10

10

Известие о блистательной русской победе под Чесмой с необычайной по тому времени быстротой распространилось по всему турецкому Леванту. На всех почти островах Архипелага вспыхнуло возмущение против турок. Двадцать семь больших и малых островов и островков прислали депутацию к Алексею Орлову, объявляя о своем желании подчиниться скипетру Екатерины. Турки были представлены на своих островных владениях совсем ничтожными гарнизонами, да и оказались слишком деморализованными вестями о Чесме.

Орлов подумывал, как будто, сейчас же после Чесменского боя форсировать Дарданеллы. Он направил контр-адмирала Эльфинстона к острову Тенедосу, где греческое население с ликованием встретило русских. А другая русская эскадра, под командой Спиридова, подошла к Лемносу, овладела без сопротивления островом, но целых два месяца осаждала Лемносскую крепость, где заперся турецкий гарнизон. Турки сдались лишь после долгой (более чем двухмесячной) осады. Но удержаться на Лемносе не удалось, потому что из Константинополя прибыл и сумел проскользнуть мимо русских судов большой (около 31/2 тысяч) турецкий десант; пришлось взять русский отряд на борт и отплыть от Лемноса. Паника в Константинополе была страшная, хотя ясно было, что Эльфинстону без помощи эскадры Спиридова форсировать Дарданеллы не удастся. А Спиридов, задержанный так долго у Лемноса, где русские предполагали создать плацдарм, до поздней осени не мог полностью помочь в этом трудном предприятии. Обстрел дарданелльских укреплений не дал никаких результатов.

О том, что творилось в Константинополе после Чесмы, хорошо рассказал очевидец, уже цитированный нами барон де Тотт. Этот барон де Тотт, очень активный агент версальского двора в Турции и в Крыму, написал и издал в Амстердаме в 1784 г. свои воспоминания, которые через несколько лет после опубликования на французском языке были переведены на польский язык и вышли в свет а Варшаве: I том - в 1789, II и III томы - в 1791 г., то есть как раз тогда, когда в Польше возлагали большие надежды на происходившую «вторую» войну с турками (1787-1791 гг.)48.

Барон Тотт изображает состояние турецкой обороны в самом неутешительном виде: артиллерия плоха, суда плохи, форсировать Дарданеллы после Чесмы было легко и т. д. Он явно и с умыслом преувеличивает. Это французскому агенту нужно, чтобы читатели оценили его личную распорядительность и умелость: султан велел, «чтобы все делалось по моим указаниям». И он, барон Тотт, принялся турецкую беду руками разводить. Больше всего внушал беспокойство этому испытанному другу Оттоманской Порты упадок духа у турок. Главным неприятелем турок была их мораль, - пишет барон Тотт.

Польский переводчик с явной тенденцией и поучительными намерениями усиливает эту мысль: барон Тотт должен был показать полякам, как велики опасности, грозящие от упадка духа народу, борющемуся против «москалей». В самом деле, свидетельство Тотта все же в высшей степени любопытно. Не только султан Мустафа, ограниченный, дюжинный деспот, и окружавшие его воры и ничтожество дивана, но и французские покровители Оттоманской Порты были накануне Ларги, Кагула и Чесмы убеждены в близком и полном торжестве правоверных. Граф Сен-При, французский посол, решил воспользоваться «надменной надеждой на великие успехи» и устроить большой бал в Константинополе под предлогом чествования бракосочетания французского наследника престола. Этот бал должен был сопровождаться иллюминациями и фейерверками по всему городу. Сен-При поручил устройство празднества барону Тотту: «Уж бальная зала, которую нужно было выстроить, была закончена, фейерверк заготовлен, нам осталось только расположить декорации, как вдруг известие о разгроме обеих армий - и на суше и на море - подорвало наши приготовления. Уже невозможно было думать о празднествах. Падишах в живейшей тревоге, министры удручены, народ в отчаянии, столица в страхе перед голодом и нашествием. Таково настоящее положение империи, которая за один месяц перед тем считала себя столь грозной»49.

