту разницу указывал известный историк Дионисий Галикарнасский (I в. до н.э.): «Фукидид следует хронологии, а Геродот стремится схватить ряд взаимосвязанных событий. В итоге у Фукидида получается неясность и трудно следить за ходом событий. Поскольку за каждое лето и зиму в разных местах происходили различные события, то он, бросая на полдороге описание одного дела, хватается за другое, происходившее одновременно с ним. Это, конечно, сбивает нас с толку… Геродот же, начав с царства Лидийского и дойдя до Креза, сразу переходит к Киру, который сокрушил власть Креза, и затем начинает рассказ о Египте, Скифии, Ливии, следуя по порядку, добавляя недостающее и вводя то, что могло бы оживить повествование… Таким образом получается, что Фукидид, избрав своей темой только одно событие, расчленил целое на много частей, а Геродот, затронувший много самых различных тем, создал гармоническое целое».

Золотой венок победителя

В том же «Письме к Помпею» он продолжает сравнивать особенности творчества великих историков: «Третья задача историка – обдумать, что следует включить в свой труд, а что оставить в стороне. И в этом отношении Фукидид отстает. Геродот ведь сознавал, что длинный рассказ только тогда приятен слушателям, когда в нем есть передышки; если же события следуют одно за другим, как бы удачно они ни были описаны, это (неизбежно) вызывает пресыщение и скуку, и поэтому Геродот стремился придать своему сочинению пестроту, следуя в этом Гомеру. Ведь беря в руки его книгу, мы не перестаем восторгаться им до последнего слова, дойдя до которого хочется читать еще и еще. Фукидид же, описывая только одну войну, напряженно и не переводя дыхания нагромождает битву на битву, сборы на сборы, речь на речь, и в конце концов доводит читателей до изнеможения». Геродот более умело сочетает дар историка и писателя, хотя Фукидид, возможно, более лаконичен и даже более точен.

Книжные свитки

Кому же из них отдать венок победителя? Решайте сами. Геродот интереснее, хотя некая отстраненность Геродота меня смущает. Нет даже попытки найти объяснение событиям. Но разве историк – сказочник, что призван развлекать изнывающих от скуки снобов?! Читатель хочет видеть в истории руководство к действию. Для этого нужны определения и оценки, которые мы видим у Фукидида: «Стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие города». Или вот Фукидид объясняет цели военной экспедиции, предпринятой Афинами против Сиракуз (всё четко и понятно, вполне в русле понятий нынешней геополитики). Афиняне послали корабли под предлогом племенного родства, на деле же желая воспрепятствовать доставке хлеба из Сицилии в Пелопоннес, а также предварительно попробовать, нельзя ли подчинить себе Сицилию. Но их авантюра закончилась страшным разгромом. Вот как об этом пишет историк: «Когда весть об этом пришла в Афины, афиняне долгое время не верили тому, будто все так окончательно и погибло, хотя о том с достоверностью передавали именитые воины, спасшиеся бегством из самого сражения. Узнав потом истину, афиняне ожесточились против тех, которые своими речами поощряли их к походу, как будто не они сами подавали голоса в его пользу… Все и везде огорчало их. Страх и сильнейшая паника овладели ими по поводу случившегося. Действительно, как отдельные лица понесли тяжелые потери, так и все государство удручено было гибелью множества гоплитов, конницы и молодого поколения, заместить которое другим у них не было возможности». Кстати, в работах многих древних историков (греков и римлян) заметно влияние Фукидида. Особое внимание уделяет он стилю (хотя временами тот и выглядит несколько архаичным). Он считался образцовым писателем, каким был для ораторской прозы Демосфен или для поэзии – Гомер. Труд его и стал «достоянием навеки», а его примеры стали «источником риторики».

