ОСЛИНЫЕ УШИ

ОСЛИНЫЕ УШИ

В то время, когда Сципион брал Новый Карфаген, Килон находился на пути в Италию. Римский полководец щедро расплатился с лазутчиком. Он дал ему записку на имя аргентария [94] Скинтия с просьбой выдать подателю этой записки пять тысяч сестерциев. Килон хорошо знал таверну Скинтия, она находилась на форуме за храмом Сатурна.

Грек живо представлял себе, как Скинтий заведет его в свою таверну и будет долго рассматривать записку Сципиона и отпечаток его перстня. Ведь не каждый день приходится выдавать такую сумму. А пока меняла будет разглядывать доверительное письмо, он, Килон, будет сидеть с важным видом, положив ногу на ногу. Сидеть и молчать. Молчать, о чем бы его ни спрашивал меняла. Или говорить о погоде и о других ни к чему не обязывающих пустяках. Меняла удивится. «Что с тобой, Килон? — скажет он. — В прошлый раз, когда я тебе выдавал двести сестерций, ты мне так подробно все описал, что мне кажется, я сам побывал в Африке, а теперь ты стал таким важным и неразговорчивым, словно получил наследство или тебя избрали в сенат!» И как ни будет хотеться Килону рассказать о своей торговле маслом в Новом Карфагене, и о чудесном спасении, и о щедрости полководца, из своих личных денег заплатившего ему за захваченный пунами корабль и гребцов, Килон будет молчать. Сципион взял с него клятву, что он ни с кем не обмолвится словом о том, что он был в Новом Карфагене. «Вот тебе еще сто сестерциев за молчание», — сказал Сципион. Эти деньги позвякивают у него в кожаном мешочке как напоминание о клятве. И если ему каждый раз будут платить столько за молчание, то он будет нем, как рыба, или станет объясняться знаками. А в море? С кем говорить в море? С рыбами? Или с гребцами-варварами, знающими лишь свистящий язык плети?

Но время шло. Уже трое суток корабль находился в пути, и Килон ни с кем еще не поговорил, не поделился своей радостью. Килон испытывал ощущение раба, который знал о тайне царя Мидаса, но вынужден был молчать под страхом смерти. Но тот раб мог, по крайней мере, пойти на берег реки, выкопать во влажной земле ямку, лечь плашмя, прикрыть ямку ладонями с двух сторон и шептать: «У царя Мидаса ослиные уши! У царя Мидаса ослиные уши!» А куда пойдет Килон, если он на корабле? Десять шагов вправо — нос, семь шагов влево — корма. Не будет же он разговаривать с этим кормчим-ибером, который лишь за огромные деньги согласился взять его к себе на корабль! Правда, Килон мог подождать, пока прибудет триера из Рима, но ему не терпелось побыстрее получить свои деньги. Надо еще купить лесу и рабов для постройки новой триеры. Как он ее назовет?

Подобрать счастливое имя для корабля не легче, чем выбрать имя для сына или название для книги. Как назло, на память приходили самые избитые имена: «Быстрый», Легкий", «Неуловимый». Нет, все не то. А если посоветоваться с тем пассажиром, которого он видел мельком во время посадки? Было уже поздно, и он как следует не разглядел его лица. Но, судя по всему, это человек в летах и с опытом. Неужели он не имеет права поговорить с человеком, которого он больше никогда не увидит? Он только спросит у него, какое имя лучше звучит и сулит кораблю и его кормчему удачу: «Дельфин», «Чайка», «Мурена»? Но где этот пассажир? Он почему-то не выходит на палубу. Может быть, его мучает Нептунова болезнь? Тогда он ему посоветует тридцать три способа лечения. И прежде всего — взять в рот глоток вина и держать его там до тех пор, пока не почувствуешь облегчение. А если это не поможет...

Килон спустился в трюм. Ровно шумела вода, бежавшая где-то за бортом. Пахло сыростью и плесенью. По низкому потолку текли тоненькие ручьи. Холодная капля уколола в щеку Килона. Дверь каюты, где, как он полагал, находился незнакомец, была полуоткрыта, но там слышались голоса.

— Завтра мы будем в Неаполе, — послышался голос, принадлежащий, по всей видимости, кормчему.

— Не забудь, что ты должен меня высадить ночью.

— Тогда днем я пойду к Кумам и выкину этого грека, а когда стемнеет — тебя.

— Зачем ты его брал на гаулу? — недовольно сказал незнакомец.

— Он тебе не помешает. Сидит весь день на палубе, как воды в рот набрал, и что-то отсчитывает по пальцам. Наверно, решает, сколько бы он сэкономил денег, если бы не навязался ко мне на корабль. Прощай, до вечера.

Килон юркнул под лестницу. Ему не хотелось, чтобы его видели, но разбирало любопытство: кто же этот пассажир, прячущийся от людей и желающий почему-то высадиться на берег ночью?

Дверь открылась, и Килон увидел хорошо знакомое лицо своего преследователя. Оттопыренные уши, курчавая бородка. Конечно, это он. Килон затаил дыхание. Если еще раз его увидит этого карфагенский боров, на спасение нечего рассчитывать. Море не расступиться, как в заливе Нового Карфагена. Конечно, это лазутчик, направленный к Ганнибалу. А кормчий с ним заодно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.