Голод грозил Константинополю вот по какой причине. При безобразнейших порядках, царивших во всем государственном хозяйстве Турции и становившихся еще нелепее во время войны, было постановлено, что турецкая армия снабжается всеми теми продуктами (начиная с хлеба), которые можно достать с берегов Черного моря и из северных частей Балканского полуострова, а столицу должны преимущественно кормить Архипелаг и Сирия. Но в Сирии шло долгое перемежающеся восстание, да и Смирна, через которую сирийские провенансы направлялись морским транспортом в Константинополь, была отрезана русским флотом. Архипелаг тоже оказывался после Чесмы не только отрезанным, но в значительной части и захваченным русскими. При этих условиях блокада Дарданелл в самом доле грозила столице самым настоящим голодом, потому что на скудные доставки сухим путем из близкой Малой Азии надежды были плохи.

Началась блокада Дарданелл с неудачи. Адмирал Эльфинстон, флагман большого линейного корабля «Святослав» без всякого приказа со стороны графа Орлова и без всякого вызова со стороны адмирала Спиридова вдруг покинул блокирующую Дарданеллы русскую эскадру и отошел к острову Лемносу.

Впоследствии императрица Екатерина приравняла этот поступок Эльфинстона к разряду действий «людей сумасшедших». Хуже всего было то, что именно при этом бесполезном путешествии «Святослав» уже перед самым Лемносом наткнулся 5 сентября 1770 г. на риф и в самом катастрофическом положении сел на мель. Пришлось экстренно вызывать несколько судов из-под Дарданелл, чтобы как-нибудь спасти «Святослава», но ничего из этого не вышло. 27 сентября «Святослав» разбился и погиб. Орлов был возмущен страшно. Как только в Константинополе узнали о том, что часть блокирующих русских судов отозвана к Лемносу для спасения «Святослава», тотчас же, воспользовавшись этим, турецкие транспорты проскользнули через Дарданеллы, прошли к острову Лемносу, высадили там войска, и русским пришлось снять осаду с готовой было уже сдаться крепости Пелари и покинуть Лемнос.

Орлов спустя некоторое время отправил Эльфинстона в Кронштадт и послал такой материал о нем, что адмирала отдали под суд, обвиняя в служебной небрежности, которая погубила «Святослава». Суд формально не обвинил Эльфинстона, однако служить ему дальше в русском флоте уже не пришлось-19 июля 1771 г. он был уволен в чистую отставку и навсегда покинул Россию.

Английские историки, касаясь Чесмы и всей русской эпопеи в Архипелаге, норовят, без излишней скромности, приписать Джону Эльфинстону чуть ли не центральную роль в событиях, но, как видим, это с их стороны лишь патриотическая иллюзия…

Замечу тут же, что собственно крушение карьеры Эльфинстона можно приурочить к концу сентября 1770 г., когда сейчас же после гибели «Святослава» его эскадру у него отобрали и соединили с эскадрой Спиридова. Приказ, отданный Алексеем Орловым на корабле «Три иерарха» 29 сентября 1770 г., когда корабль находился в порту Мудрос, на острове Лемнос, гласил: «Необходимые нужды для пользы службы ее императорского величества принудили меня отделенную эскадру господина контр-адмирала Эльфинстона соединить с эскадрой под моим ведением находящуюся и препоручить обе в точную команду его высокопревосходительства господина адмирала и кавалера Григория Андреевича Спиридова, о чем господа начальники судов да будут известны»50.

В октябре 1770 г. пришел в Порт-Магон (на о. Минорка) и адмирал Арф.

Он привел вверенную ему эскадру довольно благополучно, принимая во внимание неутешительное состояние, в котором его корабли были уже при отплытии из Кронштадта. Но тут сразу же начались большие недоразумения. Датчанин Арф очень плохо ориентировался, очевидно, и в русских придворных порядках, и в положении Алексея Орлова в русском флоте в водах Леванта. Ему вскружило голову то, что Екатерина, отпуская, дала ему очень доверительную инструкцию с характеристикой внешнеполитических отношений России (о чем я уже выше упоминал) и вообще милостиво с ним обошлась, поэтому он вообразил, что ни от кого, кроме государыни, он не зависит.

Когда контр-адмирал Елманов, заступивший место временно отбывшего Спиридова, написал Арфу о приказе Алексея Орлова немедленно идти на соединение с русским флотом и когда при этом Елманов не скрыл своего недоумения по поводу медлительности Арфа, то Арф ответил 26 октября 1770 г. письмом, в котором очень надменно признавал себя подчиненным только самой императрице непосредственно. Из этого письма ясно, что Никита Иванович Панин тоже подбивал датчанина к борьбе против ненавистного Панину Алексея Орлова.

