Черный Принц, № 4–5 (сентябрь 1989 г.)

Черный Принц, № 4–5 (сентябрь 1989 г.)

Она остановилась в том месте, где булыжная мостовая площади Этуаль встретилась с булыжной мостовой улицы Фош, на краю того, что когда-то было холмом Рул (раньше так назывался холм Шайо, на котором была построена Триумфальная арка. – Пер.). Вид, открывающийся отсюда на улицу, представляет собой картину Джоана Миро (испанский художник, скульптор и керамист, 1893–1983. – Пер.) – неясные розовые и светло-охряные мазки, в которых ей все неразличимее становятся его красные огни. Немногих парижан можно здесь встретить в такой час в воскресное утро. Дорожное покрытие блестит от дыхания ночи, но на ветру оно высохнет. Дальше, за старыми укреплениями, условия совсем другие. Она улавливает звуки ветра и уличного движения, доносящиеся с юга и запада.

Они собрались со всего Парижа, чтобы проводить его, Черного Принца, также известного как Паскаль, до Елисейских Полей. На половине пути они остановились в «Пом-де-Пэн», чтобы выпить кофе с фруктовыми слоеными пирожными. Это здесь они дали клятву молчания неделю назад. У всех у них имена, которые могли бы быть взяты из комиксов или связаны с модными лавками – Филу, Койот, Каролус, Тити, Обеликс, Пандора, Принцесса.

Она провожает его до Триумфальной арки, смотрит, как он ступает на слегка идущую под уклон улицу Фош. На часах пять минут восьмого. Перед перекрестком Порт-Дофин он притормаживает и останавливается у светофора: кто-то осторожно переходит дорогу перед ним, не поднимая глаз.

С другой стороны улицы она ощущает ускорение, когда он спускается по подъездной дороге, проезжая мимо мотоциклиста с секундомером.

Жискар чувствовал себя как крошечный собор на карикатуре Семпе (Жан-Жак Семпе (р. 1932) – современный французский художник-иллюстратор. – Пер.), кажущийся карликом из-за зловещих башен. Он спас вокзал Дорсе и положил конец строительству 180-метрового небоскреба Апогей рядом с площадью Италии. Он построил по периметру города несостоявшиеся высотные дома, усеченные на высоте тридцати семи метров. Но он ничего не смог бы сделать, чтобы помешать самому большому архитектурному проекту.

От Порт-де-ла-Плен он перекочевал на восток на площадь Италии. Продвигаясь со скоростью двадцать три сантиметра в час в течение восемнадцати лет, он проследовал вдоль внешней линии укреплений XIX в., которые директор парков и садов в 1950-х гг. назвал «зеленым поясом» прогулочных аллей и игровых площадок, который должен был стать «резервуаром чистого воздуха». Последняя часть была закончена незадолго до смерти Помпиду: от Порт-д-Асньер до Порт-Дофин. Теперь это была самая заметная деталь на карте Парижа: вихляющийся амебообразный круг, в котором памятники Старого города были безликими частицами, ожидающими, когда он их переварит в своих вакуолях.

Перед революцией стена Фермье-Женеро вызвала волну протеста. Окруженный изнутри, город сам себя взял в осаду, и безымянный острослов сочинил памятную строчку: Le mur murant Paris rend Paris murmurant[41]: парижане ворчали на свое заточение за стеной. Теперь это высказывание было правильно буквально – Париж окружал нескончаемый шум, шорох шин по гудронированному шоссе, кошачьи концерты двигателей внутреннего сгорания.

Бульвар Периферик – сокращенно Периф – никак не повлиял на движение транспорта внутри города. Внешняя кровяная система закачивала свои корпускулы в мертвое тело, закупоренное инертными клетками. Его называли «кольцом смерти» и «адовым кольцом». Каждый день на нем происходила одна авария на километр, а длина его была тридцать пять километров.

Даже в такой час транспорта много. Необходимо как можно скорее достичь безопасной скорости 190–200 километров в час. Водители почти всегда оставляют расстояние между машинами около метра – это все, что нужно.

Мигает красный свет: в какой-то момент в будущем в другом временном измерении это транспортное средство начнет менять полосы движения. Он позволяет машине расслабиться до ее естественной скорости: 210, 220 километров в час…

Колонны тоннеля, полыхающие оранжевым светом, быстро мелькают, как в мультике. Пешеходный переход наклоняется на 25 градусов и исчезает. Ноль минут, сорок пять секунд. Уже виден следующий выезд, Порт-Майо: камера на топливном баке видит огромную зловещую башню Дворца Конгрессов, вытянувшую свою шею. Другие башни, менее значительные, уходят назад, пропуская его.

Он знает Периф, как тело возлюбленной: неровности и ухабы между Лa-Вийет и Пантен, неожиданный изгиб у Порт-де-Лила, где дорога впереди будет не видна, быть может, пару секунд. Он включает более низкую передачу, затем возвращается на пятую.

Подвесной мост изгибает свои тросы и остается позади. Машины – куда они едут? – мелькают мимо в обратном направлении. Высокое препятствие загораживает ему обзор – грузовик (он не имеет права находиться на этой полосе) выруливает перед ним, внезапно делается выше, и он сразу же оказывается в одном временном поясе с грузовиком. Настил моста начинает вращаться на своей оси. Аллея деревьев, застигнутая ураганом или какой-то катастрофической остановкой планеты, проносится над головой.