К числу бессмертных отнесем и Плутарха (ок. 46—119 гг. н.э.), знатока литературы, истории и естественных наук. Плутарх принадлежал к состоятельному старинному роду. После обучения в Афинах он избрал карьеру политика и верховного жреца Аполлона Пифийского в Дельфах. Греки считали Аполлона богом пророчеств, в их представлении он как бы владел всей Землей. Напомним читателю, что в истории античный человек видел прежде всего интересное и поучительное развлечение, или, как мы говорим, чтиво. С ее помощью педагоги пестовали юность, а затем на закате дней за исторической книгой многие скрашивали свою старость. Жизнь Плутарха, автора знаменитых «Сравнительных жизнеописаний», – единственная в своем роде… Он побывал в Риме и Александрии, Спарте и Сарде, общался с выдающимися людьми того времени (среди них императоры Траян и Адриан), вел беседы с выдающимися учеными и ораторами. Плутарх проявил себя и мудрым государственным мужем, занимая в родном Херонее высшую управленческую должность архонта-эпонима.

Омфал («Пуп Земли») в Дельфах

Плутарх был человеком довольно обеспеченным. Это позволило ему заниматься творчеством, не думая о заработке (тогда как Аппиану и Лукиану пришлось «идти в чиновники», чтобы жить и творить). Людей среднего достатка в то время почти не было. Эллада, о которой Лукиан писал, что та «воспитана на сочетании философии и бедности», ушла в прошлое. А если что-то и в состоянии окончательно погубить человечество, так это, по моему глубочайшему убеждению, чудовищное расслоение общества, собравшее на одном полюсе совершенно отчаявшихся, опустившихся и готовых буквально на все бедняков-люмпенов, а на другом – жадных, циничных, пресыщенно-алчных, погрязших в роскоши властных и бесчеловечных тварей. Увы, в эпоху Плутарха Греция и Рим все более напоминали именно такое общество. В этих условиях историку необходимо было найти точку опоры, которая поддерживала бы его дух, служила бы надежной опорой творчества.

Такой точкой опоры стал для Плутарха родной город Хероней, захолустный и мелкий городок. Для фигуры подобной Плутарху он не был тем местом, за которое следовало бы цепляться, тем более что библиотек тут было мало. А историку и писателю нужны книги, ибо они и есть главная его пища. В молодости он учился в Афинах, Дельфы были его второй родиной. Он изъездил всю материковую Элладу, побывал в Александрии и Риме. Известно, что греки – легкий на подъем народ. Они частенько вели жизнь торговцев, путешественников, наемников, космополитов, для которых ubi bene ibi patria (лат. – «где хорошо, там и родина»). Многие черпали из своих путешествий знания, мудрость, радость общения, но жить и работать все же предпочитали на родине. Плутарх до конца жизни был верен родному городу. Поддерживая беотийских поэтов, философов, ученых, воспев Херонею, он основал тут и своего рода филиал платоновской Академии.

Плутарх отстаивал идеалы гражданской общности и полисной гласности, заявляя, что не видит для себя смысла жизни вне общества, вне родины: «Хорошо жить – значит жить в общности». Покинувшие по своей воле отечество как бы отрекаются от него, тем самым обрекая себя на многие несчастья: «Тот, кто ввергает самого себя в безвестность, кто закутывается в темноту и хоронит себя заживо, – похоже, досадует на то, что родился, и отрекается от бытия…» Плутарх в глубине души ненавидел и презирал космополитов, резко осуждал теорию и практику идеологии. Хотя его подход встречал осуждение со стороны некоторых видных историков и писателей, таких как Дион Хрисостом, Лукиан, Элий Аристид и др.

Пифия на треножнике. Рисунок на вазе

Плутарх был решительным сторонником участия в политике достойных людей. В родном городе он исполнял должность не только архонта-эпонима, но и куда более скромные магистратуры. В 119 году до н.э. он (уже в преклонном возрасте) был назначен наместником Эллады (Евсевий Памфил). Плутарху при первых Антонинах была предоставлена довольно широкая возможность вмешиваться в дела римского управления Грецией. Историк не чурался политики и даже порицал стоиков за то, что те в теории требуют от мудрецов участия в государственной жизни, а на практике избегают участвовать в делах сами. Хотя на словах все они мастера (Зенон, Клеант, Хрисипп), раздают советы, но никто из них никогда не исполнял должности стратега, не вносил ни одного закона, не ходил в совет, не выступал в судах, не сражался за отечество, не участвовал в посольстве. Вместо того они «проводили жизнь на чужбине, вкусив, словно некоего лотоса, покоя, – среди книг, бесед и прогулок». Эту позицию сам историк подтвердил особым трактатом «О том, что философу надлежит беседовать прежде всего с правителями». И все же он умалчивает о своих деяниях во времена близости к большой политике. Тому есть два объяснения: или причина в известной скромности, или результаты его усилий были столь незначительны, что упоминать о них даже не стоило. В последующие века, несмотря на весь прогресс цивилизации, человечество редко позволяло писателю и историку становиться во главе власти.

