ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ

ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ

Экбатана, город царя, властвовавшего над многими другими царями, лежал далеко в сторону холодного севера. Его бастионы из нового серого камня возвышались над темными соснами у подножия одинокого заснеженного пика. Это название означало «место сбора», поскольку мидяне говорили, что их первый знаменитый предок впервые собрал вместе все племена кочевников-мидян в этом месте, под священной горой Эльвенд. По иному мнению, Экбатана (Хамадан) просто находилась в месте пересечения великих караванных путей с востока на запад от Гирканского моря к «воротам», ведущим вниз, на равнину, к Ниневии.

Сами мидяне были иранцами и по крови родней {геном, говорили они) персам, все еще разделенным на племена. Мидяне и персы пользовались одним языком, но смотрели на мир по-разному, поскольку Мидийское царство уже три поколения завоевывало новые земли, в то время как персидские конные лучники не смогли добыть себе ничего, даже полуразрушенный Шушан. Таким образом, Мидия одерживала победы со времен Киаксара Увакшатры – воина, создавшего по ассирийской модели первую регулярную армию, примечательной особенностью которой было использование персидской кавалерии. Соответственно, мидяне называли Киаксара основателем их империи, хотя у них еще не было ясного понимания, что же такое империя. Гораздо легче было победить ассирийскую армию, чем скопировать устройство Ассирии.

У Астиага Копьеметателя, старшего сына Киаксара, была серебряная пластина с описанием деяний трех знаменитых предков. Эту пластину проносили через зал для трапез и демонстрировали всем сидевшим за столом гостям, независимо от того, могли они прочитать запись или нет. Астиаг мог рассказать историю семьи, поскольку знал ее наизусть. Ему уже не приходило в голову, что, хотя его отец Киаксар всю жизнь сидел на лошади, сам он большую часть времени делил между столами для пира и женской половиной, где проживало несколько принцесс из соседних стран, в том числе Мандана, дочь знаменитого Навуходоносора. В таких условиях Астиаг считал себя царем, равным по славе Навуходоносору, и полагал, что мир между ними опирается на взаимное уважение, вытекающее из равновесия сил. Мидянин обладал непобедимым войском, в то время как халдей, в свою очередь, был мастером в искусстве построения непреодолимых укреплений. Истина заключалась в том, что недавно возвысившийся Астиаг страдал комплексом неполноценности, требующим лести для своего удовлетворения, а Навуходоносор трудился как одержимый, строя защитные заставы на дорогах и даже преграды на реках в форме дамб.

Скитавшийся по дальним странам иудейский купец, продавший Губару сеялки, дошел до Мидии и пал ниц перед туфлями Астиага. Без всяких затруднений он пристроил царскую пурпурную ткань во дворце Экбатаны. Благородные мидяне никогда не торговались, поскольку не понимали торговли, хотя в гневе они могли завладеть всеми товарами купца, а самого его бросить охотничьим псам. Сообщая им дорожные новости, иудей заботливо описал неотделанный город Ахеменидов как просто какой-то райский сад. Имея способности к языкам, он подцепил иранское слово, означающее орошаемый быстрым потоком тенистый сад – фирудис, – и произносил его как рай. Слова фирудис-и-адам означали сад для уединения. Неизбежно получилось так, что купцы-иудеи, рассказывавшие о своих путешествиях по Вавилонии, упоминали о том, какой сад создал Яхве на востоке – рай для Адама. Из этого у их пророков возникла известная история. Но это было после великих перемен и прекращения умирания земли.

Если придерживаться все еще последнего христианского календаря, Камбис и Кир отправились в Экбатану в год 563-й до рождения Христа. Это было за год до смерти Навуходоносора и за два года до освобождения из заточения царя Иудеи Иоахима, чем, однако, не закончилось его пленение.

Никогда еще долина Парсагард не была так красива. Когда они въехали в ущелье, служившее северными воротами, Кир повернул лошадь, чтобы оглянуться на свежую зелень весенней травы, испещренную синими и алыми цветами.

– Это как боль от раны, – сказал он, – покидать долину.

– Если ты так чувствуешь, – быстро вставил Камбис, – то зачем же ее покидать? Должно быть, сейчас в тебе проснулся твой дух-хранитель, не говоря уже о том, что закон запрещает тебе выезжать за границу вместе со мной. Этой ночью – вспоминаю теперь – мне приснилось, что ядовитое дыхание Ази-Дахаки коснулось тебя и вызвало болезнь во время поездки.

У Камбиса была манера вспоминать сны, когда ему требовалось получить подходящее предзнаменование. Кир очень хотел вернуться, но не желал втягиваться в разговор о предсказаниях.