Наверное, с того места, где она ждет, она услышит, как визжит мотоцикл, разгоняясь.

Через комнату протянулась белая перегородка. Здесь, как однажды пожаловался Помпиду, в менее чем трехстах метрах от Елисейских Полей звуки города приглушаются и искажаются. Напротив перегородки стоит макет новой национальной библиотеки. Он состоит из четырех башен, которые, как говорят, напоминают открытые книги, но без корешков или страниц.

Ни один входящий в кабинет человек не может не заметить его. Десять миллионов книг в своем изначальном, неоцифрованном виде заполнят окна этих башен. При существующем состоянии технологий книги будут уничтожены солнечным светом, но все так быстро меняется, так что, согласно закону ускоряющих возвратов, к тому времени, когда башни будут построены, кто-нибудь где-нибудь уже изобретет специальное стекло, которое будет обезвреживать влияние света, не затемняя его сияния.

Преемника Жискара называют Миттерамзес, и он правит уже девятый год. Он также известен как Тонтон (Дядюшка) – отсюда Тонтонхамон. Он родом из города Жарнака на реке Шарант. Даже во времена, когда племя паризиев пряталось за своими деревянными частоколами, их королевство не было так явно отделено от внешнего мира. В наши дни выражение «в пределах бульвара Периферик» – это то же самое, что «Париж».

Раз в несколько недель Миттерамзес вместе со своими советниками проезжает по внутренней части города по традиционному маршруту. Если проплыть по Сене внутри священного периметра, можно заметить, как эти «Большие Проекты» – те, которые он инициировал сам, и те, которые унаследовал от Жискара, – идут парами по обеим сторонам реки, словно огромный храмовый комплекс: Библиотека Франции и Парк-де-Берси, Опера-Бастий и Институт арабского мира, музей Орсэ и Пирамида.

«Когда я был студентом, – говорит он телерепортерам, которые берут у него интервью перед наклонными плоскостями Пирамиды Лувра, – я уже перестраивал Париж». Подвергнутое пескоструйной обработке, заново покрытое дерном, вновь заселенное, с окнами, заполненными мониторами и кабелями, сердце Парижа никогда не выглядело таким новым. Но век памятников проходит. Здание сейчас становится препятствием, усиленным эго, увеличенным предметом уличной мебели. Поколение небоскребов уже помечено для сноса, и, стоя между двумя репортерами, Миттерамзес кажется состарившимся и съежившимся. Периферик уже больше не является границей, это главная артерия города, которую еще предстоит идентифицировать – согласно архитекторам, которые видели его с воздуха. Или же это центр огромной новой городской агломерации Пе-рифополь.

Скорость постепенно разъедает городскую структуру, изменяя форму и концентрацию предметов. Скейтбордисты прокладывают маршруты ошеломляющей сложности и длины, инстинктивно открывая заново геологические события и две тысячи лет градостроительства. Любители паркура перемещаются по городу быстрее машин, подобно тому как Квазимодо карабкался по фасаду собора Парижской Богоматери.

Облик города изменяется быстрее, увы, чем

человеческое сердце!

Наступило время менять человеческое сердце…

Лицо водителя грузовика, притиснутое к стеклу, челюсть на рулевом колесе, изумленные глаза… Ньеуууу!!!

Город уходит вправо, а он спускается к изогнутому горизонту. Бетонные потолки пролетают над головой, как какая-нибудь фантастическая подземная темница. Семь минут сорок шесть секунд. Поместье-сателлит, ослепленное звуковыми барьерами, затем городишко из лачуг проскользнули мимо. К северу, за эстакадами, которые дают названия невидимым пригородам, группа небоскребов становится более далекой. Стянутый скоростью Периф имеет свой ритм и целостность, которые никогда не станут известны миллиону его ежедневных пользователей.

Солнце поднимается за ним, затем справа от него: все большее количество машин входит в «крут смерти», и есть уже первые признаки того, что позже днем появится пробка. На прямом отрезке пути после Жантийи (Монруж – Малакофф – Порт-де-ла-Плен) выбоины выбивают дробь на скорости, и он чувствует ускорение еще до его начала. Десять минут десять секунд.

Два тоннеля, разделенные одним ударом сердца, затем рифленый каркас Парк-де-Пренс улетает вниз, как космический захватчик, – слишком большой, чтобы увидеть, как он проносится внизу через длинный тоннель Булонского леса. Эхо подхватывает и догоняет его перед небольшим подъемом дороги, придорожные фонари благословляют, а транспорт из другого, более неспешного века циркулирует по зеленой карусели Порт-Дофин.

Одиннадцать минут четыре секунды – Порт-Дофин, и снова назад по кругу, все время по кругу. Это рекорд, который продержится годы.

Она все же услышала вопль. Она объехала площадь Этуаль, затем проехала к Елисейским Полям, остановилась на площади, оставив двор Лувра с Пирамидой позади себя, и вернулась как раз вовремя к «Пом-де-Пэн», который уже заняли мотоциклисты. Исторический момент…

Он говорит только это: «Одиннадцать минут четыре секунды».

Она кладет руки на боковины его шлема. Лицо – размытое пятно. Город с шумом несется назад – в забытое будущее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.