Пора его жизни пришлась на трагическую эпоху. Греция потеряла независимость, став римской провинцией Ахайей. Правда, Рим был более снисходителен к грекам, чем к другим побежденным народам. Вспомним хотя бы то, как Цезарь поступил с галлами: их вожди были взяты в плен или перебиты, а их мятежный вождь после триумфа 26 сентября 46 года до н.э. задушен. Взяв один из галльских городов, Цезарь приказал отрубить каждому осажденному правую руку. Так что к грекам Рим отнесся, можно сказать, почти дружески. Греки надеялись, что покорившие их римляне вернут стране былое величие, учитывая симпатии к ней Нерона. Филострат даже воскликнул в эйфории: «Нерон даровал Элладе свободу, оказавшись в этом отношении мудрее самого себя, и города вернулись к дорическим и атттическим нравам!..»

Однако кто-кто, а Плутарх, знавший Рим, не испытывал на сей счет иллюзий. Он понимал, что Римская империя погрязла в грабежах, коррупции, убийствах, войнах. Он вспоминал жуткие рассказы о гражданских войнах, когда трупы лежали горами («вровень с кровлей храма»). Храмы и кровь, кровь и храмы. И все же римляне продолжали вбирать культурные традиции греков. Ранее уже говорилось о могучем влиянии эллинизма. Можно сказать, что Греция отдала Риму ее кровь. Культурная жизнь греков отныне уже будет протекать в рамках римской системы. За все надо платить. Далее не будет у греков ни блестящей плеяды философов, ни историков подобных Геродоту, Фукидиду, Плутарху. Это – последние титаны. И хотя будет еще греческое Возрождение, оно проявится лишь в поверхностных деталях культуры – учителя, мифологизмы, переводы. Постепенно литературная жизнь Греции замирает. Люди из круга второй софистики близко не подойдут к славе великих софистов прошлого. Лишь кометой на небосклоне промелькнут грек Аппиан и сириец Лукиан. Лосев в «Мифологии греков и римлян» пишет о вкладе Плутарха (в том числе в историю философии): «Таким образом, впервые за все существование греческой литературы только у Плутарха имеется попытка дать философскую концепцию Аполлона, которую едва-едва намечали пифагорейцы и которой не дали ни Платон, ни Аристотель». О том, что этот писатель был популярен у его современников и потомков, говорит и трактат некоего Лжеплутарха («О Реках»).

Пересказывать труды последнего совершенно нет смысла. Заметим лишь, что он вызвал у филологов огромное возмущение, и даже не столько тем, что сей неизвестный автор использовал имя великого историка, но своим примитивизмом, «бедной фантазией сочинителя» (Якоби), тем, что продемонстрировал скудость своего «умишка». Авторитетный издатель Плутарха Виттенбах (много сделавший для восстановления текста и смысла его трактата) называл сей труд «грязной книжонкой обманщика, пустейшего, глупейшего и, самое главное, всех лживейшего». Другой, Бернгарди, написал о нем: «Эта книжонка… вся наполненная ложью и грязной похотью». Карл Мюллер начал очерк о трактате лаконским афоризмом из Ксенофонта: «Ничем не хуже жила бы Спарта, если бы он погиб» (а не сохранился, к несчастью для всех читателей).

Русский философ А.Ф. Лосев

Его истории и беседы строились на разработке трех главных тем (политической, застольной и философской). Застольные беседы протекали так, что серьезные темы перемежались шутками. Любимые темы бесед – о правителях, характере народовластия, законах. К примеру, Солон утверждал в беседе: «Я так полагаю, что более всего стяжает славы царь или тиран тогда, когда он единовластие над гражданами обратит в народовластие». Анахарсис добавлял: «И не один среди всех будет разумен». Фалес назвал лучшим государством то, в котором нет ни бедных граждан, ни безмерно богатых, а Хилон – то, где больше слушают законы, чем ораторов. Смена тем обычно сопровождалась сменой блюд, вин и собеседников.