– А мне приснилось, – сказал он, смеясь, – что я осадил коня у ворот Экбатаны и огромная толпа пала ниц.

– Ты погубишь себя, прежде чем это увидишь. Если не будешь обращать внимание на своего духахранителя, – мрачно добавил он, – один из трех демонов, следующих за тобой по пятам, положит конец твоей жизни.

– Трех? Кто же эти трое? – Кир по-прежнему не отрывал глаз от долины.

Камбис крепко сжал плечо сына, чтобы прервать его размышления.

– Гнев. Неизвестная женщина. Слепая отвага. – Поскольку Кир не отвечал, отец задумчиво добавил:

– А из этих троих последний хуже всех. Мудрый воин перед сражением осматривает свое оружие и принимает во внимание оружие врага. Глупец умирает быстро.

После этого Кир ударил лошадь коленями и двинулся вперед. Действительно, в тот момент злые силы брали верх в его судьбе. Прервав путешествие на пастбище нисайских скакунов, они отобрали в качестве дани Астиагу двух белых жеребцов и двадцать племенных кобыл. Однако мидийские чиновники, поджидавшие их с писцами, взяли их отборное стадо, не учтя жеребят, которые должны были родиться. Кир обнаружил, что несколько скакунов нисайцев, которых они пригнали на север, были не более чем символической данью, требуемой мидянами от персов. Более горькое знание пришло к нему среди великолепия дворца Экбатаны, где он и его отец затерялись в толпе, спешившей увидеть великого царя. Он возмутился, когда его обеспокоенный отец заторопился надеть неуклюжую церемониальную корону из перьев и застегнуть безупречно белый полотняный плащ под торчащей клоками бородой. Кир и не подумал сменить свои сапоги для верховой езды или украшенную кисточкой шапку. Даже Волька, его охранник-скиф, прежде чем направиться в зал Астиага, украсил руки золотыми браслетами, чтобы продемонстрировать добытые им трофеи.

При входе в зал стражи в медных шлемах и чешуйчатых посеребренных доспехах не отводили скрещенные копья, пока управляющий с жезлом, увенчанным львиной головой, не поспешил приветствовать царственных Ахеменидов. Даже после этого стражи заставили Вольку снять лук и колчан с боевыми стрелами, что он выполнил очень неохотно.

Огромный зал гудел, будто псарня в час кормления мастифов. Приглашенные, кто стоя, кто примостившись на скамье, жевали мясо или сосали сладости, и все шумно переговаривались на непонятных языках. Фимиам и дым от очагов, где готовилась еда, покрывали пеленой множество пурпурных платьев, поблескивавших серебром и сверкавших драгоценными камнями. Высоко над этим столпотворением на белом мраморном троне царил Астиаг, его широкое лицо бледным пятном выделялось между остриженной острой бородкой и синей с золотом тиарой. Он сидел один на возвышении перед стоявшими в кружок мидянами, чьи украшения говорили о рангах и должностях. Поскольку Кир в изумлении рассматривал Астиага, управляющий, который вел их на места, толкнул его локтем.

– Не глазеть! – И шепнул, движением высокой шляпы показав вверх:

– Императорские жены!

Выше и позади трона тянулась галерея, украшенная резной слоновой костью. Кир не смог обнаружить никаких признаков присутствовавших там женщин, но они, очевидно, находились в глубине галереи и оттуда наблюдали за пиром. У царских ног поэт пытался перекричать стоявший в зале гул. Заметив Камбиса по подпрыгивавшей короне из перьев, Астиаг громким ревом потребовал тишины и встал, чтобы прокричать приветствие.

– Узрите родственника моего, что царствует в Аншане! – Его быстрый взгляд отыскал Кира. – Узрите его царственного сына!

К удивлению Кира, на этом приветствие закончилось. Управляющий, размахивая жезлом, проложил путь в толпе приглашенных к столику рядом с поэтом, под самым троном Астиага, стоявшим на помосте. Там он усадил Камбиса. Кир был препровожден к скамье, находившейся на расстоянии пяти копий от помоста. Орудуя жезлом, распорядитель освободил для него место между аморитским вождем, пропахшим верблюжьим запахом, и тихим халдеем, который, чтобы придать себе большее достоинство, нацепил поверх висевшей на шее цепи с золотыми талисманами завитую фальшивую бороду. Голос неутомимого поэта зазвучал снова:

–., кровь на улицах Ниневии доходила до колен лошадям победоносного мидийского воинства… шестьдесят тысяч и несметное число сотен были пленены на глазах торжествующего владыки Мидии. Кто бы смог сосчитать всю дань в виде украшенных золотом колесниц, мулов, коров, ослов? Раздававшиеся рыдания были подобны флейтам для могущественного царя Мидии, царя многих и многих земель…

Шум пира заглушал его слова. Эта песнь о разграблении Ниневии напомнила Киру победную дощечку, оставленную монархом Ниневии Ашшурбанипалом на развалинах Шушана. Поскольку постыдное обращение с отцом раздражало его, Кир пытался сохранять спокойствие и быть обходительным с новыми товарищами по столу.