Вот характерная выдержка из этого документа:

«Что же касается до требуемых вашим превосходительством изъяснений, каких ради причин я здесь медлю и намерен ли я с ускорением идти ко флоту или здесь остаюсь и для чего, то позвольте мне без обиновения (без обиняков - Е. Т.) вашему превосходительству сказать, что имея повеления и наставления от ее императорского величества всемилостивейшей нашей государыни, я не премину верно, рабски, с подобострастью о всем ее величеству донести при первом удобном к тому случае, о чем также уведомляю, как его сиятельство графа Алексея Григорьевича, так и его превосходительство господина адмирала Спиридова…»51.

Не довольствуясь этой язвительной выходкой, Арф поспешил еще ввернуть в это письмо наиболее ненавистное братьям Орловым имя: «Все, что ваше превосходительство упоминает о надобности, которую его сиятельство граф Алексей Григорьевич имеет в моей эскадре и в людях, довольно уже мне изъяснено от ее императорского величества и от министра ее, его сиятельства графа Никиты Ивановича Панина, и я по сию пору не преминул во всех случаях потому поступать… а между тем имею честь вас предупредить, что и при первом случае не премину предложить ее величеству как копию с памятного мне письма, так и с сего моего ответа». Дальше шли (тоже в язвительном тоне) некоторые жалобы и претензии Арфа к Елманову по вопросу о ремонте судов и т. д.

Если бы Арф хоть немного знал графа Орлова, то он понял бы, что подобные «предерзости», посылаемые Алексею Григорьевичу через голову Елманова, а в особенности упоминание о Никите Ивановиче Панине, вконец губят его карьеру во флоте, по крайней мере на данном ее этапе.

Для нас эта переписка очень интересна потому, что в ней, «как солнце в малой капле воды», отражается подспудная и упорная, хоть и безуспешная, борьба Н. И. Панина против обоих братьев Орловых и против затеянной, как он считал, ими и предпринятой государыней экспедиции.

Оскорбленный высокомерием младшего по должности Арфа, контр-адмирал Елманов понимал, конечно, что Арф, полагаясь на Н. И. Панина и на предполагаемое благоволение императрицы, только делает вид, будто ждет повелений от Орлова, - и ответил датчанину чрезвычайно внушительно. Он напомнил Арфу, что имеет полное право требовать от него объяснений; что Орлов все-таки требует немедленного прибытия к нему вновь явившейся эскадры; что его, Елманова, ничуть не пугает угроза Арфа довести обо всем до сведения государыни: «…я имел право требовать от вашего превосходительства изъяснения, однакож и по сие время о намерениях ваших я неизвестен, вы же можете усматривать, что требование мое было в пользу службы ее императорского величества и соблюдении высочайших интересов.

А что я вашему превосходительству напомнил о нужде, которую его сиятельство граф Алексей Григорьевич имеет в вашей эскадре и в людях, то я через сие изъяснял действительное его сиятельства графа Алексея Григорьевича повеление, в котором точно объявляет, что в эскадре вашей и в людях великую имеет надобность, о чем и теперь тож напоминаю, сверх того ваше превосходительство пишете, что вы во первом случае не преминете ее величеству как копию с моего письма, так и с сего вашего ко мне ответа предложить, о чем и с моей стороны куда надлежит письменно ж предложено будет»52.

Ясно было, что после подобной переписки «не жилец» был уже Арф в российском флоте…

С эскадрой Арфа прибыло 2167 человек пехоты и 523 гвардейца на купленных у англичан транспортных судах. Уже это придавало большое значение подошедшей эскадре. Но еще большее значение имел (по крайней мере в глазах самого Арфа) привезенный им рескрипт Екатерины на имя Алексея Орлова от 19 июля 1770 г. Императрица приказала, чтобы эскадра Арфа оставалась под его непосредственным начальством даже и по приходе в Архипелаг, «когда он сам, по соединении с флотом адмирала Спиридова вступит под главное его начальство». Это свое распоряжение Екатерина объяснила так: «Резолюция наша в сем случае происходит от внутреннего составления Арфовой эскадры. На всех ее кораблях будут при наших и датские еще вместе с сим контр-адмиралом в нашу службу призванные офицеры из тех, кои в собственном своем отечестве бесспорно между лучшими почитаемы были, а с ними и некоторое число датских же матросов»53.