Дионис и дух вина

Заканчивались же беседы, как правило, «женской темой» (речами об их доблестях, добродетелях и пороках). Один из его сюжетов посвящен умению сочетать беседы и напитки: «Те, кто лишает застолья философии, …поступают хуже гасящих свет. Ведь люди благовоспитанные и разумные не станут хуже, если унести светильник: их взаимное уважение не зависит от того, видят ли они друг друга. Если же к действию вина присоединится грубость и невежество, то и сам золотой светильник Афины не сделает такой симпосий благопристойным и радостным. Ведь, собравшись вместе, напиваться и насыщаться в молчании уподобляло бы людей животным, да это и невозможно… Философы, осуждая опьянение, называют его пьянственным суесловием; а суесловие означает не что иное, как пустую болтовню. Но пустая болтовня, превысив известную меру, переходит в наглость, безобразнейшее и отвратительнейшее завершение пьянственного излишества».

Греческий симпосион

И хотя на ниве управления общественной жизнью его достижения были не столь заметны, как «Жизнеописания», ставшие, пожалуй, самым популярным источником исторических знаний среди любителей античности, все же рискнем вам дать совет: пусть начнет с Плутарха тот, в ком проснулась неистребимая любовь к истории. В нем он обретет редкое сочетание мудрости, гармонии и знаний. В чаше его дивного таланта словно слито содержание знаменитых апулеевских чаш. Слава этого выдающегося историка Греции с годами только будет крепнуть… Критик В. Белинский в письме к В. Боткину от 28 июня 1840 года, говоря о своих удивительных впечатлениях от плутарховских «Сравнительных жизнеописаний», не скрывая своего восхищения, восклицал: «Книга свела меня с ума… Во мне развилась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности… Я понял через Плутарха многое, чего не понимал. На почве Греции и Рима выросло новейшее человечество». Надеюсь, и вы, войдя в мир Геродота, Фукидида, Тацита, Плутарха, Ливия и Полибия, поймете весь пафос этих слов Белинского: в некотором роде в них содержится упрек бескровным и холодным, как рептилии, ученым схоластам, претендующим на внимание широкой читательской аудитории. Читая плутарховские лекции и беседы, внимая его рассказам, вспоминаешь героя романа «Война и мир» Николая Болконского, уносящегося в своих мечтах к тому славному времени, чтобы хотя бы мысленно оказаться рядом «с людьми Плутарха».

Рассказ о великом греческом историке Ксенофонте (445—355 гг. до н.э.) будет краток, ибо сведения о нем скудны: принадлежал к аристократической верхушке афинского полиса, получил прекрасное образование, хорошее военное воспитание. В молодые годы слушал лекции Сократа и служил в коннице. Его время – время жестокой борьбы между станами демократии и олигархии. Внутренняя борьба в полисах шла на фоне обостряющихся отношений между важнейшими центрами Греции и Персией. Двумя главными поджигателями войны выступали тогдашние гегемоны греческого сообщества —Афины и Спарта. Вокруг них образовались два военно-экономических блока – Афинская архе во главе с Афинами и Пелопоннесская лига во главе со Спартой. Следствием этих противоречий стала Пелопоннесская война – «первая мировая война античности» (431—404 гг. до н.э.). Война эта не только стала губительной для самих греков, но и вовлекла в конфликт Персию и Карфаген.

Главное, что показала та война, так это полнейшую несостоятельность малых полисных государств и вообще демократического устройства в условиях серьезной военной угрозы (при масштабном военном конфликте). Болтать, жить себе в удовольствие, предаваться излишествам при демократии, разумеется, приятнее и намного веселее (хотя кому как), чем жить в строгих рамках спартанской философии. Разное воспитание и культура, а следовательно и ориентиры (об этом пишут мало), еще более обострят разногласия, усугубят непонимание сторон. Как отмечают, та война поставит под сомнение основательность таких незыблемых устоев полисной жизни, как автаркия и автономия, и даже экономическую и политическую независимость. В качестве сравнения опять же возьмите историю ряда стран Кавказа, Восточной Европы или Прибалтики после развала СССР. Их болтовня о полной независимости может ввести в заблуждение лишь неуча и обывателя, совсем не знающего мировой истории и законов политики. Уйдя из сферы влияния России, все они неизбежно рано или поздно должны будут попасть (уже попали!) в тиски нового партнера-хозяина – США.