– А эту женщину из камня тоже отобрали у ассирийцев? – спросил он.

Наискосок от Астиага, у стены, стоял плоский красноватый камень с женской фигурой в облачении и короне, сидящей под звездами с копьем в руке на рычащем льве. Неопрятный аморит глянул через плечо и, прежде чем ответить, вежливо выплюнул неразжеванное мясо.

– Эту? Нет, это, должно быть, богиня власти, раз может ездить на льве.

– Иштар, – поправил халдей сквозь бороду, – на самом деле владеет оградительной и разрушительной силой. Кроме того, она защитница нашей царицы Манданы, которая привезла с собой эту великую богиню Вавилонии.

– Я слышал, ее называют великой блудницей Вавилонии, – заметил аморит, копаясь унизанными перстнями пальцами в блюде с инжиром.

Халдей тихо рассмеялся, словно заржала испуганная лошадь:

– Как следует подумай, прежде чем дурно говорить об Иштар, чьей звездой является Венера и чьей любви добивались многие боги. Однажды эламиты осмелились унести ее статую как трофей, и смерть бросилась за ними по пятам. У нее есть много имен, потому что она присутствует во многих странах. Женщины хранят ее секреты, и, может быть, она их защищает, а мужчин может уничтожать. – Повернув к Киру темные глаза, он понизил голос:

– Быстро съешь что-нибудь, принц Аншана. Царь Астиаг дважды посмотрел в твою сторону.

Возбужденный Кир не имел желания пробовать пищу, наваленную перед ним, хотя Волька нетерпеливо дышал ему в ухо. Он быстро схватил ногу дрофы и через плечо передал Вольке. Затем он услышал голос царя:

– Неужели наша еда так неприятна тебе, Кир, или ты опасаешься яда?

В наступившей тишине Астиаг, нахмурясь, неотрывно смотрел на него. Камбис встревоженно поднялся на ноги. Отказываться есть за столом было более чем оскорбительно. Могло показаться, что Кир не желает быть гостем Астиага. Но даже в этот момент он не мог себя заставить приняться за еду. Сослаться на болезнь было бы ложью. Пока он пытался придумать какое-либо извинение, чья-то рука схватила его за кисть и подтолкнула в сторону блюда. Это один из вооруженных стражников отошел от стены, чтобы убедить его таким способом.

Все произошло в мгновение ока. Вспылив, Кир гневно отбросил руку стражника. Тут же Волька крепко схватил обидчика и изо всех сил отшвырнул в сторону. Медный щит с лязгом упал на каменный пол. Двое солдат, отделившись от стены, погрузили свои копья в спину безоружного скифа, и тот судорожно дернулся. Вскочив со скамьи, Кир вытащил меч и поразил убийц Вольки поверх щитов. Они упали, и каменный пол окрасился кровью. Еще одна группа стражников-мидян поспешила к Киру; построив стену из своих длинных щитов, они окружили его и своим весом стали теснить в угол. Обезумев от ярости, он пролил кровь, нарушив царский мир, и ему не оставалось ничего другого, как торопливо рубить поднятые копья своих противников. Астиаг молча наблюдал за происходящим.

Вдруг по залу разнесся мелодичный женский голос:

– Слушайте меня, Мандану, – это теперь мой сын. Опустите копья, не причиняйте вреда юному Ахемениду, сыну моему.

Говорившая оставалась невидимой, укрытая в глубине галереи. Однако ей повиновались, будто сам Астиаг отдал приказание. Кир не осознавал своей участи, но понимал, что его беда как-то связана с мечом. Бросив оружие, он сделал знак мидянам унести Вольку. Прежде чем они дошли до двери, скиф испустил дух. Кир посмотрел на него и, не оглядываясь, побрел дальше по коридорам в поисках выхода. Он услышал раздавшиеся за ним мягкие шаги и, быстро обернувшись, обнаружил одетого в халат евнуха, который, пыхтя и теряя туфли, старался его догнать.

– Повелитель Кир, – прошептал дородный евнух, – великое зло ты совершил. Хотя сердце царицы, твоей матери, благосклонно к тебе – да, она велит тебе спрятаться и ждать до темноты, когда закроют ворота. Идем в надежное место!

После чего этот слуга Манданы скользнул вперед и поманил Кира за собой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.