На это-то и уповал контр-адмирал Арф, осмеливаясь дерзить самому Алексею Григорьевичу. Он не знал, что от Петергофа до Архипелага и от июля месяца до октября - очень большая дистанция и в пространстве и во времени…

Результат этого заблуждения не заставил себя ждать: Орлов стал всячески придираться и притеснять Арфа, велел не выдавать ему столовых денег, вел расследование о причинах его опоздания и т. д. Арф подал просьбу о том, чтоб Орлов отпустил его в Петербург; Орлов не только мигом выполнил эту просьбу, но просил Екатерину ему больше иностранцев не присылать.

«Арф отпущен в удовольствие своего желания, и тем больше, что не предвидится впредь той крайней нужды, которая необходимо требовала бы продолжения в здешних морях его службы. Если вашему императорскому величеству благоугодно будет повелеть направить сюда из России новую эскадру… Приемлю смелость всеподданнейше просить от вашего величества ту высочайшую милость, дабы таковая эскадра состояла из российских матросов и офицеров, и не иностранцам, но российским была поручена командирам; ибо от своих единоземцев не только с лучшею надеждою всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требует, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей, довольно уж усмотрено между российскими людьми и иностранцами великое различие, а притом и неразумение иностранного языка делает невинное (невольное - Е. Т.) несогласие и затруднение».

В этой хвале русским морякам Алексей Орлов был совершенно прав. По выносливости, бесконечному терпению, ревности к службе и к русской морской славе, по неукротимой храбрости и стойкости буквально никакие иностранные матросы не могли сравниться с русскими.

Арф уехал; его эскадра присоединилась к флоту, блокировавшему Дарданеллы; привезенные им войска вошли в состав русских гарнизонов, овладевших островами Архипелага.

Русские овладели почти всеми островами Архипелага, и греческое население охотно покорилось им и избивало турок даже тогда, когда те уж не думали сопротивляться.

Но, разумеется, руководители экспедиции, и прежде всего Спиридов, заместивший Алексея Орлова после отъезда его 13 ноября 1770 г. в Ливорно, не считали это приобретение сколько-нибудь прочным. Без большой сухопутной армии и постоянного пребывания в Средиземном море большого русского флота утвердиться навсегда в Архипелаге было мудрено. Важно было хоть до конца войны удержать за собой эти острова.

Вот что писал Алексею Орлову в я варе 1771 г. о выгодах и невыгодах овладения Архипелагом адмирал Спиридов, являвшийся после отъезда Орлова в Ливорно главным и бесконтрольным начальником островов Архипелага: «От нынешнего подданства греков нам кажется пользы никакой нет, а состоят еще и убытки в прокормлении бедных… Но польза выден (sic! - Е. Т.) сия, и ежели мы острова за собою до миру удержим, за нынешний год получим мы от них добровольно десятую часть всех их продуктов в натуре или за оны деньгами». Но, как все мыслящие моряки, Спиридов понимает возможное в будущем огромное для России значение проникновения и укрепления за собой опорных пунктов восточной части Средиземного моря: «Имении оных на 20-ти островах греков до миру в подданстве одержать за главную надобность признаваю во первых во славу нашей великой государыни, что она великая наша государыня владеет в Архипелаге греческом от Негропонта (sic!-Е. Т.) до Анатолии Архипелагским великим княжеством, а во вторых ежели при мире останутся у ней великой государыни или доставится вольность, то сие также увеличит славу ее величества; в третьих же, когда оные до миру острова за нами останутся, то поблизости к Негропонту и Мореи и к Малой Азии затворяют через наших крейсеров от Кандии и Египта к Смирне, Салонике (sic!-Е. Т.) и Константинополю, также и от оных мест в Средиземном море вход и выход неприятельских военных и с их турецкими грузами судов, так как бы между обеими частями света в воротах… А четвертое, мы имеем теперь надежное военное сборное у себя место - остров Парос и порт Аузу… и весьма сие место нужно чтоб до миру его отнюдь не оставить, а укрепиться елико возможно».

Спиридов очень хорошо понимает, что решительные враги России - французы, и, по-видимому, даже думает, что и потенциальные союзники, англичане, много дали бы, чтобы выжить отсюда русский флот: «Ежели б англичанам или французам сей остров с портом Аузой и Анти-Паросом продать, то б хотя и имеют они у себя в Медитерании (Средиземном море-Е. Т.) свои порты, не один миллион червонных с радостью дали»54.