Воин в полном вооружении

Грекам также не удавалось оставаться в стороне от конфликтов и схваток держав. Вот и Ксенофонт в 401 году до н.э. вынужден был записаться добровольцем. Он завербовался в наемное войско Кира Младшего, активно участвовал в походе против Артаксеркса и даже возглавил 13?тысячный греческий отряд на его обратном пути на родину. Так афинянин оказался в стане враждебной Афинам Спарты. В учебе и походных буднях рождался великий историк… Своему учителю он посвятил книгу «Воспоминания о Сократе». Поход описал в «Анабасисе» (букв. «восхождение», поход от моря вверх, то есть в глубь страны). Там показано, как греки, выйдя из Сард, двинулись вдоль границ Сирии к Евфрату и дошли почти до Вавилона. Ксенофонт признает, что греки охотно согласились принять участие в походе Кира.

Греческий и персидский воины

У него есть описание сцены, из которой совершенно ясны и понятны мотивы участия отряда греков в военной авантюре Кира. Один из военачальников, Клеарх, откровенно говорит воинам, да, я был изгнан с родины, верно, я получил от Кира десять тысяч дариков, «деньги я взял, но не припрятал для себя и не прокутил, а все истратил на вас». Далее он говорит, что «сперва воевал с фракийцами», вместе с его воинами «мстил за Грецию», а потом, «по зову Кира, я взял вас и пришел, чтобы в случае нужды помочь ему за все хорошее, что он для меня сделал». Что же такое «хорошее» сделал для него Кир? Дело понятное – заплатил ему, воинам приличные деньги. Вот и все… Ни у кого из греков на сей счет нет сомнений, все прекрасно понимают, о чем говорит Клеарх, когда они попытались взбунтоваться и не идти в пекло битв: «Воины! Всем ясно одно: как мы к Киру, так и Кир к нам. И раз мы за ним не следуем, то ни мы ему не воины, ни он нам не плательщик». Чем же кончился сыр-бор? Что порешили «свободолюбивые греки», «демократы» (или как их там еще называть)? Поспорили и приняли решение, обычное для наемных убийц и проституток-политиков, будь то Древняя Греция, современная Восточная Европа, Прибалтика, Молдавия, Грузия, Чечня, Украина или Россия, – пусть заплатит «в полтора раза больше, чем они получали: вместо дарика по три полударика в месяц на каждого воина». Наемники дали понять: неважно, куда и против кого их поведет Ксеркс, лишь бы платил хорошо. Так действовали и действуют все наемные шлюхи.

Будучи частью греческого мира, Ксенофонт нес в себе, так сказать, и его атомы. Неслучайно он подружился с беотийцем Проксеном, что отправился к Киру Младшему, надеясь на службе у перса «прославиться, получить большое влияние и разбогатеть». К тому же в Афинах поле активной деятельности для него было закрыто. Знаменательны и те слова, какими соблазнял Ксенофонта его друг Проксен на участие в авантюре Кира. Он обещал, что в случае приезда Ксенофонта будет «содействовать его дружбе с Киром, а последний, по словам Проксена, дороже для него отчизны». Известно, что Ксенофонт согласился и принял участие в походе. Но известно и другое (о чем надо не забывать нынешним сателлитам Восточной Европы, Балтии, Молдавии, Украины, сателлитам «нового Кира»): когда Кир был убит в битве (кстати, у стен Вавилона), то ряд стратегов-наемников были схвачены и казнены самими же персами. Правда, Ксенофонт, проявивший себя как талантливый организатор и полководец, вывел все же остатки войск из Месопотамии (половину из 13-тысячного войска). Кстати, он дважды склонял греков остаться в Понте и основать там новое государство, а не возвращаться на родину, ибо их там никто не ждет. Но этих вояк-наемников вовсе не прельщала перспектива оказаться на земле в качестве трудяг-колонистов. Тогда-то Ксенофонт и нанялся на службу к фракийскому царю Севфу (400/399 г. до н.э.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.